Текст книги "Тролльхеттен"
Автор книги: Сергей Болотников
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 41 страниц)
Часть третья. ТО, ЧТО НЕ ТОНЕТ
1
– Шел я домой. Нормально так шел, спокойно, никого не трогал, – проникновенно вещал Саня Голубев, очевидец и пострадавший в одном лице. – Темно еще было. Ну не так, как сейчас, когда без света, но тоже темно.
Влад внимательно слушал респондента, удерживая при этом соответствующее моменту выражение лица – заинтересованность, участие, легкое снисхождение. Голубев, коротко стриженый детина с лицом отсталого школьника чуял, что настал его звездный час и потому разливался соловьем:
– Луна еще такая светила. Круглая… такая.
– Откуда шли-то? – спросил Влад.
– Как откуда? – удивился Саня, а потом до него дошел смысл вопроса, и он пояснил. – С гулянки шел. У Костяна день рождения был. Ему стукнуло… стукнуло… а ладно! Короче оттуда шел. И вот захожу я, значит, в свой двор, а Леха мне кричит, мол, куда пошел…
– Так вы не один шли.
– А… – сказал Голубев, – ну кончено не один. Я с пацанами шел. И они мне говорят, ты куда пошел. А я им, мол, мне на квартиру зайти, забрать кой-че надо. А они мне…
– А во дворе?
– Ну вот, вхожу я во двор и смотрю, перед подъездом че-то черное валяется. А над ним вроде человек склонился. Я сначала подумал, может, замочили кого. Подхожу, смотрю, а труп-то не человечий. Пес такой здоровый, ротвейлер вроде. А над ним… – Саня замялся, глянул на Влада, и тот покивал ему, продолжай мол, – а над ним оборотень.
– Оборотень?
– Что я их, не видел что ли? – обиделся Саня, – Я фильмов про них, знаешь, сколько смотрел.
– А почему именно оборотень? – спросил Владислав, – может это просто большой волк был?
– Да не бывает таких волков! – почти крикнул Голубев, да вот с голосом у него были проблемы после того, как визжал на весь город в ту памятную ночь. – Да и глаз у них таких нет. Знаешь, он как смотрел, – Голубев поводил глазами, – пронизывающе!
Влад покивал. Ему было скучно, его раздражал этот Саня, который, судя по всему, решил прославиться, попасть в газету любой ценой.
– «Будет потом хвалиться перед корешами, вот я де герой, про меня даже в газете писали!» – подумал Влад. Статья, впрочем, пойдет в «Замочную скважину», а значит, весь этот бред про оборотня был как нельзя кстати.
– И вот, смотрим мы друг на друга, – говорил Голубев, – а потом как я закричу, пшел, мол, вон! Да громко так, начисто голос сорвал. Тварь голоса моего испугалась, собаку бросила и в кусты. Знала, что с человеком лучше не связываться. Человек, он царь природы. Так что я, получается, легко отделался, подумаешь, горло сорвал.
Тут Саня приврал. После встречи с волколаком отделался он не легко, а тяжело, и не отделался, а обделался. Но об этом никто не знал, и тайну эту Голубев собирался унести с собой в могилу.
– Понятно, – сказал Сергеев, – а вы раз с праздника возвращались, наверное нетрезвый были.
Саня подозрительно зыркнул на Влада:
– Ну, пили конечно. Но я как этого живоглота увидел, так сразу весь хмель сняло. Или… думаешь, мне приглючилось?
– Ну… – произнес Влад, – тут из зверинца сбежала пара волков. Может быть это был один из них?
– Что ты, что ты!! – прохрипел Саня, – да ты бы видел, что от пса осталось! Кровищи – море. А там еще кишки по всей площадке раскинуты! И этот… волк, он же их жрал. Где это видано, чтобы волки собак жрали!?
– Ну ясно.
С тем и распрощались. Влад возвратился домой, где дописал статью про волков. Голова у него побаливала. Ноги гудели. За последние дни, особенно после выключения света, свободного времени почти не оставалось. Приходилось носить воду, если ты хочешь пить. Приходилось бежать на другой конец города к заправке и там за дикие деньги закупать газ. Одноконфорочную газовую плитку он прикупил еще позавчера, и ему сильно повезло – взял одну из последних. Керосиновую лампу ему одолжили в Нижнем городе, где жил один из давних приятелей, и теперь она болталась на стеклянной люстре, олицетворяя возврат к истокам. Когда Влад зажигал сей анахронизм, по комнате неизменно начинали прыгать красноватые, дикие световые зайчики, и квартира журналиста начинала походить на пещеру безумного колдуна.
С потерей электричества сдох компьютер, и вместе с ним отпала надобность в провайдере. Скрипнув зубами, Сергеев извлек из пыльных глубин антресоли закрытую чехлом печатную машинку «Ортех», каковая возрастом была едва ли в половину младше самого Влада. На этом доисторическом собрате керосинового фонаря и печатал Сергеев ныне свои сочиненья.
У него болели руки – кончики пальцев за время работы на мягкой клавиатуре совсем забыли, каково шлепать литерами на механическом агрегате. Владислав стал больше читать, потому что телевизор был недоступен, и радио больше не баловало своего хозяина музыкой. Вечерами он пялился на погруженный во тьму город и размышлял. Ему даже пришло в голову, что в крестьянском тяжелом труде что-то есть – после напряженного трудового дня обыкновеннейший отдых, да собрат его покой казались чуть ли не пресловутым смыслом жизни, особенно если к нему прибавлялось удовлетворение от сделанного.
Через день после отключения света позвонил Дивер. Случилось это вечером, когда Влад предавался заслуженному отдыху, перемежающемуся с приготовлением ужина. За окном вяло светила большая желтая луна – только-только поднялась над крышами домов, и достойной замены погасшим фонарям из нее пока не получалось.
– Ты здесь? – спросил Дивер из телефонной трубки, и продолжил, – а я уже подумал, что ты сбежал. Покинул наш славный городок.
– Я был занят, – сказал Влад.
– То-то у тебя телефон не отвечал. Телефон-то не отключили, надо же.
Влад молчал. Он смотрел на луну, какая она сегодня – поджаристый блин с угольками морей и впадин.
– Влад, надумал что-нибудь?
– Что я должен был надумать?
– Ну… – сказал Севрюк и запнулся, а потом произнес полушепотом. – Обо всем этом! Ну, колыхается вуаль, вьется…
– Михаил, – сказал Влад, – я устал. Я сегодня целый день обеспечиваю себе приемлемую жизнь. Отстоял в трех очередях, и мне еще писать статью. Воды наносил, газа закупил, ужин приготовил. Что там еще полагается – рожь накосить, скотину покормить? Но к счастью, единственная скотина, которую надо кормить в этом доме, это я сам!
– А, – сказали из трубки, – ну ладно, извини.
И Дивер отключился, канул в дебрях каких-то своих проблем, вряд ли сильно отличающихся от проблем самого Влада.
Еще он видел Степана. И едва его узнал – бывший алкоголик и бывший же сталкер разительно переменился. Одет был опрятно, и его жуткая черная щетина приказала долго жить. И шел он, не сгорбившись и шаркая ногами, а быстро и целеустремленно. Владислав видел его издалека, хотел окликнуть, но раздумал – спешил в магазин за крупой, а там целыми сутками обреталась поражающая своей длиной очередь. Да, тяжкая примета середины августа – очереди были за всем, хотя недостатка в продуктах и сырье пока не ощущалось. Психология же горожан заставляла их скупать все подряд – спички, соль, муку и сахар. Все это захламливало квартиры, путалось под ногами и зачастую сгнивало, пораженное неведомыми паразитами. А жильцы снова и снова тащили мешки с продовольствием к себе в однокомнатки, и холодильники ломились от мороженого мяса, и их движки начинали давать сбои из-за перегруза.
Ходили тяжкие слухи о грядущем голоде. Ничем не подтвержденные, они все равно нагоняли тоску и дурные предчувствия. И хотя выдавались еще чудные и полные света летние деньки, улыбок на улицах изрядно поубавилось.
Вот и сегодня до самого вечера провозился Влад. Когда солнце миновало зенит и стало все быстрее склоняться к востоку, Сергеев упаковал в коричневую потертую папку машинописную статью про волков и направился в редакцию «Замочной скважины», где был принят с почестями.
– Творится не пойми что, – сказал редактор, – семь лет пашу редактором желтой газеты и вот впервые такое вижу. Такое ощущение, что весь этот бред, все эти сказки, которыми мы газету пичкаем, со страниц бежит и по городу расползается.
Влад не знал, что ответить, как-то не ожидал таких откровений.
– А плевать, – молвил отец вдохновитель «Замочной скважины», – наше дело – деньги зарабатывать. И на чудесах, если получится.
Получив как нельзя кстати пришедшийся гонорар (цены в городе все ползли и ползли вверх, как столбик термометра в июле), Владислав покинул редакцию, даже не подозревая, что посетил это сияющее огнями здание в последний раз.
Прошел по Верхнемоложской и через некоторое время включил фонарик, с досадой отметив его ослабевший желтоватый свет – батарейки взяли себе дурную моду иссякать, а новые скоро догонят по цене аккумуляторы. То и дело навстречу попадались темные людские фигуры с фонарной фарой перед собой. Лиц разглядеть было нельзя. Некоторые тащили с собой факелы, и света от них было больше, чем от всех вместе взятых фонарей.
Машины ездили совсем редко – бензин стал дорог, да и завозов новых не было уже три дня. Говорили, что где-то в окрестностях сгинула целая колонна бензовозов, вызванных из райцентра, и никто даже их не хватился. Но это слухи, без подтверждения.
Тепловозную цистерну дограбили полностью, несмотря на все усилия самозваной охраны, так что большая часть автотранспорта, разъезжавшего сейчас по городу, была дизельной. Без приключений Влад добрался до Школьной и с затаенным облегчением вошел в дверь подъезда (с недавних пор пребывание на улице после заката стало его нервировать).
Тут-то на него и обрушился удар. Ошеломленному Владиславу даже сначала показалось, что ударила его сама темнота, но донесшееся из тьмы многоступенчатое нецензурное выражение, сказанное неумело, но со старанием, быстро поставило все на свои места. Луч фонаря бил куда-то за спину, над ухом проскрежетало сталью по кирпичу. Да еще и нож у него! Сергеева пробило холодным потом, стало трудно дышать. Зарежут ведь! В собственном подъезде выпустят кишки! Что делать – орать, бежать?
Он ударил фонарем, попал, а потом фонарик был вырван из рук и грянулся об пол. С хрустом стекло наискось прорезала трещина, но лампочка продолжал светить, ничуть не помогая побоищу, и лишь высвечивая на исписанной нецензурщиной стене жутковатый театр теней.
Положившись на волю Божью, Влад кинулся вперед, толкнул убийцу, и тот завалился назад, на спину, прямо в свет фонаря. Нож он потерял, и оружие зазвенело вниз по ступенькам, прямо к ногам Сергеева. Там он и замер – изящное изделие с лезвием замысловатой формы, и отделанной перламутром рукояткой. Настоящий антиквариат.
Но Влад смотрел не на нож, а на распластавшегося на ступеньках и кривящегося от боли убийцу. Тот, падая, ударился спиной о выступающее бетонное ребро. Сергеев его знал и меньше всего ожидал увидеть здесь.
– Ты чего? – спросил туповато Владислав, а что он еще мог спросить в такой ситуации!
– Козел!!! – крикнул пацан из семнадцатой квартиры, его сосед, – тварь ты, тварь! Отморозок тупой!
Ругаться он не умел, но в данной ситуации улыбку это не вызывало. Немудрено, что так легко полетел от Владова удара – тонкий, дохлый, типичный книжник. Но все же сумей он дотянуться в первый же момент ножом… А ведь сам виноват, хотел подстеречь, да не подумал, что сам же в темноте не попадет.
Сосед продолжал изрыгать ругань, колеблющуюся от ядреной нецензурщины до тех слов, что мы использовали в детском саду, чтобы оскорбить собеседника. Выложив очередной плохо скомпонованный пакет ругательств, он замолк, чтобы перевести дух.
– Так, – сказал Владислав, – начнем с начала. Зачем на меня напал? Или не на меня хотел?
– На тебя! – агрессивно сказал парень и стал подниматься со ступенек, лицо его при этом болезненно кривилось и все норовило сморщиться в слезливую гримасу.
– Хорошо, – Сергеев быстро наклонился и поднял нож, но не убрал, а напротив, стал им водить из стороны в сторону. – Тогда вопрос второй. А зачем?!
– А не все ли равно?! – заорал на него несовершеннолетний сосед и пролился все же слезами, крупными и злыми, как у пятилетнего ребенка, – Тебя! Не тебя! Ублюдков тупорылых этих в очереди! Психопата с ножом во дворе! Да вы все одинаковы! Все отупели, все погрязли во тьме! Зарыли рожи в землю, уши землей забили! Да зачем вам вообще жить!?
– «Маньяк, – подумал Влад, глядя на заливающегося горючими слезами убийцу, руки у того тряслись, ноги не держали, – Или скорее нет, просто слаб он, ожесточен и запуган до неприличия».
– Зовут тебя как? – спросил Сергеев, убрав нож. Парень теперь напоминал ему дворового пса, агрессивного и пугливого, не доверяющего людям.
– Что? – спросил сосед, содрогаясь, гонор из него вышел весь, – Зовут? Александр. Бе-белоспицын.
– Знаешь что, Бе-белоспицын? – произнес Владислав, подходя ближе, – я тут вижу у тебя проблемы. И ладно бы только твои, но вот кажется мне, что к ним и глобальные проблемки цепляются. А поэтому мы сейчас поднимемся с этих ступеней и пойдем наверх. В мою квартиру, где за чашкой чая ты мне все расскажешь.
Сосед неистово замотал головой – нет, он не пойдет к кретину-журналисту в квартиру, пусть он по тупости своей и оказался сильнее. Да вот только по тупости ли?
– А ты… – сказал парень тихо. – А вы знаете, что кругом что-то не так?
– Знаю, Саня, – проникновенно молвил Влад, – кругом все не так. Пошли.
Подождал, пока Белоспицын поднимется (пускать его позади себя было явно преждевременно), и кивнул – иди, мол, мученик. Александр поплелся наверх, тяжко шаркая ногами, а рядом в свете подобранного фонарика жутко и гротескно качалась его искаженная тень.
– А они не видят ничего! Совсем, словно слепые! Все вокруг, да они тупели на глазах! Тупели и зверели, только шерстью осталось обрасти! Животные! – вещал он же, час спустя сидя за чашкой остывшего крепкого чая, в котором сахару и лимона было столько, что по мозгам било с первого же глотка. – Не поверишь! Целый город потомственных кретинов! Как они меня раздражали! Все! До единого! В последние дни я вовсе перестал надеяться, что есть еще кто-то, кто понимает!
– Ты потому решил всех резать?! – спросил Сергеев, сидя напротив.
– Все одно ничего не изменишь! Свобода настала. Но на самом деле резать я решил не из-за этого. Точнее, не совсем из-за этого.
– Ну, – подтолкнул Влад, чувствуя неприятный холодок внутри. И вроде бы все понятно, довела парня одинокая жизнь, полная непонимания. А тут еще эти катастрофы все, вот и тронулся мозгами. Но было ли что-то еще? Что он понимал, а не мог выразить. И почему Владиславу все время кажется, что в руках у него сейчас самый кончик длинной и извилистой нити, что болтается в пустоте, уходя в какую-то неведомую даль. Вот и снова Белоспицын выдал откровение:
– Подействовало на меня!
– Что подействовало? – вздрогнул Сергеев.
– Ну, это, что на всех действует. Из-за этого и на дискотеке бойня была, и в очередях народ грызется. Как что-то в воздухе разлито. Мы этим воздухом дышим, и нам мутит мозги, и ведем себя не как люди. Это как… облако.
Сергеев медленно кивнул, на теплой кухне словно вдруг похолодало градусов на десять, появилась настойчивая потребность натянуть теплый свитер. И тут же всплыли слова самозванного медиума Дивера: «Вуаль. Черная вуаль над городом!» И это ощущение подавленности, тусклого черно-белого восприятия, накинутого на солнечный яркий денек.
– Вуаль… – сам того не замечая, сказал Владислав.
Белоспицын настороженно смотрел на него:
– Ну и еще было… два дня назад со мной разговаривали из машины. Черной такой иномарки. Они говорили… говорили, что теперь все изменилось, и больше не нужно сдерживать себя рамками морали. Что мораль, это пережиток, а когда все вокруг живут как волки, то и ты должен им следовать, а то не будет радости в жизни. Радость, счастье, это когда ты в потоке. Когда со всеми.
– Ну, отморозков-то всегда хватало… А они и рады сбить с дороги слабых духом. Рады, небось, что ты ими науськанный где-то ходишь и кого попало режешь, да еще и удовольствие получаешь от процесса.
– Это не все, – помотал головой Александр. – Они ведь мне на тебя указали…
– Что?! – Не сдержавшись, воскликнул Владислав.
– На тебя. Спрашивали, раздражаешь ли ты меня. А ты меня тогда сильно раздражал. Вот и говорят, начни, мол, с него. Все одно ему жить бесполезно.
– Так и сказали?
– Да.
Перед внутренним взором Владислава Сергеева всплыло мрачное темное лицо давешнего сектанта. Как там его? Рамена, вот! Рамена-нулла! Не от имени ли Просвещенного Ангелайи действовали те типы в машине?
Свежеузнанные новости легли на душу тяжким грузом, целой грудой камней, один другого чернее. А потревоженная нить дрожала и колыхалась в студенистой пустоте, и кто знает, кого она пробудит там, на противоположном конце.
Ножик с изящным, поблескивающим лезвием лежал на столе, мерцал себе в свете керосинки.
– Нож тоже они дали?
– Они, – кивнул Белоспицын, – смотри, какие узоры.
И провел пальцем по вытравленным на металле черным колючим спиралям, до того изощренным и перепутанным, что с трудом воспринимались глазом. Нет, не ошибся Влад – вещица не просто дорогая, а очень дорогая.
Сосед смотрел на Владислава – не ненавидяще, как раньше, а с горячей надеждой. Что ни говори, а нервы у него были слабенькие, кидало из одной эмоции в другую. За окном бархатным океаном шевелился город, вздыхал в мягкой тьме, жил, несмотря ни на что.
– Вот что, – произнес, наконец, Влад, – не мы одни заподозрили неладное. Наверняка, таких много – город большой. Из тех, кого я знаю, есть один. Считает себя колдуном, а уж как на самом деле, не знаю. Впрочем, я сейчас вполне верю в то, что у него есть какие-то способности. В конце концов, он первый, кто обратил внимание на происходящее.
Александр кивнул, потеребил нож на столе – опасный подарок от неизвестных доброжелателей.
– Мы ему позвоним. Завтра. Ты все расскажешь. Можешь даже подробней, чем мне, а там уже решим, что будем делать. – Владислав помолчал, потом глянул в упор на Белоспицына. – А сейчас иди-ка к себе. Убивать меня ты, наверное, уже не будешь, а родители заждались.
В ответ – мотание головой. Белоспицын сразу погрустнел и, кажется, опять собрался пустить слезу.
– Не пойду.
– Почему? Поругался или, как и меня, попытался порешить?
– Нет. – Ответил Саня, – просто их нет.
– Так они, что…
– Нет, нет! Они не умерли. Они просто… исчезли! – Белоспицын неожиданно скорчил гримасу и брякнул кулаком по столу. – Слышишь?! Свалили они и вещички все за собой угребли! Пусто у меня в квартире, пусто! Я не говорил про это, да?!
Влад ошеломленно помотал головой.
– А вот скажу! Сегодня вечером возвращаюсь с колонки с ведрами, чтоб их! А дверь приоткрыта. Захожу, а там пусто. Голые стены, пыльно – ничего нет, словно я тут никогда и не жил. Меня бросили, а сами, небось, уже за городской чертой. А все потому, что люди такие – когда жареным запахнет, на других наплевать, главное, себя спасти.
И он откинулся на стуле, тяжело дыша.
– Что, совсем никого? – спросил Владислав, – вот теперь я, кажется, понял, отчего ты с ножом на людей начал бросаться.
Может и врал пацан, стоило сходить проверить, благо квартира рядом, но что-то подсказывало Владиславу, что он увидит там пустоту без признаков жилья. Некстати всплыло и встало перед глазами воспоминание – опустевшая чердачная комната над городской АТС. «Словно и не жили тут никогда», – ключевая фраза.
– Надо позвонить Диверу, – сказал Влад, – а раз у тебя никого нет, то ночевать можешь здесь. У меня есть раскладушка, и кухня – как отдельная спальня.
Сосед кивнул с явным облегчением. Видимо проблема жилья его особенно беспокоила.
– В тягость не буду, – сказал Александр Белоспицын, отхлебывая остывший чай, – я… тихий.
– Стихи писал, на луну глядел?
Сосед мигом подобрался, глянул подозрительно:
– А ты откуда знаешь?
– Со временем, Саня, начинаешь понимать, что люди все одинаковы. Пусть даже и некоторые мнят себя личностями.
– Так то, люди… – молвил Белоспицын и тем заронил в комнате буйно заколосившееся напряженное молчание.
2
А все же тьма могла быть холодной и колючей. Она могла быть и цветной – полной красной изматывающей боли, что обвивала тело, как рубиновая змея, у которой каждая чешуйка заканчивалась изогнутым шипом с капелькой разрушающего клетки яда. И змея эта содрогалась и пульсировала, и сжимала каждый раз новый участок оплетенного ею тела.
Три дня и три ночи провел брат Рамена в этом черно-красном аду. Последнее воспоминание, за которое он теперь все время цеплялся – была голова куклы. Лысая, ободранная, словно покрытая стригущим лишаем голова с небесно голубыми глазами. Она напоминала ему самого себя – такое же измученное, битое судьбой подобие человека.
Его ведь ударили ножом! Собственная жертва ударила ножом, подловив на дешевый, наверняка подсмотренный в фильмах трюк. Кролик показал когти. Рамена думал, что умрет, и может тогда этот горячечный океан сменится покойной черной прохладой. И он ждал этого, он так надеялся, что змея распустит свои объятия. Или хотя бы вцепится ему в глотку своим изогнутым ядовитым зубом.
На третий день он почувствовал, что больше не один в этой болезненной бездне, словно взятой откуда-то из средневекового ада. Черное пятно, явившееся, словно из ниоткуда, колыхалось неподалеку под невидимым и неощутимым неистовым вихрем. Он кого-то напоминал, этот сгусток тьмы. Багровые глаза блекли на фоне красной пропасти, фигура потеряла всякое сходство с птицей, но суть, темная крылатая сущность осталась. Рамена ее чувствовал, и он узнал пришельца.
– В…ворон… – проронил Дмитрий, и тьма всколыхнулась, словно кивнула головой.
Широкое темное крыло двинулось ему навстречу и застыло в приглашающем жесте. У ворона не было рук, но если бы были, то Рамена бы увидел протянутую ладонь.
– Пойдем, – сказал Ворон, и умирающий, но по-прежнему верный его слуга протянул бестелесную свою руку. Ухватился.
И тут же почувствовал, как змея расслабила свои тугие болезненные объятья, а мигом позже безжизненной шелухой спала со своей жертвы. Ворон сказал:
– Держись, – и увлек Дмитрия за собой сквозь ставшую почти родной кровоточащую вселенную.
И они летели – бестелесный темный дух и бестелесный же человек. И на глазах Рамены кровавые краски стали исчезать с небосвода, а на их место приходила призрачная звенящая пустота. Это было лучше багрянца, много лучше. Здесь можно было существовать. Пусто внизу и вверху, блеск где-то далеко впереди – как будто солнце играет на горном хрустале. Он слепил глаза, этот блеск, но и притягивал одновременно. Было очень странное ощущение, что Дмитрий находится внутри исполинского многогранного алмаза – тот же холодный льдистый отблеск. Он не пугал, нет, но вызывал чувство подавленности и незначительности своей.
Поэтому Рамена был рад, когда он вслед за Вороном нырнул в густой подсвеченный сине-зеленым, почти бирюзовым светом туман. Здесь было царство пастельных цветов и клубящихся расплывчатых теней. Тени эти словно жили своей собственной жизнью, то подходили ближе, так, что в какой-то момент почти можно было узнать лицо, и тут же с тихим смешком отшатывались и исчезали в тумане. Шорохи, смешки и звонкий шепот перекатывались в этом тумане.
Рамена и Ворон спускались вниз сквозь клубящуюся мглу, и Дмитрий уже знал, что увидит под облаками. Вдруг навалилось ощущение закрытого пространства – разом, словно захлопнулся над головой какой-то громадный непрозрачный колпак. И это было хорошо, потому что колпак давал то, чего не было в прозрачной пустоте – такое желанное чувство защищенности, чувство крыши над головой. Да, Рамена уже испытывал такое, под крылом у своего Ворона. Поэтому, когда они прорвали последний облачный слой, и взору их предстала удивительно близкая земля, Рамена прошептал зачарованно:
– Гнездовье…
А Ворон, казалось, молчаливо кивнул в ответ.
Широкая и бескрайняя, полная мрачноватых скал и дикой темно-зеленой флоры под низким сводом зеленовато-лазурных туч лежала эта земля. Тут и там из-под седых утесов вырывались пенные водопады и неслись неистовой буйной стихией вниз, к горным подножиям, где и замирали тихими стеклянистыми омутами, в которых не было дна. Ровные плешки полей приютились на крутых вспученных холмах, поросших кривым ельником вперемешку со стройными, хотя и низкорослыми соснами. В иных местах горы вздымались так высоко, а туман опускался так низко, что верхушки сосен скрывались в зеленовато-голубом кружении, плыли сквозь него как мачты неведомых кораблей.
Тут все дышало свежестью, какой-то дикой, полной сил первозданностью, что виднелась в каждой черте этого странного края. Могучие скалы угрюмо пронзали небеса, острые грани напоминали мощные загнутые клыки, которыми земля эта грызла мягкое подбрюшье близких небес.
Рамена летел над диковатым ландшафтом, иногда опускался ниже. Иногда взвивался вверх, к самым облакам, слушал их шорох и шепот. Тут и пахло по-своему – остро, свежо, непривычно. Запах влаги, хвои и чего-то еще, трудноопределимого для выросшего в городе человека. Может быть так пах туман? Зеленоватая мята, легкий холодок. Интересно, если из этих туч идет дождь, пахнет ли он мятой.
И летящему как птица, как мы в своих снах, Дмитрию вдруг пришло озарение. Мощное и всепоглощающее, бескрайнее, как эта земля, и уютное, как домашний клетчатый плед.
Это был дом. Впервые за почти тридцать лет своей непутевой жизни Дмитрий Пономаренко оказался дома. Вернее, нет, он вернулся домой. Словно из какого-то дальнего одиночного похода, из плена, в котором он совсем позабыл лица родных. Он не родился на этой угрюмой, но безумно красивой земле, но все равно это был дом.
Ворон снизился и мягко приземлил Рамену на плоскую расчищенную площадку, что венчала собой вершину высокого, поросшего хвойным лесом, холма. От ног Дмитрия брал разбег крутой, покрытый короткой и мягкой травкой склон, а потом резко обрывался маленькой пропастью, на дне которой шумела и пенилась быстрая стремнина.
Рамена стоял на травке, а над ним плыли удивительные зеленоватые облака, которые так и хотелось, подпрыгнув, ухватить рукой, пощупать – какие они. Он вдыхал воздух полной грудью и мимоходом подумал, что тут на склоне должно быть довольно свежо. Но странно – он совсем не чувствовал холода. Не чувствовал и тепла, словно действительно оказался здесь во сне. Дмитрий повернул голову и увидел Ворона – тот сидел на крупном, полном ощетинившихся острых граней камне. Птица сильно изменилась, теперь это была действительно птица, очень крупный агатовый ворон, прочно вцепившийся в неподатливую глыбу загнутыми когтями. Все правильно, здесь в Гнездовье не нужно было скрывать свою истинную форму. Ворон распушил перья, стал чиститься клювом, искоса кидая взгляд на Рамену. Красноватые искры в глазах птицы остались, лишь чуть приугасли.
– Я… я не весь, – сказал Рамена. – Я здесь лишь частично.
Ворон кивнул, посмотрел один глазом, другим.
– Я хочу остаться здесь, – выдохнул Дмитрий. – Целиком!
– Многие хотят, – молвил ворон на камне. – Но место здесь дается не всем. Если ты хочешь остаться в этом краю, ты должен выполнять мои задания. Выполнять без ошибок и задержек. Только тогда тебе гарантирован вход в эту обитель.
– Я не…
– Ты не полностью, да. Тело твое осталось там, в городе. Здесь ты – дух. Но не думай, что и это место ненастоящее. Очень даже материальное. Это Гнездовье, как ты сказал – место для жизни многих людей. Большинства. Обернись.
Рамена обернулся, и взору его предстала вершина холма, одинокий гранитный зубец таранил низкие облака. У его подножия приютилась крошечная деревенька из трех домиков. Бревенчатые, сверкающие свежей древесиной избушки были обжиты, из каменной кладки труб ленивыми ручейками выползал сизый дым, задумчиво замирал над крытой досками крышей и уносился вверх, где сливался с облаками. Между двух избушек была натянута бельевая нить, и на ней колыхалось свежевыстиранное белье – чистая ткань исходила морщинами.
– И ты сюда попадешь, – сказал Ворон, – только не делай больше ошибок.
Рамене хотелось остаться, хотелось бросить все и поселиться в одной из этих уютных избушек, от которых так вкусно пахнет дымом и счастливой жизнью. То, что счастливой, Дмитрий не сомневался – несчастья и невзгоды остались позади в тесной, полной отбросов клетке города, где кидались друг на друга озверевшие людские стаи.
Ворон оттолкнулся лапами от камня и неторопливо взмыл в напоенный странными ароматами воздух, а за ним устремился и Рамена, легкий и прозрачный, как пух одуванчика – куда дунет ветер, туда и лечу.
Надвинулись плотные облака, за которыми скрывалась невидимая, но вместе с тем ощутимая крыша – кровля над кровлей. А затем сквозь туман и мельтешение теней проступили резкие, как высеченные ударами скальпеля, черты, образующие неровный прямоугольник. В середине его обретался грушевидный предмет, кидающий в стороны туманные блики. Дмитрий не сразу сообразил, что широко открытыми глазами пялится в потолок собственной квартиры. Не дома, нет, он теперь точно знал, где его дом. А это так – временное пристанище, короткая остановка перед конечной станцией.
Навалилось ощущение собственного тела – тяжелая неповоротливая плоть, которая уж точно не полетит, сколько ни дуй. Дико болело плечо и отдавало в правый бок, словно там присосался маленький, но зубастый и злобный демон, может быть, достойный отпрыск давешней змеи. Голова кружилась, и тоже побаливала. Рамена скосил глаза на окно и увидел там ворона, снова утерявшего четкость облика.
– Как я сюда попал?
– Сам дошел. Пока дух твой странствовал по тропам Гнездовья.
Рамена покачал головой, не верил. Посмотрел влево и обнаружил там уродливый керосиновый примус на корявых чугунных ножках, стоящий бок о бок с туго набитой сумкой. При ближайшем осмотрении, оказалось, что она полна дешевой быстрого приготовления снеди.
Еще два дня Дмитрий Пономаренко отъедался и восстанавливал силы. Головокружение прошло к вечеру, потихоньку растаяла дергающая боль. Он почувствовал себя почти здоровым.
– Тебя ударили заговоренным ножом. – Сказал ему Ворон, – вот почему ты чуть не отошел в нижний мир. Внемли, лишь мое участие помогло тебе удержаться среди живых.
Дмитрий внемлил, внемлил больше и искреннее, чем раньше.
– Тот последний оборванец, – сказал он. – Может он знает о нас.
– Если так, – ответила птица. – То тем быстрее его надо спровадить с этого света. Он слишком хорош, чтобы на нем водились такие, как этот бездомный.
– Слишком хорош? Да он полон мерзости, этот мир! Вот Гнездовье…
Но Ворон ничего больше не сказал, чем посеял в душе Рамены некоторое смятение.
А еще через день случился форс-мажор. Вдруг ожил и припадочно закурлыкал дверной звонок, молчавший уже года два. И Рамена пошел открывать, не задумываясь о последствиях, потому что совсем другие мысли занимали его голову. Поэтому, когда из-за открытой двери появились двое и живо оттеснили его в комнату, он испытал потрясение. Отойдя на пару шагов вглубь квартиры, Дмитрий замер, непонимающе глядя на вошедших.