Текст книги "Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2"

Автор книги: Сергей Кургинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 43 страниц)

Тем, кто, как говорят на уголовном сленге, «фильтрует базар» и тычет пальцем в проявления человеческой заурядности у того или иного гения, однажды – раз и навсегда – Пушкиным была дана убийственная отповедь: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок – не так, как вы – иначе».

Предположим, что у Шекспира-человека есть фобия. Или Шекспиру-разведчику заказали дискредитацию… Ну, например, рода Йорков, к которому принадлежал король Ричард III. Что происходит дальше?

Шекспир берет перо и… И приходит к человеку его творческий гений… Рождается трагедия «Ричард III». Ричард III у Шекспира – это «антийоркизм», политическая фобия? Может быть, так хотел заказчик или сам автор. До тех пор, пока его не потребовал «к священной жертве Аполлон». А потом Аполлон потребовал. Священная жертва была принесена. И вот уже пять столетий все плачут, ужасаются, восхищаются демоническим горбуном. Нет ни Алой, ни Белой Розы… Все забыли, кто такие Ланкастеры или Йорки… Помнят их, поскольку они есть у Шекспира.

Говорят, что Шекспир баловался разведкой. Конспирологи (Ларуш и другие) тут же подхватывают: «И Маркс тоже». Сомневаюсь… Но предположим, что так… И что? Трагедии Шекспира – это спецоперации? Масонские происки? Это дарованная нам правда о человеке.

То же самое – с Марксом. Оказывается, он был ничтожеством, завербованным британскими разведчиками, которые…

Что ж, приходится играть и в эту игру, ибо крыша поехала у слишком многих и… Люди, вы понимаете, что такое вербовка? Вам, шипящим на эту тему, ведомы ее правила?

Если разведка (британская или любая другая) завербовала гения, то одно из двух.

Либо она использует этого гения не по назначению и забивает компьютером гвозди, либо…

Либо не она использует гения, а он ее. Если бы господин Ларуш был не только конспирологом, но и разведчиком, то он бы знал, что запрет на вербовку гениев носит неотменяемый характер именно по этой причине.

Рассмотрим в качестве яркой иллюстрации миф о Ленине как немецком шпионе.

Пока подобным балуется заурядный работник аппарата А.Ф. Керенского, отрабатывающий «активку» с тем, чтобы скомпрометировать в 1917 году Ленина в глазах озлобленной «низовки», курьеза не возникает. А работника можно даже наградить за проявленное им абсолютно правомочное рвение. Но когда из этого собираются соорудить (и сооружают) чуть ли не интеллектуальную субкультуру, то это… Это очень смешно.

Во-первых, даже достаточно профессиональных фальшивок на эту тему соорудить не сумели.

Во-вторых, если какой-нибудь немецкий спецслужбист подобное учинил, то он нарушил все правила, все инструкции, которые гласят: «Не вербуй кидалу». Вербовать можно и должно того, на кого по каким-то причинам можно положиться. Остальных следует ситуационно использовать по договоренности или без оной (втемную).

В-третьих, обычный кидала обычным образом и кинет. А гений (политический гений – в случае Ленина) кинет так, что мало никому не покажется. Ленин эту самую Германию истоптал, как никто другой. И этого не могут не понимать даже самые замшелые конспирологи. Тогда заводится разговор о том, что Ленин – не немецкий, а британский шпион и… Становится грустно, смешно и стыдно… «А у алжирского дея под носом шишка»…

Проведем мысленный эксперимент и представим себе, что Эйнштейна, пока он работал в патентном бюро, кто-то завербовал с целью кражи патентов. Ну и что? По максимуму, этот кто-то постарается в дальнейшем красть эйнштейновские расчеты. Это если Эйнштейна засекретили. Но вряд ли даже самый остромаразматический «криптолог» заявит, что Эйнштейн написал E = mc2 под диктовку резидента иностранной разведки.

С Эйнштейном этот номер не проходит, не правда ли? Но с Марксом-то почему проходит? Потому что «бобок-с»?

Маркса могут использовать не по назначению – как журналиста или «подрывного политика».

К нему могут прийти и сказать: «Вы передовой теоретик! Посоветуйте британскому руководству, как с позиций вашей теории надо играть против России». Но ему не могут заказать теорию с русофобскими целями. Заказать теорию можно продажной посредственности. Причем точно зная, что исполненное будет абсолютным барахлом.

Если британская разведка завербовала Маркса, то она сошла с ума и оказалась жестоко наказана. Ибо, совершив этот шаг, она вся и навсегда оказалась завербована Марксом, стала «плясать под его дуду» и… Развалила свою империю.

Прочтение Маркса с выискиванием фобийных деталей унизительно для читающего. Так могут читать работники общепита, желающие иметь… «ну, как там, эта… национальную идентичность». Или уголовники, которые, не понимая содержания разговора, выхватывают из него отдельные слова: «Вона куда этот козел клонит!» Это-то как раз и называется «фильтровать базар». Общественная мысль постепенно заражается криминальным вирусом и вирусом регрессивной закомплексованности. Философы Отечества моего, опомнитесь! С кем поведешься, от того и наберешься. Помните Чацкого: «Из огня тот выйдет невредим, кто с вами день пробыть успеет, подышит воздухом одним, и в нем рассудок уцелеет». Желая врачевать Россию, давайте начнем с себя.

Бытовые фобии Маркса должны интересовать нас не больше, чем, например, состояние его зубной эмали. Служебные высказывания «нефилософских Марксов», о которых я связал выше, ничуть не более интересны.

Интересно только философское содержание Марксовой критики России и некий экзистенциал Маркса, который неотрывен от гения. То есть эта самая «зачарованность», значащая еще больше, чем непосредственно философское содержание.

И давайте все же договоримся, что Волга впадает в Каспийское море, а Маркс – не Шубарт и не Энгельс. Россия рассматривается Марксом (а) как источник странной революционности и (б) как Российская империя. Российскую империю он по определению любить не может. Для этого не надо быть русофобом или агентом британской разведки. Надо быть революционером и человеком своего времени. А также мыслителем, одержимым «страстью по Историческому».

Страсть эта может быть страстью гения или страстью идиота. Для идиота Историческое всегда право и всегда является благом. Это-то и называется «прогрессизм». Маркс относится к Историческому совсем не так. Он влюблен в историю – трагической и зрячей любовью. И поверяет историей все на свете. Народы в том числе.

А вы? Вы их вообще ничем не поверяете? Для вас они все равны-равнехоньки и замечательны по определению? А любая другая позиция – это расизм, ксенофобия, союз с Розенбергом и Гиммлером? Извините – в этом случае вы уже дозрели до того, чтобы стать функционером Организации Объединенных Наций. Вам осталось признать концепцию устойчивого развития – и перестать философией заниматься. Тут ведь или – или… Или ООН и устойчивое развитие, или философия.

Маркс убежден не в спасительности прогресса, а в спасительности Истории, которая должна завершить свою амбивалентную – слышите, не благую, а амбивалентную – миссию. Она должна накопить благо и зло. И когда ему говорят: «Вот ведь как она зло накапливает», – он отвечает: «Не хуже вас это вижу, но назад пути нет и не может быть».

Маркс – и это в нем важнее всего – не только изучает историю или поклоняется ей. Он ее делает! Он обнаружил, где накапливается историческая лава, и с этой лавой «работает». Он формирует для этой лавы полость (освобождение через коммунистическую революцию), создает канал. Он не историк, он Вестник, то есть Пророк. Светский пророк, разумеется, носитель исторической новизны. Он субъект для субстанции, дух для души, смысл для времени, жених для невесты. Поппер ненавидит Маркса и восхищается им именно по этой причине.

Если бы Огонь не загорелся и не объял собой все человечество и весь XX век, Маркс был бы амбициозным сектантом со смехотворными претензиями. Очередным гуру, окруженным малочисленными сюсюкающими поклонниками. Но Огонь-то ведь загорелся! Ох, как он загорелся! А раз он загорелся, то взятая на себя историческая роль Марксом была, согласитесь, выполнена. И потому его можно назвать Пророком в строгом и единственно возможном смысле слова. Кто светский Пророк Нового времени? Коллективный гений энциклопедистов? Ведь не Руссо же? Марат – это Ленин Нового времени. Наполеон – Сталин Нового времени. А Маркса (поименованного пророка) у Нового времени нет. Пророк Нового времени – не личность, а коллектив (энциклопедисты). Пророк Новейшего времени – личность (Маркс). И это пусть и не артикулируют, но очень многие понимают.

И что же? Мы ждем мелочных ООНовских добродетелей от пророка, влюбленного в Историю и считающего себя мессией, открывателем последней страницы, эсхатологическим вестником?

Мы хотим, чтобы такой Пророк относился к племенам Амазонки так же, как к народам Европы? Но для того, чтобы к ним так относиться, надо ненавидеть историю. Маркс видит, что человечество развивается неравномерно. Что где-то уже капитализм, где-то феодализм, где-то племенная архаика. А кто в последней трети XIX века этого не видел? Только слепой!

Как относиться к отсталым племенам и народам? К странам, явно находящимся на феодальном или даже предфеодальном этапе исторического развития?

Как должны к ним относиться люди, верящие в прогресс, понятно. Для таких людей отсталые племена и народы – это бедолаги, обделенные единственным благом, коим как раз и является этот самый прогресс. Они «почти как люди».

Как к подобным отсталым племенам и народам должны относиться антипрогрессисты, тоже понятно. Для них отсталые племена и народы – источник неповрежденности, незараженности злом, подлинно природные люди.

Но Маркс – не прогрессист и не апологет возврата к природе. Относиться к проблеме отсталых народов индифферентно он не может. Решать ее он может и должен. Вот-вот разгорится полемика по вопросу о том, что важнее – класс или народ (нация). Быть тут в роли догоняющего Маркс никоим образом не желает. Он ведь еще и политик. А для политика догонять – значит проигрывать.

Марксу и политически, и философски важно разобраться в соотношении между национальным (историко-культурным) и классовым: «Национальное в ущерб социальному? Социальное в ущерб национальному? Гармония национального и социального? В чем решение?»

Неужели же у тех, кто затеял расправу с Марксом, настолько короткая память, что они забыли о бурных дискуссиях по этому вопросу внутри самого марксизма? Забыли о прыжках через формацию или через несколько формаций, которые должны были осуществлять азиатские и африканские страны, попавшие в орбиту СССР? Забыли о развитии марксизма Лениным (империализм как высшая стадия развития капитализма), Каутским, Розой Люксембург, а также всеми, кто говорил об ультраимпериализме, этой самой «железной пяте», о Троцком, выдвинувшем концепцию приоритетности национально-освободительных революций в колониях, что должно лишить капитализм его последнего империалистического прибежища? О госкапитализме как специфическом ответе капитализма на вызов 1917 года?

Почему все надо заново обсуждать на пещерном уровне, сводя невероятно сложный комплекс вопросов к наличию или отсутствию русофобии? И почему надо до такой степени забыть о том, как в принципе любой философ решает подобного рода проблемы?

Рассматривая любую проблему, Маркс, как философ, обязан ответить на вопрос о том, где Форма и где Содержание. Ну, не может философ не спрашивать себя об этом! Государство для Маркса – классовое по содержанию и национальное по форме. Ровно в той степени, в какой Маркс понимает наличие обратной зависимости базиса от надстройки, он понимает и то, что национальное как Форма будет влиять на классовое как Содержание. Какой философ не понимает значения Формы!

Но это не означает отсутствия прерогатив. У Формы – свои прерогативы, у Содержания – свои. Оформив себя как производительный субъект нового качества, класс должен обратиться к народу (обществу) с новыми предложениями, обеспечивающими его легитимацию. Он не от своего имени должен выступать, а от имени истории! Французская буржуазия не о «своем девичьем» говорила с народом Франции в 1789 году, а о неслыханном для человечества новом благе – политической свободе, ломке всех сословных перегородок. Да и вообще… «Свобода – Равенство – Братство».

Ничего себе масштаб! Даже «братство». Что удалось реализовать, а что нет, но мессидж был таков. И он сформировал Новое время.

Класс, благословленный Духом истории, не является «классом для себя». Это первое.

Он является классом для других, классом-лидером, а не классом-паханом. Это второе.

Являясь классом для других, класс обращается к этим «другим» (своему народу) с неким предложением исторического характера. Это третье.

Четвертое. Сделанное классом предложение позволяет народу, который его принял, получить новые параметры бытия. Не быта только (это часто путают), а бытия. «Свобода – Равенство – Братство» есть новое качество бытия. В любом случае, когда сословные перегородки сломаны, это уже новое, совершенно новое, качество социального бытия. Да и культурного, согласитесь, тоже…

Пятое. Новое качество бытия позволяет народу, построившему государство, придать новое качество государству. Государство делает народ, а не класс. Марксу это очевидно не в меньшей степени, чем его оппоненту Гегелю. Класс рулит государством, легитимируя свою роль рулевого этим самым историческим предложением. Но классы приходят и уходят, а государство остается до тех пор, пока есть история. Народ в государственной (или иной) форме длит и развивает свое историческое предназначение.

Шестое. История – это конкуренция. И Дарвин, и Маркс считали конкуренцию (видов, производительных сил, государств) средством выхода из некоего инферно. Средством восхождения. Сильный уничтожает слабого? Во-первых» не сильный, а совершенный. И это ужасно важно… А во-вторых… Да, уничтожает! Иного средства восходить на этапе, именуемом историей, у человечества нет. Отбор совершенного – в основе истории и восхождения как такового.

Седьмое. Совершенство дарит исторический дух. Он вселяется в класс, класс пробуждает народ. Народ, пробуждаясь, дает Форме новое Содержание. Государство как Форма, воспринимая новое Содержание, меняет качество и грозит уничтожением другим государствам, не вобравшим в себя этот самый исторический дух. Смертельная угроза побуждает другие народы подравниваться. Или же – убирает их с исторической сцены.

Маркс в такой же степени не является «добрым дедушкой», в какой не являлся им Ленин. Советские обществоведы сначала создают некие «добрые» фантомы, а потом сами же начинают с ними бороться. Убивал Ленин зайчиков веслом… не убивал… Тьфу, мерзость! Он столько людей (людей, а не зайчиков!) на смерть отправил! И что? Наполеон не убивал? Линкольн не убивал? Тоска зеленая…

Восьмое. Форма, неспособная вместить в себя Историческую Новизну и обновиться, истлевает. Маркс не отдает себе отчета в том, что есть исторические черные дыры, что гибнут цивилизации? Он об этом осведомлен ничуть не хуже, чем Шпенглер.

Девятое. Истлевшие Формы могут рухнуть от самого тления или оказаться сметенными неистлевшими, пусть даже и более примитивными, формами. Маркс знает и о гибнущих цивилизациях, и о темных эпохах вторичного одичания (регресса).

Десятое. Сложные и совершенные Формы (государства) могут истлевать даже быстрее, чем Формы грубые и несовершенные. Чем сложнее – тоньше, гибче – Форма, тем больше она нуждается в историческом обновлении.

Установив подобное, Маркс начинает решать две проблемы – большую и малую. Большая проблема – это судьба Формы. Любой Формы вообще. В том числе и государства. Форма может истлеть… Может обновиться… Что еще она может? Маркс чувствует, что этими двумя возможностями судьба Формы никоим образом не исчерпывается. Но вся современная ему наука просто надрывается, доказывая, что есть только две эти возможности.

Либо Форма получает энергетический допинг, либо она… изнашивается, истлевает, рассыпается, умирает. Это-то и называется «Второй закон термодинамики». А также тепловая смерть, энергетическая смерть и так далее. Ну, а значит, и смерть вообще. Смерть – это умаление жизни. Жизнь – энергийна. Смерть – умаление энергийности и не более.

Маркс, как представитель своего времени, должен был бы низвести судьбу Формы – любой Формы вообще – к двум возможностям.

Возможность № 1 – обновление.

Возможность № 2 – истление.

Но Маркс рассматривает еще одну возможность.

Возможность № 3 – ПРЕВРАЩЕНИЕ.

Да, рассматривая эту возможность, Маркс выходит за пределы всего, что предоставляет ему его время в качестве интеллектуального инструментария. И что?

Представьте себе разум Маркса как суперкомпьютер. Если существо по имени Маркс – это гений, то что из этого вытекает? А то, что данное существо является не пользователем своего суперкомпьютера (он же – мозг), а программистом, способным создавать новый софтвер для своего же суперкомпьютера.

Улавливая что-то новое, гений бросает вызов всему на свете – своему времени, почитаемым им традициям, высшим авторитетам… И, наконец, себе самому. Что может быть для интеллектуала (и ученого, и иного сложного искателя истины) дороже, нежели своя теория, своя система? Но Маркс, улавливая новое, готов бросить вызов и делу своей жизни. Точно так же, как бросили этот вызов Эйнштейн и Фрейд. Маркс бросает этот вызов, осмысливая превращенные формы.

Невероятно интересно наблюдать за тем, как ощупывает гениальный мозг неизвестное ему самому, странное, чуждое… Обычный мозг от этого шарахается. Или гибко уклоняется, обходя препятствия. Гениальный мозг зачаровывается именно неудобным и непонятным. Зачаровывается всем тем, что опасно для его мышления. Мозг может находиться при этом на грани саморазрушения – гению плевать. Лучше это, чем удовлетвориться комфортными ответами. Гений может не понимать природы того странного и опасного, с чем он столкнулся. Но он будет двигаться навстречу этой природе, как рыба на нерест. Предназначение гения и его страсть – все опасное, странное, невероятное, противоестественное. Все то, чего не должно быть.

Обычный человек, погружаясь в это, сходит с ума. Гений сходит с ума тогда, когда этого нет. Он должен жить в среде, несовместимой с обычным, удобным, понятным, комфортным, правильным. В каком-то смысле гений – это мегаошибка, суперошибка. А одновременно и жертва, принесенная на алтарь человечества. Нет этой мега– или суперошибки – нет истории и нет человечества.

Маркс не понимает, как это может быть, чтобы Субстанция, отвергшая исторический дух, самосохранилась. Для Маркса очевидно, что Субстанция, отвергшая исторический дух, должна тлеть. Чуть быстрее или чуть медленнее разлагаться, вовлекая Форму в это разложение. Исторический дух для Маркса синонимичен энергии. А безэнергийность – наращиванию энтропии и тлению.

Превращенная Форма ведет себя не так, как предписывает подобный закон. Она ведет себя странно. Марксу абсолютно непонятно, в силу каких причин может возыметь место подобная странность. Форма лишена исторической энергии, но не истлевает? За счет чего? Маркс убежден, что нет и не может быть того, за счет чего Форма, обесточенная историческим духом, может не истлевать. Но эта его убежденность – входит в противоречие с его же гениальностью. Гений Маркса нашептывает ему, что возможен такой вариант, при котором Форма вместо того, чтобы мирно истлеть, начнет пожирать свое Содержание, покупая себе этим право на другую бытийственность, а точнее, антибытийственность. Маркс прислушивается к тому, что ему нашептывает его гений, и начинает изучать такую войну Формы с собственным Содержанием. Он называет эту войну – превращением.

Но тут мало дать название. Мало даже описать исследуемый парадоксальный феномен. Нужно еще и определить генезис.

Маркс понимает, что Форма не может сама воевать с Содержанием. Ибо на стороне Содержания – энергия, она же исторический дух. Содержание подключено к этому сверхгенератору. И чтобы нечто вторичное давало отпор Содержанию, да еще и побеждало его, нужен сверхгенератор, альтернативный Духу истории. Только такой сверхгенератор – самодостаточный и автономный – способен инициировать войну Формы с собственным Содержанием и ее победу над этим Содержанием. Но подобный, альтернативный духу истории и самодостаточный, сверхгенератор немыслим в рамках любой метафизики повреждения.

А значит, для исследования генезиса превращенных форм Марксу нужна новая метафизика. Он хочет к ней прикоснуться, страстно ищет ее и… и ужасно боится ее найти. Совсем как Фрейд.