Текст книги "Тролльхеттен"

Автор книги: Сергей Болотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 41 страниц)

11

Июль, 15-е

Новый день. Точно такой же, как и предыдущий. Хотя нет, сегодня же вышло солнце, и против воли у меня поднимается настроение. Думаю, как и у всех живых существ. А ночью была видна луна – изящный такой полумесяц. Появлялся из-за туч, пепельного цвета и словно нарисованный на фоне ночного неба.

Днем я люблю дождь. Ночью нет. А этой ночью под окнами кто-то кричал. Да, нет, даже орал, словно его резали тупым напильником. Я выглянул посмотреть, но увидел лишь пустынную улицу. Улица Школьная, потому что одним торцем она упирается в мою бывшую школу – как же я ее ненавидел в свое время! Эти угрюмые кирпичные стены, облупившиеся фрески над входом. Кто там был? Я не помню, но сейчас они смотрятся как химеры. Каждый раз они мне приходят на ум, эти химеры. Как в Кельнском соборе.

Окно большой комнаты нашей квартиры выходит на улицу имени Семена Стачникова. Не забыть бы спросить, кто он такой. Хотя в любом случае, это грязная и убогая улочка, на которой никогда не горят фонари и иногда находят мертвых кошек. В отличие от Школьной, народ по ней не гуляет.

Побил рекорд по сну. Да, мне самому противно так долго спать. Первый раз проснулся в десять, с больной головой. Вставать не хотелось, но мерзкое солнце (ненавижу его, это лыбящееся светило, оно бесцеремонно лезет мне в глаза каждое утро, несмотря даже на плотные шторы), не дало залеживаться, а с улицы уже вовсю шумели машины. Оживленный перекресток под моими окнами. Уже в пять утра там начинаются пробки, и непроснувшиеся люди сидят скособочась в своих консервных банках на колесах и вяло переругиваются. Машины меня раздражают, а вот водителей откровенно жаль – пять утра – это не время для жизни. Помню, как-то засиделся до пяти, читал всю ночь. Такие странные ощущения. Жизнь за окном набирает обороты, но тебе, для которого еще вечер, все кажется нереальной розоватой от рассвета лубочной картинкой, за которой наблюдаешь отстраненно.

Горячей воды у нас по-прежнему нет, это раздражает, потому что холодной водой я умываться не могу. Елки-палки, человек должен пользоваться теми благами, что у него есть. Так ведь. Мать послала меня опросить соседей, насчет нехватки воды. Зашел к троим – меня коробило, я терпеть не могу этих ограниченных людей. Последним зашел к журналисту из квартиры напротив. Примитивный тип, сухарь, и, явно, совсем без эмоций. Ограниченный человек, зачем он вообще живет на этом свете? Как все. Есть, спать да размножаться? Вся эта безликая серая толпа, эти люди вокруг, и никто никому не нужен?

Когда я вижу таких людей, мне становится горько. Мы упустили свой золотой век, а в веке нынешнем никто никому не нужен. Иногда я думаю, что мне стоило родиться лет на двадцать раньше.

Сухарь-журналист (ха, писака, ведь наверняка никогда не писал стихи!), сказал мне, что воды нет, и все время смотрел так, будто я собираюсь на него наброситься и покусать. Придурок. С такими очень тяжело разговаривать.

Потом я поднялся наверх и у Зои Павловны, впавшей в полную невменяемость (а это что за жизнь, в таком глубоком маразме?), старушки узнал то же самое – воды нет, и, похоже, не будет. Сходили бы в котельную, раз активистами себя считают. Потом я вернулся домой. Мои родители трогательно пытались меня накормить, но мне так рано есть не хочется совершенно. Поэтому я лег спать. Сон – это благо. Это единственное счастье, что дается людям. Сон спаситель и благодетель. Хотя в последнее время мне почему-то снятся кошмары. Вот самый последний, явился мне прошлой ночью. Снилась моя комната (мое гнездо, уютное и закрытое почти со всех сторон), свет падал из окна на кровать, а оставшаяся часть помещения тонула в густой тьме. А потом я увидел темный силуэт в углу. Тоже черный, но он как-то выделялся среди этой тени. Он просто стоял и не двигался, но мне было страшно. Люди ведь больше всего боятся неизвестности.

Вот он символ людского страха – черный силуэт в углу. Люди боятся людей, люди боятся неизведанного, и потому силуэт всегда имеет человеческие очертания. Черный человек! Да! Страшный сон, и, я думаю, если бы тень не была неподвижна, а стала бы приближаться ко мне, то я бы закричал. Да, и, может быть, перебудил весь дом. А так… так я просто проснулся, чтобы увидеть занимающийся рассвет.

Остаток ночи, до пяти утра я смотрел в окно, а потом сон снова сморил меня.

Второй раз я проснулся уже в четыре – и события утра стали казаться чем-то далеким, может быть, вчерашним. Не раз наблюдал этот эффект. День прогорел и вступил в свою спокойную предвечернюю фазу. До вечера я читал (Люблю ужастики, очень люблю, в них все серьезно. Другие книги кажутся глупыми), потом смотрел, как вечер мягкой поступью спускается на землю. Тучи ушли совсем, и теплеет на глазах. Ночь не будет промозглой, и можно будет посмотреть на луну, помечтать. Это хорошо, ведь, в конечном итоге, живу я именно ночью. Ночь, моя стихия.

В десять, я накидал пару строчек в своей тетрадке с вытертой обложкой. Недурно, а самое главное, ничего общего с этой серой действительностью.

Вот так и закончился этот день. Как обычно, как всегда.

По дурацки!

12

Если бы бомж Васек был философом, он бы давно нашел логическое обоснование для своего бега. Был бы религиозен – решил бы, что это Божья кара за грехи. А психологом – то точно задумался бы, что ощущает и думает его преследователь, с которым он, похоже, теперь скован одной незримой цепью.

Но Василий не был ни тем, ни другим, ни третьим. Он просто бежал. Опять. Снова.

Помнится, весь этот день он прошатался по городу, справедливо полагая, что кошмарный монстр не найдет его в людской толпе. Но к шести часам дня бродягу стало клонить в сон, и ему пришлось задуматься о месте для ночлега. На лежку возвращаться было нельзя – это Васек понимал. Можно было устроиться в одном из подъездов, но, во-первых, чревато, что оттуда выпрут пекущиеся о чистоте своего подъезда жильцы, а во-вторых, Васек не хотел оставаться один. Кроме того, в подъезде всего один вход, по совместительству являющийся выходом. Идеальная ловушка.

Так что путь у Васька был всего один, как это ни печально было сознавать – обратиться за помощью к своим собратьям. Таким же, как он, городским бомжам, в среде которых почти всегда бытует одно правило: «Человек человеку – друг товарищ и волк».

Лежка Жорика, некоронованного короля окрестных бездомных, находилась на самом краю все той же Степиной набережной, как привилегированная – одна из немногих лежек в Верхнем городе (по большей части они обретались в городе Нижнем). Совсем неподалеку от лежки, целого конгломерата собранных из подручных средств хибар, протекала Мелочевка с маленьким деревянным мостиком через нее. Был он узкий, и машины по нему не ездили, а за согнутую спину мостик прозвали черепашкой. Малая Верхнегородская улица прямым проспектом рассекала многоэтажную часть города и вот здесь, у реки, вдруг обрывалась, превращаясь в корявую, узкую тропку, и в таком виде выходила на мостик. С моста отлично виднелась дальнейшая цель этой тропинки – городское кладбище, всегда скрытое туманом и вида, потому, весьма зловещего. В истории были периоды, когда по весеннему половодью река выходила из берегов и заливала пологий левый берег, добираясь до кладбища, после чего его неразговорчивые клиенты долгие недели пугали прогуливающихся по берегам горожан.

Так как его собственная лежка была за полгорода оттуда, добирался Васек долго, так что когда впереди замаячил собранный из фанеры, гнилых досок и прочего храма городок, солнце уже клонилось к рваной линии горизонта, напоминая каждой живой твари – ночь скоро, скоро станет совсем темно. А ночью на охоту выходят злобные хищники.

Из полузанавешенного брезентом входного проема лился слабоватый свет – Жорик вовсю жег керосинку, справедливо пользуясь своей привилегией. Василий секунд пять постоял перед входом, потом сгущающаяся тьма подстегнула его, и он поспешно вошел внутрь.

А там вовсю шел развеселый праздник (ну, в той степени, каким он может быть у людей полностью неимущих). Тяжелый дым стоял коромыслом, витал, как тучи, под потолком, просачивался в многочисленные дыры Жорикова жилища. По земле были в беспорядке раскиданы рваные матрасы, потерявшие вид тулупы и прочая мягкая требуха, на которых сейчас возлежали участники пиршества, а именно, пятеро местных бродяг, один приблудный, королева бала – пятидесятилетняя невменяемая тетка по кличке Шавка, и, наконец, сам хозяин лежки бомж Жорик, возлежащий с поистине царской величавостью. Посередине лежки активно коптил костер, над которым на палках была подвешена, истекающая неаппетитными запахами паленого, собачья тушка. Девять бутылок «Мелочной» и шесть сосудов «Пьяной лавочки» – подпольного некачественного портвейна, стоившего сущие гроши, возлежали подле матрасов. В помещении витал тяжелый алкогольный дурман.

На вошедшего Васька уставились с пьяной недоброжелательностью, кто-то даже подхватил оставшийся полным сосуд с благостной влагой и поспешил убрать его с глаз долой. Потом кто-то сказал разочарованно: «Это ж, Васек…» И тут же был заглушен радостным воплем Жорика:

– Васек!!! Че встал?! – после чего последовал матерный глагол, служивший аналогом приглашения войти.

Василий согласно склонил голову и скромно присел на краешек одного из матрасов. Снулый, владелец матраса уже пребывал в мире сновидений и потому прогнать не мог. Ваську повезло, Жорик сегодня прибывал в хорошем настроении, а, следовательно, мог нормально воспринять рассказ об обратившемся непонятно во что Витьке.

– Васек, не стесняйся! – доверительно сообщил Жорик, наклоняясь в сторону названного, – у нас седня праздник! Вот ему, – корявый грязный палец атамана бездомных указал на Снулого, – вот у него седня юбилей! Ему седня… – он мучительно задумался, собрав лоб в поистине кошмарные складки, после чего, грубо пихнув именинника, вопросил, – Слышь, Снулый хрен, тебе скоко седня?

Снулый заворочался, замычал что-то невразумительное, но был пихнут опять и вынужденно пробурчал требуемое. Сквозь нагромождение глаголов и междометий известного свойства явилась истина – Снулому исполнялся полтинник, а теперь дайте ему спокойно досмотреть свои имениннические сны.

– Во! – С видом величайшего первооткрывателя сказал Жорик, и с видом величайшей милости протянул Ваську щербатую эмалированную кружку, наполовину наполненную «Пьяной лавочкой». – Спрысни…

Васек спрыснул и минуты на три забыл о цели своего прихода, штука была едучая, как укус, а мощный запах сивушных масел вышибал непрошеную слезу. Жорик благосклонно внимал Василиевым мучениям, глаза его были мутные и отсутствующие, а круглая испитая рожа то и дело искажалась поистине дзен-буддистского свойства улыбкой. За исключением, пожалуй, того, что у истинных дзен-буддистов она означает наличие потаенного знания, а у Жорика – отсутствия знания любого толка.

– Жорик… – слабо сказал Васек, еле отдышавшись после приема «Лавочки», – Жорик я…

В этот самый момент доселе молчавшая Шавка подняла мутные очи горе, и на пару с Проигрывателем (местным песняром-запевалой), грянула «Ой, мороз, мороз!», да так невразумительно, что со стороны казалось, что ее одолели жуткие судороги, и теперь она, исходя криком, помирает.

Сморщившись от режущего уши вопля, Василий попытался прокричать требуемое Жорику, но был совершенно заглушен. Худой и синюшный бомж Саша между тем полез к исходящей соком собаке, но отдернулся, встретив предупредительный взгляд атамана. Знал, тот бывает строг, даже жесток. Собаку оставили на потом.

Вонючий дым от нее активно коптил крышу лежки, улетучивался в специально проделанное отверстие. Со стороны лежка выглядела странной смесью индейского вигвама с чукотской юртой, и длинный язык беловатого дыма, поднимающийся из ее макушки, только дополнял сходство.

Внимательно выслушав Васильевы вопли, Жорик кивнул, а потом со всей силы заехал Шавке по скуле, оборвав ее душевный напев. Проигрыватель заткнулся сам, не дожидаясь кнопки «эджект». Не обращая внимания на Шавкин скулеж, атаман внятно сказал Василию:

– Говори.

И тот, вдохнув побольше вонючего воздуха, выдал:

– Витек перекинулся!

– Ну? – вопросил Жорик, было видно, что Витьков переход в мир иной не вызвал у него никаких горестных чувств, скорее наоборот.

– Не просто перекинулся, – усилил впечатление Васек, – Убили его. Зеркало убило!

Жорик выразил на лице целую гамму чувств. Тут было и удивление, и легкая заинтересованность, и снисходительная улыбка, адресованная ему, Ваську, и много чего еще. Впрочем, лицо у Жорика было такого сорта, что зачастую одна эмоция истолковывалась как совершенно противоположная.

Торопливо и внушительно размахивая перед собой руками, Василий начал свой рассказ, особо отмечая то, что чудовище, бывшее Витьком, каким-то образом чувствует его, своего бывшего напарника и собутыльника. Беглец так увлекся, что не заметил, как остальные участники пирушки сползлись поближе и стали заинтересованно слушать. А и правда, что не хватало еще у этого пира – только хорошей байки! Бомж Саша снова сунулся к собаке, единственный неувлеченный рассказом, но был замечен неусыпно бдящим Жориком и на этот раз не отделался так его. Жестокий атаман поймал его за руку и на секунду сунул ее в огонь. Саша не орал, только всхлипывал и поддерживал на весу поврежденную конечность.

– И он за мной идет! – закончил свое увлекательное повествование Василий – он меня ЧУЕТ! Не знаю, как, но чует!

И он замолк, выжидательно глядя на Жорика. Тот был спокоен. Царственным жестом подозвал к себе Шавку, а потом, страшно перекосив лицо и воздев над собой скрюченные руки, произнес что-то вроде: «А глаза – во!» спародировав часть рассказа Василия. Шавка залилась смехом, ненатуральным и неестественным, а за ней и все остальные. Смеялись громко и с чувством, толкали друг друга локтями и вытирали обильно выступившие слезы. Даже Саша забыл про обожженную руку и присоединился к остальным, зашедшись в тоненьком поскуливающем смехе. Жорик смеялся громче всех и в припадке буйного веселья хлопал себя по коленям, покачивался из стороны в сторону и иногда тыкал пальцами в беглеца.

– Ну, Васек! – простонал он, отсмеявшись, – ну сказанул, а? Чует, да? А глазищи – ВО! – и, не выдержав, глава всех городских бездомных снова раскатисто захохотал.

Народ лежал в лежку от смеха. Бомж Егор тыкал Василия в плечо кулаком, хихикал мелко, приговаривая:

– Совсем ты Васька допился. Из мозгов выжил. Зато как расска-а-азываешь! Прям писатель, или поэт хренов!

В лежке было жарко и дышалось с трудом, тяжелые никотиновые клубы заставляли слезиться глаза. Свежий ветерок из-за занавески внутрь почти не проникал.

– Вы что?! – закричал Васек гневно, закричал прямо в эти раскрасневшиеся от хохота и спиртного рожи, – вы не верите, да!?

Те смеялись только громче, и чем больше бесновался Василий, тем больше смеха вызывал он у бродяг. Смеялись так, что невзначай кокнули непочатую бутыль «Пьяной лавочки», но даже и не заметили этого. Васек приподнял еще одну бутылку, на этот раз пустую, ему хотелось вскочить и засветить этим опустевшим сосудом прямо в испитое рыло этому хохмачу Жорику, потому что тот не знает, над чем смеется, он не видел, как зеркало в живую ест человека, он не прятался в ухоронке от непонятного чудища. Он… да что он понимает, он-то ведь не кончал школу с красным дипломом!

Почему-то этот придурковатый аргумент показался Ваську наиболее убедительным. Но все же он предпринял последнюю попытку и заорал, надрывая глотку:

– Да вы че, не понимаете?! Он ведь за мной придет, сюда!! К вам!!

– И с глазами! – простонал в восторге Жорик и взмахнул скрюченными руками, – ВО!

Василий без сил опустился на матрас. Ему было на все наплевать, кроме того, «Пьяная лавочка» уже вовсю действовала, и мысли в голове плыли и путались.

– Собаку не пропустите, – сказал он тихо.

– О, – встрепенулся Жорик, – дело говоришь! Вот видишь, а ты про глаза!

Основательно прожарившуюся (но ничуть не ставшую от этого вкусней) собаку сняли с огня, и, обжигаясь, распределили между оставшимися в сознании участниками попойки. Снулый к таковым не относился, и потому имениннику ничего не досталось. Под это дело уговорили всю «Мелочевку», и принялись за остатки «лавочки». Впавший в депрессию Васек налегал на нее особенно. И уже минуть через двадцать собственный рассказ стал казаться ему абсурдом. Здесь, среди людей, собственный утренний бег казался каким-то жутковатым, но безвредным сном. А может, и не было ничего вовсе? Может, правда, это белочка постаралась?

Потягивая из кружки «Пьяную лавочку» и закусывая удивительно жестким по своей консистенции собачьим мясом, Василий успокоился и через некоторое время решил, что, пожалуй, сумеет заснуть. Веки отяжелели, и глаза уже с трудом различали через дымовую завесу такого же посмурневшего Жорика. Тот как раз наклонился и, еле ворочая языком, выдохнул:

– А Виттек за… за тобой идет. И глаза… ВО! Хха… а давай его позовем… – и Жорик, кое-как приняв вертикальное положение, заорал громогласно – Витте-ек!! Витте-о-ок!! Иди к нам! Мы тя точно угостим!!

А Василий тоже пьяно улыбнулся, погрозил Жорику пальцем и тоже проорал:

– Я тя не боюсь!! Иди к нам!!!

И в этот момент в хрупкую стену Жорикова жилища громогласно стукнули чем-то тяжелым. Словно кувалдой. А потом еще раз. Василий и хозяин дома враз онемели, вытаращившись на стену. Удар повторился совсем рядом с входной ширмой. На этот раз хрупкие фанерные панели дали трещину. Такую же трещину дало и чувство безопасности Васька.

– Иду… – хрипло и невнятно раздалось за стеной, а миг спустя третий удар проломил стену, явив того, кто пришел последним на пир.

В помещение шагнул Витек. Был он грязен и оборван даже сверх своего обычного состояния, сильно исхудал, и смертельно бледная кожа мертво обтягивала скулы. Витек широко и хищно улыбался, являя свету огромные белоснежные зубы. Раньше зубов у Витька почти не было, так как гнить и выпадать они начали у него еще в тридцатилетнем возрасте.

Глаз у него не было. Вместо этого в глазницах плескалось нечто похожее на жидкий хром, четко и явно отражая все внутренности задымленной хибары. В глазах его было зеркало, да и сам Витек был зеркалом, которое каким-то образом приобрело человеческий облик.

– Я пришшел… – сообщил Витек, широко улыбаясь, и в каждой зеркальной глазнице его отразился испуганный образ Василия.

– Ты… ты… – промямлил Жорик в шоке, – глаза…

А Василий Мельников очень хотел жить. Обостренные долгим бегом чувства снова вернулись к нему, адреналин бил фонтаном. Поэтому когда атаман завершил свой изящный пассаж про глаза, Васек, не раздумывая, кинулся прочь. Единым скачком перепрыгнул он через костер (опалив обе ноги, но даже не заметив этого), миновал замершего в столбняке Егора, Сашка и Проигрывателя, а потом кинулся прямо на стену, прикрыв уязвимое лицо руками. Он чувствовал, как позади человек-зеркало пришел в движение, дернулся вслед за ним, но было поздно.

Васька спасла хрупкость стен Жориковой лежки. Как и его преследователь, он пробил хлипкие доски и вывалился наружу в прохладные ночные сумерки. Упал, здорово покарябав обе руки, но тут же поднялся и кинулся прочь. И бежал все быстрее и быстрее.

Витек качнулся в сторону пролома, но потом, будто раздумал, и с все той же улыбкой повернулся к остальным. И, не говоря не слова, оторвал Жорику голову. Убегающий прочь Василий слышал доносившиеся из лежки дикие крики агонии и только прибавлял бегу. Инстинкт жертвы верно вел его прочь отсюда.

Вот так город словно вернулся в старые доперестроечные времена. А именно, в течение одной ночи в нем не осталось ни одного бездомного бродяги, и проблема бомжей, долгие годы раздражающих горожан, была решена окончательно и бесповоротно. Они исчезли, многочисленные куски кровоточащего мяса, разбросанного по всей лежке, идентификации не подлежали, и их по умолчанию стали считать остатками еще одной собаки. Горожане только вздохнули свободней, и город продолжил свою мелочную и разностороннюю жизнь, словно Жорика, некоронованного короля бомжей Верхнего и Нижнего городов, в природе никогда не и было.

* * *

И следом была суббота – день, когда случилась эпическая дискотека в полуразрушенном городском Дворце культуры, ставшем после события уже полностью разрушенным. Слухи и легенды еще долго ходили после того, как это случилось. Причудливо искажались и переплетались друг с другом, являя в итоге уже совершенно искаженную картину происшедшего. Так, с труднообъяснимой настойчивостью анонимные авторы слухов раз за разом увеличивали число людей, принимавших участие в междоусобной битве, пока их количество ни достигло поистине исполинских размеров, приличествующих, пожалуй, лишь великим армиям древности.

Так Егор Сергеевич Глушин, шестидесяти четырех лет, сразу после дискотеки уехавший от греха подальше к родным, и через несколько лет с удовольствием рассказывал таким же престарелым слушателям о жутком побоище в Дворце культуры, в котором принимало участие никак не менее полутысячи озверелых до состояния невменяемости бойцов – что есть явное преувеличение. А Дарья Тимофеевна Навадская, примерно тех же лет, с охами и взмахиваниями рук доказывала окружающим, что в хрупких стенах созданного якобы для просвещения строения сошлось человек триста, что ближе к истине, но опять же чересчур.

На самом деле больше сотни человек там не было, и это, включая милицию, ОМОН и сердобольствующих граждан, неожиданно принявших участие в сражении.

Но обратимся к прессе. Вот статья из областной газеты «Приволжский вестник», маленький заголовок в разделе «Всякое»:

«Крупная драка в областном городе»

«…случилась на исходе субботнего дня. По данным местного отдела милиции это произошло на еженедельной дискотеке, устраиваемой в помещении бывшего Дворца культуры. Более полусотни человек, оказались ввязанными в нелепую драку, разгоревшуюся из-за пустячного спора. Из-за тесноты зала Дворца культуры множество горожан получили разнообразные увечья. Отряд милиции, прибывший на место драки, быстро локализовал ситуацию, и побоище прекратилось. По заявлению местной администрации эта дискотека была последней в новейшей истории города, и во избежание повторных инцидентов отныне будет прикрыта».

Это область. Заголовок же крупнейшей из трех выпускаемых газет в самом городе выписан аршинными буквами, по размеру соперничающими с заголовком. «Страшное побоище на дискотеке!»– кричит он, а чуть ниже более мелким шрифтом: «Потому что в кузнице не было гвоздя? Из-за самоуправства бытовых служб физически пострадали люди».Текст статьи язвителен и полон острых выпадов в сторону местной власти, что, однако, ничуть не скрывает масштабов происшедшего. Вот эта статья с минимальными купюрами:

«Это случилось! Мы уже писали о нездоровой атмосфере, витающей на каждой субботней дискотеке во Дворце культуры, и предупреждали, что, в конце концов, приходящая на дискотеку молодежь не ограничится танцами до ночи и запугиванием Нижнего города до самого утра – см. выпуск нашей газеты от 3.05.00. И вот теперь запруда была прорвана – в жуткой драке пострадало более ста человек, из которых тридцать старше двадцати пяти лет.

Трудно восстановить происшедшее по разрозненным фактам, а показания нашей милиции почему-то кардинально отличаются от показаний простых граждан, свидетелей побоища, и его участников. Так или иначе, нам стало известно, из-за чего собственно и произошла эта дичайшая драка.

Дискотека началась в 22.00, еще засветло. В 22.30 маленький концертный зал нашего клуба был полон так, что, как говорится, «яблоку негде было упасть». Масса людей была такова, что активно двигаться в ней было почти невозможно. Но так было всегда, каждую субботу.

В 22.45 Валерий Сидорчук, житель Нижнего города и сын известного в восьмидесятых ударника городского завода Алексея Петровича Сидорчука, входя в помещение клуба, случайно толкнул Александра Завадского двадцати пяти лет, который пришел на дискотеку с двумя своими друзьями: Алексеем Гришиным и Сергеем Дворжечкиным. Надо заметить, что Завадский, коренной житель нашего города, всего месяц, как освободился из мест лишения свободы, где находился за грабеж, и отличался резкостью характера. Поэтому на случайный толчок со стороны Сидорчука он отреагировал агрессивно и толкнул его самого, сопровождая свои действия непечатной лексикой. Сидорчук покачнулся и, чтобы не упасть, был вынужден ухватиться за куртку Завадского и в результате порвал ее. Это привело неуравновешенного Завадского в такую ярость, что он, не обращая внимания на толпившийся кругом народ, ударил Сидорчука в лицо, а когда тот упал, стал бить его ногами. Гришин и Дворжечкин присоединились к своему сообщнику и тоже стали наносить удары ногами по беззащитному Валерию. Позже, экспертиза показала, что все трое были пьяны, а Гришин, к тому же, находится под действием наркотиков.

Александр Новиков, который находился рядом с местом избиения, попытался вступиться за парня и тоже получил свою дозу побоев, ввязавшись в драку с осатаневшими недорослями. К тому же обнаружилось, что у Сидорчука в зале были друзья и они, завидев драку, поспешили на помощь, силой прорываясь через зал и выкрикивая имя Сидорчука. На полпути они наткнулись на группу веселящейся молодежи от шестнадцати до восемнадцати лет, учащихся местного ПТУ, и, вместо того, чтобы обойти их, стали двигаться напролом. В результате в середине зала возник еще один очаг драки, быстро разрастающийся.

Между тем, Завадский и компания, избив Сидорчука, попытались прорваться к выходу, грубо расталкивая танцующих, но тут были настигнуты друзьями потерпевшего и вынуждены были отбиваться.

Дальнейшее с трудом поддается объяснению. Вместо того, чтобы затухнуть после избиения Завадского, драка стала еще больше разрастаться, захватывая все больше и большее количество молодежи.

Вот свидетельство вахтерши клуба Екатерины Петровны, которая сейчас находится в городской центральной больнице с переломом ноги и сотрясением головного мозга:

– Я стояла у входа… я всегда там стою, потому что оттуда видна большая часть зала, и легко контролировать ситуацию. До половины одиннадцатого там все было нормально, но потом вдруг возникло какое-то шевеление у противоположного входа. Я не обратила тогда внимания, вы понимаете, много людей и все двигаются, но уже через две минуты это все стало распространяться по залу, и я с ужасом заметила, что большая часть молодежи уже не танцует, а бьется друг с другом. То есть, драка распространилась от того незаметного очага с потрясающей скоростью. Это было… как волны, когда камень падает в воду – получаются такие концентрические волны. И они распространяются!»

Отвлечемся здесь от сухого газетного текста. Екатерина Петровна, которую стукнули по голове ровно через тридцать секунд после ее феноменального открытия, очень точно подметила – драка распространилась волнообразно, как концентрические круги по воде, все расширяясь и захватывая уже совершенно непричастных к мелкому конфликту Завадского и Сидорчука людей. И словно некое боевое безумие охватывало тех, кто имел несчастье оказаться в зоне досягаемости этих волн. Люди начинали биться друг с другом, биться злобно, остервенело, не щадя ни себя, ни других. Когда круги дошли до стены, и, оттолкнувшись от нее по всем законам физики, отравились обратно, в зале уже никто не танцевал. Свирепая схватка поглотила всех до единого несчастных посетителей дискотеки. В пылу борьбы невозможно было понять, кто кого бьет, иногда друг на друга накидывались самые близкие люди. Так, Алексей Верещагин с исказившимся лицом ударил своего старшего брата Станислава Верещагина, а когда замер на миг, осознавая что сделал, старший брат вцепился ему в горло и повалил на пол, где оба были моментально затоптаны. Друзья шли на друзей, женщин били ничуть не с меньшей силой, чем мужчин, а слабый пол не оставался в долгу. Все действо происходило под веселенькую танцевальную музыку, но лишь до того момента, пока кто-то не своротил со сцены тяжеленную колонку и не обрушил ее в толпу. Хрустели, ломаясь, кости, на пол выплевывались зубы, глаза вышибались из орбит, ребра трещали, а упавших наземь незамедлительно и безжалостно затаптывали. На десятой минуте драки в ход пошли поручные средства, а именно, кастеты, битые бутылки, ножи и самодельные дубинки, и вот тогда в тесном помещении клуба и воцарилась настоящая кровавая бойня.

Вернемся к газете:

«В 23.00 Геннадий Степанович Рябцев, второй и единственный оставшийся в строю вахтер клуба, понял, что дело принимает серьезный оборот, и вызвал милицию, три наряда которой явились через пятнадцать минут, то есть в 23.15. Заглянув в зал, доблестные стражи порядка поняли, что им не справиться, и потому вызвали в подкрепление отряд городского ОМОНА. В это время в зале царил уже абсолютнейший хаос. Зверея от тесноты и скученности, люди бились, как дикие звери, пуская в ход кулаки, ноги и даже собственные зубы!»

И это не шутка, на следующий день в травматологии насчитали шестерых пострадавших от укусов граждан, и еще двоих – в морге, горло которых было разорвано ничем иным, как зубами. Дикость, но факт.

Газета:

«Пока ждали ОМОН, в толпе произошли изменения, и, временно остановив драку, люди потянулись на улицу, устраивая короткие схватки у выхода. Покинув здание Дворца культуры, первые ряды дерущихся сцепились с милицией, которая никак не ожидала, что дислокация побоища изменится. Так как разъяренного люда все прибывало, стражи порядка уже ничего не могли поделать и включились в драку, активно используя резиновые дубинки, моментально заражаясь все той же звериной яростью. Остается радоваться, что общая скученность не позволяла им использовать огнестрельное оружие, потому что, в противном случае, жертв было бы куда больше. Удивляет поведение милиции – не сумев остановить драку, они почему-то не покинули место сражения, а, напротив, присоединились к нему».

Здесь надо заметить, что на следующий же день в изящном здании городского изолятора произошли серьезнейшие чистки личного состава (того, кто остался на ногах после битвы), и не менее трети опальных сотрудников было уволено.

«На свежем воздухе драка, как ни странно не остановилась, а, наоборот, стала набирать обороты, захватывая краем и редких проходящих горожан, которые, вместо того, чтобы уйти прочь, зачем-то присоединялись к дерущимся. Свидетелей на тот момент уже почти не было, потому что тот, кто видел происходящее, неминуемо присоединялся к драке. Но пенсионер Ивлев Александр Петрович рассказал нашему корреспонденту, что со стороны это выглядело, как эпизод из старых кинохроник об уличных боях во время второй мировой, и, одновременно, как что-то из жизни животного мира, потому что дерущиеся уже не напоминали людей, исходя какой-то первобытной яростью».