Текст книги "В полярной ночи"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

13

В опытном цехе, в просторном помещении, занимавшем, вероятно, не меньше половины здания, стояла небольшая шахтная печь, похожая на вагранку, и электропечь с трансформатором. Обе они работали.

В электропечь был вставлен графитовый тигель, наполненный расплавленным металлом с волнующейся, пузырящейся поверхностью. Около ходил человек с длинными волосами, в телогрейке и измерял при помощи оптического пирометра температуру металла в тигле. Он наводил трубку пирометра на поверхность металла, крутил реостат и громко кричал: «Измеряй!» В стороне, прямо на земле, лежал измерительный прибор, соединенный с трубкой двумя проводами. Юноша лет восемнадцати, удобно сидевший на ящике из-под консервов, всматривался в шкалу прибора и кричал в ответ:

– Тысяча сто двадцать пять градусов! Тысяча сто двадцать! Тысяча сто пятнадцать!

– Довольно, Леша! – закричал пирометрист и, отложив в сторону пирометр, схватил клещи, ловким, четким движением вытащил тигель из печи и наклонил его над стоящей рядом изложницей.

Тяжелая струя расплавленного металла, рассыпая искры и брызги, полилась в смазанную глиной изложницу. Пирометрист, широко расставив ноги, пристально вглядывался в темнеющую поверхность металла, не смущаясь тем, что от изложницы шел жар, обжигавший кожу.

– Простите, кто тут Киреев? – спросил Седюк.

– Я Киреев, – ответил пирометрист, не поворачивая головы.

Седюк сдержанно сказал ему в спину:

– Мне хотелось бы с вами поговорить, товарищ Киреев.

– Пожалуйста, говорите! – равнодушно ответил Киреев, еще внимательнее всматриваясь в поверхность металла. Он даже встал на одно колено и постучал щепкой по раскаленной, но уже потемневшей поверхности. Щепка сразу же ярко вспыхнула.

Седюк рассмеялся. Киреев поднял голову и удивленно посмотрел на него, потом встал и тоже засмеялся. У него было молодое, веселое лицо с крупными складками и характерным для упрямого человека широким подбородком.

– Заработался, – сказал он, но в голосе его слышалось скорее удовольствие, чем извинение. – Прошу ко мне в кабинет.

Киреев провел Седюка и Варю в маленькую комнату и усадил на диване, наполовину заваленном книгами. Седюк представился:

– Главный инженер медеплавильного.

– Слышал о вашем приезде, – ответил Киреев. – Ну и что же?

– Хочу с вами кооперироваться, – сказал Седюк. – Я ознакомился с проектным заданием и вижу, что местные руды имеют весьма своеобразный состав. Обычная технология, применяемая на других наших заводах, здесь не во всем подходит. Я бы хотел, чтобы ваш цех занялся исследованием неясных вопросов. Нас интересуют проблемы обогащения, сушки, плавки, продувки штейна и электролиза.

Киреев язвительно улыбнулся.

– Иначе говоря, вас интересуют все вопросы металлургии, начиная с начальной стадии переработки руд и кончая выпуском готовой продукции. К вашему сведению, товарищ Седюк, этими вопросами занимается Московский институт цветных металлов. Они еще до войны что-то там производили, отчет писали. Весной мы подбросили им еще тонну нашей руды, только они ничего с ней не делают – загружены. Вот немного освободятся, пустят ее в переработку в своих тигельках и стаканчиках, потом напишут второй отчет, а мы его прочтем.

Седюк спокойно возразил:

– Мне нужно, чтоб плавились не килограммы, а тонны, плавились у меня под боком, чтоб я сам мог заглянуть в печи и видеть, как там идет дело. Московские ученые проделали нужную работу, но она недостаточна. Я предлагаю поставить в вашем цехе обширные полузаводские испытания того процесса, который мы будем внедрять на большом заводе.

Лицо Киреева покраснело, складки на щеках стали глубже. Он положил руки на стол и недружелюбно взглянул на собеседника.

– Вот что, дорогой товарищ Седюк, – сказал он, – я думаю, наш разговор беспредметен. Я не смогу выполнить вашу просьбу по четырем основным причинам: у меня нет денег для проведения новых исследовательских работ, нет помещения, нет оборудования и нет людей. Пока хоть одна из этих причин остается в силе, я ничего сделать не могу, если даже захочу, а я пока не хочу.

– Всего, таким образом, включая ваше нежелание, пять причин, – усмехнулся Седюк. – Что же, все причины веские. Вы знаете, аналогичный разговор был у Наполеона с бургомистром какого-то немецкого городка. Наполеона не встретили в этом городке традиционным пушечным салютом, и он вызвал бургомистра для объяснений. «Ваше величество, всего имеется двадцать две причины, почему мы не могли салютовать», – сказал бургомистр с немецкой педантичностью. «Начните по порядку, я слушаю». – «Первая причина: у нас нет ни одной пушки». – «Довольно! – прервал Наполеон. – Остальные двадцать одна причина меня не интересуют». С вами легче, товарищ Киреев, пять, несомненно, меньше, чем двадцать две.

– Пять или двадцать две, но они есть, – сухо бросил Киреев.

– Нет, они отменяются. Я даю вам деньги, помещение, оборудование, людей, а свое нежелание вы сами снимете.

Киреев удивленно поднял брови. Седюк пояснил:

– У нас по смете завода есть около двадцати миллионов, предназначенных для изучения неясных вопросов технологии. Я думаю, значительную долю этих двадцати миллионов мы можем направить в опытный цех. Что касается людей, то и они будут – некоторые из них уже находятся в Ленинске, а большая часть дня через три прибудет пароходом «Иван Сусанин». Это металлурги, электрохимики, электрики, механики – народ самый разнообразный, технический костяк будущего медеплавильного завода. Часть этих людей – металлурги и химики – будет направлена к вам.

Киреев слушал с интересом.

– А сколько их? – спросил он. – Вы ведь представляете, людей нужно много и высокой квалификации. Сейчас у меня в цехе семь инженеров, а ваша тема потребует не менее пяти инженеров и человек двадцать персонала менее квалифицированного.

– Всего мы направим к вам человек семьдесят, из них не менее двадцати инженеров, – спокойно сказал Седюк.

Киреев изумился:

– Позвольте, а кто же будет оплачивать такую армию?

– Я же сказал – медеплавильный завод. На зарплату этих людей уйдет незначительная доля наших двадцати миллионов.

– Ну, хорошо, деньги и люди ясны, – педантически сказал Киреев. – А помещение и оборудование?

– Правильно, помещение ваше для наших исследований не приспособлено. Мой проект таков – мы снимем часть рабочей силы с площадки завода, там все равно дело сейчас не в людях, а в организации работ. Вам в самом срочном порядке пристраивают каменную коробку и размещают в ней оборудование. Часть оборудования возьмем из того, что прибыло на медеплавильный, часть – самые простые агрегаты – изготовим в Ленинске. И недели через три, самое большее – через месяц вы сможете приступить к делу. Ну вот, четырех причин нет, о пятой можно не говорить, не так ли?

Но у Киреева в самом деле был тяжелый характер. Он, нехотя соглашаясь, ворчливо сказал:

– Предложение серьезное, можно подумать. – На всякий случай он уточнил: – Скажите, а то оборудование, которое вы не заберете на завод после окончания работ, останется нам?

– Безусловно.

Киреев думал, лицо его понемногу светлело, складки на щеках разглаживались. Он довольно мотнул головой.

– Что же, от такого предложения, пожалуй, не стоит отказываться. Нам расширяют цех без всяких затрат с нашей стороны, ставят дополнительное оборудование, дают людей, оплачивают все расходы – ничего не скажешь, солидно! Так можно работать.

А теперь скажите: это ваш личный план или все вопросы уже согласованы с руководством комбината?

– Пока мой личный план. Я даже с Назаровым еще не беседовал, хотел раньше знать ваше мнение.

Киреев не скрывал разочарования:

– Тогда, боюсь, весь наш разговор ни к чему. Никто не пойдет на такой рискованный план. Вы, товарищ Седюк, еще не знаете инерции местных работников, особенно строителей.

– Делайте проект пристройки не откладывая, остальное я беру на себя. Я сегодня же поговорю с Дебревым и Сильченко и ручаюсь вам, что получу их согласие. А сейчас я зайду к Гагарину – он, кажется, у вас работает?

– У нас. Владимир Леонардович сидит в угловой комнате, там у него лаборатория по электростатическому обогащению углей, это его последняя работа. Всё теперь?

– Еще минутку. Завтра я начну направлять к вам работников медного. Придут металлург Романов, Непомнящий – этот, кажется, электрик, точно не знаю. Вы сразу определяйте их в дело. А вот и первая ласточка – Варвара Петровна Кольцова, заведующая нашей будущей лабораторией. Ей бы нужно ознакомиться с методикой и практикой производства интересующих нас анализов.

– Это можно. Я проведу вас к руководителю химической лаборатории. У нас вам, конечно, придется работать дежурным химиком, а не начальником.

– Это ничего, я согласна, – поспешно сказала Варя.

14

Газарин был человек огромного роста, широколобый, голубоглазый. Склонившись над стендом, он пристально рассматривал, как сквозь стеклянные трубки и камеры проносился подаваемый вентилятором угольный порошок. Седюк догадался, что установка с трубками и камерами, смонтированная на стенде, – электрический сепаратор.

– Знакомьтесь, – сказал Киреев. – Кандидат технических наук Газарин, главный инженер медеплавильного завода Седюк. Как дела, Владимир Леонардович?

– Неплохо, – ответил Газарин, взглянув на Седюка и жестом показав на стоявший в стороне стул. – Зольность понижается с тридцати одного до одиннадцати процентов. Но вместе с хвостами увлекается много угля. Метод придется основательно дорабатывать.

«Ага! – подумал Седюк. – Вот еще одна неприятная проблема технологического процесса: угля будет вдуваться в печь очень много, зола забьет газоходы, уменьшится проплав – следовательно, завод будет давать меньше меди. В проекте об этой зольности сказано очень глухо, почти совсем не сказано, а ведь каждый лишний процент золы в угле – это тонны недоданной меди».

Киреев кивнул Варе, чтоб она шла с ним, и удалился. Седюк обдумывал, как лучше высказать свои сомнения и пожелания. Газарин ему нравился, такой человек не мог сказать просто «нет», но сможет ли он что-либо конкретное предложить? Газарин терпеливо и вежливо ожидал, искоса наблюдая за своим сепаратором.

– Мы вчера с Дебревым были на площадке завода, – начал Седюк. – На одном участке осмотрели электропрогрев, осуществляемый, кажется, по вашему проекту. Малоэффективное занятие.

– Малоэффективное, – с неожиданным удовольствием согласился Газарин. – Я предвидел это еще до того, как мы его начали, но Зеленский и Лесин не хотели ничего слушать. А теперь все это видят.

Схватив кусок бумаги, Газарин стал набрасывать схему электропрогрева. Он разносил свою работу, с таким жаром и увлечением, будто восхвалял ее достоинства: да, конечно, Седюк совершенно прав, по существу они работают на прогрев воздуха, а не почвы.

– А разве нельзя загнать ток в глубину? – спросил Седюк,

– К сожалению, нельзя, – ответил Газарин. Он оторвался от схемы и откинулся на спинку стула. – Эта штука установлена еще Фарадеем. Электричество концентрируется на поверхности. Можно бы, конечно, электрод сверху покрывать изолирующей краской, а распространять ток при помощи его конца, но ведь и сопротивление электрода в земле возрастет при уменьшении его рабочей поверхности. Нет, ничего тут не сделаешь. Рекомендую огневое паление – костры. Отлично оправдывает себя.

– Да, при рытье котлованов, – с досадой сказал Седюк, – там они себя оправдают. Пропарил узкий пятачок земли, раскайлил ее – снова жги костер. При рытье котлованов мы будем применять костры. А тут речь идет о планировке площадки. Нужно отрыть не десять кубометров, не пятачки, а целую гору. Единственный выход – пустить экскаваторы, отогретую мерзлоту экскаватор берет хорошо. Но он должен иметь фронт работы в два-три десятка метров и не тонкий блин прогрева, а слой метра в два. Вот на эти два метра мы и должны прогреть мерзлоту.

– Ни огневое паление, ни электропрогрев такой глубины не дадут.

– До сих пор не давали. Я именно затем и пришел к вам, чтоб выяснить возможность глубинного электропрогрева.

– Видите ли, – сказал Газарин рассудительно, – в литературе, во всяком случае в той, что мне известна – я читаю на двух иностранных языках, – ничего похожего на то, что вы требуете, не описано.

– Владимир Леонардович, если бы уже были известны схемы и практика эффективного электропрогрева, я не обратился бы к вам. Книгу всегда можно достать и прочесть. Я пришел к вам потому, что ничего нет, а нужно, чтобы было.

– Иначе говоря, вы хотите, чтобы я разработал новый метод электропрогрева мерзлых грунтов, – задумчиво сказал Газарин. – Подумать, конечно, можно. Только ведь это все страшно трудно.

– А кому сейчас легко? – возразил Седюк. – Там, в Москве, разве не знают, что нам трудно? Знают, но приказывают: делай! Это значит, что на нашу медь рассчитывают, планируя сражения сорок третьего года. Мы должны сделать все, чтобы не сорвать этот расчет.

– Подумать можно, – повторил Газарин, видимо не слушая Седюка и рассеянно глядя на сепаратор. – Задание ваше не только важно, но и само по себе весьма интересно. Я, собственно, уже давно хотел поработать над этим, но все отвлекали другие, более срочные проблемы. Только не знаю, получится ли что. А думать буду. Как вам позвонить в случае чего?

– Днем меня найти трудно, я много хожу. Дома у меня телефон три-четырнадцать, звоните ночью. Не стесняйтесь будить меня. Лучше мне услышать наяву хоть намек на удачное решение, чем спать и видеть во сне, что ничего не выходит.

– Ночью мне даже удобнее, я сам работаю ночами – никто не мешает. До свидания, товарищ Седюк.

– До свидания, Владимир Леонардович.

В соседней комнате Седюк натолкнулся на Киреева. Горячась и хлопая рукой по бумагам, он доказывал что-то невысокому лысому человеку – тот не отвечал на доводы Киреева, только смотрел на него поверх очков. Увидев Седюка, Киреев сказал:

– Вам минут десять назад звонила какая-то девушка, товарищ Седюк. Я сказал, что вы очень заняты. Она скоро еще позвонит.

– Очень хорошо. Но, к сожалению, мне нужно сейчас же идти в проектный и по начальству. Если вас не затруднит, так и передайте этой таинственной девушке.

– Передам, ладно.

Седюк прошел в аналитическую лабораторию за Варей. Она сидела у стола и разговаривала с пожилой женщиной. Варя представила ее – заведующая лабораторией Надежда Феоктистовна Бахлова. Бах-лова молча подала руку и так хмуро посмотрела на Седюка, словно он чем-то жестоко ее обидел. Седюк учтиво и весело осведомился:

– Ну как вам нравится ваша новая помощница?

Бахлова ответила ворчливо:

– А никак пока не нравится – не рассмотрела. Вот пусть завтра приходит с утра, как все, получает халат и станет к плите, тогда и посмотрим, что за работница.

– Пойдемте, Варя, – сказал Седюк. Выйдя из цеха, он со смехом проговорил: – Ну и компания у них здесь собралась! У Киреева характера на трех тяжелых человек хватит, а эта Бахлова, пожалуй, почище его будет. Клюку ей в руку – и больше ничего не требуется, законченная баба-яга!

– Она меня просто испугала, – пожаловалась Варя. – С ней страшно работать. Лаборантка что-то напутала – она так на нее закричала! Боюсь, и мне достанется.

Не сговариваясь, они от широкой автомобильной дороги повернули влево, на старую тропинку. Дойдя до холма, молча остановились. Небо темнело, и лес засыпал. Только плеск и мерное бормотание блестевшего черным, глубоким блеском ручья нарушали тишину леса. От земли поднимался тонкий, горьковатый запах брусники. Седюк повернулся к Варе и указал рукой на опытный цех.

– Я вот все думаю, что мы тоже, как там, под Сталинградом, занимаем исходные рубежи перед большим сражением. И это одноэтажное здание представляет небольшую, но важную высотку, быть может самую крепкую нашу опорную точку.

А ее всю охватило темное очарование леса – нарядных деревьев, пылающих от кипрея холмов, мягкого говорка ручья. Она сказала негромко и восхищенно:

– Нет, здесь красиво, очень красиво!

15

Придя в управление, Седюк направился к Сильченко – он помнил, что тот просил его сегодня зайти. Но в коридоре, перед самым кабинетом, его перехватила красивая девушка, замеченная им вчера.

Сейчас лицо ее было скорее сердито, чем радостно. Она сказала укоризненно:

– Вы самый неуловимый человек в Ленинске, Михаил Тарасович. Вчера вас оккупировал Дебрев, домой к полуночи вы не вернулись, утром ушли в восемь и нигде не задерживались, так что я всюду попадала через полчаса после вашего ухода. – Она закончила решительно: – Теперь я вас останавливаю на полчаса, мне очень нужно с вами поговорить.

– Вряд ли это вам удастся, – весело возразил Седюк, с удовольствием глядя на девушку. – Должен вас огорчить: Сильченко назначил мне прием, я не могу задержаться ни на минуту.

Девушка быстро воскликнула:

– Это очень хорошо! У Сильченко сейчас совещание со строителями. – Отступив назад, она открыла дверь в приемную начальника комбината. – Вы можете сами убедиться, я не лгу.

В приемной было полно народу. Из соседней комнаты вышел Григорьев, он кивнул Седюку, подтвердил, что у Сильченко совещание, и, посмотрев на часы, предложил прийти минут через сорок. Седюк вышел в коридор.

– Что же, деваться мне некуда, вы правы, – признался он. – Итак, давайте разговаривать.

Он прислонился спиной к стене и выжидающе посмотрел на девушку.

– Прежде всего нам нужно познакомиться, – сказала она. – Я вас знаю, а вы меня, конечно, не помните…

Седюк прервал ее:

– Вы ошибаетесь, я вас хорошо знаю. – Он весело перечислял все, что успел узнать о ней: – Вы Лидия Семеновна Караматина, дочь начальника проектантов Караматина, своей квартиры у вас нет, вы живете у Дебрева. За вами ухаживает Янсон, один человек считает вас самой красивой девушкой в Ленинске, другой утверждает, что вы и в Москве были самой красивой и что взгляд ваших глаз слабого человека попросту убивает. Как вам нравятся мои сведения? Не правда ли, обширные?

– Ах, как все это глупо! – воскликнула она, и лицо ее выразило гнев, почти отвращение.

«Ты тоже, кажется, с норовом!» – с удовлетворением подумал Седюк – ему нравились люди с характером. Девушка сдержалась и сказала с легким упреком:

– Я хочу с вами о серьезных вещах поговорить, а вы все сводите к пустякам! Неужели и вы не можете думать о чем-либо более важном, чем лицо и глаза?

– Могу, – сказал он серьезно. – И жду от вас именно разговора о деле.

Видимо, она не поверила в искренность его ответа, голос ее, когда она заговорила, был сух, сама она смотрела не на Седюка, а в сторону.

– Дело в том, что я заведую нашим учебным комбинатом, – сказала она. – Мы готовим на курсах квалифицированных рабочих всех специальностей – для ТЭЦ, рудников, вашего завода. Всего у нас четыреста человек, и среди них пятнадцать юношей и девушек нганасан и саха – это местные племена. Они приехали к нам по путевкам окружкома партии, приехали на своих санях, со своими оленями, издалека – из лесотундры, с озера Лама, с берегов Ледовитого океана. Если бы вы знали, как они рвались сюда, как были счастливы, когда им выдали эти путевки: ведь они ни разу в жизни не видели города, каменного дома, автомобиля. Они совсем не понимали, что их ожидает в новой жизни, – ну вот, например, все они захватили с собой ножи на случай, если им придется в Ленинске обороняться от волков, один паренек привез одноместную лодку, чтобы переплывать улицу. Мы открыли для них интернат, там они на всем готовом, хорошо питаются, спят на чистых постелях. :

– Все это очень интересно, но я-то при чем? – проговорил Седюк в недоумении.

– Ну как же! – воскликнула она горячо. – Отдел кадров числит их за медеплавильным заводом, деньги на их содержание тоже выплачивает завод. А у нас такое правило – все ученики четыре часа работают, четыре часа учатся. И вот им дали работу – землекопами на площадке медеплавильного. Вы понимаете? Они никогда не брали лопаты, сроду не копали землю, боятся ее даже трогать, а их – землекопами! Я ходила к Назарову – он и слушать ничего не хочет: «Есть решение – всю молодежь на планировку площадки, вот и выполняйте его, нганасаны такие же советские граждане, как и другие!»

– А разве они другие? – спросил Седюк, пожимая плечами. – Ну, хорошо, никогда не копали – сейчас будут копать. Неужели так сложно обучиться этому делу?

– Им сложно! – убежденно сказала Караматина. – Вы посмотрите на них, поговорите с ними, вникните в их привычки, и вы поймете, что земля не для них. Это люди из глухих мест, из другого мира, из самых отдаленных, самых недоступных уголков Союза, советская культура стала проникать к ним только несколько лет назад, перед войной. Самому старшему из них девятнадцать лет, и половину своей жизни они прожили чуть ли не в каменном веке. Вот послушайте, я расскажу вам, какие они. В общежитии кто-то из нас повернул выключатель. Когда вспыхнула лампочка, они с воплем кинулись бежать из комнаты. Яша Бетту с разбегу выбросился из окна второго этажа, он потом целую неделю хромал. Весь вечер мы уговаривали их, объясняли – они немного понимают по-русски, – раз по десять включали и выключали свет. А потом они три дня играли – гасили и зажигали свет и все хохотали от радости, что у них получается такое чудо, даже танец устроили около выключателя. А позавчера был такой случай. Семен Яптуне простудился на площадке, расчихался, температура у него повышенная, я ему дала кальцекс, оставила целый пакетик, чтобы он принял на ночь и утром. Вечером захожу в их комнату и вижу – Семен сидит на кровати, на груди у него на веревочке, как ладанка, висит пакетик кальцекса, а по комнате носится в танце Яша Бетту, весь увешанный погремушками – алюминиевыми кружками, ножами, ложками, вилками, даже, половую щетку нацепил на шею. Это он шаманил, отгоняя злого духа, чтобы тот не мешал кальцексу подействовать. И все остальные сидят вокруг на кровати, бьют в ладоши и что-то свое поют. А вы, как Назаров, говорите – такие же советские граждане! Им надо для начала дать работу полегче, ведь есть разные работы, почему сразу самое тяжелое? Вы знаете, как это все плохо на них действует! Най Тэниседо каждый день ходит проверять своих оленей на конбазу, третьего дня он сказал мне: «Убегу!» Я просила заведующего конбазой Норцова без моего ведома оленей им не давать, чтоб они тайком не уехали, – но разве это выход из положения? Приобщить к нашей жизни целые племена, самые отсталые, самые первобытные племена нашей страны, – разве это не великое дело? Ведь это же ясно: если эти останутся, за ними приедут другие, а если они убегут, никто больше не приедет. Мы сами своей черствостью, своим равнодушием толкаем их назад, в каменный век, вот что меня возмущает!

Караматина видела, что Седюк слушает ее внимательно. Она продолжала еще горячее:

– Не думайте, я не сидела сложа руки! Я прямо пошла к Сильченко. Он выслушал меня, согласился, что да, нехорошо получается, и позвонил Назарову: «Сделай все возможное». А Назаров во второй раз ответил мне, правда, очень вежливо: «Ничего не могу сделать, пусть немного поработают, а там что-нибудь придумаем». Знаю я это бюрократическое «там что-нибудь придумаем»! Ничего никто не будет придумывать, будут идти неделя за неделей, а они пока все разбегутся. Я тогда пошла к Дебреву, он только что прилетел из Москвы, он мне сказал: «Вот приезжает новый главный инженер медеплавильного, Седюк, думаю, с ним ты договоришься легко». Я так и решила – поговорю с вами, попрошу у вас помощи, а если и вы отговоритесь пустой фразой, еще раз пойду к Сильченко или напишу в окружком партии.

– Значит, вы хотите, чтобы я ради ваших маленьких нганасан подрался с Назаровым? – задумчиво проговорил Седюк. – Знаете, Лидия Семеновна, меня со всех сторон одолевают разные просьбы и проблемы, из-за которых нужно с ним ругаться. Это просто фатально… Видимо, и в самом деле крупной ругани не избежать.

Она стояла настороженная, готовая страстно спорить и убеждать, если он откажется, и ответить радостной улыбкой и благодарностью, если он согласится.

– Хорошо, – сказал он, смеясь, – ходатайство ваше я принимаю, беру ваших пришельцев из каменного века под свою руку. У меня, кстати, и работа для них есть – пойдут в опытный цех, там, пожалуй, лучше всего им ознакомиться с производством.

Она вся засветилась от радости.

– Спасибо, – сказала она, протягивая руку. Большие, синие, с темными ресницами глаза впервые прямо взглянули ему в лицо. В красивом, низком голосе звучала признательность. Она крепко сжала его ладонь.

«Хороша, ничего не скажешь! Не удивительно, что в тебя все тут влюбляются!» – подумал, он насмешливо, обманывая себя этой насмешливостью: его взволновали и голос ее и крепкое, ласковое пожатие руки.

– Ну что же, – сказал он, стряхивая с себя действие ее голоса и прикосновения, – дела, кажется, мы закончили.

Она спросила лукаво:

– Вас это огорчает?

Он нахмурился. Ему показалось, что она угадала его волнение. И так как это волнение было неприятно ему, он сказал сухо:

– Нет, меня это радует: мне ведь нужно к Сильченко. – И он сделал шаг к двери.

Она испугалась, что он уйдет.

– Вам рано, Михаил Тарасович, никто ведь не вышел с заседания. У меня к вам еще одно дело, я задержу вас совсем ненадолго. Я уже сказала вам, что заведую учебным комбинатом, по специальности я педагог – вот и пришлось заняться.

– Хорошая специальность, – одобрил Седюк.

– Самая отвратительная специальность! – воскликнула Караматина возмущенно. – Все хвалят педагогическую работу, но никто не хочет преподавать. Наши инженеры просто бегут от учебного комбината.

– Это неточно. Не все. Что до меня, например, то я не бегал.

Караматина испытующе смотрела на него.

– В самом деле не бегали?

– Ни разу, – ответил Седюк.

Это была правда – он никогда не уклонялся от преподавания, так как никто никогда не просил его преподавать.

– В таком случае все в порядке! – радостно сказала Караматина и вытащила из кармана полушубка пачку исписанных бумаг. – Вот список будущих рабочих медеплавильного. Все это молодежь из сибирских сел, на заводе они никогда не работали. Общие предметы они уже проходят, но по специальным нет преподавателей. А по электрохимии, электропечам, основам металлургии даже нет программы. Вы, как главный инженер завода, должны только утвердить эти программы, но я прошу вас их составить, – кроме вас, этого никто не может сделать в Ленинске.

– Ну, знаете, я сейчас очень занят, – возразил он.

– А они совсем не заняты, – настаивала она. – И их сто шестьдесят человек, это ваши будущие рабочие, вы заинтересованы в том, чтобы они знали свое дело. Вот здесь тематический план, – она сунула ему в руку отпечатанную на машинке бумажку. – Тут сказано, сколько часов отводится на каждый курс, недостающие программы отмечены галочками. Их немного, всего пять.

– И впрямь немного, – усмехнулся Седюк, пряча план. – Ну, хорошо, через недельку будут вам программы.

– Что вы! – испугалась Караматина. – Нужно сегодня, в крайнем случае завтра.

– Ни сегодня, ни завтра не будет, – отрезал он. – Днем я занят, вечером еще больше занят, а ночью сплю.

Она согласилась:

– Спать вы должны. Но ведь это ваши люди, и они сидят без дела, – Теперь она смотрела на него умоляюще, дотронулась рукой до его плеча. Ему показалось, что в глазах ее вспыхивают и погасают насмешливые огоньки.

– Вы всегда применяете такие недозволенные приемы, как вот это умоляющее выражение? – спросил он грубо. – Сильнодействующее средство, против этого и возражение сразу не подберешь.

– Значит, завтра? – сказала она деловито.

– Ну, завтра. Теперь, надеюсь, все? Она улыбнулась.

– Нет, не все, Михаил Тарасович. Вы только что сказали, что не бегаете от преподавания. Дело в том, что вам нужно не только составить программы, а и прочитать все дисциплины по этим программам.

Седюк громко расхохотался. Она несколько секунд крепилась, потом не выдержала и тоже засмеялась. Они стояли в самом конце коридора, смотрели друг на друга и, не говоря ни слова, хохотали.

– Толковая дипломатия! – сказал он, успокаиваясь. – Сначала вы обработали меня психологически, выжали признание, что я не боюсь педагогики, а потом запрягли в учителя! Ну и фрукт же вы, милая девушка!

Она возразила серьезно:

– Может, и фрукт. Вы стали бы не только фруктом, но и овощем и грибом, если бы вам пришлось работать в таком ужасном учреждении, как учебный комбинат. Все хвалят, все хлопают по плечу, а настоящей помощи ни от кого нет: никому нет дела до каких-то учеников, все заняты более важными делами!

– Ну ладно, – сказал он великодушно, – преподаватели вам будут доставлены готовыми и в надежной упаковке. Не ручаюсь, что все специальные дисциплины буду вести я, но учитель по каждому предмету найдется. Это я вам обещаю. Сейчас все?

– Дела все. Но теперь я снова спрошу вас: неужели вы так-таки меня не помните?

Удивленный, он покачал головой. – А мы с вами разговаривали, – упрекнула она его. – Смешную историю про человека, всегда попадавшего впросак, я до сих пор помню. И как старые металлурги празднуют пуск новой печи – неужели и этот свой рассказ вы забыли? Это было на квартире у вашей жены.

Он смутно припомнил высокую пожилую даму, приходившую в гости к его теще. Дама приводила свою дочь – некрасивую, худую девочку лет тринадцати, очень застенчивую и молчаливую. Нынешняя Караматина совсем не походила на ту некрасивую девочку.

– Да неужели это вы! – воскликнул он. – Та девочка была совсем маленькая… Нет, пожалуй, верно, ее тоже звали Лидой.

Караматина рассмеялась.

– Детишки подрастают, разве вы не знали? А я сразу подумала о вас, когда назвали вашу фамилию. И я знала, что вы инженер-металлург. С тех пор прошло восемь лет, но я помнила ваши рассказы и шутки – вы ведь тогда со мной всерьез не разговаривали.

– Я лет на десять старше, в том возрасте это была существенная разница, – сказал он, шутливо оправдываясь.

Они попытались вспомнить общих знакомых, но их оказалось очень мало. Она рассказала, что ее мать умерла шесть лет назад. Отец часто уезжал в длительные, по году, командировки, воспитывала ее тетка, строгая и недобрая женщина, жить с ней было трудно. Потом Караматина поинтересовалась, как провел эти годы Седюк и где его жена. Он отвечал кратко и уклончиво. Он не любил рассказывать о своей жизни.

– Приходите к нам, Михаил Тарасович, – попросила Караматина. – Мы ведь с вами старые знакомые!

Он пробормотал, что непременно придет, как только разгрузится от неотложных дел, сейчас же придет, – это будет через неделю, может быть немного раньше.

Из кабинета Сильченко стали выходить люди – заседание кончилось.

Уходя в приемную, Седюк дружески кивнул головой Караматиной. Она начертила рукой в воздухе восьмерку. Он понял, что это означает: завтра, восьмого сентября, программы должны быть готовы. Он засмеялся упорству, с каким она добивалась своего. «Вот тебе и старая знакомая, – думал он, входя к Сильченко, – как-никак почти приятельница! И характер – своего всегда добьется! Как ловко она каждый раз укладывала меня на обе лопатки. Шутить с ней по-старому уже не придется – опасно! Это ничего, что она пригласила, – ходить нужно пореже!»