Текст книги "Золото тофаларов"

Автор книги: Сергей Горяинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Местность горно-таежная, представляет собой нагорье Восточных Саян (Гутарский и Мурхойский хребты), расчлененная узкими речными долинами, непроходимая для всех видов мехтранспорта. Рельеф высокогорный, с абсолютными высотами 2100–2400 м. Горы имеют острые вершины и крутые (35°) склоны. Распространены каменистые осыпи и скалы-останцы высотой до 20 м. Повсеместно распространены острова многолетней мерзлоты мощностью до 60 м. Скорость течения рек 2,0 м/сек.

Территория сплошь покрыта лесом. Лес хвойный, преобладающие породы – кедр и лиственница. По долинам рек густые кустарниковые заросли… Климат резко континентальный. Зима (октябрь – апрель) холодная (до —50 °C), сухая, малоснежная. Лето (середина июня – август) прохладное и дождливое. Дожди носят ливневый характер, сопровождаются грозой и градом.

Территория сейсмична, бывают землетрясения силой до 6 баллов. Много кровососущих насекомых. Требуется применение накомарников и химических средств защиты. Значительное количество крупных хищников (бурый медведь, рысь) представляют опасность для человека…»

Да, не курорт эта «необжитая территория». Но что же произошло с теми, кто так неудачно ее обживал, кто населял все эти «нежил.» и «брош.» поселки? Что же случилось? И когда? Неужели есть доля правды в кабацком трепе Графа и след мрачной легенды дотянулся сюда, в этот год, и лежит передо мной на столе в виде пахнущего свежей типографской краской листа?

– Паш, можно тебя на секунду? – Я отозвал в сторонку веселого плотного парня, в ведении которого находился этот планшет.

– Слушай, Паш, скопируй мне этот листик. Ребята на байдарках сплавиться хотят с этого места, а карт путевых не достать.

– Серж, читать умеешь? – Толстый Пашкин палец уперся в гриф в правом верхнем углу листа.

– Ну, Паш, перестройка шагает по стране! Скоро гриф на сортирную бумагу будут лепить. Что секретного в топкарте? Наших отметок на этой нет!

– Ну, ладно. Только не болтай. Болтун – находка… И ты мне должен. – Пашка сделал выразительный жест.

– О чем речь, дорогуша? Есть заначка. Лифовая. Ром «Гавана Клаб». Дайкири будешь делать!

– Дайкири? По-японски, что ли? Как харакири?

– Эх, молодежь, не задушишь, не убьешь… Помешались на всяких Ван Дамах. Дайкири – любимый коктейль Хемингуэя.

– А, «Старик и море»…

– «Иметь и не иметь». Так я буду иметь?

– Заметано. Зайди через часок.

До конца дня я просидел в уютной библиотеке института, рассматривая снятый Пашкой ксерокс. Краски исчезли с карты, но постепенно из кружева хитро переплетающихся линий, из цифр и значков топографической легенды передо мной отчетливо возник угрюмый горный ландшафт. Я как бы услышал тоскливый шорох дождя среди изуродованных ветрами лиственниц, острый запах сырого мха и неровный гул стремительной темной воды, бьющейся в узких ущельях.

С кем бы поговорить об этом странном месте? Пожалуй, есть такой человек среди моих знакомых.

Вечером следующего дня я пил ароматный, густой, профессионально сваренный кофе в весьма необычной московской квартире. Бутылка великолепного старого «Энисели» уже опустела наполовину…

Необычность квартире придавали и охотничьи трофеи на стенах – тончайшая работа умелого таксидермиста, и стволы штучных ружей, тускло поблескивающие за стеклом старинного шкафа темного дерева, и коллекция национальных якутских ножей с рукоятками и ножнами из кости, покрытыми изумительной резьбой. Много было здесь такого, что привело бы в восторг знатока. С фотографий и картин доносилось ледяное дыхание арктических пейзажей, и суровые глаза неизбежно бородатых первопроходцев строго взирали на любопытного гостя.

С колоритным хозяином этой квартиры я познакомился в ноябре 1984 года на полярной станции «Омолон», что находится на реке с тем же названием, на Западной Чукотке. Эта станция была вершиной маршрута нашего маленького отряда, от нее начинался обратный отсчет – на Пенжину.

…Вездеход, разбрасывая широкими болотными траками мокрый липкий снег, вылетел из-за сопки, и сквозь запотевшее стекло кабины я с трудом разглядел небольшой бревенчатый домик метеостанции с флагом и антеннами. Дом был обнесен корявой изгородью, на которой тяжело повисла огромная черная медвежья шкура. За домом текла мощная быстрая река, а за рекой убегал к горам редкий лиственничный лес.

Последние лучи бледно-желтого неяркого северного солнца, уже почти скрывшегося за лесом, контрастно высветили фигуру человека, вышедшего на крыльцо. Он стоял, внимательно вглядываясь в подходивший транспортер, держал в левой руке тяжелый девятимиллиметровый «Лось», и резкий ветер с реки шевелил его длинные седые космы. Таким я впервые увидел Шульца, таким запомнил, таким и вспоминал всегда…

Омолон был его последней, двадцать девятой зимовкой в Арктике. Сын сосланного в сорок первом в Воркуту поволжского немца, он начал свою полярную одиссею со станций Кольского полуострова, и за тридцать лет поработал на всем побережье – вплоть до Певека, всего навидался.

Разговор наш вначале меня разочаровал.

– Нет, Сережа. Про Саяны ничего не могу тебе сказать. Я ведь все время севернее жил.

Шульц говорил медленно, негромко. В голосе его чувствовался какой-то глубокий, едва уловимый акцент.

– Ну хоть рассказывал кто-нибудь из знакомых? Может, детали какие случайные?

Шульц задумался, покачал в левой руке широкую низкую рюмку с коньяком. Законченный левша, даже дрова колол и стрелял с левой.

– В шестьдесят втором или, нет, кажется, в шестьдесят третьем работал я в дельте Енисея. Недалеко от нас двое охотников зимовали, напарники. Оба русские. И вот один из них что-то подобное рассказывал. Самого я помню хорошо, крепкий такой, коренастый мужик был, а вот как звали – забыл. В плен он попал в самом конце войны, из плена в наши русские лагеря угодил и как будто в Саянах бывал. Про восстание ничего не говорил, это точно, а все вспоминал парня одного, снайпера бывшего, что ли, восхищался, говорил, что, если бы так стрелять умел, озолотился бы охотой. Хотя, с другой стороны, где им там стрелять – зэки же? Черт, не помню точно я его рассказов. Утонул он весной, я и самого-то его, может, и запомнил из-за этой нелепости. Мы между собой долго обсуждали: всю войну человек прошел, лагерей хлебнул, выжил, здоровье сохранил, и надо же – утонул. Эх, судьба!

Шульц выпил коньяк, аккуратно приложил салфетку к уголкам губ.

– Сами-то не охотитесь теперь? – спросил я.

– На кого здесь охотиться, Сережа? На секретарей разве скоро будут охотиться. Да и сдал я, честно говоря, за последний год. Сижу больше дома, фотографии старые рассматриваю, библиотеку большую по Арктике собрал. Интересно читать! Когда правду пишут, когда брешут беспардонно, имен знакомых много встречаешь, даже меня несколько раз упомянули.

– Да ну?

– Да, да. Точно! Хочешь, покажу?

Шульц забрался на стул и стал копаться в полках высокого, почти до потолка, книжного шкафа. Что-то он там задел, и небольшая лавина книг, каких-то папок и альбомов хлынула на нас, подняв облако едкой пыли.

– Ах ты, дьявол! – Шульц соскользнул со стула и растянулся в ворохе бумаги.

Я кинулся ему на помощь.

– Давно сюда не лазил. – Морщась, Шульц ощупывал поясницу. – Понапихал когда-то как попало.

Сидя на полу, мы складывали в стопки пыльные тома.

– А это что, Герман Карлович? – В руки мне попала большая коричневая папка с портретом Вождя всех народов, рельефно тисненным на обложке.

– Кажется, карты старые. Ну-ка! – Шульц дернул завязки.

При первом же взгляде на то, что лежало в папке, мне стало ясно, что не зря я сегодня старика навестил.

Лист Б-7, экземпляр № 6193, район Игарка – Жиганск. Полимаршрутная полетная карта. Код 31 – разрешено к печати. Продаже не подлежит. Данные спецнагрузки по состоянию на 1 июня 1953 года.

Вот и Бирюса. Бог ты мой! Все без исключения поселки отмечены, и нет никаких «нежил.» и «брош.». Более того, от Нижнеудинска, расположенного на Транссибирской железнодорожной магистрали, до Покровского тянется прямая черная линия, обозначающая регулярную авиатрассу. И самое удивительное – от того же Нижнеудинска на прииски идет замысловатыми петлями красная нитка автомобильной дороги! И идет она именно через Гутарский хребет, там, где, как сообщает современная секретная карта Генштаба, лежит местность, абсолютно «непроходимая для всех видов мехтранспорта»! Занятно, занятно…

– Никак что-то интересное нашел, Сережа?

– Пожалуй.

– И я вот нашел. – Шульц похлопал по белой твердой обложке.

«Острова Баренцева моря». Автор – Денисов Н. М. В середине небольшой книжки – блок фотографий. Полярная станция, собаки, белый медвежонок. На фоне этих стандартных декораций – десятилетней давности Шульц. Веселый и весь в мехах.

– Вот тебе с кем надо поговорить. – Шульц постучал по фамилии на обложке. – Профессор! Географ-этнограф. Уж он наверняка что-то подскажет. Хочешь, я позвоню?

– Звоните, Герман Карлович, звоните. Теперь мне позарез информация нужна. И карту эту я у вас позаимствую на время, можно?

– Да ради Бога, Сережа! Вы бы навещали почаще старика!

Я оставил его сидящим в старом, массивном кресле, в уютном красноватом свете лампы, за круглым старинным столом, с недопитой бутылкой коньяка, со старыми фотографиями, в окружении шкур, оружия и портретов бородатых полярников. Странная иногда бывает начинка типовых квартир в бетонных московских многоэтажках!

Вот теперь мне бы с Графом встретиться! Куда же он запропастился? Обещал же к Новому году приехать.

А Граф, оказывается, совсем рядом был, очень близко.

Глава 4
ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ УДАР

– Сергей! Вас Волков вызывает! – Начальник сектора, Старик Державин, положил телефонную трубку и подозрительно на меня уставился.

Ух, скверно день начинается! О моем существовании такой человек, как Волков, и знать-то не должен. Я ж один из нескольких тысяч инженеришек в этой конторе, а он – заместитель директора по режиму, полковник госбезопасности, я для него – чисто статистическая единица. Но знает он меня лично, увы, знает. Была история.

Год назад курировал я договор с Ярославским университетом. Копеечный был договорчик. Единственная от них польза – статью совместную в их сборник тиснуть, мне для диссертации публикации набрать нужно было. Принимал я ярославских командированных, работали они с документами в основном «СС», а документы эти все на мне числились. Молодые ребята – аспиранты, четыре человека, допуск у всех оформлен, серьезными людьми казались. Но случилось, что некоторые данные из моих «СС» списывали они «на карман» и неучтенный материал увозили в Ярославль. Ну как я за четверыми сразу мог уследить?

А у одного из этой четверки дружок-однокурсник по комсомольской путевке в органы ушел работать. И где-то по пьянке мой аспирантик и поведал близкому другу, как они работают с суперсекретной московской фирмой. Дружок-то не зря комсомольскую путевку получал – тут же доложил по команде. Звездочки, они даром на погон не прыгают. И мерзкие же были последствия этой горячей дружбы!

От «преступной халатности» до «измены Родине» – вот такой диапазон славные чекисты на нас отрабатывали. Для меня со Стариком Державиным еще хорошо кончилось – всего лишь премии лишили, выговор в приказе. И еще в обязательном порядке в первомайских колоннах трудящихся демонстрировать преданность делу рабочих и крестьян. А также бумагу специфическую мне предложили написать – обязательство докладывать о подобных случаях и вообще обо всем интересном. Перед кем обязательство, я думаю, пояснять специально не стоит. Но это – строго индивидуально, про Старика Державина ничего не могу сказать, предлагали ему, нет ли.

Так вот, Волков персонально со мной работал. Пару недель спустя по окончании следствия зашел я к нему по собственной инициативе. Договор-то с меня никто не снимал. Прикинулся я этаким шлангом, спрашиваю, что мне делать, если из Ярославля приедут или позвонят? Он пальчиками по столу побарабанил, поглядел на меня ничего не выражающими цинковыми глазами:

– Они уже не позвонят. Никому.

Вот так-то! Подальше от этих служб держаться надо, как можно дальше. Урок этот я твердо усвоил. Но – страна специфическая. Рано или поздно, а все равно столкнешься.

Иду я к Волкову на прием на директорский этаж и лихорадочно думаю, зачем же я ему понадобился? С Ярославлем дело давно уже закончено… И вдруг как удар – карта, черт! Не иначе, кто-то из топографов заложил. Скопировал секретную карту, вынес с предприятия. Ну все, последствия печальны.

Секретарь у Волкова – молодой парень в строгом сером костюме, спортивного вида громила.

– Проходите.

Проходим. В кабинете сам Волков под портретом Феликса и двое помоложе, их не знаю, но по виду из того же ведомства.

– Присаживайтесь, Сергей Александрович. Знакомьтесь, это товарищ с Петровки.

Волков нас представил. С Петровки? Вот те на! Слава Богу, карта ни при чем.

– Скажите, Сергей Александрович, вам знакомы эти телефоны? – Товарищ капитан Уколкин протянул мне листок бумаги.

Знакомы мне номера, знакомы. Сверху мой служебный, внизу мой же домашний.

– Кому вы их давали в течение последних трех недель?

Ну мало ли кому? Десятка два человек наберется, сразу всех не вспомнишь.

– Ладно, уточним. Вот такая запись вам знакома?

Пачка сигарет «Столичные». На крышке оба телефона зеленым шариком записаны. Моего имени нет.

– Нет, не припомню.

– Ну, хорошо. А вот этого человека знаете? Две фотографии на столе. Девять на двенадцать. Портрет. Анфас и профиль. Знаю, конечно. Выражение лица только странное. Глаза широко раскрыты, слишком как-то широко. Удивленное такое выражение.

– Это Граф. То есть Александр Шереметьев, отчества не знаю.

– Граф – кличка? Из блатных? Имел судимости?

– Да нет. Впрочем, насчет судимостей не знаю, он не рассказывал. Работали вместе на Севере несколько лет назад. Я думаю, в кадрах Ботуобинской геофизической экспедиции в Мирном есть его анкетные данные. А что, собственно, случилось?

– Неприятная вещь случилась с вашим знакомым, неприятная. На перегоне Домодедово-Москва-Павелецкая, рядом с железнодорожным полотном, вчера был обнаружен труп мужчины. – Уколкин тронул указательным пальцем фотографию анфас. – При осмотре ничего не обнаружили – ни документов, ни денег. Ничего, что помогло бы установить личность. Кроме вот этой пачки сигарет с телефонами. Первый номер привел нас сюда.

– Скажите, Сергей Александрович, вы разговаривали с покойным о характере вашей работы? – Это уже Волков вступил.

– Нет, ни в какой форме!

Содержание невзрачного листочка с собственной подписью я помнил твердо. Волков удовлетворенно кивнул.

– Сергей Александрович, мы просим вас помочь следствию. Нужно провести опознание. Товарищ полковник подпишет вам увольнительную. Наша машина у главного подъезда. Собирайтесь, мы вас у выхода подождем.

– Сергей Александрович всегда ответственно относится к исполнению гражданского долга. – Волков внимательно посмотрел на меня. Встал. Все поднялись вслед за ним.

За высокопарной фразой вполне угадывалось: «Помнишь, что подписывал?» Как же, как же…

За руль белой, ничем внешне не примечательной «Волги» сел молчаливый напарник Уколкина. Машину он вел очень спокойно, как-то по-пенсионерски, но до 54-й больницы мы доехали на удивление быстро. Только на пустынной набережной Архиерейского пруда он слегка притопил, и меня моментально вдавило в спинку заднего сиденья.

– Ну и движок у вас!

Водитель посмотрел на меня в зеркальце, улыбнулся:

– Это ГАЗ-2434. У-образная восьмерка, двести лошадей.

Любит парень свою машину. Тема есть.

Пока Уколкин ходил к больничному начальству, мы хорошо с его коллегой поговорили, почти на «ты» перешли. Версия у них была пока одна. Убийство с целью ограбления. Все забрали, даже часов не было на руке. И моя информация в эту версию укладывалась хорошо. На Севере человек работал, деньги большие получал, подпил в аэрофлотовском буфете со случайными знакомыми, болтовня и сгубила. И то, похвастаться Граф любил. Пассажиров его рейса надо проверять. Впрочем, сам рейс еще будут вычислять.

Откуда он мог лететь? А кто его знает? Мирный, Иркутск, Новосибирск, да хоть Анадырь. Ищите, ребята, ищите. Про Якутск я говорить им не стал. Своя версия уже начинала складываться.

Уколкин пришел с прозекторами, повели нас в морг. Лежит Граф на каталке, закрыт белой простынкой до подбородка. Глаза закрыты, знакомое лицо. Белое, как сама эта простынка. Составили протокол опознания, подписал я его.

– Как его?

– Ножом. Сзади, под левую лопатку. – Уколкин просматривал документы, собираясь укладывать их в кейс.

– Не ножом, нет-с, молодые люди, не ножом! – От невысокого старичка-патологоанатома исходил легкий приятный запах высококачественного спирта.

– Да ведь явно же не пуля? – Уколкин посмотрел на врача с недоумением.

– Холодное оружие, да-с, но не нож. Не хочу предвосхищать результаты экспертизы, но скорее всего это кортик!

– Кортик?

– Кортик, стилет. Четырехгранный клинок, с равными гранями. И не штык – грани явно остро заточены. Сантиметров тридцать длиной. Удар очень точный, я бы сказал, высокопрофессиональный удар.

– Вы судмедэкспертом работали?

– Нет, никогда. А вот часовых снимать приходилось. Полковая разведка, от Киева до Будапешта. Смею вас заверить, молодые люди, такой удар случайно не нанесешь, обучения это дело требует. Направление клинка, сила, скорость – все точно рассчитано. Смысл в чем? Моментальный шок! Ни рукой дернуть, ни крикнуть. Подумать о чем-либо и то не успеешь. И крови снаружи почти нет – внутреннее кровоизлияние. Поэтому и кортик выбран. Я вам говорю: и оружие, и рука профессионала.

– Может быть. – Уколкин пожал плечами. – Экспертиза покажет.

– Увидите, я прав!

– Может быть, может быть. Ну, всем спасибо. До свидания. Сергей Александрович, вас подвезти?

– До Преображенки подбросите?

– Поехали.

Быстро мы обернулись, салон «Волги» еще тепло сохранил.

– Четвертое убийство за две недели на нас повесили! – Уколкин устало откинулся на сиденье.

– Много пахать приходится?

– А то? Сегодня часов до десяти в управлении просидим. С рейсами одними возни сколько будет. Вообще говоря, надежды мало. По трем делам хоть какая-то подвижка есть, а это, похоже, «висяк». Может быть, у вас какие-нибудь соображения есть?

– Да нет, ничего в голову не приходит.

– Вот, вот. Я тоже думаю – случайное ограбление. Не повезло вашему другу.

– Да уж, не повезло.

– Я смотрю, вы не очень расстроены? – внезапно спросил Уколкин с какой-то странной интонацией.

– В жилетку вам рыдать, что ли? – только и нашелся я ответить.

– Ну ладно, извините. Вот мой служебный телефон, если что в голову придет – звоните. Если вы нам понадобитесь, вызовем.

– Всего хорошего.

«Волга» аккуратно отвалила от тротуара, разбрызгивая бурую слякоть, влилась в плотный поток. Красиво этот парень ездит, смотреть приятно. И машина хорошая – будет ли у меня когда-нибудь «Волга»? Странный, однако, вопрос мне Уколкин задал! Огорчен – не огорчен, что ему до моих эмоций? Его дело факты, улики собирать. Или, может быть, другая версия все же есть? И не такие простые они парни, как кажутся на первый взгляд? А, ладно, черт с ними, ничего лишнего я вроде бы не сболтнул, больше слушал.

Экспертиза покажет, конечно, но в то, что Яков Наумович, толстенький, красненький, пьяненький, говорил, я, пожалуй, поверил. Неужели и он сам – вот так, «моментальный шок»? На улице встретишь – никогда не поверишь. Во-первых, явный Наумович, а во-вторых, ну никак на рейнджера не похож. Рукоятку кинжала в пухленьком кулачке представить трудно. Патологоанатом – это что, призвание? Да, любой человек – дебри бесконечные…

Смерть Графа странное впечатление на меня произвела. Пожалуй, Уколкин в чем-то был прав. Не было во мне никаких положенных по такому случаю чувств. Ни горя, ни гнева, даже сожаления особого не было. Честно говоря, меня самого такая реакция удивила, даже неприятно немного стало. Может, и впрямь не хватает во мне чего-то, что должно быть у всякого нормального человека? Над страницами Достоевского слезу пускать доводилось, а вот над трупом человека, когда-то спасшего мне жизнь, ничего такого не ощущаю. Почему так? Нехорошо, нехорошо…

Но недолго я этим психоанализом занимался. За шесть лет, на факультете психологии проведенных, интроспекции [7]7
  Интроспекция – самонаблюдение.


[Закрыть]много времени посвящено было; в больших дозах вредное это занятие – способность к действию теряешь. А сейчас такая способность пригодится. Очень.

Убийство это я в свою цепочку фактов встроил. Плотно оно туда вошло, как патрон в обойму. Нашел Граф в Якутске то, что искал. И заплатил за это сполна. Дорогая, стало быть, информация. Ко мне он ехал, безусловно. Телефоны свои я тогда в кабаке ему дал. Правда, записал он их не на той пачке, просто на листке.

Была, конечно, небольшая вероятность, что случайное это нападение, из-за денег. Но таким вариантом пусть Уколкин занимается, мы же, как говорится, пойдем другим путем. Вот только под белую простынку не приведет ли этот путь? Вполне прозрачное предупреждение! Да плевать на предупреждения, конец у всех один.

С этого дня азарт странный стал я ощущать, некое предчувствие лихой дистанции появилось. Вот поди ж ты, самое острое чувство по случаю гибели друга – какой-то стартовый мандраж! Где-то в подсознании залегла мыслишка, что попал я в некую гонку и не выйти мне уже оттуда до конца, даже вопреки желанию. Финиш, однако, пока не просматривался.

Предчувствия эти смутные основания под собой имели. Гонка, оказывается, уже не одно столетие шла. Это мне профессор Денисов пояснил.