Текст книги "Фасциатус (Ястребиный орел и другие)"

Автор книги: Сергей Полозов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

ОХОТА БАЛОБАНА

Взяли они с собой ловчих птиц и покинули дворец.

(Хорасанская сказка)

«2 февраля…. Охотятся балобаны зимой в долине Сумбара на колониях песчанок. Иногда вижу в разных местах четырех соколов одновременно ― соседствуют друг с другом вполне мирно вопреки традиционным представлениям о соколиной агрессивной территориальности. При этом, однако, гоняют с зимних охотничьих участков других хищников (например, орлов); так что поди еще разберись… Совершают обзорные полеты на большой высоте и довольно далеко от колоний грызунов.

Вот, полетав некоторое время в полукилометре от спокойно кормящихся зверьков, неосмотрительно удаляющихся от своих нор, самец балобана резко снижается до высоты метра–двух и стремительно летит, наращивая и наращивая скорость, как крылатая ракета, следуя рельефу холмов.

Появляясь бесшумной тенью из‑за гребня холма, сокол с налета либо хватает песчанку (не успевшую даже пискнуть), раскрыв крылья и мгновенно погасив скорость, либо бьет жертву лапой, не замедляя движения, стремительно проносясь дальше по плавной дуге на разворот, чтобы вернуться и подобрать добычу.

Пораженная молниеносным ударом, жертва летит кувырком в воздухе несколько метров и падает на землю безжизненным трупиком с почти всеми переломанными костями ― настолько силен удар. Вернувшийся сокол присаживается на жертву, сидит секунду, глядя по сторонам, потом взлетает, прижимая добычу к брюху, ― лишь ее длинный хвост с кисточкой на конце свисает вниз.

Не успевает удачливый охотник отлететь от мгновенно опустевшего склона холма, как на него с требовательными криками налетает капризная самка. Обе птицы выделывают в воздухе необычные кульбиты, хлопая крыльями, после чего самка получает свой обед от добытчика–супруга и усаживается за трапезу на кромке высоченного лессового обрыва, посматривая с высоты на многие десятки километров вокруг (Есть песчанку начала с головы.)».

ПРИКОЛ В КИЗЫЛ–АТРЕКЕ

Падишах, прикусив от изумления палец, молчал…

(Хорасанская сказка)

«14 марта…. Ночевали у туркменов в Кизыл–Атреке. Я утром насильно спал изо всех сил, сколько мог, чтобы Степаныча с Бегенчем не разбудить; встал позже обычного, не торопясь чищу во дворе зубы, посматриваю на перспективу поселка.

Посреди плоской пустыни ― обжитой квадрат километр на километр, впритык застроенный одноэтажными домами, над крышами которых ни одного деревца, только фонари, опоры и переплетение проводов ― серая мрачность на земле, а над ней паутина проволоки ― зона зоной.

Присмотришься внимательнее: люди ходят, машины изредка ездят, ишаки гуляют, верблюд стоит прямо на улице, задумчиво смотрит на телеграфный столб. Вроде и не зона. Но вроде и не воля ― не сбежишь: вся жизнь здесь на привозной воде. Покупать приходится и питьевую и техническую. От крыши каждого дома в подземный бункер (гаудан) идет труба для сбора дождевой воды, которая здесь часто ― лучшая по качеству. Да и вообще, терять воду от зимних дождей ― недопустимая роскошь. Обо всем этом, смывая мыло с рук под умывальником с соском, уже не забываешь.

Вчера, добравшись до места, нашли директора станции субтропических культур; он вышел к Степанычу в зимней шапке, пиджаке, белой рубашке, всегдашних здешних полосатых пижамных штанах и в резиновых сапогах: зима, дожди, грязновато.

Степаныч остался дела обсуждать, а мы с Бегенчем покатили по поселку, заглянули в магазин. На прилавках пустовато: жрать нечего; в отделе книг на русском языке только запыленные материалы съезда в добротных бордовых переплетах и «Оленеводство» в невзрачной серой обложке. Я сначала аж сморгнул, не поверил глазам, все же, думаю, «Овцеводство», наверное; ан нет, не галлюцинация, все как есть. «Утверждено в качестве пособия для сельскохозяйственных техникумов». Ну и правильно: верблюд ― хорошо, осел ― хорошо, «а олени ― лучше».

Вот как, видя такое, сдержать искренний восторг от сознания того, насколько же действительно велик, необъятен и могуч Советский Союз? И как непобедим наш единый дух советского народа? Ну кто еще с оленеводством в пустыне сдюжит?

Кстати, даже по поводу этого трогательного книжного идиотизма про необъятность без сарказма говорю. Все время это ощущаю. Мне силуэт страны на карте с его загогулиной Кольского полуострова, вырезом Каспийского моря, бантиком Памира, прорезью Байкала и подвесками Сахалина и Камчатки ― каждый раз, как взгляну, ― отрадой на сердце. И такое ощущение, что будь держава меньше ― задохнулся бы. Как люди в Люксембурге живут? Или в Швейцарии? Или даже в Англии? Ведь плюнуть некуда. А у нас где хочешь выходи куда хочешь и плюй в любую сторону; везде раздолье…

Вон пустельга подлетела озабоченным утренним полетом ― голодная, наверное; села на провод, а он не натянут, качается под ней, когда она, дергая нарядным хвостом, удерживает равновесие, ― хороша все же птица.

В центре Атрека, напротив поссовета, есть парадный официальный газон бетонная ванна два на шесть метров, двадцать сантиметров глубиной, в которую насыпана привезенная откуда‑то темная почва, посажена травка, и все это поливается из водовоза.

На окраине, уже чуть в отдалении от жилых домов, ― крупнейшая в стране плантация маслины на искусственном поливе. Вчера, когда выбирали там саженцы со Степанычем (ему в Кара–Калу для ВИРа надо), из кроны одного дерева выпугнул сразу семь ушастых сов: древесная растительность в таком дефиците, что все зимующие дендрофилы жмутся в эти садовые рощицы.

Чего–чего, а тепла здесь предостаточно; была бы вода, ждало бы этот край счастливое зеленое будущее. То самое, что пророчили с прокладкой каракумского канала, который не достроен и никогда не будет достроен, но проблем создал уже выше крыши, а дальше будет только хуже. Ни канала, ни Амударьи, ни Арала…

Пасмурное утро, облака тянет с запада ― до Каспия‑то рукой подать. Однако каково же здесь летом?..

Из дома выходит Бегенч, щурится на солнце, поправляет мятый пиджак (видно, что спал прямо в нем), расчесывает пятерней густые черные волосы, потом внимательно смотрит, как я умываюсь. Когда я начинаю бриться, заглядывая в свое маленькое небьющееся зеркальце, приспособленное рядом с умывальником, Бегенч подходит ко мне и с решительным воодушевлением говорит:

– Сыргэй, дай‑ка мне твою шотку, я тожа зубы почышу…

Я так опешил, что даже не сообразил отговориться тем, что это ему самому может быть неполезно; дал. Он зубы почистил, возвращает мне ее, а я: мол, храни, дарю. А он: мол, да не–е, не надо, это я так, за компанию… (А у самого при этом и без моей щетки зубы как на подбор: белоснежные, ровные ― голливудский оскал.)

На обратном пути в Кара–Калу вытащили застрявший на обочине рейсовый автобус–пазик (Бегенч проявил пилотаж); дали масла какому‑то шоферу со сломавшейся машиной (опять Бегенч притормозил: «Нелза чэловэка в бэде оставлять»); подобрали около дороги два мешка селитры, валявшихся просто так (Степаныч прав: «В хозяйстве пригодится»).

Когда приехали в ВИР, я хотел взять один оливковый саженец, чтобы явиться к Муравским как голубь мира, но Степаныч, жмот, сказал: «Завтра, завтра…» ― и я явился и без зубной щетки, и без оливковой ветви, просто как голубь…»

27

– Не печалься, о падишах! Ведь судьбу изменить невозможно…

(Хорасанская сказка)

Время шло, особых находок не было, а сотрудничество наше с Игневым, к сожалению, развивалось как‑то кисло. Я не придавал значения мелочам, считая, что главное ― относиться друг к другу по–человечески и делать вместе дело, но, как выяснилось позже, зря игнорировал некоторые психологические нюансы.

Как бы то ни было, мы договорились спланировать на предстоящую весну решающий удар: отправиться вместе на заключительные поиски, для чего я разрабатываю детали маршрута, а он продолжает до весны наблюдения и обеспечивает транспорт.

28

Какую жертву принести?

Что воле волн доверить надо,

Чтобы нашла тебя за то

В пустыне вышняя награда?..

(Хорасанская сказка)

Пришла следующая весна ― четвертая после начала орлиной эпопеи. Я приехал в Кара–Калу, приготовившись к решительному штурму уже привычно сопутствующей мне проблемы, с которой я, как и с образом самого ястребиного орла, уже сжился очень прочно.

СТЕПНОЙ ЖАВОРОНОК

Как говорится в мудрых дастанах, кого выберет сердце возлюбленной, тот и победит…

(Хорасанская сказка)

«7 февраля…. Степные жаворонки, которые гораздо крупнее других видов и нередко доминируют в смешанных группах, вытесняя иных птиц от мест их кормления, часто выглядят на кормежке как пасущиеся коровы или овцы: они двигаются с опущенными к земле клювами и щиплют зеленую травку мелкими, теребящими движениями головы. Иногда же они свирепо выкорчевывают целые кустики полыни, отламывая от них крупные ветки и расклевывая их затем уже на земле. Становится понятно, зачем им такие мощные, по сравнению с другими жаворонками, клювы.

«28 февраля…. Самец степного жаворонка на припекающем уже солнышке воображает перед самкой, двигаясь вокруг нее сужающимися кругами в позе токующего тетерева, распушив перья на груди и голове, задрав раскрытый веером хвост и волоча приспущенные крылья концами по земле. Торопится: еще целая неделя до Восьмого марта. Но я бы все равно на ее месте перед таким не устоял».

«17 мая. Степной жаворонок с кормом в клюве вылетел прямо из зарослей тростника от арыка (очень необычно, это же не скворец) и быстро полетел к открытым адырам, безрадостно сереющим уже выгоревшей травой. Вот тебе и птица засушливых открытых пространств. Жизнь заставит ― не только в заросли, и в речку полезешь… Необычно засушливая весна в этом году, насекомые только у воды».

ЭРОТИЧЕСКИЙ ЦЕМЕНТ

Утки к селезням плывут,

Глазки к глазкам тянутся…

Кавалеры не идут,

Только обещаются…

(Русская народная песня)

Так до позднего вечера вели они любовную беседу, а когда наступила пора вернуться птице Симург, отправился шахзаде на берег реки, залез в лошадиную шкуру и снова провел всю ночь в мечтах о любимой…

(Хорасанская сказка)

«8 февраля. Дорогая Клара!

…Сегодня впервые в огромных стаях кормящихся жаворонков единичные птицы вдруг начали взлетать свечкой

вверх, зависая там с пока еще короткой, словно пробной, песней. И я бы спел (хоть всю зиму петь могу), но у нас опять сплошная кайтарма; не допоешься до тебя…»

«28 февраля. Здравствуй, Зина!

До начала календарной весны еще один день, а весенние флюиды уже вовсю проникают в поры бытия. Вновь замешивается магический раствор, без которого невозможно вымостить Дорогу Жизни… А я по–прежнему занимаюсь какой‑то фигней типа экологической изоляции жаворонков, вместо того чтобы заняться делом и изучить что‑нибудь стоящее типа сексуального поведения саксаульной сойки (открытой, кстати, в прошлом веке Зарудным) или на худой конец ― саксаульного воробья (такой тоже есть).

Жаворонки мои чирикают все вдохновеннее, все меньше тратят сил, добывая хлеб насущный, все чаще прерывают ненасытные групповые кормежки лирическими парными полетами.

Я бы тоже, Ирида, с тобой парно полетал… Ведь я сам, как ты, Цитера, знаешь, нахожусь вне этой фенологии. Потому что в моих душе и теле, как и в твоих, Рати, стройных ногах, круглый год ― вечная весна. Даже в самый что ни на есть зимний дождь или осенний снег. Потому что, сама пойми, Киприда, мотаюсь я по здешним красотам день и ночь; вокруг солнце, ветер, птицы, счастье… и никаких мирских отвлечений от вдохновенного и самоотверженного, но столь бездарно–аскетического аспирантского труда… Гори все синим пламенем. И поэтому, как ни скучаю я по тебе, Пафия, беспринципное мужское воображение все же постоянно рисует бесконечный калейдоскоп откровенно смелых образов, придавая необузданным фантазиям почти осязаемую реальность. Почти. В этом, радость моя, Исида, и весь вопрос. Ведь ты, как всегда, понимаешь меня, Книдия? Просто не знаю, Ювента, что и делать…

В конце концов, Клава, ради чего я здесь корячусь? Ради того, чтобы другим сделать лучше, и самому быть лучше. А это значит, опять все ради того же. Ведь недаром вон за тем бугром (в Иране) считается, что душа смертника у входа на тот свет будет встречена либо прекрасной девушкой, либо ужасной старухой ― по благости дел и устремлений покойного. Моя надежда, Роза, ― быть встреченным там тобой…

Вот и получается, Лиза, что твой образ и все прочие образы ― это как лежащие на столе любимая книга в знакомом тисненом переплете, книга, которую с удовольствием перечитываешь по многу раз, а рядом с ней ― мимолетные красочные журналы, поражающие качеством полиграфии ненатурально–идеальных иллюстраций.

Когда все путем, все на своих местах и все движется, невозможно удержаться от соблазна, чтобы, плюхнувшись после мирских мотаний перевести дух, не полистать экзотически–притягательные картинки.

Но вот если что‑то не так или в чем‑то туго, и все буксует, и свет не мил или если вдруг о главном подумается, то в такой момент даже от случайно брошенного взгляда на яркую журнальную обложку откровенно мутит. И тянет к той самой заветной книге, которую берешь в руки и уже от одного этого в душе разливается успокоение и начинает замешиваться уже не просто магический, а Самый Главный Вселенский Раствор; начинают вновь пробуждаться казавшиеся исчерпанными силы. Потом открываешь ее, либо случайно, наугад, либо на оставленной в прошлый раз закладке, либо заново с первой страницы, и начинаешь переживать ее снова, поражаясь непреходящей новизне, сродству ее ауры твоим собственным электронам, своей от нее зависимости и нежеланию когда‑либо читать что бы то ни было еще.

А поднабравшись от знакомых страниц утешения и поддержки (без которых ― хоть в петлю), заново встаешь, расправляя, блин, вновь ставшие широкими и надежными плечи; вновь смотришь на далекий горизонт мужественным стальным взглядом (круто играя желваками на скулах); вновь ощущаешь силу в своих (опять мужских и надежных) руках; вновь не роняешь уже (скупую мужскую) слезу; и вновь непроизвольно, дрын зеленый, заглядываешь под диван: не там ли закинутый куда– то накануне журнал?..

И ты знаешь, что примечательно? Как раз перед нахождением гнезда фасциатуса в Копетдаге в 1892 году Зарудный радикально изменил всю свою жизнь, переехав из Оренбурга в Псков. И знаешь почему? Спасался от нависшей над ним женитьбы на какой‑то из оренбургских красоток! Эх!..

Говорят, не чурался Николай Алексеевич дамского общества… Так‑то вот… А иначе и быть не могло, это сразу чувствуется, когда читаешь, как он про птиц пишет. Сильно пишет, ярко и ласково».

ЗЕЛЕНЫЕ УСЫ

На пути попадается тамариксовая роща…

Птиц здесь найдено множество…

(Н. Л. Зарудный, 1892)

Там же подряди строителей и мастеров и скажи, что им предстоит возвести небывало прекрасный город.

(Хорасанская сказка)

«27 апреля…. Двигаясь вниз по Сумбару, в тугаях около совхозной фермы с простым туркменским названием «Комсомол», нашел огромную колонию черногрудых воробьев (похож на обычного городского, но с черной грудкой).

Во всей округе стоит непрекращающийся гвалт тысяч птиц. Идет строительство гнезд: из зеленых стеблей травы птицы повсеместно вяжут на кустах сферические гнезда с круглым боковым входом. Зеленая трава гибкая, удобна для строительства, а потом высохнет и гнездо превратится в легкую, прочную, упругую и надежную постройку, защищающую и от палящего солнца, и от холодного ветра.

Ежесекундно от колонии на соседнее поле струится непрекращающийся поток птиц, летящих за материалом для гнезд, а им навстречу ― такой же поток птиц, несущих в клювах длинные зеленые травинки. От реки к полю летят просто воробьи, а от поля к реке ― воробьи с зелеными усами».

САКСЕТАНИЯ КОПЕТДАГСКАЯ

Перевернув по дороге… не менее тысячи камней, мне удалось найти лишь нескольких жучков и мурашек, но и те были мертвыми…

(Н. А. Зарудный, 1916)

Такого страшилища мне нигде и никогда не доводилось видеть!…Я должен непременно узнать, что он здесь делает и где его обиталище…

(Хорасанская сказка)

«5 мая. Привет, Чача!

Пишу на Сюнт–Хасардагской гряде ― прямо на камнях, где остановился, возвращаясь из маршрута.

Спускаясь вниз по сухому щебнистому склону, вдруг попал на зыбучий его участок и медленно пополз вниз, увлекая за собой камни в метре вокруг. Потерял равновесие и сел на еще ползущую вниз щебенку, лениво переводя дух и решив осмотреться, благо никуда не тороплюсь.

На северном склоне хоть и нет густой тени, но все же не так жарко, как на прямом солнцепеке. Решив немного посидеть, посмотрев на округу в бинокль, я стащил с себя лямку саквояжа и поставил его рядом на камни. И в этот самый момент один из обломков щебенки вдруг отскочил от меня на полметра.

Честно говоря, даже будучи от природы субъективным идеалистом, я все же не люблю, когда камни сами по себе прыгают… Смотрю ― ничего. Присматриваюсь внимательнее и вдруг вижу, что один из кусков щебня привстает на толстеньких ножках и медленным основательным шагом направляется в противоположную от меня сторону… Саксетания!

Среди всех саранчовых, от певучих сверчков и длинноусых кузнечиков до огромной всепожирающей саранчи, саксетания ― мой любимый зверь. Представь себе серо–коричневого кузнечика сантиметров пять длиной, без крыльев и без усов; тяжеловесного, корявого; с мощным бизоньим горбом, с толстыми ногами; с шершавыми покровами, по цвету и текстуре точно напоминающими кусок щебенки, и ты получишь это удивительное насекомое, обитающее только в Копетдаге.

Во всем облике этого копетдагского эндемика отчетливо просматривается такая основательность, устойчивость и неторопливость, что, глядя на него, невольно чувствуешь, | что это создание ощущает себя весьма уютно на этом неуютном склоне.

Обитая в засушливых горах, саксетания великолепно приспособилась к этим негостеприимным условиям: внешний вид в точности соответствует виду окружающих камней, если она не двигается, то и в упор не отличишь (даже сидя, она умудряется расположить тело так, чтобы ее не выдала падающая от солнца тень).

У самца, которого я держу в руках, внутренние части задних ног ярко–синие; не знаю как, но насекомые явно используют это при общении с себе подобными. Крыльев у этого пустынно–каменистого мини–танка нет, летать не может, ходит пешком по небольшому пятачку своего местообитания, а в случаях крайней опасности неохотно прыгает. Я своего знакомца после первого прыжка прыгнуть больше уже так и не заставил, даже подталкивая сзади пальцем.

Неравнодушен я к этому виду: уж больно особое существо;, да и живет только здесь, что невольно создает у меня ощущение особого с ним родства. А с другой стороны ― тоже ведь своего рода саранча; наловить да поджарить. С нас станется, еще и в ресторанах будем подавать «уникальное национальное блюдо из краснокнижных эндемиков».

Как у Зарудного: «В годы обильного своего появления саранча может доставить быстро приготовляемое, жирное и лакомое блюдо. Его делают таким образом: у пойманных насекомых обрывают крылья и ноги, оставляя, однако, задние бедра; затем еще живыми, бросают в котел и, посыпая мелко истолченной солью, пекут в нем, все время помешивая палкою. По вкусу и запаху саранча, изготовленная так, напоминает наших речных раков… Что касается до меня, то я всегда с большим удовольствием разнообразил (этим кушаньем) свой стол. Белуджи… пекут саранчу просто в горячей золе».

Да–а… Интересно, что у Муравских дома сегодня к ужину?.

Саксетания копетдагская. Может, и мне псевдоним взять: П–в-Копетдагский? По–моему, шикарно. Насекомое ушло по своим насекомьим делам, уже и не найти. Мне тоже нечего рассиживать, домой‑то еще пилить и пилить.

Военному, Ленке и Эммочке привет!»

ВНИЗ ГОЛОВОЙ

Объясни нам все это, если можешь…

(Хорасанская сказка)

«7 мая…. На глинистом обрыве из трещины торчит голова очень маленькой ящерицы. Я не специалист, поэтому мне легко что‑то кажется необычным, я сажусь на камень и начинаю наблюдать. Через секунду ящерица меняет позу, и я вижу на лапе широкие уплощенные пальцы ― это геккон. Группа для любого зоолога особая; каждый читал в детстве об этих уникальных пальчиках с миллионами микроскопических ворсинок, позволяющих бегать даже по вертикальному стеклу и по потолкам.

Сижу смотрю, никуда не тороплюсь. Интересно, почему здешние гекконы не кричат? Ни разу не слышал. Тропические виды резко рявкают необычным для ящериц образом. Я так вообще уверен, что название «геккон», «гекко» ― звукоподражательное, имитирующее их крик.

Геккон мой выскакивает из своего укрытия целиком, пробегает сантиметров двадцать, хватает что‑то мне невидимое и вновь замирает неподвижно, но я уже могу разглядеть его целиком, вместе с кольцами жестких шипиков на хвосте: это колючехвостый геккон!

Хо–хо! Я знаю, по крайней мере, несколько герпетологов, которые позавидовали бы мне сейчас черной завистью: это ― редкость. Хотя как знать, может, просто не искали достаточно внимательно?

Иногда, наблюдая такое, невольно задумываешься о том, как важно, чтобы на каждый интересный объект или проблему нашелся интересующийся ими человек. Уж, казалось бы, кто только и чего только не изучает, а все равно неизученного больше, и ни конца ему не видно, ни края. Может, и с этим колючехвостым лилипутом так же?

В любом случае непонятно, чего ради он торчит здесь на виду, когда еще светло, зверь‑то ночной. Впрочем, голод не тетка…»

ЧЕРЕПАХА НА ЛЕТУ

– Мы видим то же, что и ты, о мудрейший! Только как сие могло приключиться?..

(Хорасанская сказка)

«10 мая…. Долго шли с Наташей к Сумбару по дороге от Сайвана. Западная окраина Сайван–Нохурского плато. Место уникальное: отдельные деревья боярышника разбросаны среди открытого пространства покатых склонов, сохраняющих здесь почти исчезнувшие повсеместно ковыльные травянистые сообщества; роскошные травы с мягкими светлыми метелками переливаются под слабым ветерком нежными серебристыми волнами. Когда смотришь вокруг, скалистых ущелий не видно, они лишь проваливаются вниз крутыми склонами, а сбоку не видны.

Беркут летает над ущельем, свесив в полете лапы вниз и держа в левой из них черепаху среднего размера. Вдруг она выпадает у него из когтей, но через несколько метров хищник в воздухе вновь подхватывает ее на лету ― и опять левой лапой. Пилотаж, глазомер и ловкость ног: непросто, наверное, прихватить круглую и гладкую тортиллу, камнем падающую вниз.

Впечатляет.

А ведь он левша».

РАДОСТЬ КРОВОСОСА

В трещинах глины, покрывающей сухие части русла и его берега, во множестве обитают клещи; на шум шагов они выбегают целыми десятками из своих убежищ и быстро направляются к человеку.

(Н. А. Зарудный, 1901)

«15 мая. Привет, Жиртрест!

…Возвращаясь с Пархая, сошел с дороги посмотреть птичку на дереве и сразу обнаружил на штанине уйму клещей, в радостном возбуждении карабкающихся вверх, вверх, к моей пропотевшей кровонасыщенной плоти.

Во клёво‑то: сидят клещихи на травинках, ждут своего часа, когда зверь какой теплокровный, или скотина домашняя, или орнитолог пройдет в доступной близости, чтобы ухватиться когтистыми, поднятыми на изготовку лапками, зарыться поспешно в мех или пролезть под ткань, вспороть теплую кожу жесткими зазубренными члениками рта, проникнуть головой через ранку в податливую плоть и засосать, засосать наконец так неуемно желанную дурманяще–пьянящую кровь. Хоть один раз за жизнь, но вдоволь, раздувшись пресыщенной кожистой фасолиной, наполнив вожделенным тяжелым теплом неимоверно растянувшееся тело и черпая потом из этой питательной тяжести жизнь для тысяч яиц ― будущего потомства на благо продолжения удивительного и неповторимого клещиного рода…

Ведь каких только клещей и где только нет; целый мир клещей, в котором лишь малая часть ― паразиты. Но уж зато эти ― всем паразитам паразиты, такого изящества и совершенства адаптаций еще надо поискать…

Это я сейчас соловьем пою про клещей, а тогда я непроизвольно стряхнул сразу «эту гадость», а потом уже удивился их не виданному мною ранее обилию, интересно стало проверить, сколько же их тут обитает.

Прошел для эксперимента ровно двадцать шагов по траве (она здесь, поблизости от ручья, довольно густая и по колено), вылез на голое каменистое место и посчитал на штанах поштучно братьев меньших: семьдесят два клеща во всей своей весенней красе и ненасытности. А я, опять стряхнув их с выцветших штанов, бессовестно и сознательно (как может сделать лишь человек) обманул все их несостоявшиеся восторги, предчувствия и ожидания. Бывают и в клещиной жизни горькие, безрадостные минуты разочарований…

Впрочем, это не самый удачный предмет для словоблудия, зря я изгаляюсь. Когда подумаешь, какие последствия может иметь один–единственный энцефалитный укус, понимаешь, что глупо шутить на эту тему. Ну так ведь для этого подумать надо…»

29

Снарядив верблюдов, мы отправились в дорогу

(Хорасанская сказка)

До начала нашей запланированной работы с Игневым я поехал на Чандыр с приехавшими из Москвы на машине Академии наук двумя Андрюхами ― Неделиным и Поляковым. Неделин ― длинный и деловой, с явной жилкой научного менеджера и бизнесмена, учился несколькими годами позже на том же геофаке МГПИ, что и я, и я помнил его студентом.

Поляков ― обаятельный скромный человек, наш ведущий специалист по экологии и поведению бродячих домашних собак (интереснейшая тема, привнесшая много нового в изучение как домашних, так и диких животных).

УДОД

Посредине у него огромная слоновья голова с тремя глазами, а вокруг нее ― еще шесть голов, похожих на львиные…

(Хорасанская сказка)

«22 марта…. Удод ―все же это нечто. Внешность экзотическая, ни с кем не спутаешь: огромный подвижный хохол, симметрично ему спереди длинный изогнутый клюв. Сам бежево–винного цвета, почти розоватый, крылья черные с белым. Голос ―– глухое гулкое уханье. Кормится, зондируя мягкую почву длинным носом. А когда ухаживает за самкой, складывает и распускает свой роскошный хохол; глупо прыгает вокруг нее, хлопая раскрытыми крыльями. Экзотика. И даже кожа у него необычная, непонятно почему очень тонкая; шкуру снять ― мучение.

Как‑то у меня кощунственно получилось: описываю птицу, а потом ― «шкуру снять». Неправильно это».

ПОЧТИ ГАЛКИ

– Может, он, а может, и не он… Случаются люди столь похожие между собой, что их не различишь…

(Хорасанская сказка)

«15 апреля…. Гораздо выше меня, у недоступных вертикальных скал, крутятся в воздухе восемь клушиц с черным как смоль оперением и ярко–красными тонкими клювами. Они периодически залетают в вертикальные щели, вылетают оттуда наружу, скандалят друг с другом, выясняя отношения.

Высокогорный вид, особая экология, своеобразная внешность, а крик ― почти как у галки. Каждый раз, наблюдая клушиц, внимательно рассматриваю их в бинокль в надежде обнаружить другой сходный вид ― альпийскую галку, точно такую же птицу, как клушица, но с лимонно–желтым клювом и встречающуюся здесь в тысячу раз реже. Пока не везет».

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЙ ОРГАН

При размножении пенис у млекопитающих выпячивается в атмосферу…

(Из ответа абитуриентки на вступительном экзамене)

― Аллах всемогущий! ― воскликнул я…

(Хорасанская сказка)

«17 мая. Дорогая Лиза!

После месяца рутинного и бесполезного таскания с собой четырнадцати килограммов фотоаппаратов я озверел и, в знак протеста несправедливой судьбе, отправился сегодня в поле налегке. Вышел пустой, радуясь, дурак, что саквояж не оттягивает плечо, как обычно. За это на меня с самого утра вплотную налетел бородач, чего раньше столь явно не бывало.

Потом у Промоины Турачей нашел крупную гюрзу; ничего выдающегося, но снять было бы не вредно.

После этого впервые увидел в природе мышевидного хомячка. Более очаровательного зверя трудно представить: размером меньше пачки сигарет, великолепно пушистый, с большими глазами–бусинами и окрашен в изысканной серой гамме. К тому же ― очень редкий, внесен в Красную книгу, изучен очень плохо.

Дальше по Сумбару, последним аккордом, ― логово шакала с четырьмя маленькими щенками, крутящимися у входа. Шакалята эти ― совсем дети, покрытые еще мягким детским пухом и с совершенно мутными голубыми щенячьими глазами. Две вещи немедленно бросились в глаза: необычно квадратные морды кирпичиками и окраска: все тело и шея ― темно–серого цвета, а голова и особенно уши ― рыжие.

Еще еле ходят. Два, увидев меня, никак не среагировали, явно пока еще не знакомы с самим феноменом опасности; два нехотя сползли на растопыренных толстых лапах по наклонному входу в нору, с любопытством выглядывая на меня оттуда. Что крайне примечательно ― ни один из них за пару минут не произвел ни единого звука: ни писка, ни ворчания, ни визга. Мгновенно исчезли в норе, когда появившийся в тридцати метрах от меня взрослый шакал (мать?) пробурчал что‑то почти неслышно и спокойно сел там совершенно открыто.

Так что теперь, вняв тактичному предупреждению свыше, я больше не искушаю судьбу и никуда никогда не выхожу без своего любимого и треклятого саквояжа, рассматривая фотоаппарат просто как часть своего тела, как, я бы сказал, дополнительный орган.

Тем более что некоторые другие органы, по причине моего фатального одиночества, мне вроде как и ни к чему; того и гляди, атрофируются… Приеду в Москву, а у меня вместо, э–э… ненужного органа ― фотоаппарат. Вот уж будет тебе потеха».

СОВЫ В МАСШТАБЕ

В незапамятные времена на берегу реки Кахраман обитали сказочные птицы, кои…

(Хорасанская сказка)

«18 мая…. Речная долина всегда ― особое место, всегда ― средоточие жизни. В норах невысоких обрывчиков и промоин вдоль притоков Сумбара в самых разных частях долины постоянно встречаю домовых сычиков. Как все совы, они башкастые, глазастые, смешно приседают и гримасничают, рассматривая меня, когда я подхожу. Либо отлетают вдоль обрывов, бесшумно взмахивая своими широкими пестрыми крыльями, либо с недовольным видом залезают от меня в свои норы и пещерки, как бы сварливо бурча себе под нос: «Ну его от греха…» Они маленькие и повсеместно обычные.

Ниже по течению Сумбар впадает в Атрек, а Атрек выходит на Западно–Каспийскую низменность и пропиливает в ее лессовых отложениях огромный каньон метров до семидесяти глубиной и почти в полкилометра шириной. Не Гранд– Каньон Колорадо, конечно, но впечатляет.

Подхожу к краю обрыва, и из ниши огромного лессового останца в центре каньона, расправляя огромные крылья, бесшумно вылетает филин. Словно загадочный символ экзотического места. Тоже сова, но самая большая.

Как все пропорционально: масштаб совы соответствует масштабу места, где она живет Шутка. Но ощущение именно такое».

РАЗНОЦВЕТНЫЕ ФИЛИНЫ

…убивает… филина… которого он заметил в темной нише скалы и первоначально принял за пантеру…