Текст книги "Багульник"
Автор книги: Семен Бытовой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
Возвращалась она уже в одиннадцатом часу и до часу ночи сидела за уроками, а назавтра, чуть свет, вставала на работу.
– Трудно тебе, доченька, – жалея Ольгу, частенько говорила мать. – В нашем роду испокон все были рабочие: с отцовской стороны – литейщики, а с моей – прядильщицы. И ничего, жили не хуже людей. Вот и тебе, доченька, советую: овладела профессией, на твой век и хватит.
– Я, мамочка, за многим и не гонюсь, а врачом буду непременно. Посмотрела бы в нашей школе: одни рабочие ребята учатся. Только из нашего цеха десять человек. И все мечтают поступить в вуз.
– Жил бы отец – другое дело. А нынче, Олечка, ты у меня голова.
Когда она сдала экзамены в медицинский институт, пришлось уйти с фабрики, но она все годы училась отлично, получала стипендию, а с субботы на воскресенье дежурила в хирургической клинике, получая за это сдельную плату. Не забывали и родственники, в Ленинграде жили брат и сестра Игнатия Ургалова, и с получки они приносили Наталье Ивановне немного денег.
Еще вспомнила Ольга, как перед распределением всем выпускникам выдали коротенькие анкеты, которые они тут же на кафедре заполнили. На вопрос: "Куда бы вы желали поехать на работу?" – она, не задумываясь, ответила: "Мне решительно все равно куда!" Подруги, узнав об этом, посмеивались над Ольгой.
– Ведь эти анкеты выдали для формы, – говорили они. – Так что могла написать что-нибудь поконкретнее.
Кто-то даже съязвил:
– Ургалова и так знает, что останется на кафедре, вот она и темнит. Как-никак любимица профессора Авилова!
И когда через несколько дней ее вызвали в комиссию, все ожидавшие в коридоре кинулись к дверям, а кое-кто прильнул ухом к замочной скважине. Было хорошо слышно, как профессор Авилов сказал:
– Вот что, Ургалова, есть мнение оставить вас на кафедре факультетской хирургии...
– Спасибо, профессор, – сказала Ольга, – я решила уехать куда-нибудь подальше от Ленинграда, чтобы начать самостоятельно свой путь врача... Это давняя моя мечта...
– Я высказал мнение всей комиссии! – опять зазвучал внушительный голос профессора. – Мнение такое, что у вас, доктор Ургалова, есть все основания остаться в Ленинграде.
– Какие основания, профессор?
– Могу разъяснить, – сказал Авилов. – Вы были все годы отличницей. Склонность у вас к хирургии несомненная. А нам необходимо из числа отличников оставить двух человек на кафедре. Кроме того, как мне известно, у вас больная мать. Ну и квартира в Ленинграде. Последнее тоже весьма важно.
– Спасибо, профессор, но я хочу уехать.
Тогда раздраженный ее непонятной настойчивостью профессор произнес резко:
– На Дальний Восток, дальше некуда!
– Согласна, – спокойно сказала Ольга.
А когда она вышла в коридор и ее со всех сторон обступили с вопросами, чей-то язвительный, осуждающий голос бросил в ее адрес:
– Ну и дура!..
...Уже успел отпылать закат. Луна поднялась из-за горного хребта и застыла в голубоватой морозной дымке. Из мглистой синевы выступила Орлиная сопка, нависая своим гребнем над узкой долиной реки. Машина медленно обогнула Орлиную, и сразу же навстречу замелькали огоньки.
– Вот и ваш Агур, – сказал шофер.
– Теперь я и сама вижу, что приехали, – ответила Ольга. – Заночуете или сразу обратно?
– Обратно.
– На ночь глядя?
– А мы привычные, доктор.
– Ну, тогда спасибо!
– Не за что, доктор. До свиданьица! – сказал шофер и распахнул дверцу кабины.
На крыльце Ольгу поджидала Фрося.
3
Выдалось тихое, с легким туманом, морозное утро. Ольга проснулась раньше обычного, в седьмом часу, решив до завтрака походить на лыжах. С тех пор как она привезла из Кегуя новые, подклеенные нерпичьим мехом лыжи, она почти ежедневно устраивала пробежки по льду реки от Орлиной сопки до дальнего кривуна и обратно: около пяти километров. Она и прежде, когда училась в институте, по выходным дням со студентами уезжала за город на лыжные прогулки, а приехав в Агур, совершенно забыла о них. Теперь, получив от Уланков эти удивительные лыжи, к которым не полагалось палок, она, к своему удивлению, так полюбила их, что мысль о том, что их придется скоро вернуть, ввергала ее в уныние.
"Попрошу Евлампия Петровича, чтобы смастерил мне такие же орочские лыжи, – решила Ольга. – Без них мне теперь не обойтись".
Возвращаясь с прогулки, она издали увидала около больницы упряжку с нартой. Ольга заторопилась. Собаки, спутав постромки, тихо лежали на снегу, положив на вытянутые лапы свои белые, в густой изморози, морды. Языки у них вывалились на сторону, и Ольга поняла, что собаки проделали неблизкий путь. Они даже не пошевелились, когда она подошла к ним близко.
– Чья это упряжка? – спросила она громко, подумав, что в ее отсутствие привезли больного.
– Наша, чья же! – раздался глуховатый, простуженный голос из сарайчика, где обычно возился Евлампий Петрович.
– Откуда приехали?
– Из Кегуя.
– Неужели Андрей Данилович?
– Наверно! – И навстречу ей вышел Уланка в короткой, мехом наружу, дошке и в заячьей шапке с длинными ушами.
– Сородэ! – поздоровалась Ольга по-орочски. – Как себя чувствует Марфа Самсоновна, маленькая Олечка?
– Ай-я – кули!
– А Тимофей Андреевич?
– С ним худо!
– Что, заболел?
– Наверно, – не очень твердо произнес. Уланка.
– Что же вы не привезли его, больного? Или слег он?
– Однако нет...
– Пошли, Андрей Данилович, в помещение, что мы стоим на морозе, – она вытерла рукавом прилипший к лыжам снег и, сложив их, сказала: – Если они вам нужны, можете забрать.
– Почему нужны? Раз понравились они тебе, бери, пожалуйста!
– Спасибо, очень понравились. Каждое утро прогуливаюсь на них с великим удовольствием.
Лицо Уланки просияло. Он снял с нарты большой кожаный мешок, легко взвалил его на плечо и пошел следом за Ольгой.
– Сейчас будем пить чай, – сказала она, – ведь устали с дороги.
– А мы привычные, собачки у нас добрые, они бежали, а я сидел, думал...
Наливая ему чаю, она спросила, что же вдруг произошло с Тимофеем Андреевичем, но вместо ответа Уланка перегнулся через стол и таинственным голосом спросил:
– Есть, нет ли, мамка-доктор, у тебя старший брат?
Ольга с удивлением посмотрела на него, чуть было даже не рассмеялась, но, встретив серьезный, почти озабоченный взгляд Уланки, насторожилась.
– Нет у меня, Андрей Данилович, никакого брата. Я тут одна живу, без родных.
– С братом было бы много лучше, – все тем же голосом произнес он.
Он накрыл своей короткой ладонью стакан с недопитым чаем, сокрушенно, с сожалением покачал головой.
– Зачем это, Андрей Данилович, ни с того ни с сего вдруг понадобился вам мой старший брат? – как можно более мягко, но все больше настораживаясь, спросила Ольга; ей не терпелось поскорее узнать, с чем же все-таки он пожаловал в Агур.
Уланка с минуту вглядывался в ее лицо, наконец изрек:
– Покупать приехал тебя, мамка-доктор...
– Покупать?! – глаза Ольги выразили в одно и то же время испуг и удивление. – Это еще что за шутки такие, Андрей Данилович! Зачем же меня покупать, когда я и так, по вызову, срочно приезжала к вам в Кегуй.
– Очень ты нам, мамка-доктор, понравилась. Хотим, чтобы ты за нашего сына, Тимофея Андреевича, взамуж пошла...
Ольга вспомнила рассказ Ефросиньи Ивановны, как ее, еще девочку, покупали в жены вдовцу Пеонке, вспомнила другие рассказы орочек о древнем обычае народа заключать браки и с трудом сдержала себя, чтобы не высказать Уланке свое возмущение.
А он с невозмутимым видом продолжал твердить свое:
– С братом было бы много лучше, с ним поговорили бы, какой тэ за тебя внести надо. А Тимофей Андреевич, сама видела, холостой человек, пора жениться ему, а тут ты к нам приехала, сказала, что мужа у тебя нет, вот мы и надумали... – Он встал со стула, медленно переступил с ноги на ногу, внимательно обвел взглядом комнату. – Захочешь, у нас в Кегуе жить будешь, не захочешь – сюда сына пришлем... – С этими словами он поднял с пола мешок, быстро развязал его и стал выбрасывать на стол целыми вязками собольи шкурки.
– Это, однако, на дошку тебе...
Потом извлек из мешка синий сатиновый халат, вышитый вкруговую, вдоль всего подола, замысловатым орочским орнаментом и подбитый мехом лисиц-огневок.
– Это тоже тебе...
Ольга вырвала у него из рук мешок и принялась забрасывать в него халат, связки шкурок, потом завязала его туго сыромятным ремешком.
– Не стыдно вам, Андрей Данилович! – теперь уже с возмущением сказала она. – Надо же придумать такое! Возвращайтесь в Кегуй с вашим тэ и передайте сыну, что не пристало ему, человеку с образованием, покупать себе жену по древнему, давно уже отжившему обычаю...
Уланка, точно пропуская мимо ушей слова Ольги, продолжал как заученное:
– И упряжка твоя будет, и нарточка. Добрые у нас собачки, все лаечки, подвласенькие...
Она усмехнулась:
– Кажется, по обычаю орочей, полагается еще и чугунный котел, и копья, и оморочка, и что-то еще...
– Если надо тебе, привезем и котел, и копья, а оморочка у нас новехонькая, только летом выдолбили из доброго тополя... – не разгадав ее шутки, сказал Уланка.
– Мне ничего не нужно, решительно ничего! – повысила голос Ольга. Неужели это сам Тимофей Андреевич отправил вас покупать меня ему в жены? Вот уж чего не ожидала я от него...
Только теперь, кажется, дошли до него слова Ольги, и он испуганно замахал на нее руками:
– Что ты, мамка-доктор! Это мы с Марфой Самсоновной надумали. Как ты, мамка, из Кегуя уехала, видим, наш Тимофей Андреевич совсем переменился. Не ест, не пьет, ходит скучный, ни слова не говорит. Потом стал на лыжи и в тайгу ушел. Видим, долго домой не приходит, подумали, его медведь-шатун задрал или еще что... Я его по следу искать пустился. У перевала нашел его, в старом шалаше. Сидит у очага, курит и что-то быстро в тетрадку пишет. Мало-мало напишет, про себя поговорит, потом опять пишет... "Почему из дому ушел, Тимофей Андреевич? Или худо тебе?" – спрашиваю. "Худо, Андрей Данилович", – говорит сын. "Если худо тебе, к доктору отвезем". "Оставьте меня, мне думать надо". И велел мне домой ехать. Когда я Марфе Самсоновне все рассказал, она сразу поняла, что с сыном приключилось. "Собери, говорит, все, какие в доме есть, шкурки и вези мамке-доктору, проси, чтобы за нашего сына взамуж пошла". Вот я и приехал!
– Дорогой мой Андрей Данилович, – сказала Ольга. – Если бы я решила выйти замуж за Тимофея Андреевича, наверно, обошлась бы без тэ и старшего брата.
– Почему без тэ? – возразил Уланка. – Наш ороч теперь не бедный. Одной пушнины нынче сдали государству на много рублей.
– Так делалось в старое, древнее время, Андрей Данилович! А в наше, советское, разве невесту покупают?
– Нет, конечно! – вроде согласился ороч.
– Тогда зачем же вы приехали меня покупать? – спросила Ольга, смеясь; ей теперь стало весело от всей этой глупой затеи.
– Думали, так лучше!
– Передайте Тимофею Андреевичу, чтобы приехал в Агур, я с ним поговорить должна, – вставая, сказала Ольга. – Впрочем, я ему напишу.
Она вырвала из общей тетради листок и села писать. Уланка внимательно следил за ней, словно по выражению лица угадывал, что она такое пишет его сыну.
"Тимофей Андреевич, – писала Ольга, – до меня дошли слухи, что Вы в последнее время ведете себя странно. Ушли из Кегуя и живете отшельником в старом охотничьем шалаше. Мне, честно говоря, стыдно за Вас. Человек с высшим образованием, столько лет проживший в Ленинграде, и вдруг без всякого на то повода вернулись к старым, давно забытым обычаям предков. Если Вы надумали сделать мне предложение, то могли высказать свои чувства на рыбалке, где мы провели с Вами почти целый день, а не посылать отца со злополучным тэ, хотя он и уверяет, что приехал по своей инициативе. Чтобы рассеять на будущее всяческие сомнения, хочу сообщить Вам, что я люблю другого человека, а к Вам, Тимофей Андреевич, питаю чисто дружеские – и только! – чувства. Мне очень приятно было познакомиться с Вами. Мне показалось, что Вы по характеру сильный, волевой человек, закаленный суровой природой, и не предадитесь унынию, тем более что я не давала Вам для этого никакого повода. Мой Вам совет: возьмитесь за свою работу, а будет время, приезжайте в Агур, где и поговорим по душам. О. И. Ургалова".
Рассказывая о приезде Уланки Ефросинье Ивановне, Ольга не могла удержаться от смеха.
– Так что, Фросечка, меня чуть-чуть не купили в жены Тимофею Уланке.
Фрося всплеснула руками:
– Ай-ай, как это можно, честное мое слово! Жалко, что меня тут не было. Я бы этому старому Андрею Даниловичу сказала, что надо. Ай-ай, как это можно! – И добавила с грустью: – Если бы меня тогда не продали в жены пожилому человеку, я бы теперь, наверно, счастливая была...
4
Когда Юрий Полозов по служебным делам приехал на несколько дней из Ясеневой пади и узнал, что Ольга была в Мая-Дату, он стал ругать Медведева, что тот не сообщил ему, хотя связи с Ясеневой никакой нет.
Николай спокойно выслушал упреки товарища и посоветовал:
– Поезжай в Агур!
– Как же это я ни с того ни с сего заявлюсь в Агур? – уже более спокойно спросил Юрий. – Для этого ведь надо иметь какой-нибудь повод.
– Я сейчас позвоню ей, скажу, что у тебя швы разболелись и я советую тебе поехать показаться, а ты вроде стесняешься. И вообще, ты круглейший идиот, Юра. Как это ты сбежал из больницы, не дождавшись ее возвращения из Кегуя, до сих пор не могу понять. Какой комар тебя укусил?
– Сознаю, Коля, что сделал глупость, – хмуро признался Юрий. – Но я ведь сразу позвонил, хотел вернуться, а она не разрешила.
– Дураков только так и учат... – сказал Николай, и Юрий не обиделся. – Словом, пока не поздно, поезжай, дружище, в Агур.
Юрий поднял на Николая глаза:
– Почему "пока не поздно"?
– Ну вот, он еще спрашивает! Думаешь, у такой девушки, как Ольга, только на Юрии Полозове свет клином сошелся? Тут, брат, тоже, знаешь, того... лови момент...
– Тогда я никуда не поеду! – решительно заявил Полозов. – Я считал, что она не такая, как другие. А ты советуешь ловить момент.
Медведев взялся за голову.
– Господи боже ты мой! Нет, Юрий, ты действительно химически чистый бамбук! Мало того, что даю тебе мудрый совет, так я еще должен выбирать слова.
– Я верю, что ты стараешься дать мне мудрый совет, но представь себе, Коля, такую картину: вот я заявлюсь в Агур, иду к Ольге, а она своим скучным докторским голосом спрашивает: "Что вы приехали, больной?" А я, не зная, куда себя деть, моргаю глазами и бормочу: "Швы разболелись, доктор, помогите!"
Николай громко рассмеялся.
– Может быть и так, Юра. Но ты не давай ей опомниться, чтобы она рта раскрыть не успела, Так сказать, сразу бери инициативу в свои руки. Понял?
Юрий закурил. Лицо его выражало крайнюю озабоченность.
– Мне кажется, как только я увижу ее, рта открыть не смогу. Ведь я все время чувствую свою вину перед ней.
– На виноватых хлысты возят, – буркнул Николай. – Ну, если ты такой трусливый, давай поедем вместе. Ты будешь стоять за моей спиной, а я ей объяснюсь за тебя в любви...
– Не говори ерунды, Коля. И вообще, мне далеко не до шуток. Когда ты влюбился в Клаву, помнишь, как я возил ей домой твои дурацкие письма...
– Пожалуйста, напиши Ольге дурацкое письмо, я его срочно, не считаясь со временем, отвезу ей в Агур...
– Пожалуй, ты прав, Коля, съезжу к ней, – что будет, того не миновать! Только ни слова Карпу Поликарповичу, если вдруг хватится меня.
– А хватится, скажу, что уехал доктору показаться. Смотри, не теряйся. А если, не дай господь, сдрейфишь, пиши пропало. И учти, Полозов, ни слова о том, сколько тебе осталось отрабатывать. Она страсть не любит этого. Договорились?
Юрий утвердительно кивнул.
– И главное, думай, прежде чем сказать слово. А то ведь я тебя знаю, – продолжал Медведев. – Скажи коротко, но ясно. Скажи: "Ольга Игнатьевна, или просто Олечка, я люблю вас, будьте моей женой..."
Юрий махнул рукой:
– Нет, это старо!
– А может быть, уже не будет никакой нужды в словах, Юрка. Так ведь тоже бывает.
– Если бы так! – мечтательно произнес Юрий.
Он приехал в Агур поздно вечером и остановился у знакомого лесничего Ползункова, давнишнего жителя этих мест. Василий Илларионович Ползунков с женой занимали небольшой домик на берегу реки. Работники области и района, приезжая в командировку, всегда останавливались у Василия Илларионовича, находя уют и гостеприимство. Жена лесничего Анастасия Гавриловна любила принимать гостей. Она потчевала их копчеными медвежьими окороками, чудесным бархатным медом, душистым вареньем из разных таежных ягод и вообще была счастлива, когда к ним приезжали. Юрию однажды уже пришлось побывать у Ползунковых, он и на этот раз был тепло встречен милой хозяйкой. Самого Ползункова дома не оказалось, он выехал в лес и должен был скоро вернуться.
Умывшись с дороги, выпив стакан чаги, или, по-местному, шульты, Юрий, несмотря на поздний час, решил побродить по Агуру. Подойдя к больнице и увидев слабо освещенное Ольгино окно, остановился. Торопливо выкурив папиросу и оглядевшись, нет ли кого поблизости, Полозов, точно пловец перед решающим прыжком, внутренне собрался весь и со странным ощущением чего-то неизведанного, но о чем уже некогда думать, смело зашагал по узкому тротуару прямо к больничному крыльцу. Взойдя на него и ухватившись за ручку двери, он несколько секунд еще подождал, но дверь неожиданно распахнулась и на пороге показалась Ефросинья Ивановна. В сумерках она не сразу узнала Юрия и испуганно отпрянула. Но в ту же минуту, всплеснув по обыкновению руками, воскликнула:
– Юрий Савельич!
– Тихо, Фросечка, – схватив ее за руку, сказал он. – Пожалуйста, тихо...
– Почему тихо? – с обидой сказала она. – Он приехал, а я должна тихо. – И, сразу же сменив гнев на милость, ласково добавила: – Вижу, ты совсем здоровый!
– Здоровый, Фрося Ивановна, – ответил Юрий. – Ольга Игнатьевна дома?
– Дома, она всегда дома! – закричала она, не обращая внимания на энергичные жесты Полозова.
В это время из комнаты вышла Ольга.
– С кем это вы так громко секретничаете, Фросечка? – спросила она.
– Неужели не видишь? Приехал!
– Юрий Савельевич?
– Здравствуйте, доктор! – сказал он. – Простите, что в столь поздний час...
Она не дала ему договорить, схватила за руку и потащила в комнату.
– Садитесь, рассказывайте, что у вас нового.
Он сразу оживился, снял полушубок, повесил в углу.
– Какие у нас в тайге новости, валим лес, вывозим хлысты...
Он сел за стол, положил перед собой папиросы, окинул беглым взглядом комнату. Все здесь по-прежнему. На окне ситцевая в синих цветочках занавеска, в простенке над тумбочкой круглое зеркало, у изголовья кровати небольшая керосиновая лампа.
– Как вы себя чувствуете? – спросила Ольга.
Он посмотрел на нее и, закуривая, коротко рассмеялся.
– Серьезно, Юрий Савельевич, как?
– Спасибо, доктор, прекрасно!
– Значит, я была права...
– Основная болезнь прошла, а вот сопутствующая...
– Это уже не опасно, – в свою очередь рассмеялась Ольга.
Он погасил в пепельнице окурок, хотел взять новую папиросу, но Ольга перехватила руку. Юрий задержал ее в своей.
– Почему вы тогда не разрешили мне вернуться в Агур? – спросил он.
– Мне не понравилась ваша самоуверенность, – сказала она, посмотрев на него серьезными глазами.
– В чем же вы усмотрели ее?
– Хотя бы в тоне записки, которую вы оставили у меня на столе. И еще в том, что вы говорили Медведеву.
Он догадался, что она имеет в виду его слова, что он собирается жениться.
– Юрий Савельевич! – она слегка погрозила пальцем. – Не обо всем, что чувствуешь, следует тотчас же объявлять во всеуслышание.
– Вы угадали. Я как раз говорил Медведеву то, что чувствовал. Но ведь Николай Иванович мой друг. – И, посмотрев на нее, спросил: – Неужели за это вы на меня сердитесь?
– Немножко...
Она встала, подошла к окну, отодвинула занавеску. Неяркий красноватый свет керосиновой лампы мгновенно растворился в голубом лунном сиянии, наполнившем комнату.
– Вы только посмотрите, что на улице делается! – воскликнула она и потянулась, чтобы открыть форточку. Струя морозного воздуха ударила в лицо. Ольга быстро повернулась спиной к окну и минуту стояла, стройная, в простеньком платье, плотно облегавшем ее точеную фигурку, придерживая рукой волосы, чтобы они не падали на глаза. – Честное слово, грех сидеть в такой вечер дома, пойдемте гулять.
Над притихшим, безмолвным лесом до самого горизонта стояло чистое, в крупных дрожащих звездах небо. Мороз хотя и был крепкий, но в прозрачном воздухе не чувствовалось обжигающего холода. Порывами дул слабый ветер, он сквозил в ветках деревьев, сметая с них не успевший слежаться снег.
Юрий держал Ольгу под руку, смотрел сбоку на ее побелевшие от инея ресницы, на раскрасневшееся лицо и молчал. Когда они подошли к высокому обрыву, где сбегала на лед реки узкая тропинка, Юрий спросил:
– Дальше пойдем?
– Конечно, на тот берег... если не устали...
– Что вы, Ольга Игнатьевна! Было бы с чего уставать! Недавно мне пришлось ночью отмахать по тайге километров десять, а ночь выдалась метельная, темная, просеки не видать...
– Молодец, значит совсем уже здоров, – похвалила она, прижавшись к нему плечом.
Он подумал, что ей холодно, остановился и слегка обнял ее.
– Озябли?
– Немножко.
– Тогда вернемся?
Она отрицательно мотнула головой.
– У вас на ресницах сосульки...
– Неужели? – стянув зубами варежку, она хотела вытереть глаза, но Юрий опередил: приблизил к себе ее лицо и робко, неумело поцеловал сперва в один глаз, потом в другой.
Она слегка оттолкнула его и побежала к лесистому берегу, усеянному лунными бликами, и вдруг поскользнулась и упала.
– Ушиблись? – закричал Юрий и кинулся к ней, помог подняться.
– Чуть-чуть... – сказала она смеясь и посмотрела на него блестящими глазами.
– Не надо было убегать...
– Больше не буду...
Юрий тяжело перевел дыхание.
– Я, Ольга Игнатьевна, люблю вас...
Она не ответила.
– А вы?..
– Когда-нибудь скажу, – произнесла она тихо.
– Когда?
– Вернетесь с ясеневого, может быть, тогда, – уклончиво сказала Ольга и спрятала у него на груди под полушубком руки. – А вы, Юрий Савельевич, могли и опоздать...
Он не понял.
– Ведь меня приезжали сватать.
Лицо его выразило испуг, который Ольга не заметила.
– Это вы серьезно? – тревожным голосом спросил он.
– Серьезно, приезжали и очень дорогой тэ хотели внести, но у меня не оказалось старшего брата...
– Простите, но это бред какой-то, – резко сказал Юрий. – Что это за тэ и при чем тут старший брат?
И Ольга рассказала о приезде Уланки.
– Это дикость какая-то, честное слово! – почти со злостью произнес он и уже более спокойно, точно решил испытать ее, добавил: – Что же вас заставило отказаться от такого дорогого калыма? Есть ли на свете женщина, которая устояла бы перед таким богатством!
– Я еще потребовала от Уланки чугунный котел, копья и... оморочку... – и разразилась таким громким смехом, что он повторился эхом за деревьями.
Он понял, что она шутит, и не поверил, что все, о чем она говорила, было на самом деле.
– Все-таки я устояла, – сквозь смех произнесла она. – И сказала Уланке, что люблю другого...
– Вот и молодец, – сказал он и неожиданно для Ольги привлек ее к себе и стал целовать. – Вот и молодец, спасибо вам...
– С чего это вы решили, что я имела в виду именно вас, Юрий Савельевич? – слегка отстраняясь, спросила она.
Он с таким испугом посмотрел ей в глаза, что Ольге стало жаль его. Она крепко взяла его под руку, склонила голову ему на плечо, и они, не торопясь, молча, чувствуя, что в словах уже нет никакой нужды, пошли обратно.
Когда они подошли к больнице, Полозов хотел проститься, но Ольга задержала его.
– Торопитесь?
– Уже третий час ночи, – сказал он, – слишком поздно стучаться к лесничему неудобно.
– Пошли ко мне, будем чаевничать по-орочски, долго, до самого рассвета.
В шестом часу утра, когда они еще сидели за столом, раздался телефонный звонок. Ольга побежала в дежурку.
Юрий слышал, как она говорила:
– Хорошо, Егор Ильич. Срочно выезжаю. Да, в больнице сейчас тихо. Что вы, Егор Ильич, какие у меня долгие сборы? А что у ребенка? Ах, неизвестно? Просто в тяжелом состоянии? Понятно, на месте узнаю. Всего хорошего.
Она вернулась и объявила:
– Я срочно еду в Вербное.
– Как же вы думаете добраться до Вербного? Я эту дорогу знаю. Там встретится несколько таежных речек, которые и в лютую стужу плохо промерзают. Так что на собаках не проедете. Лучше всего на лошадях. А есть у вас в больнице лошади?
– Все есть – и собачки, и лошади. А наш Евлампий Петрович с закрытыми глазами везде проедет. Ему каждый кустик в тайге знаком.
Когда Евлампий Петрович пришел сообщить, что лошади оседланы, Юрий спросил:
– Как вы думаете добраться до Вербного?
– Конецьно тайгой, как зе инаце.
– А речки в тайге еще не тронулись?
– Которые тронулись, а которые, однако, нет! – разъяснил ороч и, видимо заметив волнение Полозова, добавил: – Ницего, мы осторозьненько!
– Очень прошу вас, дорогой, следите получше за доктором.
– Следим, как зе, нася слузьба такая...
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
В конце марта, как правило, солнечные дни чередуются с хмурыми, метельными, а сегодня как раз выдалось тихое утро, обещавшее хорошую погоду на весь день. Это было видно и по чистому, прозрачному небу, и по раннему восходу солнца, и еще по хорошему настроению Евлампия Петровича, обычно молчаливого и замкнутого. Он ехал немного впереди Ольги, легко, по-молодецки избоченясь в седле и что-то весело напевая.
Но чем глубже просека уходила в тайгу, тем медленнее шли лошади. Местами снег лежал такой высокий и рыхлый, что низкорослые монголки проваливались в него по самое брюхо. Часа через два выбрались, наконец, на бесснежную возвышенность, и лошади, которым надоело плестись шагом, сами затрусили рысцой. Ольге было и приятно и страшновато качаться в седле, но она была довольна, что хоть немного сократится дорога. Заметив на холмах обожженные пеньки и остатки какого-то жилища, она спросила:
– Дедуся, здесь кто-то жил?
– Давно когда-то здесь Быхиньки зили. Потом с моря худое поветрие присьло. Люди стали болеть, а немного после поцти все померли. Тогда стойбисьце созьгли, цтобы болезнь не посьла дальсе.
– И никто не уцелел из рода Быхинька?
– Один целовек, наверно. Он нынце узе старик, в Уське, слысьно, зивет. – И, раскурив трубку, добавил: – В презнее время немало насих людей от болезни погибло. Зато нынце цють кто мало-мало заболеет, мы с тобой, мамка-доктор, помогать едем.
– Сколько вам лет, Евлампий Петрович?
– Много, наверно, а сколько – не сказю, сцитать не научился...
– На седьмой десяток, должно быть, перешло?
– Наверна!
Неожиданно он осадил коня.
– Что случилось, Евлампий Петрович? – испуганно спросила Ольга, резко осаживая и свою монголку.
– Бидями! – он указал на реку в неширокой, стиснутой сопками долине.
Когда он осторожно съехал с крутого берега, Ольга медленно двинулась за ним. На середине реки под лошадью Евлампия в нескольких местах треснул лед и наружу хлынула вода. Тогда Ольга решила взять правее. Она дернула поводья, поддала лошадь под бока, та перешла в галоп, но поскользнулась и припала на передние ноги, проломив тонкий и в этом месте лед. Образовалась полынья. Ольга инстинктивно выпрыгнула из седла и до половины погрузилась в ледяную воду.
– Дедушка, спасайте, я тону! – закричала она, но тут же ощутила под ногами дно и успокоилась.
Когда старик помог ей выбраться на берег, она, вся промокшая, отяжелевшая, со слезами обиды на глазах, села на широкий обгоревший пень и закрыла лицо руками.
Евлампий Петрович привязал к дереву лошадей, куда-то ушел, но вскоре вернулся и заявил, что неподалеку есть охотничий шалаш, и предложил Ольге перебраться туда.
– В салясе костер разведем, – пообещал он.
Но Ольга решительно отказалась.
– Нет, дедуля, надо ехать дальше!
– Однако, матуська, ты тозе заболеть мозесь.
– Ничего со мной не случится. Я выпила спирту и согрелась.
– Как хоцесь, ты нацяльник! – угрюмо ответил он.
Чтобы не расстраивать себя, Ольга больше не спрашивала Евлампия, далеко ли до Вербного... Она была благодарна ему и за то, что старик не вздумал, как это было во время поездки в Кегуй, чаевать у костра. То ли он боялся, что Ольга, на которой еще не высохла одежда, может простудиться, то ли потому, что недоглядел за ней, он чувствовал себя виноватым и стал торопиться.
Зимний день короток. В шестом часу в тайге стало сумеречно, над горным хребтом загорелся закат, он так быстро отпылал, что не оставил даже всполоха на горизонте. Но до Вербного еще было добрых четыре часа езды, и мысль о том, что она может опоздать к больному ребенку, очень тревожила Ольгу. Тем временем в тайге все больше смеркалось, показавшаяся из-за горных вершин луна ныряла в темных облаках, и света от нее почти не было. Ослепшие от темноты лошади шли очень медленно, казалось, наугад, однако не теряли проложенную охотниками тропу.
Был уже десятый час, когда из-за поворота выскочила собачья упряжка с нартой.
– Не из Вербного ли едут?
– Из Вербного, конецьно! – подтвердил Евлампий и крикнул по-орочски людям, сидевшим на нарте.
– Сородэ, Евлампий Петрович! Не с доктором ли едешь? – И через несколько минут человек, управлявший нартой, вонзил в снег остол и собаки остановились.
– Сородэ, Максим Иванович! – поздоровался с ним Евлампий.
Только теперь Ольга увидела, что на нарте сидит молодая женщина и на руках у нее закутанный в одеяло ребенок.
Осадив лошадь, Ольга спешилась, подбежала к нарте.
– Это у вас ребенок заболел?
– У нас, доктор, – сказала женщина, посмотрев на Ольгу печальными глазами.
– Что с ним?
– Второй день сильный жар. Не ест, не пьет. Дышать тяжело. А сегодня к вечеру горлышко у девочки совсем перехватило, задыхается. Мой Максим Иванович телеграмму в район послал. Оттуда ответ пришел: срочно высылаем из Агура доктора. Видим, долго вас нету, решили девочку в больницу везти.
– Как только мне сообщили из райздрава, я сразу и выехала. Правда, в дороге немного не повезло, – на Бидями лед проломился, и я угодила в воду. Хорошо, что на мелком месте. – Она взяла из рук орочки ребенка.
Та сошла с нарты.
– Раскутайте немного, – попросила Ольга.
Как только орочка откинула с лица девочки край одеяла, на Ольгу пахнуло жаром.
– Достаточно, закройте, – сказала она и, подумав, позвала Евлампия Петровича, который о чем-то разговаривал с Максимом Копинкой. – Евлампий Петрович, нет ли тут поблизости охотничьего шалашика?
– Тут близко наш шалашик стоит, – отозвался Максим Копинка, указывая рукой в сторону распадка.
– Отлично, пошли!
Копинка быстро выбил ногой жердь, подпиравшую легкую берестяную дверь, и так сильно дернул ее, что сорвал с петель.
В темном, тесном шалаше с обледенелых стен пахнуло холодом.
– Так не годится, – сказала Ольга, – надо развести костер.
