Текст книги "Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2"

Автор книги: Сергей Кургинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 43 страниц)

А вы не понимаете, что это глупая, страшная, изуверская по своей сути и абсолютно неразрешимая задача? Ах, вы не понимаете… А мы вам и это покажем, и это!»

Каков вызов – таков и ответ. На рубеже веков завязалась почти беспрецедентная схватка между людьми, уже дозревшими до того, чтобы присягнуть не конкретной идее и не тому или иному импульсу Новой Идеальности, а истории как череде этих импульсов, имеющих очень разное и – по логике их чередования – взаимоисключающее конкретное наполнение. И людьми, дозревшими опять же до того, чтобы отвергнуть всю историю как череду подобных импульсов Новизны. Отвергнуть, опять же, не какой-то отдельный «нехороший» импульс, а всю «энергосистему», производящую импульсы.

В этот период, кстати, уже открыто произносилось все то, что потом начало стыдливо камуфлироваться с оглядкой на пресловутые нормы политкорректности. То есть дух исторической страсти открыто стал называться иудейским, еврейским духом. Порождением аутентичного и секулярно трансформированного мессианства. А тут еще и марксизм взошел на дрожжах этой – будь она неладна – истории. Слепому же понятно, откуда ноги растут!

Отвечая школе Тэна, Ромен Роллан и его очень на разное ориентированные сторонники (например, истовый католик Поль Клодель) заявили о верности духу истории и неотторжимому от этого духа революционаризму. Для Клоделя любимый герой, олицетворяющий этот (христианский, как он полагал, по генезису) дух творческой исторической обеспокоенности, – Христофор Колумб. Ромен Роллан же сосредоточивается на оппонировании Тэну в вопросе о содержании конкретной революции – Великой революции 1789 года. В серии своих драматургических произведений – «драм революции» и «трагедий веры» – Ромэн Роллан исследует страсть по исторической новизне с разных сторон. Но любимый герой Ромена Роллана – не Робеспьер и не Мирабо. Его любимый герой – Святой Христофор, несущий на своих плечах младенца по имени Грядущий день, то есть этот самый драгоценный, по мнению Роллана, дух исторической страсти по Новому.

Война сторонников истории и ее противников велась отнюдь не только на территории художественных образов, символов и метафор. Она велась и на территории строгой исторической науки. Что такое школа Анналов? Что такое «Апология истории» Марка Блока? Это именно война за право возлюбить историю как сверхтонкую пленку, рождающую раз за разом Новое Идеальное и позволяющую Святому Христофору нести на плечах младенца, Христофору Колумбу пускаться в путь, человечеству мучительно двигаться по пути, вехами на котором являются импульсы Нового Идеального.

В сладко-ядовитой песне известнейшего советского барда Бориса Гребенщикова «Комиссар» есть такие строки: «Комиссар, просто нам изначально дан выбор – история или любовь».

Творчество Роллана, Клоделя, Томаса Манна, Марка Блока и сотен других интеллектуальных подвижников, столкнувшихся на стыке XIX и XX веков с новым вызовом – вызовом отрицания всего духа истории, – посвящено доказательству обратного. «Революция как любовь», – говорит Роллан, показывая революционную жестокость и маразм «поедания своих детей» с беспощадностью, превышающей тэновскую. «И все же – революция как любовь. Горе тому, кто не понимает этого».

Ромен Роллан говорит об утесе, в который бьются волны истории. Да, они разбиваются об утес человеческой косности, и что? Упорство воли – залог победы Океана добра над Утесом зла. И нужно, чтобы волны дыбились одна за другой, «чтобы великое дело Конвента было доведено до конца».

Человеческая страсть откликается на конкретное Новое Идеальное. Она не может пока откликнуться на весь Путь с его Вехами. Да и сможет ли она сделать это хоть когда-нибудь? Гегель считал, что это произойдет уже после конца истории… Но тогда, если верить Гегелю и его последователям, исчезнет страсть. По крайней мере, не истории она будет в этом случае адресована. И не Великой Исторической Новизне.

Но есть два обстоятельства: одно общее, а другое, в общем-то, частное, – которые придают дискуссии по поводу исторической страсти особую актуальность.

Первое (общее) обстоятельство состоит в том, что вообще нет никакого кандидата на новоидеальную роль. Идет ли речь о том, что коммунизм оказался «вне исторической игры»? Или о том, что сама игра входит в ту фазу, которую Фукуяма назвал «концом истории»? Насколько этот «конец» органичен и может быть назван «концом», а не «убийством» истории? Как это связано с пресловутой «глобализацией»? Это абсолютно отдельная и невероятно важная тема. Здесь же для меня существенно указать, что это обстоятельство придает качественно иной характер полемике о духе истории и его роли для человечества.

Одно дело, когда Дух этот несомненно парит над Новизной, только что осуществившейся или готовящейся к осуществлению. И другое дело, когда этот Дух как господин Годо из пьесы Беккета «В ожидании Годо». Есть, кстати, вполне серьезные основания предполагать, что Сэмюэл Беккет в своей пьесе имел ввиду именно ситуацию, в которой человечество ждет Нового Идеала (он же господин Годо). Мальчик, предупреждающий человечество о том, что господин Годо опять не придет, – это неявная цитата из сюжета о Святом Христофоре. А оргия абсурда, которую человечество разыгрывает, узнав о том, что господин Годо опять не придет, олицетворяет собой отчаяние человечества в условиях исчерпания Старого и отсутствия Нового.

Но если это так, то фундаментальная ситуация «исчерпание Старого и отсутствие Нового» имеет свою внутреннюю динамику. Чем глубже будет исчерпание, тем острее будет реакция на него со стороны человечества. Смысл этой реакции вполне отражает слово «душно». Русские слова «душа» и «душно» созвучны не случайно. И вряд ли в языке могут быть столь далеко идущие случайные созвучия. Душе – душно в отсутствие смысла, который может ей дать либо пришедшее, либо готовящееся прийти Новое. Это беспокойство тем острее, чем глубже исчерпание Старого.

Сначала душе просто душно. А потом… Потом начинается то, о чем пел Высоцкий:

 
Спасите наши души!
Мы бредим от удушья…
 

Он ведь не только (и не столько) о подводниках пел, не правда ли? Дефицит смысла, нарастая, порождает удушье. И тогда задыхающийся человек начинает благословлять все, что может его от этого удушья спасти, пусть даже и катастрофу. Революция и впрямь сродни катастрофе. То есть тому, чего надо избегать. Надо-то надо… Но буря, к примеру, – это природная катастрофа, между тем не только люди, но и звери в определенной ситуации не избегают ее, а ждут. Изнемогая от предгрозового удушья.

 
Душно! Без счастья и воли
Ночь бесконечно длинна.
Буря бы грянула, что ли?
Чаша с краями полна!
 

Некрасов неслучайно назвал это свое стихотворение «Из Гейне». В стихотворении этом, к Гейне никакого прямого отношения не имеющем, выражен тот дух мессианского беспокойства, который воплотил Гейне, наследуя определенную мессианскую еврейскую традицию. Но, будучи первоначально наиболее полно выражено в этой традиции, подобное беспокойство позже стало всечеловеческим. Это произошло по ходу того, как человечество приобщалось к Историческому. А значит, и мессианскому. Некрасов – поэт в высшей степени русский. Русский же мессианизм по своему накалу вполне сопоставим с еврейским. Отсюда, как мне кажется, апелляция Некрасова к Гейне.

А Горький с его «Буревестником»?

А вся мировая литература, в которой о невыносимости удушья говорилось с невероятной пронзительностью? Если от муки удушья спасает революция, то она и впрямь «как любовь». Как та жертвенная любовь, которая была призвана спасти человечество от невыносимости ада.

Дискуссия по поводу «революции как любви» была прервана Первой мировой войной. Которая для Ромена Роллана (и не для него одного) была судорогой задыхающегося в отсутствие исторической новоидеальности человечества. Не было никаких созревших до исполнения всемирно-исторической роли коммунистов. Была зачаточная новоидеальность и нестерпимая духота. Такая, что лучше быть убитым Грозой, чем задохнуться в безысторической душегубке. И только потому Некрасов пишет:

 
Грянь над пучиною моря,
В поле, в лесу засвищи,
Чашу вселенского горя
Всю расплещи!..
 

Так понимали суть исторической страсти и цену ее исчерпания и Гейне, и Томас Манн, и Клодель, и Горький, и Александр Блок, и Марк Блок, и Ромен Роллан. И Луи Арагон, и Пабло Неруда, и… И Махатма Ганди… Что же касается еврейского мессианизма, заразившего многих, то тут очень показательна личная и политическая трагедия молодого Ромена Роллана.

Глубочайше униженная итогами франко-прусской войны республиканская Франция знала, что Германская империя не ограничится тем, что уже отвоевала у своего исторического конкурента. Что предстоит новая война. И что эта война может в случае поражения Франции стать концом французской истории. Франция готовилась к войне. Накал патриотических настроений был очень велик. И ни Ромен Роллан, ни его сподвижники абсолютно не желали поражения Франции в будущей войне с Германией. Напротив, они осмысливали ошибки, приведшие к поражению Франции в войне 1870 года. Они считали своей миссией обеспечение нового патриотического подъема во Франции. Они считали свою культурную и интеллектуальную деятельность «отмаливанием грехов», приведших к поражению Франции во франко-прусской войне.

В разгаре этой их ранней деятельности в духе «штурма и натиска» разразилось знаменитое дело Дрейфуса. Страна раскололась. Либеральная Франция столкнулась с Францией иной. Дрейфусары и антидрейфусары – это стало естественным эквивалентом «фило– и антисемитской Франции». Конфликт вышел за пределы Франции. В нем участвовали даже российские круги. Вспомним Короленко с его памфлетом «Знаменитость конца века». Все симпатии Ромена Роллана находились на стороне филосемитской (дрейфусарского лагеря). Но он и его сподвижники категорически отказались ставить идеологические предпочтения над национальными интересами. «Дрейфуса обвинили в шпионаже в пользу Германии. Если он реально в этом виноват, он должен быть наказан на полную катушку».

Такая позиция Ромена Роллана обернулась для него жизненной катастрофой. Ему пришлось поломать свою семейную жизнь, лишиться многих друзей. Он не был принят в лагерь антидрейфусаров. Да он туда и не рвался. Но нежелание стать безоговорочным дрейфусаром поломало его жизнь. Он сделал свой выбор сознательно и никогда о нем не жалел.

Тем, кто хочет скомпрометировать историческую страсть, очень важно загнать ее в узкие рамки, обусловив принадлежностью к одному народу или одной конфессии. Во имя этой компрометации можно искажать все на свете. Выводить народы и конфессии из сообщества исторических. Фальсифицировать идеологические и политические конфликты. Превращать в недостойную вампуку чьи-то личные драмы и судьбы.

Итак, война с исторической страстью приобрела общемировой характер. И ведется она в условиях невероятного оскудения исторической страсти, воли к Новому вообще и Новой Великой Идеальности тем более. Исчерпанность Старого, имеющегося, нарастает неумолимо. Оно буквально трещит по швам. Соискатель, претендовавший на Новизну, устранен с исторической сцены. Новых соискателей, новых идеальностей, новых энергий нет.

Острота войны с Историческим в условиях такого исчерпания… Согласитесь, это серьезно. Это вам не дискуссии времен Ромена Роллана и Тэна, ведущиеся в мире, где и Старое (Конвент) не исчерпало себя, и Новое на подходе. И бродит, так сказать, по Европе.

Второе обстоятельство, как я уже говорил, не носит столь общего характера. Но оно не менее важное. Я имею в виду беспрецедентность ведущейся в России войны с Историей. Кое-что мы уже рассмотрели. Все эти дебольшевизации–1, –2, –3 и так далее. Перестройки – 1, –2, –3 и так далее. Мы убедились также в том, что существенным слагаемым этого процесса является «монкизация термидора». То есть попытка превратить всех, кто «заковывал в бетон» магму взрывов Нового Идеального, в противников самой этой магмы, самих этих взрывов, сторонников Старого, то есть скрытых реставраторов, ведущих войну с Историей, а не конституирующих новые фазы исторического процесса. Мы проследили также связь всего этого с беспрецедентно грубыми и бесперспективными формами так называемого «социального заказа». Мы установили, как война с левым вообще переходит в войну с любой по своему качеству исторической страстью, с любым новоидеальным началом, взыскующим лучшей жизни.

Мы установили связь всего этого и метафизической войны с развитием. Мы могли бы проследить на богатейшем фактическом материале и более вопиющие формы войны с историей, героизмом, жертвенностью, свидетельствующие о действительной беспрецедентности того, что происходит в России на протяжении последних двадцати лет. Но наша задача – не в накоплении материала и даже не в его классификации. Нас интересует прослеживание тенденции и раскрытие ее содержания. А также обсуждение возможностей перелома этой тенденции, а значит, и обеспечения того самого развития, о необходимости которого так настойчиво заявила власть… Впервые за двадцать лет…

Вряд ли стоит рассматривать подробно не только тему возвеличивания Романовых во имя истребления советского смысла, но и тему истребления смысла, связанного с самими Романовыми. Идея послепетровской России (она же империя Романовых, она же Российская империя) расшатывается с такой же беспощадностью, как и идея СССР. Иначе и быть не может, коль скоро Петр I – это «революционер на троне». Имперскому смыслу объявлена такая же война на уничтожение, как и смыслу советскому.

Ради войны с красным смыслом можно приподнять Романовых. Но, как только начинается война с петровским смыслом, с его авторитарной модернизацией, породившей, повторяю, Империю, оказывается, что и Романовы не ахти. Особенно же те, которые не отрицали Новый исторический смысл, петровскую великую страсть по Новому. Наконец, и Пушкина, как певца петровских реформ, можно противопоставить Аввакуму и за счет такого противопоставления (конечно, в пользу последнего) растоптать и новоидеальность, предшествующую советской.

Внимательный анализ превознесений Романовых (и особенно Николая II) мог бы пополнить нашу коллекцию «монкизаций». Ибо, конечно же, Николай II ну уж никак не рассматривается как последователь Петра Великого. Он даже не термидорианец. И не трагическая жертва исчерпания великого импульса новизны, создавшего династию. Он «белая» антитеза «красному» Петру. Он благородный предатель ужасного петровского дела…

Что же такое эта «всемонкизация», не опознав которую мы не продвинемся дальше даже в раскрытии тенденции? И, уж тем более, в понимании ее содержания? Почему любое оформление Нового (конечно же, в диалектическом плане являющееся в чем-то и его отрицанием) рассматривается как «благородный заговор», направленный на удушение Нового в объятиях провокационного оформительства? Почему каждый революционер-оформитель, вплоть до Августина, подается как реставратор, борец с историческим духом, которому он лишь якобы сопричастен?

Я не хочу сказать, что Пиама Павловна Гайденко сознательно предлагает рассматривать Блаженного Августина как благородного белого (греческого) реставратора, который под видом оформительства на самом деле борется с ужасным «красным» Христом. Но есть какое-то всереставрационное поветрие, способ понимания всего и вся. И в атмосфере всереставрационизма рекомендация руководствоваться учением Платона – Плотина, разумеется же, передовым и всесильным, по существу равносильна именно этому.

«Мы метили в коммунизм, а попали в Россию», – писал двусмысленнейший Александр Зиновьев, отрекомендовывавшийся и как консультант ЦРУ, и как великий патриот России, и как интеллектуальный суперстрелок, и как «мазила», неспособный попасть в мишень… Что если завтра… ну, не Пиама Павловна, а кто-то другой напишет: «Мы метили в хилиазм, а попали в христианство»? Откуда путаница-то? И путаница ли это?

Любой оформитель – это борец с оформляемым содержанием… Разве может сформироваться такой подход в отрыве от специфического понимания соотношения Формы и Содержания? Может быть, сторонники «всемонкизации» и не формулируют для себя (а уж тем более для других) нечто подобное. Не восклицают (публично или наедине с самими собой): «Да здравствует благородная Форма, эта убийца гнусности, именуемой Содержанием!»

Может быть, конкретные интеллектуальные стрелки бьют по частным мишеням. Но логика, согласитесь, именно в этом. Если любой Икс – это борец с Игрек… Если такова схема описания, то что в голове у тех, кто предлагает такую схему? И может ли там не находиться окончательное «да здравствует»: «Да здравствует замечательный Икс как борец с омерзительным Игреком!» Икс – Форма, Игрек – Содержание. Что получаем? Получаем уже не частную иллюстрацию на тему «превращенная форма», а некое соотношение между тенденцией и ее основаниями. Я не шибко какой поклонник принципа, согласно которому «бытие определяет сознание». Но чтобы бытие уж никак не влияло на сознание… Извиняюсь, так не бывает почти никогда. И не надо лукавых адресаций к тактично оговоренному мною «почти»!

Авторы всех анализируемых мною высказываний не переселились при жизни полностью в астрал, ментал… И так далее… Они на работу ходили, какие-то минимальные требования инстанции выполняли, публиковались, социализовались и так далее. И если они ненавидели то, что должны были насыщать своими текстами, то есть оформлять… Если они в этом своем порыве сделали оформительство способом убиения ненавидимого содержания, то не Сталина они описывают, как Монка, и не Блаженного Августина – как метафизического нео-Монка, а… самих себя.

Бред? Навет? А как относиться к таким строкам Евгения Евтушенко, написанным еще в 60-е годы прошлого века:

 
Мы, лицедеи-богомазы,
Дурили головы господ.
Мы ухитрялись брать заказы
 

И делать все наоборот…

Поэт же не просто себя таким сомнительным образом отрекомендовывает! Он описывает свои размышления в грузинской церкви, которую в начале XX века расписывал Ладо Гудиашвили. Евтушенко что говорит-то? Что так было и так будет. «Берем заказ» (содержание), а «делаем» все «именно наоборот»! Не как-то, а шиворот-навыворот.

И в этом – миссия Формы (его стихов, росписей Гудиашвили) по отношению к Содержанию.

Форма не богаче Содержания… Не гибко с ним соотносится… Кто бы стал спорить! Она диаметрально противоположна Содержанию? Вот как!

Легко возразить, что «это всё – Евтушенко». И что интеллектуальная фронда, она же «фига в кармане», – удел любой идеократической Системы, ее абсолютно неизбежное порождение. Мол, не создавайте идеократических систем, не будет и таких «евтушенков».

Но, во-первых, я и не призываю создавать идеократические системы.

Во-вторых, давайте все же признаем, что люди в таких системах жили столетиями, кое-где продолжают жить, причем, судя по Китаю, не худшим образом.

В-третьих, тот же Зиновьев ведь не Аристотелем занимался, а Марксом. Он рвался к занятиям этого рода, дававшим, между прочим, шанс сделать политическую карьеру. Согласно Г.П. Щедровицкому (а кому лучше знать Зиновьева и его интеллектуальную эзотерику), Зиновьев открыл своего Маркса, для которого феодализм – это формация, а капитализм – переходный период от одного феодализма (старого) к другому (новому). И что этот новый феодализм и есть коммунизм по Марксу! При том, что разница между старым феодализмом и феодализмом новым в том, что старый – гуманистичен, а новый – нет. И что задача капитализма как переходного периода – дегуманизировать феодализм.

Такое описание интеллектуальной эзотерики А.Зиновьева добыто мною не из частных разговоров с Г.П.Щедровицким, а из прочтения его мемуаров.

Ну, а Евтушенко… Да, среди тех, кто был вполне вписан в советскую литературу, существовала антисоветская фронда… Она могла быть разной. Одни (Солоухин, например) бытописательством пробавлялись. Другие – почвенничеством. Третьи – историческим сочинительством. Четвертые – аполитичной лирикой. Однако считать надрывные публичные вопли об исключительной любви к большевизму («и клятвой повтори: «Я большевик!»») – фрондерской нормой отчуждения от идеократии… Не слишком ли?

Разведчик, засланный в стан противника, всегда живет двойной жизнью. В частности, он может утрированно восхвалять ненавидимый смысл. При этом он работает на то, чтобы этот смысл начал задыхаться и умирать… Но это называется «убийство смысла». Это война на уничтожение, подрывная деятельность, а не фронда, неизбежная в слишком жестких идеократиях. Да так ли уж жестка была, например, брежневская идеократия, в которой столь бурно развились эти самые «превращенные формы»?

Мои очень прокоммунистические западные друзья называли всесильного позднесоветского идеолога М.А.Суслова «убийца смысла» («the killer of the sense»). Еще один Монк, скрытый реставратор… Реставратор – чего?

После распада СССР разговоры об «убийцах смысла», работавших на уничтожение идеократии, в высший эшелон которой они проникли, приобрели детальный и системный характер. Читайте, например, А.Байгушева «Русский орден внутри КПСС». Повествующие все чаще отрекомендовываются как осознанные борцы именно за «белое дело», выходившие на связь с зарубежным белым движением.

Ранние постсоветские вопли (90-е годы XX века) о том, что ужасные евреи погубили СССР своим подрывным тлетворным (антисистемным и так далее) антисоветизмом, сменились новыми воплями, нарастающими уже в постъельцинскую эпоху.

Суть этих воплей была в том, что «красные мудрецы» с их коммунистическим учением – это все те же «сионские мудрецы» с их «Протоколами». Что коммунистическое учение – это «красная каббала». А раз так, то на самом деле ужасный СССР разрушили замечательные белые русские патриоты, восставшие против «красной каббалы» и ее хозяев.

Итак, превращенные формы…