Текст книги "Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2"

Автор книги: Сергей Кургинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 43 страниц)

У, сколько окажется этих злых сил! Это и варяги, беспутные морские бродяги, одержимые скитальческим духом, и иранские мятущиеся всадники – скифы, и кочевники, заворачивающие в аграрный наш палисадничек из Великой Степи, и хазары. Все можно сказать «от ума великого». Зная, что сказанное – ложь. Что странствие изначально заложено в народную душу. Что не только Афанасий Никитин и Семен Дежнев тому свидетели, но и бесконечные духовные странствия, погнавшие в итоге в путь и великого Льва Толстого. Ведь как старался-то… Как аграрничал, какую схиму каратаевскую, схиму опрощения в миру на себя накладывал. А потом – посох и…

Можно лгать, лгать и лгать… Но задача в том, чтобы лгать на определенный манер, а не абы как. Ну, скажешь ты, что Мани – еврей. Тебя спросят: «И Зороастр?» Скажешь, что викинги на самом деле тоже евреи, а между скифами и хазарами никакой разницы нет… Как-то уж слишком по-фоменковски все это будет звучать. И потому борьба с исторической страстью должна вестись под маской другой, более понятной борьбы. Какой же?

Кто в этой борьбе хорошие и кто плохие «парни»?

Плохие парни – это все недовольные. Все беспокойные, мятущиеся. То есть смутьяны. Хилиасты недовольны тем, что нет обещанного Тысячелетнего царства (рая на земле)? Раз недовольные, то «плохие парни». Гностики недовольны «вампиризмом Формы» и происками ее Творца-Демиурга? Тоже плохие парни, потому что недовольные.

Хорошие же парни – это те, кто всем доволен. Что ему ни предложи – он доволен. И в концлагере он будет доволен. И на барщине – хоть по двадцать часов его заставляй вкалывать. И сколько ему ни плати – он будет доволен. Изнасилуют жену его или дочь… Он вздохнет, всплакнет и снова заулыбается. Он, даже ежели его не кормить, все равно доволен будет. В помойке пороется… Или картошкой с огорода прокормится. А уж если ему на прилавок положить китайские трусы и полустухшую колбасу в цветастой обертке, то он так возрадуется, что Ельцина и на восьмой срок выберет, из уважения ко всяческому начальству.

Потому как – оченно христианский народ. А христианство – это хорошая религия хороших парней. Это религия рабов, которые в любой ситуации и при любом уровне гнета должны не дергаться…

Именно в этом ключе описывал христианство Емельян Ярославский, ненавистный для создателей нового поклепа на христианство. Чем же плох для неопоклепников Емельян, их брат духовный? Тем, что Емельяну (он же не зря Емелькой назвался) такой, умилительно-рабский в его понимании, идеологический продукт был омерзителен. И он от него освобождал известными способами рабскую русскую душу. Духовным же детям (и антиподам) Ярославского этот продукт представляется идеальной идеологией: «Ты его не кормишь, измываешься, как хочешь, а он терпит и вкалывает. Если надо вкалывает… Или пьет… Главное – не возникает!»

Мне отвратителен Ярославский с его версией христианства, его тупо-атеистическим духом. Но если выбирать между Ярославским и теми, кто считает себя его антиподами, а на деле является вывернутыми наизнанку клонами, то лучше уж Ярославский. Он – мерзость. Но его вывернутые наизнанку клоны – это мерзость в бесконечной степени. И ведь до боли ясно, что все эти изыски с Платоном и Плотином вместо Маркса и Энгельса нужны буквально для того, чтобы реализовать модель христианства как опиума для народа, поменяв знак в ненавидимых и презираемых большевистских концепциях и воспроизведя их «с точностью до наоборот».

В идеологии Ярославского «опиум для народа» – это крайне унизительная, предельно негативная оценка христианства. Все зацикливаются на этом. Вот ведь как Ярославский ненавидит замечательное христианство, какую идиотскую оценку дает сложнейший религиозной системе. Кстати, для Ярославского любая религия – «опиум для народа». Это называется «воинствующий атеизм». Но, конечно же, главная война объявлена православию. Да, идиотская война! Да, губительная, не спорю! Но в ней есть определенная логика.

Краеугольный камень этой логики – негативность «опиума для народа». Православие – «опиум для народа». «Опиум для народа» – вреден, и потому православие отвратительно. Вы не можете найти в этой логике ни одного позитивного момента? А я – могу! И не боюсь сказать об этом, оговорив, что никоим образом не солидаризируюсь ни с позицией Ярославского, ни с воинствующим атеизмом вообще. И все же есть одно звено в этой (повторяю, в целом порочной) логике, которое я могу принять. Я считаю, что «опиум для народа» – это мерзость. Я не считаю, что религия вообще и православие в частности – это «опиум для народа». Но «опиум для народа» мне так же отвратителен, как и Ярославскому. А вам?

Оставим в покое Ярославского. Он исполнитель. Над ним – партия и ее вожди. Партии нужен народ, полный страсти по Идеальному, народ, вдохновленный порывом высочайшего жертвенного энтузиазма. Такой народ нужен всем вождям: и Троцкому, и Сталину – всем! Спор между ними, повторяю, идет лишь о том, на что направить энтузиазм. Как им воспользоваться. Энтузиазм же всеми ими воспринимается как спасительное благо. Никто не вздыхает не только открыто, но и исподтишка: «Эх, поменьше бы его! Этого самого…»

Энтузиазм желанен. Он порожден новым, коммунистическим идеалом. Конкурирующие идеалы не сумели породить энтузиастического накала. Смогли бы – не было бы никакого коммунизма и никаких большевиков. Проиграв, эти идеалы должны уйти со сцены.

Не уходят? Их надо устранить, обеспечив тем самым структуризацию всего энтузиазма только вокруг победившего идеала. Так же рассуждали якобинцы. Так же рассуждали первохристиане.

Это аксиома победившей идеологии. Ярославский туп и прямолинеен. Он не осознает необходимости жизненных компромиссов между Новым и Старым. Но так же их не осознавали те, кто топил в реках волхвов или воодушевлял массы на крестовые походы. Грубая, прямолинейная и неадекватная оценка религии как «опиума для народа» может при определенном ее анализе дать для понимания существа дела больше, чем гораздо более умные и тонкие суждения по поводу религии вообще и ее значения для народа в частности. Вдумаемся: религию обвиняют в том, что она сковывает волю, обнуляет энергию. Да, это абсолютно несправедливо, но… «Скажи мне, в чем ты обвиняешь противника, и я тебе скажу, кто ты». Тот, кто обвиняет противника в том, что он сковывает волю и гасит энергию, обнажает свой восторг перед волевым и энтузиастическим началом. Ведь что такое «опиум»? Это успокоитель. Революционер кричит священнослужителям: «Успокаиваете людей, гады! Сковываете их волю! Не то что мы!»

Опиум… Человек, пристрастившийся к этому зелью, обесточен. Он, как и хронический алкоголик, не годен для напряженной, высокоорганизованной и высококачественной деятельности. Ярославский как бы говорит: «Нам нужны люди трудового и боевого подвига! А вам – покорные пофигисты». Человек высокой религиозной нормы возмутится и скажет: «Это нам-то не нужны подвижники и герои!» Он перечислит достижения религии на этой ниве. Но он тем самым признает ценность подобной нивы.

А теперь представьте себе, что кто-то, говорящий от лица религии, выдвинет другой желанный тип человеческой личности и тем самым скажет: «Да, омерзительный Ярославский прав! Нам нужен именно такой – внеэнтузиастический, внеподвижнический, внегероический – человек. У-спо-ко-ен-ный человек! Мы успокаиваем, хоть бы и за счет повреждения энергетических центров! Но это наше благое дело! Да здравствует «опиум для народа»! Да здравствует это великое лекарство от революции!»

Лекарство от революции… Лекарство от истории… Лекарство от подвига, героизма… Возможна ли религия в виде такого лекарства? И возможно ли христианство подобного формата? Что ответит вам на этот вопрос культуролог (подчеркиваю – культуролог, а не религиозный адепт, считающий, что переформатирование системы, имеющей аутентичный сакральный источник, может осуществляться только этим источником)?

Культуролог прежде всего предложит рассмотреть историческое христианство как систему с определенной эластичностью. Он обратит внимание на то, что катакомбное христианство очень сильно отличается от христианства классического Средневековья, что и внутри классического Средневековья имела место вариативность. Как допускаемая церковью, так и внецерковная. И что соотношение между церковными и внецерковными инновациями зависело от гибкости института и его готовности бороться за паству. А также – реагировать на вызовы Времени. Такой культуролог обратит внимание верующего на предельную корректность именно исторического подхода. «Вот вы считаете, – скажет он верующему, – что все определяется божественным промыслом. Но этот промысел допускал уже и это, и это, и это… Значит, можно, не задевая религиозное чувство, говорить о вариативности, разноформатности! А как иначе-то может быть? Ведь христианство – это живая система, обязанная проявлять изменчивость и адаптивность! Не проявляя подобных свойств, система подписывает себе смертный приговор».

Получив санкцию верующего на такой анализ, проводимый, конечно же, с учетом трансцендентального императива, делающего верующего – верующим… Получив, повторяю, такую санкцию, культуролог зафиксирует совокупность несомненных исторических фактов. Он, например, укажет на то, что было христианство, звавшее обездоленных на борьбу за справедливость, и христианство, благословлявшее тех, кто подавлял поднявшихся на борьбу. Что уже одним этим опровергается, кстати, чушь по поводу исключительной успокоительности христианства. «Ничего себе «опиум для народа»! – скажет культуролог. – А Томас Мюнцер? А Иоахим Флорский? А Фома Аквинский, писавший, что солдат, воюющий за правое дело, почти святой? А современная теология освобождения? Это не успокоитель, а возбудитель! Да еще какой! Фидель Кастро это понял и совсем не случайно поддержал. А вам бы все – опиум!»

Что вам ответит оппонент? Он скажет (к бабке не ходи – скажет!), что христианство, звавшее обездоленных на борьбу за справедливость, – это хилиастическая ересь! Вы хотите защитить христианство от опиумных наветов. Как это сделать? Привести контрпримеры! Вы их приводите, а вам говорят от лица церкви: «А это все не мы! Это хилиастические еретики!»

Что вы можете ответить на это, если вы культуролог, испытывающий самые искренние симпатии к христианству и желающий оградить его от опиумных наветов? Что это и называется переформатирование. И что трансцендентальный императив никоим образом не исключает участие церкви в мирской жизни. И прежде всего, в борьбе за умы и сердца людей. А там, где есть эта борьба, там есть и все остальное. Политика в том числе.

Новые постсоветские «религиозники» (они же иногда и бывшие советские обществоведы) выполняют классовый заказ. И именно поэтому изгоняют из церкви все левое, называя его хилиастическим. Они боятся, как чумы, например, христианского левого социализма, да и любого другого социализма, хоть бы и самого что ни на есть «правоуспокоительного». Ну, что же… Заказ так заказ… Рассмотрим, что это за заказ, никоим образом не травмируя констатацией оного трансцендентального императива верующего. Верующий – он ведь не только верующий. Он ведь еще и человек с определенными социальными, культурными, а значит, и политическими запросами.

Кроме того, он мыслящий человек, знающий историю вопроса. Одно дело, если он может быть верующим и одновременно поддерживать Сальвадора Альенде. Или даже Фиделя Кастро. А другое дело, если ему говорят: «Поддерживай Пиночета – или от церкви отлучим! Не проголосуешь за франкистов – к причастию не допустим!» Он ведь и задуматься может, этот самый верующий. И задаться, к примеру, вопросом: «А у кого политический перегиб-то? Кто на деле отменяет трансцендентальный императив, превращая духовную страсть в заложницу неких очень грубых и однозначных политических предпочтений? Что представляют собой эти предпочтения? Что же именно собираются отсекать в угоду этим самым, грубым до безумия, новоявленным суррогатам классового подхода? В чем тенденция и куда она нацелена? Что она уже обнажает и что скрывает до поры до времени? И если это тенденция (то есть нечто, имеющее направленность), то не заденет ли такая направленность раньше или позже то смысловое ядро, которое и делает верующего верующим?»

Итак, необходимо всего-то несколько констатации для того, чтобы все сдвинулось с мертвой точки.

Констатация № 1 – что все российские экзерсисы с Платоном, Плотином, Августином, хилиазмом etc. нужны для решения вульгарнейшей политической задачи, состоящей в таком переформатировании христианства, при котором все левое, социалистическое, «розовое» и уж тем более «красное» (а ведь и такое как-никак существует) окажется беспощадно ампутировано. А в христианство окажутся допущены только правые и ультраправые в их постсоветском специфическом понимании.

Констатация № 2 – что никому не придет в голову замыслить и уж тем более заявить о чем-то подобном ни в православной Греции, ни в католической Испании. И уж тем более – в Латинской Америке. Такие заходы возможны только в постсоветской России.

Констатация № 3 – нигде более такие заходы невозможны, поскольку сами конфессии ни на что подобное не пойдут. А почему не пойдут? Кто там, у них, делает подобные заходы неосуществимыми? Государственная власть, что ли, ставит на место конфессии, тяготеющие к подобному? Ничуть не бывало! Во-первых, из ценностных соображений. Конфессии понимают, что, ампутировав все левое и социальное, они приведут к необратимой мутации весь институт Церкви.

Во-вторых, не пойдут из соображений прагматических. Конфессии заботятся о пастве. Как-никак, XXI век.

Ну, так что же? В моем Отечестве не работают ни ценностные, ни прагматические соображения, которые работают везде? А почему они здесь не работают? Так мало верующих? Отнюдь! Такая борьба за чистоту православия? В Греции очень искреннее и даже истовое православие. А об ампутациях указанного типа никто и помыслить не может. Так, значит, есть в происходящем нечто экстраординарное? Есть!

Констатация № 4 – эта экстраординарность, будучи признанной, не может быть изъята из контекста всех прочих экстраординарностей – социальной, культурной – без тех четырех «д», о которых я говорил и число которых можно существенно увеличить.

Констатация № 5 – что заходы, призванные приравнять развитие к греху, тоже достаточно экстраординарны. И должны быть рассмотрены в одном ряду с прочими экстраординарностями.

Констатация № 6 – что подобный набор экстраординарностей, как минимум, не исключает наличия в происходящем определенной тенденции, имеющей далеко не частный характер.

Констатация № 7 – что перед нами ситуация, когда оппонент, наплевав на все трансцендентальные императивы, вознамерился проводить переформатирование конфессии с далеко идущими последствиями во имя решения супероднозначных задач грубейше политического характера. А в такой ситуации попытка анализа тенденции с применением аппарата, использующего политическую параметризацию наряду с другой, как минимум, допустима.

Констатация № 8 – используя политическую параметризацию (и оговаривая сразу же, что к ней дело мы сводить никоим образом не намерены), мы должны признать, что речь, по сути, идет о попытке поставить Русскую Православную Церковь на службу классовым (и только классовым) интересам. Что, мягко говоря, «не есть хорошо».

Констатация № 9 – в связи с особой остротой политического момента, можно было бы закрыть глаза на подобное «не есть хорошо». Вряд ли это может сделать верующий – он сошлется на трансцендентальный императив. Я же, как политический культуролог и гражданин страны, скажу, что (а) это для меня не имеет столь решающего значения, (б) это бывало в истории, и (в) на это можно посмотреть сквозь пальцы в условиях, когда государство на грани исторического небытия. Тогда даже грубо классовая логика может быть позитивна, если она хоть сколь-нибудь государственна.

Констатация № 10 – таким образом, надо не сетовать на тему «институт на службе классовых интересов», хотя, конечно же, это очень прискорбная тема. А понять, что за классовые интересы, как они сопрягаются с общенародными и государственными в данный исторический период.

Иначе говоря – что это за… класс… группа… элита… субъект… диктующие российскому православию трансформацию, при которой оно должно – внимание! – «освободиться»:

– от метафизических позитивов развития;

– от исторической страсти;

– от героичности, подвига, жертвенности;

– от духовного энтузиазма;

– от… от… от… РАДИ ЧЕГО?

Ради того, чтобы окормляемое религией нового формата население никогда и ни при каких обстоятельствах не поддалось снова хилиастическому соблазну и всему, что из него вытекает. А вытекает из него не только большевизм, но и все левое, социалистическое, «теолого-освободительное» и так далее!

Что же это за класс такой или квазикласс (группа, элита)? Может быть, это нормальный инстинкт любого господствующего класса? Особенно же класса, осуществляющего господство в стране, где с его предшественником уже случились столь масштабные неприятности!

Нужен ли этому классу народ, длящий и развивающий свое историческое предназначение?

Ответ очевиден. Если окормлять этот народ должна смыслосистема, освобождающая его от исторической страсти, то… какое историческое предназначение?

Если государство (для вящей точности добавим «великое») – это средство, с помощью которого народ длит и развивает свое историческое предназначение, а смыслоокормляющая система должна с корнем вырвать и страсть по истории, и веру в предназначение (иудейские хилиастическо-мессианские мерзости), то великое государство этому классу тоже не нужно.

Нужен ли этому классу народ, способный выиграть большую войну? И тут ответ очевиден. Без жертвенности, без готовности откликнуться на зов великой идеи, без ощущения, что ты отстаиваешь благо в борьбе со злом, что страна твоя сопричастна метафизическому Свету и атакуема метафизической Тьмой, большую войну не выиграешь.

Нужен ли этому классу развивающийся народ? И опять ответ очевиден. Если народ, окормляемый смыслосистемой нового формата, должен убояться греха (а иначе зачем вообще нужна окормляющая смыслосистема?), а переформатирующаяся смыслосистема говорит, что развитие греховно… Тогда – какое развитие?

Так что же нужно классу? Если переформатирование, о котором я говорю, – это его заказ, то ему нужно одно: «чтобы быдло не возникало». Это и только это!

Меня спросят: «А разве Круппу или Моргану это совсем уж не было нужно?»

Отвечаю: «Допустим даже, что Круппу или Моргану с Рокфеллером и Дюпоном нужно было и ЭТО ТОЖЕ. Не хочу идеализировать господствующие классы вообще и буржуазное господство тем более. Но вы же не хотите сказать, что им было нужно ТОЛЬКО ЭТО? Им явным образом, ПОМИМО ЭТОГО, нужно было нечто другое. И очень многое! Чтобы не вернулись феодальные порядки и они не были бы вынуждены вновь кланяться в пояс каждой титулованной особе… А кто от этого может защитить? Воодушевленный определенными идеями народ. Им нужно было также, чтобы их страну никто не завоевал, отобрав их достояние в пользу завоевателя. Что для этого нужно? Армия, то есть все тот же народ, готовый лить кровь не за их мошну, а за Родину.

Им нужно было также, чтобы стоящий у ИХ станков ИХ народ создавал продукцию более высокого класса, чем соседний народ, стоящий у станков их конкурентов. То есть чтобы народ развивался, причем быстрее, чем соседние народы. Наверное, будучи немцами или американцами, англичанами или французами, эти буржуа хотели и чего-то большего… Быть сопричастными великой идее, заключающей тот или иной союз (вариант Завета) с их народом. А не с каждым из них в отдельности. Наверное, они ощущали себя немцами, французами, англичанами, американцами, а не только денежными мешками. В любом случае, даже для того, чтобы передать детям эстафету своего дела, им нужно было некое не лишенное героики идеальное содержание. И естественно предположить, что они черпали его в своей культуре. А значит, и культура эта нужна им была (в том или ином виде) не для того, чтобы отдавать дань моде и закатывать балы, а для чего-то другого.

Но уж, как минимум, им нужны были энергичные, достаточно развитые и неаморальные работники, причем в огромном количестве. Не только для своих заводов и фабрик, но и для национального хозяйства, национальной обороны, национальной культуры, образования и так далее. Конкуренция между странами, «хозяйствующими субъектами», хлестала их своим бичом, и они тянули, тянули и тянули этот груз классовой ответственности. Именно неизбежность этого «тяглового усилия» позволяла Марксу утверждать, что капитал готовит себе своего могильщика. Что, развивая производительные силы, он рано или поздно столкнется с несоответствием этих, развившихся и потому новых, производительных сил старым общественным отношениям.

Что Старое будет подвергнуто критике, а поскольку в лоне Старого есть Новое, то и преображению. Маркс верил в спасительность Истории, в ее неотменяемость. Он основывал эту веру на низменности по имени Интерес, но он, как верный ученик Гёте, верил, что Мефистофель Интереса будет работать вопреки своей воле на Бога Истории. Может быть, он и засомневался под конец жизни, но… Не в этом дело… И не это мы обсуждаем… Отнюдь не только Маркс так понимал логику поведения господствующего буржуазного класса. Да и любого господствующего класса вообще. Назвался груздем – полезай в кузов. Назвался господствующим классом – отвечай за государство. А значит, и за народ.

Если же все сводится к тому, чтобы «быдло не возбухало», то, помилуйте, какой господствующий класс в строгом смысле этого слова! Переформатирование смыслосистемы, которое мы обсуждаем, строго тождественно тому, что смыслосистема должна производить «опиум» и только «опиум» для народа. И ничего другого не производить! А «опиума» – побольше! Пасквиль товарища Ярославского и его сподвижников превращается в классовый заказ: «Даешь опиум!»

Корчась в ненавидящих судорогах под гнетом поношений Ярославского и K°, смыслосистема, освободившись от гнета, решила воплотить в жизнь клевету Ярославского, стать именно такой, какой она представлялась его специфическому сознанию. Но только назвать его негатив – позитивом.

Однако это же слепок с общей ситуации! Соорудили пасквиль на капитализм, назвав его «городом Желтого Дьявола». Потом этот пасквиль стали, ничего в пасквиле не меняя, называть позитивным идеалом устройства общества и… осуществлять «в отдельно взятой стране»?

С деиудеизацией им, видите ли, неймется. Деиудеизация – в пользу чего? В пользу доиудейского Золотого Тельца!

Я чувствую, что в своем ответе что-то нащупал. И что для создания Церкви Золотого Тельца совершенно необязательно сносить христианские храмы и возводить вместо них храмы финикийские. Уже выдача индульгенций в Средние века вполне было шагом в сторону Церкви Золотого Тельца. И не взбунтуйся тогда некие «хилиасты» – дело бы зашло далеко. А разве мысль Ельцина «сделать деньги национальной идеей», о которой поведал нам бывший министр иностранных дел РФ А. Козырев, это не шаг в ту же сторону? Ведь это решение, по свидетельству Козырева, было принято неким «мы», то есть высшим властным синклитом тогдашней России.

Если национальная идея – деньги, а все влиятельные смыслосистемы должны на нее работать (а иначе какая это национальная идея?), то церковь как влиятельная околовластная (ведь это так!) смыслосистема должна работать в режиме Золотого Тельца. Так что же, господствующий класс решил создать культ, культуру и государство Золотого Тельца?

Решил ли? Решил – это значит понял, что нечто надо сделать. Для того, чтобы понять, что нечто надо сделать, надо иметь орган для понимания. Есть ли он у нынешнего класса? Такой орган называется классовое сознание (а также самосознание).

Я понимаю, что у отдельных групп, узких элитных сообществ есть все, что нужно, для того, чтобы осуществить самое изощренное начинание. Но класс в целом – это гора мышц, инстинктов, коварств. И не более того. Класс не знает, что были Баал, Финикия и оргиастические формы отправления специфических государственных культов, присущие доиудейским семитским народам. Он не знает, что в острейшем противостоянии этим культам сформировался иудаизм, передавший ненависть к Золотому Тельцу историческому христианству. Мол, «скорее верблюд пройдет в игольное ушко, чем богатый в Царствие Небесное», «изгоните торговцев из Храма» и так далее. Если кто-то из представителей клана о чем-то в этом роде в минимальной степени осведомлен, то он уже приподнимается над уровнем классового понимания. А очень сильно приподниматься над этим уровнем опасно. Ибо сказано: «Не выпендривайся». То есть сказано на самом деле грубее и емче. Но – в этом критериальном ключе.

Класс оргиастические культы и золотые тельцы не интересуют. Он «Золотого теленка» читал, а не «Саламбо» Флобера. Про оргазм он знает. Про оргиастические культы?.. Нет уж, увольте!

Класс другим занят. И принять сложное решение идеологического характера не может. Он ни «решить» ничего подобного не может, ни «строить». Он может нечто складывать из миллиардов полузоологических рефлексов. И, даже если это будет нам до боли напоминать Храм Баала или более зловещие масштабные начинания, это вовсе не означает, что класс (а) решил (б) построить (в) какой-то там жуткий храм.

Класс ничего не решает. Он живет. Как именно? А он и не скрывает, как именно… «Выкинь свой шестисотый «Мерседес», есть тачки покруче!» (аутентичная растяжка на Кутузовском проспекте – видимо, реклама «Роллс-Ройса»), «мы научились пить вино за тридцать тысяч евро бутылка» (аутентичное публичное высказывание Потанина) и так далее.

Класс не знает, что такое отправление оргиастических общеобязательных культов древней Финикии. Но он отправляет оргиастический обязательный культ. Точнее, он его складывает. И уже дал ему имя. Это культ гламура.

Не потребительства, нет! Именно гламура. Гламурный компонент в фашизме и неофашизме явно существует. И тяга нашего господствующего класса к гламурной же версии чего-то, в меру политкорректного, но и чуть-чуть фашистского, тоже есть. Это все более внятно обнаруживается в определенных частях данного класса. Но то же самое присуще и классу в целом. Да, класс упорно не хочет обусловливать себя каким-либо «идеальным». Но это не значит, что класс ничем не обусловлен. И чурается обусловленности вообще. Класс хочет и может обусловить себя только одним – Жизнью. Итак, классовая богиня – Ее Величество Жизнь. Не Идеал, а Жизнь… Всмотримся повнимательнее в это противопоставление.

Идеал – это «ядро ядра ядра»… Так сказать, «святая святых». В самом деле, если ядро культуры – культ, то ядро культа – импульс. Импульс тем самым является ядром ядра культуры. Но у самого импульса тоже есть ядро. Это – идеал. Идеал тем самым – это «ядро ядра ядра» в буквальном смысле слова. Идеал рождает накаленную стратегическую цель. Нет стратегии без Идеала (потому-то у нас и нет стратегии, что идеала нет). Вокруг накаленной стратегической цели рождаются новые ценности (бесценностное вчера становится вдруг основной ценностью и наоборот). Так формируется «магматический корень» будущего вулкана Великой Новизны. Начинаются «технологические проработки», посвященные тому, как воплотить идеал в действительности. У вулкана возникает канал. Он оформляется… Магма идеальности прорывается наружу. Начинается взаимодействие Идеала с Действительностью. Это очень сложный процесс.