Текст книги "В полярной ночи"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 34 страниц)

22

В середине января на площадке медеплавильного завода были закончены все основные строительные работы. Строители вывели фундаменты, поставили коробки будущих цехов, проложили дороги – очередь была за монтажниками, нужно было устанавливать оборудование. Но монтажники вместе со своим руководителем Лешковичем невылазно сидели на ТЭЦ, туда были брошены лучшие слесари, сварщики, такелажники, монтеры и наладчики. Несколько бригад, работавших на промплощадке, не могли справиться с объемом нахлынувших работ, над строительством снова повисла угроза прорыва.

В кабинете Лесина сидел Назаров. Они пришли с планерки, где выяснилось, что текущий недельный график сорван, а график следующей недели совершенно не подготовлен. Лесин с отчаянием вглядывался в сводки, лежавшие у него на столе.

– Хуже, чем в августе, – бормотал он. – Каждый день провал за провалом…

Озабоченный Назаров, развалившись в кресле, постукивал пальцами по столу. Он мрачно осведомился:

– Думаете так все это оставить, Семен Федорович?

Лесин выразительно передернул плечами.

– А что я могу сделать? Вы сами видите – ни рабочих, ни материалов. Нас словно забыли с этой ТЭЦ.

Назаров вскочил и выругался.

– Вздор! Нужно действовать. Лично я оставлять это так не буду. Медеплавильный завод – основное предприятие комбината, все остальное – подсобные цехи, пусть ни на минуту этого не забывают. Знаете, какой у меня план? Нужно хватать за горло Дебрева.

Он повторил, наслаждаясь найденной яркой формулой, точно выразившей его мысли:

– Хватать его за горло, понимаете?

Лесин задумался. Времена, когда порог кабинета Дебрева переступали со страхом, давно прошли. И люди привыкли к насаждаемому им темпу работы, и сам он был не тот, что прежде. Внешне он почти не изменился – кричал, разносил, грозил выговорами и судом, всех тормошил и подталкивал. Но иногда в его грозной речи вместо презрительно названной фамилии без «товарища», появлялся какой-нибудь «Иван Степанович» или «Владимир Сергеевич», и речь неуловимо приобретала совсем иной оттенок. Раньше перед ним была стена одинаково боявшихся и недолюбливавших его людей, он толкал и крушил ее всю целиком. Теперь стены больше не существовало, были сотрудники и подчиненные, люди, исполнявшие его распоряжения, по-своему исполнявшие, каждый не так, как другой, – разные люди, с неодинаковыми характерами и судьбами. Приходилось изучать эти характеры и судьбы, свойства каждого человека, чтоб воспользоваться ими наивыгоднейшим образом. Дебрев не мог не ругаться, но с каждым ругался по-разному, от иных и сам сносил крутое словечко – нет, совсем не страшно было теперь ходить к Дебреву. И не об этом размышлял Лесин.

Он вспоминал первое время их совместной работы, незаслуженные оскорбления и грубости. Сам Дебрев, вероятно, обо всем этом позабыл, но обидчивый Лесин страдал, словно они были нанесены ему только вчера. Лесин согнулся и жалко усмехнулся: перед ним встала их встреча на площадке в полярной ночи, он услышал свое собственное робкое: «Здравствуйте, Валентин Павлович!», увидел подозрительный и ненавидящий взгляд Дебрева, его молчаливо повернутую спину – из всех оскорблений и обид это была самая тяжкая.

– Ну что же вы, Семен Федорович? – сказал потерявший терпение Назаров.

Лесин, решившись, пододвинул к себе телефон.

– Правильно, надо на него нажать.

Он вызвал Дебрева, попросил срочного приема. Дебрев буркнул в трубку, что времени у него нет, через полчаса уезжает на ТЭЦ, а сколько там будет – неизвестно, может быть целую неделю.

– Если что-нибудь важное, передайте диспетчеру, он доложит при утренней сводке.

Сразу потерявший всю решимость, Лесин молча посмотрел на Назарова. Тот выхватил у него из рук трубку и запальчиво закричал:

– Не диспетчера, а тебя нужно, Валентин Павлович! Что же это такое – самое важное строительство комбината, а главный инженер десяти минут не хочет уделить! Раз ты на ТЭЦ на целую неделю, так ничего не случится, если опоздаешь туда на полчаса.

– Хорошо, приезжайте, только сейчас же! – сдался Дебрев.

Когда Назаров и Лесин вошли в его кабинет, Дебрев, уже приготовившийся к отъезду, нетерпеливо сказал:

– Докладывайте, что у вас там случилось. Стены, что ли, повалило в пургу?

– Хуже, – твердо ответил Назаров. – У Лесина программа проваливается начисто. И проваливается не по его вине, а по вашей – руководства комбината.

– Уж сразу и виновников нашел, – усмехнулся Дебрев. – Оперативно работать надо, людей своих подтягивать – пойдет программа.

Назаров бесстрашно ответил:

– Самая оперативная задача у нас теперь – тебя подтянуть, чтоб ты повернулся лицом к медеплавильному.

Дебрев нахмурился.

– Ладно, дискуссии оставим на свободное время. Давайте конкретно: что, когда, зачем? Кто из вас будет говорить – ты или Семен Федорович?

Он потянул к себе блокнот и взял карандаш. Лесин, кашлянув и прочистив запотевшее на холоду пенсне, обстоятельно докладывал претензии строительства к руководству комбината. После первых его слов Дебрев бросил карандаш и стал прохаживаться по кабинету. Он невесело прервал Лесина:

– Знаем, все знаем – и я, и Сильченко. Возможности нет – все работает на ТЭЦ, вы видите это не хуже меня. Хоть на частицу ослабим усилия на энергоплощадке, сорвется пуск станции. Обходитесь пока тем, что имеете, изыскивайте внутренние ресурсы.

Лесин хмуро поглядел на Дебрева.

– Вы сами понимаете, Валентин Павлович, что все это общие фразы – насчет ресурсов. Мне срочно необходимы сотни две монтажников, несколько тысяч тонн конструкций в месяц – это, что ли, изыскивать во внутренних ресурсах? От вас я, во всяком случае, ожидал другого ответа.

Дебрев повторил:

– Возможности нет. Никакой возможности, ясно? Надо пустить ТЭЦ. Ни одного рабочего оттуда брать нельзя.

Лесин вспылил. Даже Назаров, больше всех работавший с ним, был поражен неожиданной переменой в нем. Дебрев, остановившись, с изумлением смотрел на Лесина.

– Вот как – возможности нет? – кричал Лесин. – И это вы считаете аргументом? А когда я доказывал вам, что при нашей тогдашней технике у нас нет возможности быстро разработать мерзлоту, что вы мне ответили? В чем меня открыто заподозрили? А ведь тогда, до изобретения Газарина, в самом деле не было никакой возможности, все это видели, все это знали! А теперь все видят и знают, что на ТЭЦ у вас суетня, людей столько, что они мешают один другому. Оставьте половину, загрузите их, заставьте работать сверхурочно – ничего, время военное! А освободившихся передайте нам – сразу возможность появится.

И, остывая после вспышки, Лесин закончил:

– Интересно, в чем бы я должен был обвинить тех людей, которые сознательно забрасывают крупнейшее строительство комбината, сами толкают его на прорыв?

Дебрев сел за стол, долго молчал.

– С такими рассуждениями вы дойдете до того, что собственную бабушку заподозрите черт знает в чем, – сказал он, не глядя на Лесина и Назарова. – Одно могу обещать: пустим первый генератор – три четверти монтажников перебросим вам на площадку. Весь комбинат будет работать на вас, как сейчас работает на ТЭЦ.

23

Перед Сильченко лежал годовой отчет о строительстве комбината в Ленинске. Этот отчет, три раза уже корректированный, нужно было прочесть и подписать. Дело было срочное – из Москвы поступили напоминания, фельдъегерь второй день спал на чемоданах. Но Сильченко не мог сделать необходимое усилие и сосредоточиться. Сквозь цифры отчета, как только он начинал в них вникать, проступали одни и те же картины – кирпичные сорокаметровые стены, спешка завершаемых монтажных работ, ликвидация строительных недоделок, люди, небритые, раздраженные, озверевшие от усталости. И надо всем этим – общее впечатление так претившей ему суматохи. Заканчивался десятый день наладки первого котла, и только вчера удалось целую смену продержать нормальное давление. Даже Синий растерялся, – никогда еще в его многоопытной жизни не было такого трудного пуска. Три дня назад он информировал Сильченко совсем не дипломатическими выражениями.

– Все летит к черту, – сказал он, – горелки тухнут, мельницы останавливаются, паропроводы парят, топки газят, теплоконтроль, конечно, не работает, как всегда, дымососы не тянут – ужас! И главное – все сразу: кидаешься в одну сторону – авария в другой, туда бежать нужно!

Сильченко видел, что все это правда – люди метались от одного места аварии к другому, иногда не успевали ничего толком сделать, потому что старались сразу поспеть во все места. Он был, пожалуй, единственным человеком, сохранившим спокойствие среди всего этого «технического смятения» – так с гневом охарактеризовал Дебрев положение на пуске котла. И Сильченко, значительно меньше разбиравшийся в специальных вопросах энергетики и монтажа, чем любой из этих людей, неожиданно для них нашёл самый короткий и правильный путь.

– Вы слишком суетитесь, товарищи! – сказал он Лешковичу и Синему. – И именно поэтому нигде не доводите до конца начатое дело. Давайте составим график наладки котла по узлам: отдельно пылепитание и горелки, отдельно топки, дымососы и прочее. И пока не покончите с одним узлом, не переходите к следующему, – поверьте, в конечном итоге так получится и лучше и быстрее.

Дебрев немедленно стал осуществлять мысль Сильченко. Он утвердил расписанный по часам пусковой график и сам следил за его исполнением – шла уже вторая неделя его невылазного пребывания на ТЭЦ. И только начиная с этого момента дело быстро двинулось к концу, люди успокоились и, не отвлекаясь ни на что другое, быстро и оперативно испытывали узел за узлом, тут же исправляя встречающиеся неполадки. Котел уже три дня назад дал нормальное давление пара, и Синий по телефону сообщил, что с сегодняшнего дня никаких падений давления не будет.

И Сильченко сейчас волновало не это. Пока налаживали нормальную работу котла, Федотов методически проводил все требующиеся испытания на турбине. Все, казалось, было опробовано. Турбина работала на холостом ходу, потом ее переключили на сушку генератора, шла долгая проверка его работы и защитных устройств. Пуск первого генератора был назначен вчера на десять часов вечера, но откладывался час за часом. Сильченко провел на станции почти всю ночь – в пять часов утра Синий с Федотовым, посоветовавшись и отказавшись дать какие-либо объяснения, отменили назначенный пуск. И все началось сначала.

Сильченко вздохнул и подошел к окну. Было уже совсем светло – виднелись стены ремонтно-механического завода, в сером далеком полусвете вставали корпуса ТЭЦ. Там сейчас продолжается та же сумасшедшая, неистовая работа, что кипит уже две недели. И, очевидно, сегодня она, как и в прошлые дни, не даст результатов. Дебрев обещал позвонить, если будет что новое, звонка от него нет. Сильченко вспомнил раздраженные слова толстого Федотова, сказанные им еще третьего дня, когда его пригласили в кабинет Синего, принявшего командование станцией.

– Прошу меня не вызывать и не расспрашивать, – отрезал он Дебреву. – Давайте пар нормальных параметров – это одно требуется. А у меня все идет как следует – опробование механизмов совершается по инструкции.

– Опробование идет уже пять дней, – заметил Дебрев.

– Ну и что же? – вызверился Федотов, багровея и злобно глядя на главного инженера. – Мне по инструкции полагается две недели на пуск мощной турбины. Мы выдвинули встречный план – неделю. Но если вы будете отрывать меня, неделя вырастет в месяц. Пока я здесь с вами, там упускают операции на целые сутки.

– Идите, товарищ Федотов, – сказал Сильченко, жестом останавливая Дебрева, чтоб он не спорил.

Сегодня истекает обещанная Федотовым неделя – нового пока нет. Сильченко возвратился к столу, снова придвинул к себе отчет и снова не сумел сосредоточиться. Хуже всего было то, что он чувствовал себя совершенно бессильным. Настал час, когда он ничем не мог повлиять на ход операций: наладку не подогнать – это скорее область искусства, чем раздел монтажных работ. Ему остается сидеть в своем кабинете и ждать. Он не Дебрев, в нем не бушует энергия, требующая немедленного проявления, он отлично знает, что всякое подстегивание с его стороны будет только мешать сложной, ответственной работе. Он всегда был разумно терпелив.

Кроме того, у него срочные дела – отчет. Он должен заняться отчетом и ждать.

Сильченко нажал кнопку звонка и распорядился:

– Машину.

Зазвонил телефон. Усталый, довольный голос Дебрева сказал:

– Выезжайте на ТЭЦ. Кажется, на этот раз дело серьезное – Федотов обещается пустить через два часа.

Сильченко раньше всего прошел в здание котельного цеха. В щитовой у стола сидел Зеленский, чисто выбритый, но с усталым, опухшим от утомления лицом. Он просматривал записи в журналах. При входе Сильченко он повернулся, но на его обычно подвижном лице ничего не изменилось: было видно, что его совершенно не интересовал приезд начальника комбината.

– Как идут дела? – спросил Сильченко, усаживаясь на стул.

– Дела идут хорошо, – ответил Зеленский бесстрастным, усталым голосом. – По котлу все монтажные работы закончены, кроме дистанционного управления, это вот сейчас заканчивается, – он кивнул головой в сторону щита – за его панелями вспыхивала электросварка и слышался шум производимых монтажных операций. – А с генератором чего-то мудрят, второй день его сушат, проверяют защиту, гоняют на холостом ходу, а поставить под нагрузку не решаются. Куда-то исчез Лешкович, минут двадцать назад он понадобился – не могли найти.

– Не случилось ли чего с ним?

– А что с ним сделается? – равнодушно ответил Зеленский. – Наверное, свалился где-нибудь в тихом уголке – он это любит. Одно меня удивляет, – добавил Зеленский в раздумье: – где он мог найти такое местечко? На станции сейчас нет ни одного спокойного угла.

– Что говорит Федотов? Зеленский широко зевнул.

– Федотов не говорит, Федотов рычит. Подступиться к нему нельзя. У него в масляном насосе засорились фильтры – он оттолкнул мастера и сам нырнул во все это масло. Сегодня ночью, уже после вашего отъезда, опять потеряли вакуум на турбине, одновременно какой-то из насосов запел высоким голосом. Когда это началось, я ушел – на Федотова было жутко смотреть. Вы же сами видели в машинном зале – там люди разучились ходить. Все или замирают, когда Федотов выстукивает или выслушивает свою турбину, или мчатся, сшибая все на пути, когда он приказывает что-либо делать. Сильченко, помолчав, поинтересовался:

– А как по-вашему, пуск сегодня состоится? Зеленский снова зевнул.

– Состоится, конечно. И вчера можно было пускать. Просто Федотов органически не может сдать что-либо недоделанное. Что касается монтажа, то серьезных нареканий на него нет, ругают больше так, чтобы отвести душу. Жаль, нет Лешковича, он объяснил бы вам более детально.

На тягомерах, установленных в ряд на крайней панели щита, внезапно запрыгали и покатились к нулю все стрелки. В раскрытую дверь из цеха стал проникать удушливый запах гари. Дежурный по щиту выскочил в цех. Зеленский, обеспокоенный, подошел к щиту и смотрел на приборы. Остервенело зазвонил телефон. Зеленский снял трубку. Даже со стороны было слышно, как кто-то ожесточенно ругается.

– Ничего не знаю! – крикнул Зеленский, раздражаясь. – Вот разберемся и выправим. – Он посмотрел в окно, выходившее прямо в цех. Из пылеугольных горелок и топки котла выбивались пыль и дым. – Странный человек этот Федотов! – сказал Зеленский с досадой. – Думает, что только он один заботится о деле, а остальные – нет.

– А все-таки что случилось? – спросил Сильченко, тоже вставая.

Из цеха возвратился растерянный дежурный.

– Ничего не ясно, Александр Аполлонович, – докладывал он. – Вдруг упала тяга, кочегары прикрывают питание и дутье.

– Что-нибудь с дымососами? – отрывисто спросил Зеленский.

– Оба дымососа работают исправно.

За щитом послышалось кряхтение и шорох. Кто-то, наталкиваясь на боковины щита и ругаясь, выползал из-за крайней панели. Потом показалось заспанное, черное от угольной пыли и масла лицо Лешковича.

– Сашка! – непочтительно крикнул он сиплым голосом. – Чего, дура, смотришь? На первом шибере второго дымососа заслонка захлопнулась, там управление не доделано до конца. Пошли человека выправить.

– Сейчас же на второй дымосос! – приказал Зеленский дежурному, даже не обратив внимания на грубый оклик Лешковича.

Лешкович потянулся, привстав на носки.

– Устал, как три сукиных сына, – сказал он Сильченко, только сейчас узнавая его. – Придется принять еще порцию сна. – Он обратился к Зеленскому: – Если что случится, буди меня немедленно, моя приемная тут.

– Почему вы не идете в кабинет Синего? – удивился Сильченко. – Мы там все приготовили для хорошего отдыха.

– Слишком много чистоты, – пробормотал Лешкович, скрываясь за щитом, – даже плюнуть некуда. Тут у меня шуба, лучше вашего дивана.

Было слышно, как он кряхтел, укладываясь на полу. Показания приборов быстро входили в норму. Через несколько минут возвратился дежурный и доложил, что авария ликвидирована.

Зеленский слушал его невнимательно.

– За щитом устроился, – сказал он одобрительно. – Молодец! Спокойно и тепло.

Сильченко видел, что он сам не прочь растянуться рядом с Лешковичем.

– Давайте пойдем в машинный зал, – предложил Сильченко. – Как вы думаете, Лешковичу там не нужно быть?

– Попробуйте его разбудить, он вам такое покажет! – в первый раз улыбнулся Зеленский. – Эти парадные церемонии не для него.

Сильченко не торопясь проходил через помещение цеха. Кругом была та своеобразная суматоха, которая всегда характеризует пуск большого предприятия – строители еще не ушли, а эксплуатационники уже приступили к своей работе. Сильченко с его любовью к системе не мог одобрительно отнестись к этой обстановке, хотя понимал, что внешнее впечатление неразберихи скрывает существующий строгий внутренний порядок. В бытовых помещениях было еще темно и грязно, но кабинет Синего был уже отделан и производил своей чистотой странное впечатление среди строительного мусора.

В коридоре им встретился Дебрев, шагавший вместе с Симоняном.

– Опять надувает этот импортный шеф, – взглянув на часы, сказал Дебрев. – Утром пообещал – днем сдаю, а сейчас какие-то затруднения выдумывает. Если сегодня не пустит, придется поговорить с ним круче. Мы ведь все силы собрали на станцию, ослабили все остальные участки. Лешкович отсюда не вылазит, а на других объектах монтаж срывается. Нужно скорее кончить с этим пуском и навалиться на медный, пока прорыв там не углубился.

Он шел за Сильченко, шумно дыша. Перед выходом в машинный зал, Сильченко завернул на главный щит. И снова его, как в кабинете Синего, поразило различие между общим впечатлением недоделанности и неразберихи и той торжественной чистотой и изяществом, какие были здесь. Главный щит, сердце управления станцией и всей энергосистемой Ленинска, был полностью закончен в части, сдаваемой в эксплуатацию. На высоких, строгих панелях, отделанных полированным эбонитом и нержавеющей сталью, размещались приборы, сигнальные лампы, кнопки управления, выполненные из никелированных металлических полосок схемы показывали канализацию электроэнергии по предприятиям, формы переключений, размещение подстанций и трансформаторных групп. На паркетном полу помещения главного щита был расстелен большой, яркий ковер, с лепного потолка лился ровный, рассеянный свет.

За столом сидели дежурный по щиту и Синий. Они встали при появлении начальства.

– Как дела? – спросил Сильченко.

– Хорошо, – бодро ответил Синий. – Через час пускаемся. Ждали вас. Федотов еще чего-то замудрил, но это уже пустяки, поверьте моему слову – пуск состоится.

– Опять этот Федотов! – пробормотал Дебрев. Машинный зал был перегорожен на две неравные части. В первой, меньшей, стояла турбина с генератором, во второй, большей, происходили строительные работы, предшествующие монтажу второго агрегата. Турбина и генератор были уже в ходу – ровное гудение наполняло помещение машинного зала. У щита управления стоял столик с раскрытым журналом. Машинист турбины дежурил около столика, у генератора толпились люди – наладчики, начальник машинного зала, к ним присоединился подошедший дежурный инженер станции. Федотов прохаживался возле турбины и вслушивался в ее шумы. Сильченко подошел к нему – Федотов даже не повернул головы в сторону вошедших.

– Как с пуском, товарищ Кузьмин? – спросил Сильченко, здороваясь с инженером.

– Пустимся, – неопределенно ответил тот и вздохнул. – Вот даст Василий Васильевич команду, начнем принимать машину. Не все, конечно, доделано до конца, в некоторых трубопроводах течь, но это уже не так существенно.

– А что же существенно? – спросил Дебрев, с неприязнью глядя на дежурного инженера, выбиравшего самые осторожные выражения. Он повернулся к Сильченко. – Третий день ни у кого не могу добиться толку. Каждый указывает на неполадки, и обязательно не на те, которые замечают другие. Один кричит, что плохо с вакуумной системой, другой открывает катастрофическое положение в системе конденсатной, третий восстает против работы масляных насосов, четвертый грустит по поводу некачественного монтажа трубопроводов. А пока идут все эти споры, воз не двигается с места. – Дебрев повысил голос: – Я бы хотел знать: когда кончатся все эти отговорки? Федотов услышал голос Дебрева и бросил наконец осмотр турбины. Он шел, нагнув свою большую голову, вытирая тряпкой перепачканные маслом руки. Стоявшие перед ним люди торопливо расступились. Сильченко подал ему руку.

– В чем дело, Борис Викторович? – спросил Федотов, глядя красными от усталости глазами с набухшими под ними мешками не на Сильченко, а на Дебрева. – Почему такой громкий разговор?

– Всех интересует пуск, – сдержанно пояснил Сильченко.

– Ну, будет пуск, – ворчливо отозвался Федотов. – Нельзя же пускать такой сложный агрегат без самой тщательной проверки!

– Когда будет пуск? – придирчиво допрашивал Дебрев. – Вы обещали машину пустить сегодня?

– День еще не прошел, – неожиданно весело возразил Федотов. И внезапно с ним произошла разительная перемена: лицо стало добрым и радостным, широкая улыбка растянула рот, даже голос, скрипучий и хриплый, стал веселым. – Знаете, как в песне поется: «У нас товар, у вас купец», – сказал он этим новым, неожиданным голосом. – Принимайте первую машину в эксплуатацию!

Синий деловито нацепил на нос очки, помахал дежурному инженеру и начальнику машинного зала, чтобы они подошли поближе, потом они все четверо с Федотовым осмотрели показания приборов на щите турбины и сверили эти показания с записями в журнале. Федотов сделал в журнале новую запись и расписался. Синий и начальник машинного зала что-то приписали и тоже расписались. Синий отдал в трубку распоряжение, и снова все они наблюдали показания приборов.

Вся эта церемония продолжалась минут десять. Синий, сделав запись в журнале и передав его дежурному машинисту, подошел к Сильченко и по-военному вытянулся перед ним. И хотя военной выправки у него не было и его худая, глубоко штатская, сутулая фигура стала только смешной в своей старательно сделанной одеревенелости, никто не заметил ни нелепости его позы, ни смешного в том, что ему захотелось принять ее – все с волнением ждали его слов.

– Разрешите рапортовать, товарищ полковник! – сказал Синий, и снова никто не заметил, что в его голос врываются совсем неуместные в официальном обращении ликующие нотки. – Генератор принял промышленную нагрузку. Таким образом, Борис Викторович, внеочередная часть самой крупной заполярной ТЭЦ мира уже пять минут находится в промышленной эксплуатации.

Сильченко протянул руку Синему и хотел ответить ему, но голос его прервался, лицо покривилось, из глаз выкатились крупные слезы. Начальник комбината, никогда не повышавший голоса, не делавший лишнего движения, громко сморкался, всхлипывал, вытирал одной рукой глаза, другой продолжал сжимать и трясти руку Синего. И все это было так неожиданно, что люди в смущении отвернулись.

А потом возник нестройный шум радостных восклицаний, вскриков и смеха. Все пожимали друг другу руки и поздравляли один другого.

– Ты не сердись на меня, Василий Васильевич! – растроганно говорил Дебрев, ожесточенно тряся руку Федотова и любовно глядя на него. – За первый агрегат спасибо, а за все эти, знаешь, подтягивания не обижайся!

– Разве я не понимаю? – отвечал улыбающийся Федотов и вкладывал всю свою могучую силу в ответное пожатие. – Одно дело делаем – дураку ведь ясно, чего тут обижаться!

Сильченко понемногу принимал свой обычный сдержанный вид – только руки его дрожали от волнения.

– Главное, – сказал он, – пуск ТЭЦ произошел точно в предписанный правительством срок.

– На два дня раньше срока, Борис Викторович, – поправил Дебрев, улыбаясь.