Текст книги "Багульник"
Автор книги: Семен Бытовой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
Ольга понимала, что эта ночь может стать решающей в ее жизни. Если Мария не будет спасена, это убьет у людей веру в нового доктора.
– Не знаем, конечно, как у тебя дело пойдет, мамка, – заявил ей недавно старый охотник Андрей Мулинка, без всякого повода зашедший в больницу. – Однако от Александра Петровича любая, знаешь, болезнь, как сохатый от ружья, убегала...
Этот же Мулинка рассказал, что, когда Александр Петрович собрался уезжать из Агура, орочи пришли к нему домой, расселись на полу, задымили трубками и долго уговаривали его не уезжать. Они не поверили ему, когда он сказал, что уезжает не по своей доброй воле, а из-за тяжелой сердечной болезни, которую нажил за многие годы на Севере.
"Так ты, Александр Петрович, лечи свое сердце, – посоветовал Мулинка. – Как же так получается – нас лечил, а себя почему-то не можешь!"
После его отъезда Агур долгое время был без врача. Больным приходилось обращаться в Турнин, за тридцать километров. И вот в поселке появилась Ольга. Стройная, худенькая, с живыми ласковыми глазами, она сразу вызвала среди орочей кривотолки. Женщины были довольны ее приездом. Мужчины, особенно старики, наоборот, хмурились, считая, видимо, что по молодости лет она вряд ли сможет заменить Александра Петровича, который, бывало, и на охоту с ними ходил, и на рыбалку, и стаканчик вина любил выпить...
Правда, никто открыто не высказывал своих сомнений. Встречая Ольгу на улице или заходя в больницу, орочи приветливо здоровались с ней, справлялись, хорошо ли она живет, не нужно ли ей чего-нибудь. А некоторые тайком, чтобы доктор не видела, оставляли в сенях кусок сохатины или свежего тайменя.
Все, в общем, шло нормально до тех пор, пока не привезли из Онгохты, почти уже в безнадежном состоянии, Марию Никифоровну Хутунку. Род Хутунка насчитывал около тридцати человек, и почти все жили в Агуре; вот они и собрались, сородичи, возле больницы, а с ними и соседи...
– Что будем делать, Фросечка? – спросила Ольга. – Аркадия Осиповича на месте не оказалось, а ждать нам нельзя...
– И не надо тебе ждать! – решительно сказала сестра. – Сама видишь, как худо ей, Марии. Это тебе сперва немного страшновато, а как начнешь оно и пойдет. А я, конечно, помогу тебе. Я десять зим помогала Александру Петровичу, ничего, ни разу не ругал меня. Давай, мамка, оперируй. Свечей у нас много, штук тридцать наверно. И лампу большую приготовила, слила в нее весь, какой был, керосин.
Обычно до скупости расчетливая, на этот раз Фрося так расщедрилась, что расставила свечи по всей операционной: на подоконнике, на тумбочке, на стеклянном шкафчике с медикаментами, и даже на табуретках, придвинув их к операционному столу.
– Думаю, хватит тебе?
Хотя света и не очень хватало, Ольга с благодарностью посмотрела на Фросю Ивановну.
2
Был уже двенадцатый час ночи, когда, шатаясь от усталости и пережитого волнения, Ольга прошла в сени, прислонилась в полумраке к стене и в какой-то отрешенности простояла несколько минут. Вдруг она вспомнила, что на улице ожидают люди, схватила с вешалки полушубок, накинула на плечи и вышла на крыльцо.
– Ну вот и мамка-доктор! – встретила ее радостным возгласом старая орочка в стеганом халате до колен и с трубкой в зубах. – Тихо, она говорить будет!
– Друзья мои, – сказала Ольга, кутая меховым воротником шею. – У Марии Никифоровны оказался перитонит. Это очень опасная болезнь перитонит. Если бы ее привезли в больницу прошлой зимой после первых приступов, ей легче было бы помочь. А нынче все у нее осложнилось. Но мы с Фросей Ивановной сделали все возможное...
– Прошлой зимой Александр Петрович был! – раздался глуховатый голос Анисима Хутунки, брата Марии Никифоровны. – Его большой доктор был, Александр Петрович!
Ольга спокойно продолжала:
– Конечно, Александр Петрович старый, опытный врач. Но бывают случаи, когда и опытные врачи не в силах помочь больному, если болезнь слишком запущена. – И негромко прибавила: – Будем надеяться!
В это время на крыльцо вышла Фрося Ивановна, маленькая, сухонькая, очень подвижная, в меховом жилете, надетом поверх белого халата, и в белой шапочке, слегка надвинутой на лоб.
– Хватит толкаться тут! Идите спать. Доктору тоже отдохнуть нужно! сказала она сердито и почему-то заслонила Ольгу, хотя никто не пытался подойти к ней близко. – Ну как не стыдно, честное слово, как не стыдно!
Люди стали медленно расходиться.
Больше двух часов просидела Ольга у постели Марии, потом, оставив в палате Фросю, ушла к себе в комнату, легла, не раздеваясь, на кушетку, заранее зная, что не заснет. Ей хотелось побыть одной, подумать, все ли она сделала как нужно, но не могла сосредоточиться. Она ждала, что в любую минуту сестра может позвать ее. Мучительнее всего было это беспокойное ожидание, и, чтобы как-нибудь заглушить его, закурила. Вспомнила, как однажды Аркадий Осипович, застав ее на дежурстве с папиросой, сказал со злой иронией: "Манерничаете, портите свою красоту". Ольге стало стыдно. Обжигая пальцы, она смяла окурок и дала себе слово не курить. Но, приехав в Агур и живя в одиночестве, снова пристрастилась к курению. Сперва исподволь, потом открыто, никого, впрочем, этим не удивляя, – в Агуре почти все орочки курили трубки, и это считалось в порядке вещей.
Керосин в лампе иссяк, обгоревший сухой фитиль зачадил. Ольга встала, задула лампу. Подойдя к окну, она только сейчас заметила, как хорошо на улице. Луна плыла над лесистыми сопками, казалось задевая снежные вершины кедров, в которых причудливо дробилось голубое сияние.
Когда Ольга жила в Турнине, Аркадий Осипович однажды затеял в такую же лунную ночь вылазку в тайгу. Он запряг в нарту ездовых собак и увез Ольгу с Лидией Федоровной далеко к горному перевалу. Забавно было видеть старого доктора в длиннополой дохе и в пенсне на золотой цепочке в роли заправского каюра. Ольгу смешили его озорные мальчишеские выходки, когда он вдруг на полном ходу соскакивал с нарты и бежал, держась за поворотный шест.
– Признайся, девочка моя, что в твоем Ленинграде ничего подобного нет, – кричал он, тяжело переводя дыхание. – А воздух? Чувствуешь, какой воздух? Ни одного тебе микроба!
– Чувствую! – весело ответила Ольга и, спрыгнув на тропу, побежала рядом с Окуневым. С непривычки закололо в боку, мороз перехватил дыхание, и она с разбегу повалилась на нарту, опрокинув в сугроб тучную, неповоротливую Лидию Федоровну.
– Да тише вы, Олечка! – взмолилась Лидия Федоровна. – У меня ишиас!
Еще вспомнила Ольга, как перед ее отъездом из Турнина Аркадий Осипович обещал:
– Скоро мы с тобой поменяемся местами. Следующая операция – твоя, а я, так уж быть, буду тебе ассистировать.
К сожалению, этого не случилось, пришлось срочно ехать в Агур. Но внутренне она давно приготовила себя к тому, что скоро ей придется оперировать самостоятельно. Не без тревоги ждала она этой минуты и мысленно представила себе, как это произойдет. Среди ночи – она почему-то была уверена, что непременно среди ночи, – привезут больного, скорей всего с аппендицитом, она прооперирует его, а рано утром по телефону сообщит Аркадию Осиповичу.
"Ну вот и молодчина, девочка моя! – скажет он. – Не подвела старика".
...Около Хутунки дежурила Фрося. Временами она склонялась над больной, трогала ладонью ее влажный лоб и шептала ей ласковые слова на родном языке.
Добрая, милая Фрося!
Несмотря на свои шестьдесят лет, она, кажется, не знала усталости. Вечно суетилась, вечно находила работу и всегда везде поспевала. Ее стянутое мелкими морщинами лицо с небольшими скулами постоянно было чем-то озабочено. Она очень гордилась своим значительным в условиях Агура положением медицинской сестры и при случае любила подчеркнуть, что сам Александр Петрович считал ее своей ближайшей помощницей. В самом деле, как было не гордиться ей! Большую часть своей жизни она прожила в тайге, в родовом стойбище, в ветхом шалаше из древесного корья, где на земляном полу никогда не потухал дымный, слепящий глаза очаг. Фросе еще не исполнилось пятнадцати, когда ее купил в жены за большой по тому времени тэ вдовец Леон Пеонка. Единственный брат Фроси Ананий вынес ее, маленькую, с заплаканными глазами, сжавшуюся от страха в комочек, из шалаша и передал, как того требовал древний обычай орочей, в руки будущему мужу, от которого разило водочным перегаром. Пеонка принес Фросю на холмистый берег реки, усадил в ульмагду и увез вниз по бурной реке, петлявшей в ивовых зарослях.
Над горным перевалом догорал закат, когда ульмагда вошла в узкую протоку и врезалась своим широким утиным носом в песчаную отмель. Давно, видимо, ожидали сородичи Леона Пеонку с молодой женой, потому что, завидя ульмагду, высыпали на берег и с веселыми криками "Сородэ!" кинулись вытаскивать Фросю из лодки.
Став в эту ночь женой Пеонки, она еще острее ощутила тоску по родному стойбищу, но оно осталось так далеко, что Фрося не могла вспомнить, где именно. Всего три зимы прожила она с мужем, а на четвертую потеряла его: ушел Леон Пеонка на охоту и не вернулся. Детей Фрося не народила и, овдовев, почувствовала себя чужой в роду Пеонка. Ранней весной, как только вскрылись таежные реки, она погрузила на ульмагду свой небогатый скарб и вернулась к брату. Ананий охотно принял сестру, благо тэ, полученный за нее, возвращать было некому. Больше пятнадцати зим прокочевала Фрося по тайге с сородичами, пока они не стали селиться в Агуре. Вскоре в новом поселке открыли медпункт, и Фрося поступила туда уборщицей. Она очень старалась, держала пункт в чистоте, и, когда приехал Александр Петрович, он назначил ее санитаркой. По совету врача, она стала посещать ликбез, научилась читать и писать. С годами медпункт превратили в больницу, и Ефросинья Ивановна стала помогать доктору во время операций.
– Мне Александр Петрович, бывало, говорил, – рассказывала она Ольге, – "Если бы ты, Фросечка, с самого детства училась, из тебя бы теперь профессор получился!" А я ему отвечаю: "Да что ты, Александр Петрович, это все равно что до луны долететь!" А он опять за свое: "Я точно тебе говорю – профессор!" Спасибо ему, Александру Петровичу, кое-чему научил меня, свое дело знаю. Так что, мамочка, – доверительно говорила она Ольге, – теперь я тебе помогать буду.
С первого дня приезда Ольги Фрося приняла на себя все заботы о ней: убирала комнату, стирала белье, Ольга пробовала протестовать, но сестричка и слушать ничего не хотела.
Милая, добрая Фрося!
Она все повторяла и повторяла Марии Никифоровне ласковые слова, обещала ей скорое выздоровление.
Вдруг сестру испугала странная тишина в палате. Протерев кулаками глаза, она опять склонилась над больной, и ей показалось, что Мария не дышит.
Фрося побежала за врачом.
– Пойди, однако, погляди, Мария почему-то тихая стала!
3
Они стояли в лунном сиянии на морозе, который к ночи стал еще крепче. На противоположном берегу реки, скованной торосистым льдом, от стужи потрескивали сосны. Несмотря на поздний час, в большинстве домов горели тусклые огоньки керосиновых ламп. Над плоскими крышами из деревянных труб струился дым. Ольга с тревогой подумала, что орочи все еще взбудоражены, что им не до сна и, чего доброго, скоро опять придут в больницу узнать о Марии Никифоровне. Она хотела сказать об этом Фросе, но медсестра, оставив ее на крыльце, побежала на дорогу. Со стороны горного перевала на самом спуске в долину замелькали быстрые тени. Они то пропадали за деревьями, то возникали снова, и вот их уже можно было разглядеть отчетливо.
– Олени! – крикнула Фрося. – Кого-то опять везут к нам, наверно.
– Что вы, милая, не может быть! – испуганно ответила Ольга.
– Верно говорю, везут! Иди, мамочка, в помещение, я их сама встречу.
Минут через двадцать к больнице подъехала упряжка, заскрипели на сухом снегу полозья нарты.
– Кого привезли и откуда? – спросила Фрося.
– Инженера из Мая-Дату! – ответил грубоватый голос. – А доктор на месте?
– Есть доктор, сейчас дам носилки!
Ольга Игнатьевна вышла в тот момент, когда двое мужчин вносили больного. Один был высокий, бородатый, в валенках и в полушубке, другой ниже среднего роста, скуластый, в короткой, до колен, дошке и в унтах.
– Кто здесь будет доктор? – строго спросил бородач.
– Что случилось, гражданин? – пересилив волнение, в свою очередь спросила Ольга, искоса поглядывая на больного, который был в таком же полушубке и валенках, как и его товарищ.
– Прежде всего распорядитесь, куда его положить! – сказал бородач и, встретившись глазами с Ольгой Игнатьевной, более спокойно добавил: Совершенно ясно, что случилось: слепая кишка...
– Вы в этом уверены?
– Абсолютно!
– Вы что – врач?
Он вспылил:
– Если бы я был врачом, уверяю вас, не пустился бы с ним ночью в такую дальнюю дорогу, а сделал бы все на месте без всякой канители.
Когда больного уложили в приемном покое на кушетку, Ольга отстранив бородача, сказала ему с обидой:
– Я думаю, если бы вы были врачом, то не потерпели бы такого грубого обращения с собой.
Он заметно смутился, надвинул на глаза шапку-ушанку и пошел было к выходу, но Ольга задержала его:
– Когда у него начался приступ?
– Приступ начался у Юрия Полозова в тайге, когда он верхом на лошади объезжал участок, где идут разработки. Лесорубы доставили его в Мая-Дату, но дома ему стало хуже. Я решил везти его в больницу. Ясно?
– Пока еще не совсем... – сказала Ольга. – Вот я осмотрю вашего Юрия Полозова, и, если действительно, как вы утверждаете, у него "слепая кишка", отправим его в Турнин, в районную больницу.
– Никуда я его не повезу! – опять вспылил бородач. – Примите меры на месте, и сейчас же, иначе буду жаловаться! Удивительное дело, посылают в глубинку врачей, которые простого аппендицита не могут вырезать. Можно подумать, что в нашей тайге люди не болеют!
– Поймите, гражданин, что в Турнине вашему Полозову будет лучше. Его прооперирует опытный хирург Аркадий Осипович Окунев. Вероятно, вы слышали о нем?
– Ни о каком Окуневе я не слышал и слышать не желаю! Я доставил больного человека к врачу, если вы, понятно, являетесь им, и решительно требую, чтобы ему была оказана срочная помощь!
– Странный вы какой-то, честное слово. А я не имею никакого морального права оперировать вашего Полозова!
– Позвольте, при чем здесь моральное право? Если Юрий Савельевич даст дуба, на вашей стороне не будет никакого права. Более того, ответите строго по закону!
– Ваш приятель и не собирается, как вы культурно выразились, "дать дуба". Я ему сделаю укол – и можете везти его в Турнин. За каких-нибудь два часа ничего с ним не произойдет.
Однако приятель Полозова был настойчив, и волей-неволей Ольге пришлось рассказать ему о Марии Хутунке, которая умерла через три часа после операции. Это немного охладило его.
– Что же нам делать, доктор? – спросил он более спокойно. – От Агура до Турнина добрых тридцать пять километров, а поезда до утра не будет. Везти же его на оленьей упряжке по таежным тропам – дело нелегкое.
– Минуточку, я сейчас позвоню в Турнин. Если Аркадий Осипович на месте, я с ним посоветуюсь...
"Пожалуй, она права, что не берет на себя ответственность за жизнь Юрия, – подумал бородач. – Зарезать старуху и через три часа снова взяться за скальпель... Конечно, страшно, что и говорить. С ее стороны это даже благородно! Если с Юрой до утра ничего не случится, – он глянул на ручные часы, было без четверти четыре, – лучше отвезу его поездом в Турнин к опытному хирургу". И мысленно стал ругать себя, что был так невежлив с докторшей, такой хорошенькой и беспомощной. Он подошел к телефону и стал за ее спиной, решив подслушать ее разговор с доктором Окуневым.
– Пожалуйста, не дышите мне в затылок! – попросила она рассерженно.
– Простите! – извинился бородач, но остался на месте.
Телефонистка на этот раз сразу дала Турнин. К радости Ольги, к аппарату подошел Аркадий Осипович.
– Доброй ночи, девочка моя, рассказывай, что случилось?
Ольга почему-то оробела, ничего не могла ответить. Тогда бородач, жарко дыша ей в затылок, зашептал:
– Что же вы молчите, вас же спрашивают?
И Ольга сказала:
– Здравствуйте, Аркадий Осипович...
– Ну вот, слышу наконец твой милый голос, – произнес Окунев. – Так что же у тебя хорошего?
– Все плохо...
И стала сбивчиво излагать ему историю с Марией Хутункой.
– Конечно, все это весьма неприятно, но ничего не поделаешь. И для меня эта ночь была неудачной. И это все у тебя?
– Нет, Аркадий Осипович, еще не все... Сейчас привезли еще одного больного – инженера из Мая-Дату...
– Что у него?
– Аппендицит, и, кажется, банальный... Вот я и решила попросить вас...
Сразу догадавшись, о чем она собирается просить, он перебил:
– А ты уверена, что банальный?
– По-моему, да!
– Так оперируй, если банальный! Новое дело! Не банальный с перитонитом ты оперировала, и, судя по твоим словам, правильно оперировала, а банальный не можешь...
– Разве я имею право после того, что произошло с Хутункой? – спросила она дрогнувшим голосом. – Мне страшно, Аркадий Осипович!
Он сердито оборвал ее:
– Доктор Ургалова, не сентиментальничайте, вы не бедная Лиза старого писателя Карамзина, а советский врач! Немедленно приступайте к делу, прооперируйте инженера из Мая-Дату. Вы уже, доктор Ургалова, не новичок! и перешел на ласково-шутливый тон: – Вот и все, девочка моя. Тебе, я думаю, ясно, что я говорил? И в конце концов, будь мужчиной, не срами себя перед инженером. На днях приеду. Пока, желаю удачи! – и повесил трубку.
Ольга отошла от телефона, и глаза ее встретились с глазами бородача.
– Как же вас зовут, в конце концов? – в сердцах спросила она, словно желая излить все недовольство собой на этого человека, который ходит за ней по пятам.
– Медведев моя фамилия, – ответил он. – Николай Иванович Медведев, а просто – Коля...
– Знаете что, Николай Иванович, идите ко мне в комнату и ложитесь спать.
Он не понял.
– Да-да, идите и ложитесь спать, а то будете ходить за мной, как тень, а я должна сосредоточиться.
Она провела его к себе, усадила за стол, положила перед ним пачку папирос.
– Можете курить!
Когда она вышла, Медведев слышал, как она спросила медсестру:
– Ефросинья Ивановна, у вас еще остались свечи?
– Остались, хватит тебе! – ответила та и добавила: – Иди, у меня уже все готово...
В седьмом часу утра, когда ночная мгла сменилась за окном белым морозным туманом, Ольга покинула операционную. Вместе с Фросей они перевезли на каталке Юрия Полозова в палату, откуда больничный сторож Евлампий Петрович успел убрать труп Марии Хутунки.
Подумав, что Медведев спит, Ольга не захотела будить его и решила посидеть около Полозова, который так хорошо перенес операцию, что ни разу не застонал. Он и сейчас лежал спокойно, откинув голову на подушке, вытянув вдоль одеяла свои сильные, мускулистые руки.
– Медведев уехал? – спросил он тихо.
– Отдыхает у меня в комнате.
– Спасибо!
– Не разговаривайте, больной, сейчас сделаем укол, и будете спать. Все у вас хорошо.
Она была уверена, что все у него хорошо, и, вспомнив недавний разговор с Окуневым, решила никогда больше не жаловаться ему на трудности. Она мысленно убеждала себя, что именно так, с тревог и волнений, и должна была начаться ее самостоятельная работа в Агуре. Теперь, когда орочи спросят ее о Хутунке, она смело, без всякой боязни скажет им: "Слишком поздно, друзья мои, привезли ее. Вот инженера из Мая-Дату привезли в больницу сразу же после первого приступа, и все у него прошло благополучно. А Марию Никифоровну доставили почти в безнадежном состоянии. Уверена, что и Александр Петрович не смог бы ее спасти!"
Сообщив Медведеву, что операция прошла благополучно и Полозов чувствует себя нормально, она предложила Николаю Ивановичу вместе позавтракать.
– Я страшно голодна, давайте выпьем чаю.
Она принесла жареной кеты, баночку красной икры, туесок меда, варенье, и они сели завтракать.
Наливая ему чай, спросила:
– Вам, таежнику, покрепче?
– Разумеется...
– Ну, а теперь расскажите, кто вы, откуда и давно ли в этих краях?
И он рассказал, что, окончив с Полозовым Ленинградскую лесотехническую академию, получили назначение на Дальний Восток, в один из крупных леспромхозов, в Мая-Дату. Юрий выехал к месту назначения сразу же, а Николай, женатый на Клаве Тороповой, выпускнице библиотечного института, немного задержался по семейным обстоятельствам. Как друзья и условились, Юрий по приезде должен был подыскать молодоженам квартиру, по возможности обставить ее самым необходимым, словом, создать им условия для нормальной семейной жизни. Этого, главным образом, требовала Клава, для которой поездка на Дальний Восток была полной неожиданностью.
Когда Николай сказал, что все его хлопоты "зацепиться" в Ленинграде оказались безуспешными, что ехать непременно нужно, Клава в присутствии родителей заявила, что поедет только на один год – и ни на день больше! А Зинаида Парфентьевна, Клавина мама, всплеснув руками, сказала Медведеву:
– Да, Николай Иванович, вы не из тех молодых людей, которые могут принести моей дочери счастье. К сожалению, Клавочка меня не послушалась...
А Клавин отец, Василий Прокофьевич Торопов, капитан первого ранга, старый политработник, чья молодость прошла на Дальнем Востоке, вспылил:
– Да прекрати ты свое вмешательство в дела молодых! Пусть сами свою судьбу решают!
Зинаида Парфентьевна взорвалась, бросила мужу обидное слово и ушла в спальню, чтобы принять таблетку пирамидона с анальгином.
Юрию удалось все устроить: достал для Медведевых квартиру из двух небольших комнат, кое-чем обставил; сам он поселился в соседнем доме у старого егеря.
Полозов и Медведев ушли в работу, а Клава долгое время была без дела: здесь еще не было ни клуба, ни библиотеки. После нескольких "скандальчиков", как в шутку выразился Медведев, она согласилась работать управделами леспромхоза, предупредив мужа, что оставаться долго в этой таежной дыре не собирается.
– И вот уже скоро два года, как мы воюем, – не очень весело заключил Николай Иванович.
– И кто же победит в этой войне? – спросила Ольга.
– Пока война идет с переменным успехом, – прежним тоном сказал он, оглаживая свою рыжую бороду. – Правда, радости от этого мало. Стараюсь больше находиться в командировках. – Отпив чай из блюдечка, спросил: – А вы, доктор, довольны Агуром?
– Не знаю. Я ведь здесь не так давно, – ответила она уклончиво.
– По-моему, вы неплохо устроились, даже шикарно, я бы сказал, для такой глубинки. – И, выждав минуту, спросил: – Вы, доктор, замужем?
– Нет...
– Вот это плохо. С мужем вам было бы здесь лучше, семейным людям всегда лучше.
И тут она с удовольствием поймала его на слове:
– Вы, конечно, судите по себе?
– Как сказать, ведь и у нас временами бывает тихо. Совершенно зря вы не выходите замуж...
Она громко рассмеялась и перевела разговор на другую тему:
– Какая печаль заставила вас отпустить эту страшенную бороду?
– Был долгое время в лесу, забыл захватить бритвенный прибор, вот она и выросла у меня, а теперь жаль расставаться.
– Просто ужасно! Как это вас целует Клава?
– Она меня давно уже не целует, – в свою очередь засмеялся Медведев.
– Я бы тоже не могла...
– И совершенно напрасно!
Ольга погрозила ему.
– Ничего себе темочку выбрали для разговора! – сказала она, краснея. – Если бы только слышал это ваш приятель.
– Юра? Он замечательный парень! – сказал Николай. – Прошу вас, Ольга Игнатьевна, не давайте ему здесь скучать, получше смотрите за ним. – Он глянул на часы, встал. – Ну, мне пора. Спасибо вам за все, и особенно за Юру и за чудесный чай с вареньем из шикши. А наш инцидент будем считать исчерпанным. Погорячился.
– Ничего, Николай Иванович, я не обиделась. Приезжайте, только, пожалуйста, без бороды. Ладно?
Быстро убрав со стола, Ольга разделась, легла, но сон долго не приходил. Тогда она решила немного почитать, но никак не могла сосредоточиться. Вспомнив, что обещал приехать Аркадий Осипович, она подумала: какую цитату из своего любимого Вильяма Шекспира приготовил он для нее – обидную или необидную? Ведь на все случаи жизни у него имеется какая-нибудь меткая цитата. Однажды, когда Ольга зашла к нему, он усадил ее напротив и заставил выслушать длинную сцену из "Короля Лира".
– Вот это, я тебе скажу, страсти! Не то что у нашего брата эскулапа!
Незаметно для себя она уронила книгу и уснула крепким сном очень усталого человека.
4
Уже на пятый день после операции Юрий Полозов почувствовал себя так хорошо, что слез с кровати и поплелся в прихожую искать папиросы. Обшарив все карманы пиджака, брюк, полушубка и ничего не найдя, затосковал. Не было у него с собой и денег, чтобы послать сестру в лавку за папиросами. Тогда его осенила дерзкая мысль: постучаться к доктору, попросить в долг на пачку "Беломора". Не подумав, что скажет Ольга Игнатьевна, Юрий тихонько постучал в ее комнату. Ответа не последовало. Он толкнул дверь и тут же испуганно отпрянул: Ольга переодевалась. Увидев на пороге Юрия, она вскрикнула, стыдливо отвернулась, уронив на пол зеркальце, которое, к счастью, не разбилось.
– Что вам нужно, больной? – раздраженно спросила она и стала почему-то ругать сестру: – Ефросинья Ивановна, почему у вас больные бродят без разрешения?
Полозов, предвидя неприятности, быстро вернулся в палату, лег в постель, укрылся с головой одеялом.
Через несколько минут туда пришла Ольга.
– Зачем вы встали? – спросила она строго.
Юрий высунулся из-под одеяла и виновато заморгал.
– Почему вы не отвечаете?
– Очень захотелось курить, – залепетал он наконец. – Ни папирос, ни денег у меня не оказалось, вот я и решил занять у вас на "Беломор"...
– Никаких денег не получите, курить вам нельзя, и вообще ведите себя прилично, больной!
Только она ушла, Юрий поднялся, открыл форточку и подозвал больничного каюра Евлампия Петровича:
– Папаша, отсыпьте табачку!
– Позялуста, кури, цего там! – сказал старый ороч, просовывая в форточку кожаный, расшитый красными нитками кисет.
Свернув из газетной бумаги "козью ножку", Юрий вышел в прихожую, стал в уголок и закурил.
После нескольких глубоких затяжек у него закружилась голова, в глазах потемнело, но бросить закрутку было жаль; докурил до конца без всякого удовольствия.
Полозов оставил в коридоре едкий запах махорочного дыма, и Ольга сразу поняла, что больной все-таки раздобыл курево. "Наверно, у Фроси выпросил", – подумала она и решила предупредить ее, чтобы не самовольничала, но в это время увидала в окно, что орочи опять собираются около больницы.
Ничего не сказав сестре, она вышла на крыльцо. Сразу шагнул ей навстречу брат Марии Никифоровны – Анисим. Будучи под хмельком, он стал угрожать Ольге. Она остановила его резким, предупреждающим взглядом и сказала громко, чтобы все слышали:
– Инженера из Мая-Дату привезли в больницу сразу же, как он заболел, я прооперировала его, и он чувствует себя хорошо. А вашу сестру, Анисим Никифорович, привезли ко мне в почти безнадежном состоянии...
Анисим сразу притих, задумался, потом потребовал:
– А ты покажи нам его...
– Пожалуйста, Анисим Никифорович, проходите в палату, – и, обратившись к остальным, добавила: – Все, кто желает, могут посмотреть инженера из Мая-Дату.
И они прошли в палату, где лежал Полозов, и каждый счел своим долгом задержаться у его постели, переброситься с ним несколькими словами, а иные для пущей убедительности даже поздоровались с Юрием за руку.
– Живой однако? – спрашивали они.
– Живой, конечно, – отвечал Юрий Полозов, решительно не понимая, для чего доктору понадобилось устраивать эти странные смотрины.
– Зачем это все, доктор? – после спросил он.
– Вы мой спаситель, Юрий Савельевич! – сказала Ольга. – Спасибо вам!
Тут ее голос дрогнул, к горлу подступил комок, и, чтобы не показывать Полозову слезы, она побежала к себе, повалилась на кушетку и наплакалась вволю.
Назавтра утренним поездом приехал доктор Окунев. Когда он появился в дверях – невысокий, полный, весь закутанный в меховую шубу, – Ольга вскрикнула, кинулась к нему.
– Здравствуй, девочка моя! – радостно сказал Аркадий Осипович, сбрасывая прямо на пол тяжелую шубу. Он снял пенсне, протер носовым платком, быстро водворил на место. – Ну-ка, веди меня в свою обитель!
Она взяла его под руку, провела в комнату.
– Совсем неплохо. Тепло и уютно. И не похоже, как ты однажды говорила, на келью! – И смеясь добавил: – Да и сама ты, по-моему, не похожа на монашенку.
– Неужели не похожа? Ведь тише воды ниже травы, Аркадий Осипович! – и сделала постное лицо.
Он погрозил ей пальцем, как бы говоря: "Знаем мы вас, скромниц!" – и тут же грузно опустился на стул.
– Сейчас я вас буду поить чаем с вареньем из шикши! – сказала она немного нараспев, но Аркадий Осипович остановил ее.
– После. А теперь садись и рассказывай!
И она послушно села и начала подробнейшим образом рассказывать о той жуткой ночи, когда оперировала Хутунку. Ольга призналась, что не сама больная испугала ее, а то, что под окнами собрались чуть ли не все жители поселка. Были минуты, с грустью говорила Ольга, когда она будто слышала рядом с собой их затаенное дыхание, видела их суровые глаза, и все это мешало ей сосредоточиться.
– Я потом десятки раз проверяла себя, Аркадий Осипович, – заключила она, – и все больше убеждалась, что оперировала правильно.
Он достал папиросу, вставил в длинный мундштук, но не стал закуривать.
– Что же все-таки было у Марии Никифоровны? – спросил он, в упор глядя на Ольгу, будто изучая ее.
– Диффузный гнойный перитонит на почве прободного аппендицита...
– Это было установлено при операции?
– Нет, Аркадий Осипович, операция лишь подтвердила мой первоначальный диагноз.
– А именно?
И, как когда-то в институте, она стала быстро и твердо рассказывать:
– Температура была у Хутунки тридцать восемь и девять. Язык сухой с густым белым налетом. Живот очень напряжен. При пальпации ощущалась большая плотность. Когда я резко отнимала руку от живота, больная вскрикивала от боли. Из расспросов выяснилось, что в прошлом году, приблизительно в это же время, у Марии Никифоровны было два приступа. А этот – третий, осложненный перитонитом, Аркадий Осипович. При вскрытии брюшной полости я обнаружила огромное количество гноя. В правой половине живота, у слепой кишки, отросток оказался совершенно черного цвета и очень дряблый, с большим рваным отверстием на верхушке...
– Хорошо, хорошо, девочка моя, – сказал Аркадий Осипович тоном сурового, но справедливого экзаменатора. – Для начала просто замечательно.
Ольга вспомнила своего любимого профессора Сергея Михайловича Авилова, которому она сдавала в институте экзамен по факультетской хирургии. Вот так же, как теперь Аркадий Осипович, профессор усаживал ее напротив себя, курил сигарету и внимательнейшим образом, почти не перебивая, слушал.
