Текст книги "В полярной ночи"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)

25

Зеленский, получив сообщение Янсона о приближающейся пурге и обругав его, тут же принял меры к защите площадки. Однако, как и Янсон, он не мог заранее представить себе весь размер бедствия, грозившего Ленинску. Он распорядился прекратить работы лишь на всех открытых участках, не защищенных ни стенами, ни шатрами, а на местах защищенных потушить костры, чтобы не было пожара, но работы не прерывать. Это означало, что основная масса рабочих – сотни людей – должна была оставаться на своих рабочих местах.

После разговора с участками Зеленский вышел наружу и направился в помещение углеподачи, где уже начали монтаж оборудования. Ветер свистел в проводах, и сила его нарастала с ужасающей быстротой. Когда Зеленский ворвался в конторку цеха, буря уже валила с ног. Не здороваясь с присутствующими, он кинулся к телефонам.

– Янсона! – крикнул он телефонистке и, услышав, что Янсон разговаривает с Сильченко, потребовал метеостанцию.

Метеостанция тоже была занята – ее вызывали со всех сторон.

– Немедленно отключите других и соедините меня, слышите? – крикнул он. – Вы слышите, что вам говорят: я – Зеленский, сейчас же отключайте разговор!

Испуганная телефонистка прервала на полуслове разговор Диканского с Прохоровым и подключила Зеленского.

– Что случилось? – взволнованно спросил Зеленский. – Янсон информировал меня просто о сильной пурге, но уже сейчас ветер такой, какого я еще ни разу не видывал. Каковы перспективы?

– На нас движется циклон, – донесся неясный, взволнованный голос Диканского. – Ожидаю урагана с силой до двенадцати баллов при обильном снегопаде. Жесткость погоды будет не менее ста градусов. Предупреждаю: уже через полчаса пребывание на открытом воздухе будет опасно для самого крепкого человека.

Зеленский схватился за внутренние телефоны.

– Елизавета Борисовна! – крикнул он секретарю. – Передайте всем, что прежнее распоряжение отменяется. Все люди, кроме монтажников, работающих в закрытых помещениях, должны немедленно убираться со своих рабочих мест. Соединитесь с начальниками участков и прорабами.

– Только что звонил Янсон! – жалобно воскликнула Елизавета Борисовна. – Вахты закрываются, и передвижение людей прекращается. Я вызывала прорабов – никто не отвечает, все ушли выполнять ваше первое распоряжение. Как же быть?

Зеленский обвел взглядом людей, сидевших в конторе. Здесь были два монтажных мастера, молодые, крепкие на вид парни, щуплый пожилой бухгалтер и нормировщик Зина Петрова.

– Товарищи, срочно нужна ваша помощь! – сказал Зеленский мастерам. – Идет неслыханный снежный ураган, гораздо сильнее, чем ожидали. Нужно, чтобы все люди сейчас же ушли с рабочих мест под прикрытие стен. У телефонов никого нет. Вы пойдете на западный участок, а вы – на северный, к складам. Говорите каждому, кого встретите, что наружные работы прекращаются, и пусть он передает дальше. Я ухожу на южный участок.

Мастера, застегивая на ходу полушубки, поспешно вышли за дверь. Бухгалтер с видимым облегчением обратился к обширной ведомости, развернутой у него на столе. Зина была полна жестокой обиды.

– А мне? – оказала она с негодованием. – Александр Аполлонович, я тоже хочу идти.

– Вы с ума сошли, Зина! – сердито ответил Зеленский. – Погода не для девушек.

– Я сильная, – настаивала Зина. – Я сильнее многих парней, вы же сами знаете, я взяла первое место по бегу среди девушек, Помните, в прошлую пургу я обежала всю площадку – и ничего! Я пойду на восточный участок – там звено Турчина, они на отшибе, если им не сообщить, они останутся.

Зеленский колебался. Зина Петрова была выносливой и смелой девушкой, звено Турчина действительно работало в стороне ото всех, и его нужно было как можно скорее предупредить. Но сквозь окна конторки несся уже не свист ветра в проводах, а тяжелый, непрерывный грохот.

– Не надо! – решил Зеленский. – Я пошлю к Турчину какого-нибудь парня с южного участка.

Он почти выбежал наружу, и последним, что он увидел на бегу, была тень Зины, пропадавшая в снежной мгле. Зеленский гневно окликнул ее, потом кинулся за ней, но тут же остановился – даже в бурю, под натиском бокового ветра, она бежала много быстрее, чем он. Он повернул на южное шоссе. У самой конторки участка на него налетел Симонян.

– Александр Аполлонович! – кричал он своим пронзительным голосом, слышным даже сквозь грохот бури. – Как могут люди работать в такую погоду? Ты об этом подумал?

– Отменяется, – прохрипел Зеленский, даже не удивившись тому, что его разносит Симонян, неистово доказывавший на всех собраниях, что нельзя прекращать работу ни в какую пургу. – Немедленно уводить всех людей…

Симонян повернулся и побежал назад, в сторону котлованов котельного цеха и насосной станции. Зеленский с трудом поспевал за ним. Теперь грохот ветра сливался с грохотом бетономешалок, гудками паровозов, стрекотанием отбойных молотков. Симонян останавливал всех, кто попадался ему на пути, и передавал распоряжение прекратить работу. Люди, выслушав его, бежали оповестить других.

Когда Зеленский и Симонян добежали до последних котлованов, весь участок был оповещен. Они повернулись и медленно пошли назад. По всей площадке сейчас разносился только тяжелый грохот бури. Голоса работ замолкли – бетономешалки поворачивались отверстиями вниз, паровозы тушили топки и уползали в депо, заглохла трескотня молотков. Со всех сторон бежали люди.

– В самый раз, Саша! – пронзительно крикнул Симонян. – Ветер ломает шатры над котлованами!

Мимо них проносились обломки деревянных щитов, доски шатров, бумажные мешки из-под цемента – буря ломала и мела все, что могло быть сломано.

В здание углеподачи они вошли последними. Обширное помещение было битком набито людьми. Монтажники, ругаясь с каждым, кто присаживался «а их балки и конструкции, продолжали свою работу. Симонян с помощью Зеленского поправил свою повязку – она съехала в сторону, обнажив пустую глазницу. Зеленский прошел в конторку. В оживших телефонах слышались знакомые голоса – несчастных случаев пока не было.

– Меня тревожит положение с восточным, – сказал Зеленский, с тревогой вспоминая тонкую девушку, бежавшую наперерез ветру. – Туда побежала Зина.

– Сейчас же идем! – воскликнул Симонян, хватая Зеленского за рукав. – Турчин пойдет не сюда, а в центральную обогревалку, где столовая. Если их там нет, надо организовать спасательную команду! И ты хорош – девчонку послал в такую бурю!

Турчин работал со своим звеном на правом крае восточного участка. Недалеко от них два бурильщика бурили шпуры для взрыва скалы. Радиопередач о приближающейся буре они не слыхали. Когда налетел первый порыв ветра, Турчин с сомнением посмотрел на свет лампочки, качавшейся на столбе. В свете было видно, с какой необычайной быстротой проносится мелкий, похожий на ледяную пыль снег. Уже минут через двадцать Турчин, пытаясь переместить клинок молотка на другое место, ощутил, что не может сделать ни одного движения назад – гремящий воздух с огромной силой прижимал тело к молотку. Встревоженный Костылин бросил свой молоток и закричал Турчину:

– Иван Кузьмич, беда, надо уходить!

Турчин колебался. Накцев, не обращая внимания на бурю, работал с прежним старанием – он поднял воротник, лицо его было сосредоточено и спокойно, молоток четко стрекотал в руках. Внезапно стрекотание прекратилось. Турчин вертел и проворачивал кран – давления не было. На разрезе появился один из работавших рядом бурильщиков.

– Герои! – крикнул он. – Спасибо вам не скажут, если погибнете. Компрессор остановлен. Поступил приказ – всем убираться под крыши.

Но Турчин ушел не сразу. Он аккуратно сложил все молотки в одно место, чтобы их легко было найти, если занесет снегом, и только потом выбрался со своими рабочими из разреза. Когда они, измученные и потные от усталости, ввалились в обогревалку, она была уже полна. Их встретили смехом и шутками. Какой-то остряк кричал из толпы:

– Иван Кузьмич, за вами пожарную команду хотели посылать, пожарники отказываются – ветерок не огонек, вся их храбрость замерзла!

Турчин, не отвечая, раздевался. Костылин сбросил полушубок и бродил по залу, всматриваясь в лица, потом вернулся к Накцеву и уселся подле него на полу.

– Зинку искал? – равнодушно осведомился Накцев.

– Зину, – нехотя отозвался Костылин. Помолчав, он сказал: – Интересно, куда она делась? Может, в углеподаче сидит, как по-твоему?

– Куда она денется? – пробормотал Накцев и широко зевнул. – В такую погоду не то что девка, волк: из норы не высунется.

– Не знаешь ты Зину, – возразил Костылин. Но зевок Накцева вдруг успокоил его. Конечно, Зина где-нибудь в тепле. Она не такая безумная, чтобы бегать в бурю по площадке. А в обогревалку она не пришла, чтобы досадить ему, – сегодня утром они опять поругались.

Костылин закрыл глаза. Он прислушался к грохоту ветра за стеной, и стихнувшая на время тревога снова стала расти. Он вскочил и принялся одеваться. Накцев сонно спросил:

– Куда ты, Сеня?

Костылин виновато ответил:

– Пойду в углеподачу. Знаешь, боюсь я за Зинку!

Накцев, сладко зевнув и закрывая глаза, пробормотал:

– Ну и дурак, она же над тобой посмеется… Дверь в обогревалку распахнулась, и мощный порыв ветра ворвался в помещение вместе с облаком тумана, хлопьями снега. Из тумана выросла фигура стремительно вбежавшего Симоняна. За ним влетел вталкиваемый бурей Зеленский.

– Здесь они! – закричал Симонян, косясь своим единственным глазом на Турчина.

Зеленский, не раздеваясь, кинулся к поднявшемуся со своего места Турчину.

– Значит, она вас нашла? – спрашивал он, озираясь. – А где же она? К вам побежала Зина Петрова, где она?

– Зина? Нет, Зины не видели, – ответил пораженный Турчин.

– Замерзла Зина! – хрипло крикнул Костылин. Он ожесточенно расталкивал собравшихся вокруг Зеленского людей, пробиваясь к выходу. Симонян крепко ухватил его за плечо и сердито крикнул:

– Куда, дура? Ни шагу без моего разрешения, слышишь?

– Пустите! – Костылин тщетно старался вырваться из цепких рук Симоняна. – Замерзнет же она!

– Ни шагу! – повторил Симонян грозно. – Нужно идти группой, один погибнешь ни за грош. Товарищи! – Он повысил голос. – Надо спасать девушку. Желающие отходите к двери.

К двери отошло человек пятнадцать – Зина была любимицей всей площадки. Симонян быстро отобрал шестерых и обернулся к Зеленскому.

– Разыскивать пойду я, – сказал он серьезно и решительно. – Тебе нужно быть здесь, чтобы не терять связи с управлением. Ты не запомнил, как она пошла?

– Она побежала наперерез ветру.

– Ясно. Если наперерез ветру, то, значит, на шоссе. Пошли, товарищи! – приказал Симонян, прикрепив к шапке аккумуляторный фонарь и берясь за ручку двери.

– Арам Ваганович, не пойдет она по шоссе, – поспешно сказал Костылин. – Она к нам всегда по короткой линии, без дороги, бежит, прямо с бровки прыгает. Она и сейчас навстречу ветру пошла.

Симонян вопросительно посмотрел на Зеленского.

– Бежала она наперерез, а не навстречу ветру. Это я хорошо помню, – повторил Зеленский.

– Обследуем раньше шоссе, – решил Симонян. – Держаться друг за друга, ни в коем случае не отставать! Пошли, пошли!

Костылин стоял первым у двери, но отошел в сторону и пропустил мимо себя всех, чтобы выйти последним. Буря усилилась. Над тускло освещенной дорогой с сумасшедшей скоростью пролетали вытянутые белые нити снега. Костылин был уверен, что Зина не пошла по дороге, она пошла по своему обычному, самому короткому пути – через вершину, навстречу ветру. Она свернула на дорогу, чтобы только убежать от Зеленского. Сейчас она где-то там, на покрытой снегом и валунами, темной, открытой урагану вершине.

И, пройдя несколько шагов, он круто свернул с шоссе навстречу буре. Его исчезновения никто не заметил – дорога была трудная, люди назад не оглядывались. Согнувшись, стиснув зубы, он ожесточенно пробивал головой поток ледяного воздуха. Временами он падал и, подтягивая ноги, выгибая спину, как кошка, лез вперед, не отдыхая и не останавливаясь. В огромных массах мчавшегося воздуха легким не хватало дыхания, Костылин опускал голову вниз, чтобы вздохнуть полной грудью. Он не думал об урагане и, борясь с ним, не замечал его. Что-то без устали снова и снова кричало в нем: „Она шла спасать меня и сама погибла!“ И это было так страшно, что он ожесточенно рвался вперед, ни о чем больше не думая. Еще никогда он не напрягал так исступленно свои силы, и никогда они не были так велики.

И хотя он двигался, словно охваченный приступом безумия, он с необычайной отчетливостью видел все открывавшееся ему вокруг во мгле, освещенной сиянием далеких прожекторов. Когда Костылин впоследствии вспоминал, закрывая глаза, свои поиски, перед ним четко вставали бугорки, камни, сухая трава, кустики, летящий снег, словно много лет всматривался он в эти картины, и они отпечатывались в его памяти навсегда.

Задыхаясь, Костылин взобрался на вершину. Он полз и ощупывал каждый метр пространства: где-то здесь лежит Зина, она замерзает, может быть, уже замерзла!

Он блуждал по вершине скалы кругами, и эти круги расходились все шире и шире, приближаясь к разрезу восточного участка, где они работали. У самого склона, в ямке, полузанесенной снегом, он увидел Зину. Зина лежала скрючившись, ее голова и ноги были в снегу, одна рука отброшена в сторону, валенок с правой ноги сполз, сдвинутый пуховый платок открывал щеку. Костылин закричал, встал во весь рост и кинулся к ней. Ветер бросил его вниз, он приподнялся и, цепляясь руками за камни, быстро подобрался к Зине.

Лицо ее, покрытое темными брызгами крови, было безжизненно, безжизненными и холодными были ее руки и ноги.

– Зиночка, милая! Зиночка, милая! – повторял он, сам себя не слыша, и лихорадочно тряс ее.

Она не отвечала. Он натянул съехавший валенок, пытался подмять Зину на ноги, но ветер опрокинул его вместе с ней. Тогда он взвалил ее на плечи, снова упал через несколько шагов и снова поднялся. Теперь он нес ее на руках, откидываясь всем телом назад, опираясь на ветер, толкавший его в спину, – неожиданно так оказалось легче. Отчаяние, терзавшее его, превратилось в неистовство борьбы. В голове его метались мысли, похожие на вопли: „Не дам! Не дам, говорю!“ И он ни разу не оступился, пока не дошел до спуска с вершины.

Здесь он упал. Падая, он ушел повернуться, чтобы не ушибить Зине голову, и свалился набок. Левую ногу резанула острая боль. Когда он, не выпуская из рук Зины, пытался подняться, все кругом странно и зловеще изменилось. Линия туманного сияния, отмечавшая расположенную впереди дорогу, вдруг исчезла. Погасли прожекторы на здании углеподачи. Вся площадка строительства была охвачена непроницаемой, бешено несущейся, грохочущей тьмой.

Он не понял, что произошло. Он знал лишь, что уже не может встать и идти. Обнимая одной рукой Зину, другой рукой загребая снег и твердую землю, точно пловец воду, с силой отталкиваясь неповрежденной ногой, он полз туда, где была невидимая сейчас дорога. Минутами он замирал, припадал головой к снегу, судорожно глотал воздух, потом снова полз. Но он понимал, что ползет слишком медленно. Из глаз его хлынули слезы ярости.

Наконец он ощутил под рукой не бугристую неровность склона, а укатанную гладкость дороги. Он даже не обрадовался. Он только стал ползти еще исступленнее, хотя ползти по гладкой дороге было труднее, чем по склону. В какой-то миг у самой его головы прошли чьи-то ноги, и он ухватился свободной рукой за валенок. Человек, за которого он уцепился, упал на него, и тотчас на них свалилось еще двое. Подбежали еще и еще люди, засветились фонари. Костылин видел сквозь лед, намерзший на ресницах, что Зину подняли и понесли, ноги ее волочились по земле.

Он схватил руками эти ноги, чтобы помочь нести Зину, но не смог сам подняться и потянул ее тело назад. Все происходило словно в глубоком сне: он видел с полной ясностью, что совершается с Зиной, но не видел и не понимал, что делается с ним самим. Его подняли и понесли три человека, а он, не понимая этого, все держал в руках ноги Зины, и ему казалось, что он сам несет ее и помогает тем, другим, что держали ее тело и шли вперед, освещая фонарями дорогу.

Очнулся он в обогревалке. Над ним наклонилось встревоженное лицо Турчина. Властный бас Зеленского отдавал приказания, кругом все суетились. Костылин лежал рядом с Зиной. Он пытался встать – поврежденная нога еще сильно болела, но уже можно было опереться на нее.

Зина лежала на чьей-то шубе, руки ее были раскинуты, лицо безжизненно, на щеке виднелась ранка. Над ней, сосредоточенно прислушиваясь к (пульсу, склонился фельдшер – лицо его было мрачно.

– Ну и крепкий же ты парень, Семен! – донесся до Костылина голос Симоняна. – Два раза пытался разжать тебе пальцы – не смог даже рукавицу с них содрать.

Пронзительно гудя, пришла карета скорой помощи. Санитары положили Зину на носилки. Костылин, прихрамывая, подошел к стоявшему в дверях шоферу и попросил:

– Товарищ, разреши с вами поехать.

– Посторонних не берем, – не поворачивая к нему головы, ответил шофер.

– Не посторонняя она мне, – тихо сказал Костылин и прибавил неуверенно: – Жена моя!

Шофер окинул его презрительным взглядом.

– Рановато женился! – оказал он насмешливо. – Ври дальше!

– Не вру! – с горячей обидой в голосе ответил Костылин. – Понимаешь, подруга моя. Одна у меня, понимаешь?

На этот раз шофер, видимо, понял, взгляд его, смягчился.

– Садись ко мне в кабину, – проговорил он. – В кузов нельзя – санитары обижаются.

К Костылину подошел Турчин.

– Сеня, окажи доктору, чтоб он повнимательнее обошелся, – наказывал он взволнованно. – Скажи, что не девушка это, а чистое золото. И сам это помни, крепко помни, парень: тебя выручать она бежала!

– Помню, Иван Кузьмич, – ответил Костылин, и губы его дрогнули.

Костылин вошел в больницу вместе с санитарами. Зина уже пришла в сознание и тихо, жалобно стонала. В приемном покое над ней наклонился главный» врач Никаноров. Санитары по его указанию обнажали пораженные места. Костылин с ужасом видел, что по всему телу девушки расползлись полосы и пятна.

– Вовремя вытащили вас, девушка, – ласково сказал врач. – Придется теперь полежать в больнице, кончик уха отхватим, а там будете еще здоровее прежнего.

Зину унесли в палату. Никаноров заметил стоявшего в углу Костылина.

– А вам что надо, молодой человек? – спросил он недовольно. – Как вы сюда попали?

– Я насчет этой девушки, – заторопился Костылин. Ему сейчас было страшно стоять перед этим высоким человеком со строгими, проницательными глазами. – Знакомая моя. Как ей, очень плохо будет?

– Вы, наверное, тот самый человек, о котором Зеленский пишет, что он спас Петрову, рискуя жизнью? – догадался Никаноров. – Скрывать от вас ничего не стану, ушиб незначителен, но обморожение третьей степени, больше четверти всей кожи поражено. Надейтесь на лучшее, молодой человек, но будьте готовы ко всякому. А теперь идите, посторонним нельзя находиться в больнице.

Костылин не двинулся с места. Ему многое нужно было сказать главному врачу: и то, что это не девушка, а чистое золото, и то, что она шла спасать его, Костылина, и если она погибнет, то он, Костылин, будет виноват в ее гибели, и тогда уж лучше погибнуть самому. Но слов не было, и Костылин стоял молча, крепко сжимая губы.

– Идите, – повторил врач.

– Не пойду я, – тихо оказал Костылин.

– Как не пойдете? – удивился врач.

Костылин молчал. Никаноров внимательно рассматривал его открытое, веснушчатое лицо с белыми бровями и большим лбом.

– Василий Иванович, – обратился Никаноров к проходившему мимо санитару, – выдайте этому молодому человеку халат и приспособьте к делу. А если будет лениться, окажите мне – тут же выставим наружу, – добавил он сердито.

– Не буду я лениться! – горячо воскликнул Костылин.

Никаноров и сам знал, что Костылян не будет лениться – сердитый тон был нужен лишь для того, чтобы у парня не разошлись нервы и он не заплакал при всех от благодарности.

В больнице работы было много. Костылин вместе с другими санитарами перетаскивал больных, разносил еду, помогал при перевязках. Только к полуночи поток пострадавших уменьшился и Костылину удалось пробраться в палату тяжелобольных к Зине.

Она была вся забинтована – бинты охватывали голову, половину лица, шею, кисти рук, грудь и ноги. У нее был жар, глаза блестели, на щеках проступал кирпичного цвета румянец.

– Ничего, Зина, все в порядке, – утешал ее Костылин, весело улыбаясь. – Я говорил с Никаноровым, он обещает, что скоро выздоровеешь.

– Ухо у меня отрежут, Сеня, – со слезами пожаловалась девушка. – На ноге два пальца отрежут…

– Чепуха! – возражал Костылин еще веселее. – Я сам слышал – не ухо, а кончик уха. Ты лучше расскажи, Зина, как ты свалилась.

– Ой, это такой ужас был, Сеня! Я даже не думала, что так бывает. Понимаешь, на вершине я не могла сделать ни шага, потом я упала, и меня несло, я за что-то цеплялась. И больше ничего не помню. – Она помолчала и закрыла глаза. Из глаз выкатилась слеза и поползла по щеке. – Это ты меня спас, Сеня, – сказала она тихо. – Не побоялся пойти один.

– Да подумаешь, большое дело! Ураган-то ведь кончался, – возразил он небрежно, стараясь не видеть ее слез.

– Совсем не кончался, а стал еще хуже, – настаивала она. – Я знаю, мне сестра говорила, да я и сама слышу, как он сейчас бушует! – Она снова помолчала. – Теперь мне ни танцевать, ни бегать, другие первое место возьмут по бегу.

Разговор утомил ее. Она снова закрыла глаза и прерывисто дышала. Потом из-под закрытых век опять покатились слезы.

– Буду теперь уродой. Ты теперь на меня, без уха, и смотреть не захочешь.

– Вот еще глупости! – возмутился он. – Как у тебя язык поворачивается такое говорить! Честное слово, если бы ты не была больная, я бы рассердился!

– Я знаю, ты только так говоришь, – возражала она, – а как увидишь меня безобразной, совсем другим станешь. Ты со мной сразу поссоришься.

Он облизнул внезапно пересохшие губы. Когда он заговорил, его дрожащий голос зазвучал так странно, что она открыла глаза и посмотрела на него с радостным изумлением.

– Слушай, Зина, – сказал он, – ты ведь меня знаешь – ты для меня всегда самая хорошая. Я всегда только о тебе думаю и на других век не смотрел и не посмотрю. Верь мне, Зина!

Она снова заплакала. А он с глубокой нежностью смотрел на ее пылающее от жара лицо и твердо знал, что каждое его слово – правда и что она, единственная, дорогая, стала ему теперь еще дороже.