Текст книги "Золото тофаларов"

Автор книги: Сергей Горяинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Глава 24
НАСЛЕДСТВО И НАСЛЕДНИКИ

Известие о смерти Саманова облетело всю страну с быстротой молнии. В течение трех дней из самых дальних уголков бывшего Союза в Москву прибыли около полусотни человек – верхний слой руководства золотого синдиката. Только теперь до меня стал доходить настоящий масштаб этой организации и личности самого Саманова. Телеграммы с соболезнованиями поступали из самых различных сфер – и от крупных чиновников госаппарата, и от общества «Мемориал», и от новоиспеченных депутатов и руководителей скороспелых политических партий. Для непосвященного человека этот поток мог показаться явлением необъяснимым, учитывая тот факт, что покойный никаких государственных или общественных постов не занимал и широкой публике был абсолютно неизвестен. Да и для многих, кто так или иначе был связан с организацией Саманова, настоящий уровень авторитета и влияния этого человека стал ясен только теперь, после его гибели.

Находясь в самом центре событий, связанных с этим печальным обстоятельством, я успел заметить, что многие контрагенты синдиката даже не подозревали, что они работают в одной упряжке, – все знали, чья рука держит кнут, но практически никто не мог перечислить полный состав участников забега.

Саманов обладал безусловным талантом организатора: созданное его волей и разумом детище работало практически безупречно, но… только пока он сам держал все нити управления. Пуля, выпущенная из старого германского ствола, разом все изменила.

Встречаясь с прибывающими на похороны гостями, за приличествующими моменту скорбными словами и выражениями лиц я угадывал то нервозность и растерянность будущей жертвы, то оскал почуявшего свободу крупного хищника, то шипение ядовитой твари. Многие были настроены весьма серьезно – нешуточная борьба за куски самановского наследства готова была развернуться со дня на день.

А наследство было поистине огромным. Фактически не было на карте бывшего Союза такого золотоносного района, где бы не работали люди Саманова. Как пояснил мне Кедров, Бирюсинские прииски были далеко не самым прибыльным и крупным предприятием синдиката. Просто они являлись точкой отсчета, историческим рубежом, и Саманов испытывал вполне объяснимое чувство ностальгии по этим мрачным местам.

Народ все прибывал и прибывал. Делегатов, не имеющих собственного приюта в Москве, мы размещали в отеле «Можайский» на Минском шоссе, в двух шагах от Кольцевой автодороги. В этой гостинице и было решено устроить поминки.

Одним из последних приехал Гордон. Он явился в квартиру на Новослободской в сопровождении пятерых охранников, что уже само по себе было вызовом, – никто пока не опускался до подобных угрожающих жестов, и теплилась надежда, правда слабая, на то, что дележ может пройти полюбовно.

Тринадцатого сентября Кедров, Абашидзе и я находились в кабинете Саманова и обсуждали детали предстоящих похорон и последующей за ними конференции руководства синдиката. Уколкин в гостиной инструктировал своих людей по вопросам обеспечения безопасности на завтрашний день. Слышно было, как позвонили в дверь, и спустя минуту в кабинет вошли несколько человек.

– Аркадий Гордон, – представил Уколкин главного гостя. – Это Сергей Горин, из новых, остальных ты знаешь.

Гордон прошел в комнату, присел на край стола. Сопровождавшие его парни остановились в дверях. За ними стояли люди Уколкина с напряженным выражением лиц.

– Из новых, да не совсем, – сказал Гордон с неприятным смешком, уставившись на меня. – Хорошо погулял в Тофаларии, уважаю.

Он протянул мне руку. Я впервые видел его лично, но его репутация садиста и палача была мне хорошо известна. Я вспомнил, как умело был обработан Степаныч, и почувствовал подкатившую к горлу тошноту. Отвернувшись от протянутой руки, я сказал Уколкину:

– Остались три номера в «Можайском», шестой этаж, шестьсот четырнадцатый, шестьсот семнадцатый, шестьсот восемнадцатый. Первый люкс на двоих, остальные – четырехместные. Вызови машину, пусть размещаются.

– Так-так, – процедил Гордон, медленно опуская руку. – Знакомиться не желаем. Дружить, стало быть, тоже не хотим. Ну а ты, Стасик, что скажешь?

– А что сейчас говорить? – Кедров отвернулся, опустив голову. Заметно было, что общение с Гордоном удовольствия ему не доставляет. – Похороны завтра, послезавтра и поговорим.

– Этот что здесь делает? – Гордон ткнул пальцем в сторону Абашидзе. – Грехи замаливать явился?

– Зачем так говоришь, дарагой? Печаль у всех, зачем ссориться будем? – Жора широко и приветливо улыбнулся.

Я вспомнил, что такая же солнечная улыбка – последнее, что видел на этом свете архангельский авторитет Лым. Вообще, когда на лице Абашидзе расцветало такое выражение, он становился очень опасным человеком.

Полные бледные губы Гордона скривились в презрительной усмешке.

– Спелись ребятишки? – Его черные, глубокие, какие-то мертвые глаза не спеша скользили по нашим лицам. – Сморили старика, и теперь все заодно?

– Ты что несешь, Аркадий? – Уколкин взял Гордона за плечо.

Тот резким жестом смахнул его руку.

– А с тобой, гражданин милиционер, отдельный разговор будет. Должок на тебе очень приличный.

Уколкин как-то по-бабьи всплеснул руками, отступив в глубь комнаты.

Мне уже порядком надоел этот паук. Все в нем – от тембра голоса до нелепой позы, в которой он восседал на столе, вызывало омерзение.

– Ну ты, ублюдок! – обратился я к невежливому гостю и с удовольствием отметил, что и без того бледное лицо Гордона стало полностью цвета сметаны. – Номера свои слышал? Вот и катись в гостиницу. И не вздумай отчудить чего на похоронах. А то рядом с Хозяином ляжешь.

Бледный Гордон резко поднялся. Я было подумал, что он сейчас полезет в драку. Но нет, он сдержался, быстро, почти бегом кинулся из комнаты, обернулся в дверях, посмотрел на меня. Было в его глазах что-то непередаваемо гнилое, как будто заглянул в окно в болотной трясине.

– Запомните, гниды, все, что за Уралом, – моё! – прокаркал он своим глухим, лязгающим голосом. – Не вздумайте сунуться, кишки выпущу зараз!

С этими словами он покинул квартиру, охрана, громко топая, устремилась за своим вождем.

– Вот конек бзделоватый! – перешел на блатное арго Уколкин, как только за Гордоном захлопнулась дверь. – Весь воздух испортил.

– Видели? Все, что в Сибири, все его! Ермак какой, а? – сказал Абашидзе, продолжая скалиться.

– А я что вам говорил? – заметил Кедров, зябко пожимая плечами. – Это такая опасная скотина…

– Откуда его Саманов откопал? – спросил я Уколкина.

– Черт его знает! – ответил тот. – Кажется, сынок какого-то его лагерного дружка. Гордон – это по матери фамилия. А отец – Куценко, то ли Гоценко – рецидивист, грязь тюремная. Бандит – разбои, убийства. В законе был, большой авторитет. Где Саманов этого гаденыша откопал, никто не знает. Он ему самую грязную работу поручал. В глубинке, сюда не допускал.

– Старик наблюдал за ним с интересом, – добавил Кедров. – Говорил, что любопытно смотреть, как гены сказываются.

– Донаблюдались! – вздохнул я. – О «Мираже» он может что-нибудь знать?

– Нет, – покачал головой Уколкин. – К планированию его никогда не допускали, только к силовой работе.

– Ну и что теперь с ним делать? – спросил я.

– Почести воздать надо! – улыбнулся Абашидзе.

– Трудно, – с сомнением произнес Уколкин. – У него много людей. Он действительно может взять под контроль большинство приисков за Уралом.

– Ну и надо отдать. «Мираж» больше может стоить, чем все сибирские прииски, – сказал Кедров. – Оставим себе Архангельск и займемся наконец делом. Командировки сорвались, время уходит. Если будем с Гордоном воевать, сорвем все дело с алмазами, а Сибирь можем и не выиграть – все потеряем.

– Без приисковых денег «Мираж» не пойдет, – заметил Уколкин.

– Я дам! – вступил Абашидзе.

– Условия? – спросил я.

– Пятьдесят!

– Ишь ты! Тебя Саманов на десять приглашал!

– Так это Саманов!

– Ну понеслось! – сокрушенно произнес Станислав. – Сейчас все передеремся!

– Надо у Гордона отступного взять, – подал трезвую мысль Уколкин. – Пусть забирает сибирские прииски, но пусть заплатит.

– Сколько возьмем? – спросил уже уставший улыбаться Абашидзе.

– Столько, сколько нужно для «Миража», – сказал Кедров. – Я думаю, это правильное решение. Гордон все же не дурак, ума хватит откупиться.

– Раз уж начали, давайте продолжать. Как «Мираж» поделим? – спросил я.

– Поровну, – вздохнул Абашидзе.

Кедров согласно кивнул. Уколкин как-то неопределенно махнул рукой – после, мол, разберемся, но вслух ничего не сказал. Переговоры с Гордоном поручили вести Кедрову – он после Саманова лучше всех владел информацией по всем подразделениям синдиката и наиболее аргументированно мог прижать эту черноглазую гадюку.

Похороны на Ваганьковском кладбище прошли спокойно и торжественно. Я особых пристрастий к этой церемонии не питаю, поэтому раньше других поспешил в «Можайский», захватив с собой одного необычного гостя, разделявшего мои стремления как можно быстрее покинуть последнее пристанище Саманова и вернуть себе душевное равновесие с помощью хорошей дозы алкоголя.

Полковник Генштаба в запасе Александр Вартанов знал Саманова по фронту и никакого отношения к золотому синдикату вроде бы не имел. Что-то, конечно, знал, о чем-то догадывался, как, например, о причине, заставившей Владимира Георгиевича сменить фамилию, но сам он в делах Саманова, кажется, не участвовал, в отличие от всех остальных, присутствующих на похоронах. Из всех гостей он был мне наиболее симпатичен, и потихоньку мы разговорились.

– Видите ли, Сергей, Володя был очень храбрый человек, очень! – рассказывал Вартанов. В его голосе прослушивался характерный акцент – он был наполовину армянин. – Наш комполка, Захарченко, очень его ценил. Под Кенигсбергом он поставил Володю командовать батальоном (так случилось, что повыбило всех старших офицеров), и Володя в течение суток сделал бешеную карьеру – от командира взвода до комбата; правда, и от батальона осталось-то не больше роты. И только он получил это назначение, как вдруг на наш участок приехала странная бригада – пять или шесть офицеров, среди них два полковника, а ниже майора не было никого. Для меня, ваньки-взводного, зрелище удивительное: на передке, на передовой то есть, такая кавалькада! Захарченко и тот войну майором закончил, а здесь – аж два полковника. Оказалось – адъюнкты академии Генштаба. Приехали решать учебную задачу. Силами нашего полка. А в условия этой задачи входила атака высотки как раз на участке батальона Володи. На этой высотке уже две трети этого батальона и полегло. Взять не смогли. А тут и снаряды у артиллеристов наших на исходе, нечем огневые точки подавить, Захарченко и пережидал.

Ну, а адъюнктам ждать недосуг – диссертации писать спешили. Странно, да? Война – и диссертации. Но было! Дали приказ атаковать – по их разработке, без артподготовки. Володя-то не первый день воевал, понял сразу, чем такая атака закончится. И отказался выполнить приказ.

Для того чтобы людей в атаку повести, смелость, конечно, нужна. Но, чтобы, находясь в здравом уме, отказаться выполнять приказ в условиях передовой, смелость нужна особая. Такой отказ был равнозначен приговору. Володе сразу посулили расстрел, и, поверьте, это была не пустая угроза. Но он уперся. Дело закончилось бы плохо, если бы не Захарченко. Он дал понять академикам, что в случае этого расстрела не сможет помешать снайперам, снайперам противника, разумеется, несколько сократить число настойчивых адъюнктов. Они правильно поняли намек и отбыли, попрощавшись весьма холодно.

– Да, – вздохнул я. – Он упоминал что-то о долге, который не сумел отдать. Очевидно, имел в виду этот эпизод.

Вартанов кивнул, медленно выпил рюмку «Смирновской». Я заметил, что алкоголь действует на него слабо, впрочем, и сам я почти не пьянел сегодня – сказывалась эмоциональная перегрузка последних дней.

– Странный конец для человека с таким характером… – хотел я было порассуждать о возможных причинах суицида Саманова, но Вартанов перебил меня:

– Ничего странного здесь нет. – Он вновь наполнил наши рюмки. – Просто король умер естественной смертью – от яда.

– Как это? – сразу не разобрался я в смысле этой невеселой шутки.

Вартанов внимательно посмотрел на меня оценивающим взглядом. Видимо, он колебался, и я решил его немного подстегнуть.

– Как прикажете вас понимать? Насколько я помню, вас не было у Саманова одиннадцатого сентября?

– Володя не мог уйти из жизни таким образом, – пояснил Вартанов свою мысль. – Он был не только смелым человеком, но и, как бы правильнее это сказать, фаталистом, что ли. Если угодно, считал, что его судьбой руководит Провидение, что она предопределена.

– То есть?

– То есть это было не самоубийство.

Я отметил, что в голосе Вартанова не было и тени сомнения.

– Для такого утверждения очень мало оснований, – осторожно заметил я.

– Я как раз и собираюсь заняться поиском этих оснований, – сказал Вартанов, помедлил и добавил: – И приглашаю вас составить мне компанию. Мне известно, что Володя возлагал на вас большие надежды, да и вы сами как будто испытывали к нему чувство симпатии?

Я согласно кивнул.

– Кроме того, – продолжал Вартанов, – я могу оказаться полезен для последнего Володиного проекта – «Мираж», кажется? Во всяком случае, он меня об этом просил.

Эге! Все же перебрал я в этот вечер. Заинтересованным лицом оказался товарищ полковник, а я не разглядел.

– Все это достаточно серьезно, давайте перенесем на завтра, – осторожно вышел я из разговора.

Вартанов достал дешевенький бумажник и протянул мне визитную карточку.

– Я буду ждать вашего звонка в течение трех дней. Потом уеду из города на месяц. Вы правы: все весьма серьезно, и, поверьте, позвонить мне – в ваших интересах.

С этими словами полковник откланялся и ушел из ресторана. Тотчас же ко мне подскочил Уколкин. Он был сильно под градусом.

– О чем это ты с ним говорил? – громко прошептал он, приблизив ко мне красное, потное лицо.

– Да так. Саманова вспоминали.

– Ты с ним поосторожней будь! – конспиративное шипение Уколкина прервалось длительной икотой.

– Ты бы спать пошел, что ли. – Я плеснул в стакан минералки, протянул ему.

Он оттолкнул стакан, вздохнул глубоко, прикрыл на секунду глаза. Когда он снова взглянул на меня, я поразился перемене – теперь он выглядел абсолютно трезвым.

– Я сказал – поосторожней с ним! – спокойно сказал он своим обычным голосом. – Старикашка хоть и на пенсии, но связи у него остались приличные.

– Он намекнул, что может нам пригодиться.

– Как бы мы им не пригодились, – процедил сквозь зубы Уколкин.

– Кому это – им?

– ГРУ. Вартанов в ГРУ лет тридцать работал. А может, и сейчас еще… консультирует.

– Да? Черт с ним! Меня больше волнует, что завтра произойдет.

– А меня – то, что не должно произойти, – загадочно сказал Уколкин, задумчиво глядя на дверь, за которой исчез старый полковник.

Глава 25
НАДЕЖДЫ УТОПАЮЩИХ

Конференция руководства синдиката, состоявшаяся на следующий день после поминок, закончилась полным нашим провалом. Люди Гордона времени даром не теряли – не только сибиряки, но и представители европейского филиала оказались запуганы до печенок. Все рассуждения Кедрова по поводу рациональной реорганизации добычи и сбыта встречались угрюмым молчанием – они были явно неубедительны на фоне прямых угроз физического воздействия со стороны Гордона. Все прекрасно понимали, что это не пустые слова – проклятый Аркадий располагал широкими возможностями для осуществления своих диктаторских претензий.

На наше предложение выплатить компенсацию этот гад ответил только своим замогильным смехом, а его адъютант Кучера, такой же мерзкий тип, как и хозяин, сделал в нашу сторону похабный жест. В этом самом Кучере я не без содрогания узнал того бородача в растянутом свитере, принимавшего трогательное участие в моем аресте в Тофаларии и во всех последующих событиях, вплоть до последнего боя в Гутарах. Именно он на моих глазах застрелил Гольцева и именно эту рожу я видел последний раз через прицел автомата. Теперь, правда, он был без бороды. Я твердо помнил, что не промахнулся тогда – должна быть моя отметина на шкуре этого подонка. По тому выражению, которое принимало его лицо, когда его взгляд пересекался с моим, нетрудно было сообразить, что он меня тоже узнал и теперь страстно желает обеспечить мое будущее совершенно недвусмысленным образом.

Полное крушение наших надежд на мирное развитие событий последовало после заявления Гордона о том, что Архангельск он тоже считает зоной своих жизненных интересов и требует, чтобы мы убрались и оттуда. Про проект «Мираж» он, слава Богу, ничего еще не пронюхал, но, к нашему глубокому изумлению, уже успел провести переговоры с архангельскими группировками, а эти гиены были сильно настроены против нас после грубоватой работы Абашидзе. Да, Гордона мы явно недооценили – определенными способностями к стратегическому комбинированию он, бесспорно, обладал.

В подавленном настроении мы покинули гостиницу и вернулись в квартиру Саманова на Новослободской. Надо было подвести итоги.

Я испытывал довольно противоречивые чувства. С одной стороны, мне очень хотелось плюнуть на все и смыться в Финляндию к Соколову и вспоминать потом Саманова и иже с ним как кошмарный сон. Но Гордон, а особенно Кучера, пробудил во мне яркие картины нашей бирюсинской эскапады, а вместе с ними и неприятное чувство вины. Нет, я никогда не считал, что подставил свою команду и стал причиной гибели этих ребят – я ведь тогда сам не понимал до конца, в какое дело мы влезли, все прояснилось слишком поздно. Но какие бы я ни искал оправдания, а все же совесть тревожила меня постоянно, и теперь, когда я узнал Кучеру, а он – меня, я не мог отвязаться от мысли, что пришло время платить долги.

– Что же делать? Что же делать? – бормотал Станислав, бегая по комнате и нервно ломая руки.

– Паслушай, дарагой! Сядь, пожалуйста, скорее, а! В глазах уже рябит! – не выдержал наконец Абашидзе.

Большими глотками он осушил стакан «Кахети». Крепкие напитки Жора не любил и потреблял в количестве мизерном. Зато у него никогда не переводился запас грузинских вин, действительно превосходных. Раз в месяц специальный курьер доставлял в Москву несколько солидных емкостей с дарами солнечной Алазани. Абашидзе был большой дока во всем, что касалось виноделия. Его семья владела огромными виноградниками недалеко от Мцхеты и занималась этим промыслом уже несколько поколений. Под Жориным руководством я постепенно вошел во вкус и научился неплохо разбираться в тонких оттенках этого замечательного продукта.

«Грузинские» вина московского завода Абашидзе считал форменным издевательством над самим понятием «вино». Как-то в самом начале нашего знакомства я, желая сделать Жоре приятное, купил бутылку марочного «Цинандали», этикетка которого вся светилась от многочисленных медалей. Разлив в стаканы светлое, зеленовато-соломенного цвета вино, я любезным жестом пригласил Абашидзе к возлиянию. Он взял стакан, но по его лицу было заметно, что делает он это только из вежливости и с большим усилием над собой. Сделав маленький глоток, он тут же поставил стакан на стол.

– Морской вода, а? – сказал он, тыкая пальцем в сторону медалированной бутылки. – Садызм, да? Мазахызм, да?

Я было обиделся, но Жора характерным жестом успокоил: «Не надо волноваться, а?» Один из его парней поставил на стол пару огромных бутылей с вином темного, почти коньячного цвета.

– «Кахэти», – сказал Жора, любовно поглаживая пузатый сосуд. – Михаил Юрьевич очень ценил!

– Юрьевич?

– Лермонтов, дарагой, Лермонтов! Когда «Мцыри» писал – «Кахэти» пил, когда «Бэла» писал – «Кахэти» пил! – обнаружил Абашидзе знакомство с историей изящной литературы.

Уж не знаю, что там пил Лермонтов, когда писал, но это вино было поистине изумительным. Медленными, смакующими глотками Абашидзе вытянул стакан и в полной прострации, подняв масленые глазки к потолку, тягуче прошептал:

– Как харашо!

Сейчас Жора лучше всех сохранял душевное равновесие и, смакуя богатый букет «Кахети», весело заключил:

– Стрелять будем, воевать будем!

– Да, да… – уныло произнес Уколкин, выстукивая пальцами на столе незатейливую мелодию. – Сейчас это модным становится – «стрелять-воевать». Раньше как-то все больше мозгами работали, а теперь – пулей. Тебе-то что? Заляжешь где-нибудь на Эльбрусе…

– Испугался, да? – ухмыльнулся Жора. – Кого боишься? Шакала боишься, а?

– А сам не боишься? Ты его не знаешь так, как я. Ну-ка, плесни своей кислятины! – кивнул Уколкин на бутыль.

– Ай! – обиделся Абашидзе. – Лермонтов пил, Руставели пил!

– У Руставели две шкуры было, – подал Уколкин странное замечание. – А у меня одна, она же и последняя.

Тезис о двоешкурности Руставели показался мне занятным, но только я собрался задать Уколкину вопрос по этому поводу, как Кедров, вышедший наконец из истеричного состояния, вернул беседу в деловое русло:

– Архангельск упускать нельзя! Иначе нам конец!

– Гордон, похоже, договорился с местными. За Лыма у них к нам счет. Драться придется на два фронта, а людей мало и денег теперь почти нет, – сформулировал я главные возражения.

Все удрученно замолчали.

– Обидно! – наконец прервал паузу Станислав. – Так все хорошо шло – и на тебе! И что это старика угораздило хлопнуться в такой неподходящий момент?

– Этот момент всегда неподходящий, – резонно заметил Уколкин. – Сергей прав – денег мало. На два фронта никак не потянем. Надо бы поодиночке. Только вот как?

В этот миг ко мне пришла блестящая мысль.

– Организацию надо сдать! – сказал я с ноткой восхищения перед собственной гениальностью.

– Как это «сдать»? – в один голос спросили Уколкин и Кедров.

– Очень просто – заложить со всеми потрохами. Детально. Пусть органы с Гордоном повозятся.

– Видали мальчика? – возмутился Уколкин. – Да Аркадий на первом же допросе все распишет как по нотам. Ты, значит, в Венесуэлу, Жорик на Эльбрус, а мы со Стасом на нары? Замечательно придумал!

– Почему Эльбрус, а? – завелся Абашидзе. – Эльбрус, понимаешь, Эльбрус! Кислятиной назвал…

– Ну, на Казбек, какая разница! Я вам не Руставели, чтобы за всех на парашу садиться! – опять ни к селу ни к городу помянул Уколкин гордость грузинской поэзии. И дался же ему этот Руставели.

– Постой, постой! – остановил Кедров гневные восклицания Уколкина. – Тут есть рациональное зерно…

Уколкин сразу замолчал, внимательно уставился на Станислава. Кедров был человеком способным, и к его словам следовало внимательно прислушаться. Способности его имели любопытное свойство – для их активизации всегда был нужен внешний импульс. Я уже давно обратил внимание на то, что Станислав никогда не выдвигал собственных проектов, можно сказать, он был начисто лишен инициативы. Но как исполнитель он был, конечно, вне конкуренции. Любая, даже весьма скромная идея, поданная Самановым или мной, быстро превращалась Кедровым в отточенный, продуманный до мельчайших подробностей план, причем план разветвленный, с альтернативными вариантами, учитывающий возможные стратегии противников и конкурентов.

– Есть, есть изюминка! – продолжал Стас. – Кое-что можно и сдать – на периферии. Не сверху начинать, а издалека, например с Зейского района. На этом уровне нас никто не знает, и сам Гордон вне подозрений, но коли уж он теперь хозяин, то забот мы ему прибавим – не до Архангельска будет!

– Он сразу поймет, кто это устроил, – не соглашался Уколкин.

– Поймет, конечно, – кивнул Кедров. – Вот здесь его и нужно… устранить.

– Легко сказать! – Уколкин глотнул «Кахети», сморщился. – Как бы он сам нас не устранил.

– Тут ничего не поделаешь. В любом случае он за нас возьмется. Ты, Михаил, – Кедров обратился к Уколкину, – его первая мишень при любом раскладе. Ты тогда ему всю игру с греками нарушил, а он, паразит, мстительный.

– Я-то при чем? Он сам из-под Хозяина вздумал играть – пусть себя и винит. Мне Саманов сказал – я и сделал. Пусть спасибо скажет, что самого не подвесили за одно место! Старик тогда что-то расчувствовался, а надо было удавить гаденыша!

Я с большим интересом выслушал этот страстный диалог. Не ошибся, значит, я той ночью на Богородском шоссе – не кто иной, как Миша Уколкин, был в грязной «девятке». Интересно, узнал он меня или нет? Пожалуй, вряд ли. Только сегодня в первый раз упомянул про греков, и то просто к слову пришлось.

Станислав без энтузиазма выслушал оправдания Уколкина.

– Это ты все Гордону расскажи. Он сейчас спит и видит, как бы тебе поскорей такую возможность предоставить.

Уколкин поежился, опять приналег на «Кахети». Абашидзе сочувственно поцокал языком, наполнил доверху наши стаканы.

– Можно сделать так, – продолжал Кедров. – Сдадим Зею или Витим, а можно и Бирюсу, тем более что там сейчас почти ничего не осталось, а шуму было в свое время много. Гордону Архангельском заниматься будет некогда. Абашидзе со своими ребятами успеет там сделать все, что мы наметили. Когда на приисках запахнет жареным, Гордон постарается нас придавить. Здесь его нужно будет перехватить.

– Он теперь большой человек – сам не полезет в такое дело, – сказал Абашидзе.

Кедров не согласился.

– Как раз наоборот. Этот кровожадный упырь большое наслаждение испытывает, когда лично кого-нибудь кончает. А уж его-то, – Стас кивнул на Уколкина, – непременно сам постарается выпотрошить!

– Это точно! Он кровь пустить любит, – поддержал я.

Уколкина передернуло.

– Что-то зябко мне сегодня. – Он отодвинул пустой стакан. – Водочки бы…

– Сделаем следующим образом, – предложил вариант Кедров. – Я завтра лечу в Иркутск, работать буду через горпрокуратуру. Жора, ты спустя два дня – в Архангельск. Миша, твои ребята пусть глаз не спускают с Гордона. Сергей, ты выбирай: или с Абашидзе в Архангельск, или со мной в Иркутск.

Я подумал минуту.

– Ты полагаешь, Гордон постарается достать нас в Москве? – спросил я Станислава. – И начнет с Уколкина?

– Да. Я думаю, будет так.

– Когда примерно?

– Как только начнут брать его людей в Иркутске, Ленске и Ангарске. Дней через десять.

– Кучера будет с ним?

– А как же! – вступил Уколкин. – Два сапога – пара!

– Я остаюсь здесь, – твердо сказал я. – У меня к этим молодцам личный счет.

– За Тофаларию? – спросил Кедров.

– Точно.

– Месть – нехорошее чувство, – осуждающе покачал головой Станислав. – Отупляет.

Я промолчал.

– Давай, давай! – хлопнул меня по плечу Уколкин. – Жорик и без тебя в Архангельске справится.

– Жора везде справится! – гордо заявил Абашидзе и подмигнул Уколкину. – Даже на Эльбрусе!