Текст книги "Багульник"

Автор книги: Семен Бытовой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

– Это уже точно известно? – оживилась Ольга.

– Пока ничего точного нет, предположительно, – не очень твердо сказал Щеглов. – Но с весны в нашей тайге должны появиться первые партии изыскателей. Нам и велели оказывать им посильную помощь. Понятно, что от первой вешки, поставленной изыскателями, до первой шпалы пройдет немало лет, но время, как вы знаете, бежит быстро.

Ольга не слишком ясно представляла себе то, о чем говорил Щеглов, и напомнила:

– Вы, Сергей Терентьевич, начали было с Тигровой пади и не досказали...

– Верно, немного размечтался, по привычке чуточку заглянул в будущее... Ведь, в сущности, все взаимосвязано... Так что, дорогой доктор, поправляйтесь, съездим с вами в Тигровую падь...

Она промолчала.

– Начнем, Ольга Игнатьевна, с самого малого, а с годами курорт разрастется.

– А медперсонал? – вдруг спросила она. – Мы уже больше года ждем зубного врача, и то не присылают!

– Пока без всякого персонала, – сказал Щеглов. – Сперва удостоверимся, что родники целебны, а если так, то все будет. Не ездить же людям из Агура в Кисловодск или Ессентуки, когда под боком у нас воды не хуже.

– Не знаю, Сергей Терентьевич, – уклончиво сказала Ольга, мысли ее были теперь слишком далеки от фантастических, как она думала, планов Щеглова. И, снова решив, что пришел Сергей Терентьевич вовсе не ради горячих ключей, неожиданно объявила: – Вы, вероятно, слышали, что Полозов уехал?

– То есть как уехал? – спросил Щеглов, наклоняясь к Ольге. – В отпуск, что ли?

– Разве вам Буров не говорил?

– Нет, я еще не видел Бурова.

– Уехал Юрий Савельевич, – сказала она с грустью.

– Вы говорите так, словно Полозов уехал навсегда.

– Вы действительно ничего не знаете? – спросила она и, заметив, что лицо его выразило недоумение, решила обо всем ему рассказать. Ведь если не она расскажет, это сделают другие, да еще с комментариями.

– О том, что Полозов отказался подписать новый договор, я, честно говоря, слышал. Однако не придал этому значения. В конце концов, не в бумаге дело. Можно для формы три бумаги подписать, а коли к делу не лежит сердце, никакие бумаги не помогут. Странно, очень странно, Ольга Игнатьевна. Жаль, что меня в это время не было в Агуре.

– Так ведь Юрий Савельевич беспартийный.

– Просто поговорил бы с ним, а задерживать не стал, – твердо сказал он. – Я и партийных товарищей не люблю задерживать, коли им здесь не нравится. Пускай себе на здоровье уезжают. Когда у человека не лежит душа, какой же из него работник! Пусть ищет свое счастье в другом месте, не так ли? Это я говорю в принципе, так сказать, в общем. Понятно, что к каждому случаю нужен свой индивидуальный подход. Ну а вы как же, Ольга Игнатьевна?

– Я, Сергей Терентьевич, по-старому...

– Мне, конечно, приятно слышать это от вас, но...

– Вы хотите сказать, что я мужняя жена?..

– Само собой разумеется, – сдержанно улыбнулся Щеглов, – да убоится жена мужа своего!

– Значит, и вы тоже? – вырвалось у Ольги.

Щеглов подумал, что она поняла его слишком буквально, и поспешил разъяснить:

– Я, разумеется, за полную гармонию в семье...

При слове "гармония" она невольно вспомнила о злополучной "струне" и сказала:

– Когда лопается струна, в оркестре уже нет никакой гармонии.

– Неужели лопнула?

– Кажется, Сергей Терентьевич, – печально вздохнула она.

– Все-таки не бывает так, чтобы музыка остановилась из-за одной струны, – участливо сказал Сергей Терентьевич. – Я все же склонен думать, что Полозов вернется. А коли вернется, – он посмотрел Ольге в глаза, – и простим ему на первый раз. В моей практике было, когда люди, наделавшие даже уйму ошибок, после того как искренне осознали их, становились лучше.

– Не будем больше об этом, Сергей Терентьевич...

– Понимаю, что разговор для вас не очень приятный, однако хочу внести полную ясность...

– Какую ясность?

– Если ваше счастье не здесь, а в Ленинграде, – мешать ему мы не вправе, как ни грустно будет расставаться...

Ольга закрыла глаза.

Вдруг Щеглов спросил:

– Кстати, как у вас дела с диссертацией?

– А нужно ли мне все это, Сергей Терентьевич?

– Очень нужно, Ольга Игнатьевна, да и не только вам! – сказал Щеглов горячо. – Если хотите знать, дело идет о чести всего района. Вот поправитесь, поставим вопрос на бюро райкома. Попробуйте потом не подчиниться! – В его строгом тоне она ощутила и ласковую озабоченность, и тревогу, и ей стало стыдно, что выставила себя перед ним не в лучшем свете.

– Ладно, Сергей Терентьевич, время покажет! Не будем загадывать, сказала она не так печально, как прежде. – В общем, спасибо, что зашли. И спросила: – Это, наверно, Катя прислала вас, да?

Он громко, с удовольствием рассмеялся:

– Конечно, цизик! "Папка Щеглов, – сказала она, как только я слез с нарты, – ты бы к Ольге Игнатьевне сходил, а то у нее, по-моему, худо". Ну, дорогая, выздоравливайте, скоро наступит солнечный февраль, устроим вылазку в тайгу, на белок поохотимся...

– Спасибо, Сергей Терентьевич, я с удовольствием!

Когда он ушел, Ольга еще долго прислушивалась, как под неторопливыми удаляющимися шагами Щеглова приятно похрустывал снег.

"Когда поправлюсь, пожалуй, надо будет съездить с Берестовым в Тигровую падь", – подумала она.

5

Тропинку, по которой обычно охотники шли в тайгу, замело, и пришлось прокладывать новую. Впереди на широких меховых лыжах шагал Щеглов. На нем были синие суконные брюки-галифе, оставшиеся, видимо, с войны, мягкие, выше колен унты, серый грубой вязки свитер и пыжиковая шапка-ушанка. Вторым шел Степан Григорьевич Ауканка в легком меховом жилете и в черных из чертовой кожи шароварах, заправленных в короткие торбаса, сзади на поясе висела у него барсучья шкурка. За Ауканкой – Костиков на обыкновенных лыжах с палками, которые были коротки для его высокой фигуры. Ольга и Катя шли рядом, а замыкал шествие Алексей Берестов. Ему-то и достался рюкзак с продуктами, однако эта довольно тяжелая поклажа, кажется, ничуть не обременяла Алешу.

Несмотря на ранний час – еще не было девяти – солнце стояло высоко над лесом. Уже вовсю работали дятлы, дробно постукивая своими крепкими клювами по звонким от мороза стволам. Весело трещали синицы, для которых заботливые дятлы продалбливали кору, под которой скопилось много жучков и личинок. Однако ни дятлы своей дробью, ни синицы своим треском не нарушали строгой, почти торжественной тишины зимнего леса.

Шли густым ельником с отвисшими чуть ли не до земли широкими лапами, белыми от снега сверху и иссиня-темными снизу. Ельник сменяли невысокие каменные березы с кривыми стволами и скрюченными узловатыми ветками, скованными голубым ледком. Высоченные, в три обхвата, ильмы купали свои голые вершины в прозрачной синеве неба. С ильмами состязались дуплистые тополя; дальше были заросли маньчжурского дуба с не успевшими опасть почерневшими листьями.

Никто, кроме ороча, не знал, что ведет Щеглов к горному перевалу, в кедровник. Вспомнив обещание Сергея Терентьевича показать, как надо по-хозяйски стрелять белок, чтобы не страдали самки, Ауканка полушутя-полусерьезно спросил его:

– А шкурки беличьи, Серега, в план пойдут или Кате на дошку?

– В план, Степан Григорьевич!

Впереди показался весь залитый солнцем горный перевал. Вплотную к нему подступали высоченные кедры, густо усыпанные крупными темно-золотистыми шишками. Что-то вдруг длинно и мягко прошмыгнуло в густой хвое, и тотчас же упали на снег две шишки. Щеглов поднял их, они были пустые, без единого ореха.

– Чисто белочки поработали! Значит, ребятки, не шуметь и не курить. Сейчас немного поохотимся, – строго предупредил Щеглов.

Ауканка выдернул из-за пояса барсучью шкурку, расстелил ее на снегу для Ольги и Кати.

– Ну а мы с вами, Петр Савватеевич, пойдем побродим, – предложил Берестов. – Может быть, медвежью берлогу найдем.

– Вы не шутите, доктор? – немного испугавшись, спросил Костиков.

– Нет, я серьезно, Петр Савватеевич, – спокойно ответил Алеша и двинулся к перевалу.

Костиков, заметно побледнев, торопливо протер пальцами очки и покорно, нехотя пошел за Берестовым.

– Алексей Константинович, белковать не хотите? – вдогонку спросила Ольга.

– Нет, медведя хочу!

Барсучья шкурка была мала для двоих, и Катя, уступив Ольге большую половину, сидела на самом краешке, подобрав ноги в новеньких торбасах, и прятала в варежку побелевший от мороза приплюснутый носик.

Сергей Терентьевич снял с плеча ружье, присел на корточки, а Ауканка, прислонясь спиной к дереву, притаился.

– Значит, самочек не стреляем? – шепотом сказал Щеглов.

Прошло минут десять, не больше, и в темной хвое что-то Зашумело. Сразу с верхних веток густо посыпались яркие снежинки, и, обгоняя их, прошмыгнула и шлепнулась кедровая шишка. Потом, мелко перебирая крохотными желтоватыми лапками, с самой вершины по стволу побежала некрупная белочка и на середине вдруг остановилась. Покрутив круглой пушистой головкой с выпуклыми красноватыми глазками, она несколько секунд прислушивалась, потом, зауркав, заерзала на ветке. На ее призыв сразу отозвалась в стороне таким же урканьем другая белка, через полминуты где-то сбоку третья... И пока они вертелись на ветке, с соседнего дерева прибежали еще два зверька.

Ольгу охватил восторг при виде чудесных белочек, весело и беззаботно играющих на широкой лапчатой ветке, с которой все время золотистыми искорками сыпались снежинки. Вот одна из них передними лапками сорвала кедровую шишку, но не стала выдергивать из нее орехи, а отдала ее самой первой, которая была гораздо меньше всех остальных. "Самочка", – подумала Ольга. Зажав передними лапками шишку, белочка с такой стремительностью принялась выбирать из нее орешки, что Ольга едва успевала следить за ней; подумав, что этих красивых беззаботных белочек подстерегает пуля охотника, она со страхом перевела взгляд на Щеглова и, к радости своей, заметила, что он не торопится стрелять.

Вдруг Щеглов свистнул в два пальца, и вся беличья стайка замерла, одна белка прижалась к стволу, другая растянулась вдоль ветки, две сжались в комок, укрывшись своими пушистыми хвостами, а самая первая, самочка, уронив шишку, изогнувшись всем телом, повисла на тонкой веточке, ухватившись за нее лапками. Один за другим грянули два выстрела, и два зверька, что были подальше от самочки, упали к подножию кедра, а она в мгновение ока юркнула в темную хвою.

Сергей Терентьевич отставил ружье.

Катя кинулась было к убитым белкам, но ороч быстро замахал руками, чтобы она их не трогала.

Было что-то таинственное в том, как повели себя охотники. Щеглов, опустившись на одно колено, медленно, с нетерпеливым, казалось, ожиданием водил глазами по веткам; Ауканка же тихонько подошел к кедру, прижался к стволу спиной и, глядя себе под ноги, прислушивался. Так продолжалось несколько минут. Потом Сергей Терентьевич достал из-за голенища унта кленовый прутик толщиной с карандаш, коротко тряхнул им перед собой, и в чутком морозном воздухе послышалось: "Ур-р-р! Ур-р-р!" Эти звуки до того были похожи на беличье урканье, что Ольга невольно вздрогнула. Ее волнение сообщилось Кате, та приложила палец к губам, показывая, чтобы она молчала.

Щеглов опять тряхнул прутиком, и тотчас же на вершине кедра таким же урканьем отозвалась белка. Дрогнула и зашумела хвоя, густо посыпались снежинки. "Ур-р-р! Ур-р-р!"

На голос белочки Щеглов ответил прутиком. Белка опять отозвалась. Охотник снова ответил. Так повторялось несколько раз. Потом по стволу вниз, подняв трубой пушистый хвост, побежала некрупная белочка, тоже, видимо, самка. Добежав до середины ствола, остановилась, прислушалась и принялась перепрыгивать с ветки на ветку, каждый свой прыжок сопровождая урканьем, на которое отвечал своим прутиком Щеглов.

Но тут белочка, точно разгадав хитрость охотника, испуганно глянула вниз и побежала к вершине. Несколько раз охотник энергично встряхивал прутиком, пока белочка наконец отозвалась. Не успела она сбежать и утвердиться на ветке, как стали отзываться с соседних кедров и другие зверьки. Еще минута – и вокруг самочки сбилась небольшая стайка довольно крупных самцов. Дав им немного разыграться, Сергей Терентьевич резко свистнул, а ороч захлопал в ладоши, и вся стайка мгновенно залегла на сучьях.

Снова грянули выстрелы, потом еще... А самочка опять осталась жива. Не успело лесное эхо повторить выстрелы в морозном воздухе, как она встрепенулась, вытянула хвост и юркнула в хвою. Самочка, понятно, не знала, что никто и не собирается ее убивать, потому что она приносит удачу, приманивая к себе самцов, и, главным образом, потому, что каждый месяц у нее родятся бельчата.

Костиков с Берестовым вернулись к биваку, когда под кедрами уже горел костер и Ауканка, примостившись у огня, стягивал с беличьих тушек пушистые шкурки, а Щеглов надевал их на гладко обструганные деревянные распялочки шерстью внутрь, а длинный пушистый хвост оставлял во всей красе – шерстью наружу.

– На, дочка, спрячь в рюкзак, – сказал он, передавая Кате все шесть шкурок.

– Все равно на шубку мало! – шутливо сказала Катя, переглядываясь с Ольгой Игнатьевной.

– Рано тебе, дочка, про беличью шубу думать, – строго сказал Щеглов и спросил Берестова: – Что-то я, Алексей Константинович, вашего медведя не вижу.

– Берлогу нашли, Сергей Терентьевич, но товарищ Костиков не разрешил трогать...

– Что же это ты, Петр Савватеевич?

Костиков смутился, по привычке засунул пальцы под стекла очков и стал их протирать:

– Я не уверен, что это была берлога!

– Но ведь на стволе были царапины от медвежьих когтей, – настойчиво возразил Берестов.

– Это еще вопрос! – снова усомнился Костиков.

Тогда Берестов иронически заметил:

– Видимо, у вас, Петр Савватеевич, очки запотели, – и тут же обратился к Ауканке: – Скажите ему, Степан Григорьевич! – и стал называть известные любому охотнику характерные приметы.

– Однако, берлога! – согласился Ауканка.

– Ну вот, Петр Савватеевич! – принимая сторону Берестова, произнес Щеглов. – И я могу подтвердить, что берлога.

Костиков пожал плечами:

– Все может быть! – и со смущенной улыбкой добавил: – Если это действительно так, я хорошо сделал, что утащил вас, Алексей Константинович, подальше от той злополучной липы.

– Правильно сделали! – воскликнула Ольга. – От греха подальше.

Когда сели у костра чаевать, Щеглов, отпивая из кружки кипяток, хитровато подмигнул Ауканке:

– Ну, Степан Григорьевич, доказал я тебе, как с умом белку стрелять! Меня еще мальчишкой батя мой учил так охотиться. Помнишь батю моего, Терентия Карповича?

– О-о-о, Терентий добрый охотник был. Жалко, старый стал он...

– Да, глаза подвели его, – с сожалением сказал Щеглов. – С очками много не наохотишься. Разве ваши орочи никогда с кленовым прутиком не ходили на белку?

– Нет, Серега, – признался Ауканка. – Прежнее время богато белки было, зачем прутик таскать с собой? – И тут же упрекнул: – Ваши люди много слишком кедров валят. Прежнее время, бывало, все больше на Бидями наш: брат ороч белку стрелял, нынче на Бидями совсем кедров мало. А прутик твой все равно игрушка, – и махнул рукой.

– Согласен, Степан Григорьевич, что бездумно кедровый лес вырубали. Однако теперь мы строгое решение вынесли: рубить кедры выборочно. Но это не снимает вопроса о том, чтобы и о запасах пушного зверя думать. Уверяю вас, дорогой, что одна и та же самочка, только не ленись, уркай кленовым прутиком, не меньше трех раз стайку самцов к себе позовет... Так что на одном только месте охотник получит возможность, не трогая самочек, добыть порядочно белок. – И повернулся к Костикову: – Как, Петр Савватеевич, согласен?

– Понятно, согласен, Сергей Терентьевич! – возбужденно произнес Костиков, которому всегда нравилась в Щеглове эта постоянная живинка в деле.

"И где же Сергеи Терентьевич раздобыл этот волшебный прутик?" недоумевал Костиков. Потом вспомнил: когда третьего дня приходил к Щеглову, то застал его на кухне, где он что-то выстругивал из кленовой ветки; Костикову и в голову не пришло, что Сергей Терентьевич заранее это было, кажется, в среду – готовился к воскресной вылазке в тайгу, куда не без умысла пригласил и старейшего орочского охотника.

– А в следующий выходной отправимся в Тигровую падь, – вдруг предложила Ольга, вызвав удивление у всех, кроме Щеглова, который, встретившись с ней взглядом, улыбнулся.

– Туда на лыжах не доберемся, – сказал он, – туда на собаках надо. Верно, Степан Григорьевич?

Ороч утвердительно кивнул.

– А что там, в Тигровой пади? – спросил Костиков. – Неужели за тигром?

– А-а-а, Петр Савватеевич, испугался! – воскликнул Щеглов.

Костиков пожал плечами.

– Почему? Куда все, туда и я. Но, по-моему, на тигров охота запрещена.

– А мы живого тигренка возьмем!

Костиков и тут нашелся:

– От вас, Сергей Терентьевич, можно ожидать и этого! – и сдержанно засмеялся.

Было пять часов, недолгое зимнее солнце стало заходить. Снег сделался тусклым, лишь на вершинах деревьев он еще сохранил свой блеск. На горизонте уже обозначилась полоска раннего заката. С горного перевала потянуло ветром, приглушив и без того слабый огонь догорающего костра.

В Агур вернулись в сумерках.

– На дежурство не приходите, – сказал Берестов Ольге.

– Спасибо, тогда я с удовольствием завалюсь спать.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

Немного успокоившись после отъезда мужа, Ольга все свободное время в больницу мало кто поступал – отдавала работе над диссертацией. Однако чувствовала, что кое-каких материалов ей не хватит, и решила съездить в город, в мединститут. Надо было позаниматься на кафедре организации здравоохранения, проконсультироваться с заведующим кафедрой профессором Никоновым, от него недавно пришло приглашение.

Уже совсем было собравшись в дорогу, ока вдруг заявила Берестову, что откладывает поездку. Со дня на день она ждала письма от Юрия, и ей почему-то казалось, что, как только она уедет, это письмо непременно придет.

В последнее время Ольга все чаще ловила себя на том, что обида на Юрия сменилась тревогой за его дальнейшую судьбу. В глубине души она надеялась, что Юрий, в конце концов, одумается, пусть не ради нее, Ольги, – ради дочери. Вот почему с таким нетерпением ждала от него письма. Но время шло, а Юрий молчал.

Почему-то давно не писала и Наталья Ивановна. "Не случилось ли что с Клавочкой?" – с тревогой подумала она и решила дать матери срочную телеграмму. Назавтра же пришел ответ, что Клавочка совершенно здорова и что на днях мать отправит подробное письмо.

Письма из Ленинграда шли долго, даже авиапочтой пять-шесть суток, и Ольга решила, что успеет за это время съездить в город. Так она и сделала.

За четыре дня, что она была в городе, ей удалось дважды встретиться с профессором Шишковым. Он с большим интересом отнесся к ее работе, высказал ряд важных пожеланий, которые Ольга с благодарностью приняла.

В студенческой столовке, где Ольга, экономя время, обедала, она сказалась за одним столом с Митрофаном Клыковым, и тот, узнав, что она та самая Ургалова из Агура, о которой писали в газете, стал ее расспрашивать о Берестове.

– Как там у вас, коллега, прижился Алешка?

– Алексей Константинович?

– Для кого Константинович, а для меня просто Алешка!

– Доктор Алексей Константинович Берестов, – подчеркнуто строго ответила она, – очень способный хирург.

– Не слыхали, коллега, Зина Голубкина пишет ему?

Она ни разу не слышала от Берестова о Голубкиной и прежним строгим голосом сказала:

– Вы спрашиваете, коллега, о таких вещах, о которых, по понятным причинам, не принято знать посторонним. Я думаю, что и вы, – продолжала она, – не станете ни с того ни с сего рассказывать о своих сугубо личных делах!

– Возможно! – ответил Клыков и смущенно покрутил своей длинной шеей.

Ольга быстро выпила стакан компота и, сухо попрощавшись с Митрофаном, вышла из столовой.

Назавтра весь день она занималась в институтской библиотеке, там же написала Берестову коротенькое письмо, сообщила, что на обратном пути заедет к Окуневым. "Кстати, я случайно познакомилась с Митрофаном Клыковым, вашим старым товарищем. Клыков очень интересовался, переписываетесь ли вы с Зиной Голубкиной. Поскольку вы скрыли ее от меня, я ничего Клыкову не могла ответить!"

2

– О, девочка наша приехала! – радостно воскликнул Аркадий Осипович, вставая из-за стола навстречу Ольге. – Очень рад, очень рад!

– Только на один день! – предупредила Ольга, подходя к Лидии Федоровне и целуя ее.

Она окинула взглядом комнату, словно искала в ней перемен, и, убедившись, что все здесь по-прежнему, справилась о здоровье.

– Скрипим, девочка моя, как старые деревья на ветру! – с привычной бодростью сказал Аркадий Осипович. – Ну а ты как?

– Вдовствую! – шутливо сказала Ольга.

– Кстати, что пишет Юрий Савельевич? – спросила Лидия Федоровна. Видимо, скоро приедет?

– Не знаю! – уклончиво ответила Ольга. – Давно от него не было писем...

– Ничего, девочка моя, – сказал Окунев, – от тебя надолго не уедешь. Кстати, как дела с твоей диссертацией?

– Кое-что уже сделала, можно было и побольше...

– Что же тебе мешает? В больнице все это время у вас спокойно. Да ты и в город-то съездила собирать какие-то статистические данные. Значит, дело у тебя вроде продвигается?

Она догадалась, что в ее отсутствие Окунев звонил Берестову, справлялся о ней.

– Руки порой не доходят, – грустно сказала Ольга. – Да нужно ли мне все это? – И подумала, что рано или поздно Окуневы обо всем узнают, так не лучше ли теперь рассказать?

И она рассказала.

– Вы это серьезно, Олечка? – испуганно спросила Лидия Федоровна. Юрий Савельевич произвел на нас вполне благоприятное впечатление, правда, Аркадий Осипович?

Он не ответил. Насупившись и заправляя в янтарный мундштук папиросу, искоса поглядывал то на Ольгу, то на жену.

– Нет, Лидия Федоровна, – тяжело вздохнула Ольга, – оказалось, что мы с Юрой разные люди. Правда, была минута, когда я уже согласилась было поехать с ним. Но вскоре поняла, что это ничего не даст. Допустим, я брошу Агур, но где гарантия, что в Ленинграде опять что-нибудь не произойдет? Если Юре не дорого мое будущее, если он почти с презрением смотрит на мою привязанность к любимому делу! Где же, дорогие мои, гарантия?

– Но, Олечка! – воскликнула Лидия Федоровна.

– Подожди, Лидия Федоровна, – остановил ее Окунев. – Она еще не все сказала.

– Но самое ужасное, – продолжала Ольга, – что Юра, задумав уехать, поставил меня перед свершившимся фактом: мол, попробуй теперь откажись! Поверьте, я не сгоряча, не с обиды приняла свое решение, а хорошенько обдумала его. Если уж ломать свою судьбу, то лучше сразу, тут же, чтобы не потерять под ногами твердой почвы, не остаться между небом и землей. Я, дорогие мои, не могу притворяться, не могу ни жить вполовину, ни любить!

– Но, Олечка! – опять пыталась что-то сказать Лидия Федоровна, однако Ольга, чтобы исключить всякие возражения, твердо заявила:

– Я разлюбила Юру!..

– Да, веселенького здесь мало, – сочувственно сказал Окунев. – Не так это просто потерять веру в человека, тем более... если человек этот... Еще Вильям Шекспир, девочка, говорил: "Как можешь ты надеяться на милость, когда ее не проявляешь сам?" В данном случае твой Юрий Савельевич решительно никакой милости к тебе не проявил...

Растроганная словами старого доктора, Ольга отвернулась к окну и заплакала.

– Аркадий Осипович, она плачет! – вскрикнула Лидия Федоровна, подбегая к ней. – Олечка, милая, что с вами?

Окунев поднялся, растерянно потоптался на месте.

– Что же ты молчишь, скажи ей! – потребовала Лидия Федоровна, чувствуя себя беспомощной.

– Доктор Ургалова! – наставительно-строго произнес он, но тут голос его осекся, и старый доктор, сбросив пенсне, которое повисло на цепочке, прикрепленной к верхнему жилетному карманчику, стал вытирать платком глаза. – Доктор Ургалова! – пересилив себя, прежним тоном повторил он и уже более ласково добавил: – Понимаю отлично, что творится у тебя в душе, знаю, что обидно тебе... Но, девочка, жизнь прожить – не поле перейти...

– И не надо, Олечка, плакать! – с нежностью сказала Лидия Федоровна, обнимая дрожащие Ольгины плечи.

Аркадий Осипович энергично взмахнул вытянутой рукой, державшей пенсне.

– Это ничего, что поплакала, – сказал он, – слезы ведь, они как бы очищают, после них становится легче. Обиду не всегда уймешь словами, здесь как раз слезы бывают посильней всяческих слов.

Мы таковы: природа чтит обычай

Назло стыду; излив печаль, я стану

Опять мужчиной...

Это – Вильям Шекспир, девочка моя! – с важностью подчеркнул Аркадий Осипович.

Ольга, к радости стариков, отошла от окна и сквозь слезы виновато улыбнулась:

– Простите... Я немного излила свою печаль... Теперь буду мужчиной!

Наступило короткое, тягостное молчание, после чего Окунев спросил:

– А твой доктор Берестов приличный молодой человек?

– Приличный...

Ольге постелили на диване у самого окна, залитого ярким лунным сиянием, и она долго не могла заснуть. Она лежала, приподнявшись на локте, глядела на холмистый берег реки, на высокие стройные сосны в голубом сверкающем инее, от которых, несмотря на все еще крепкий мороз, казалось, уже веяло теплом.

3

Зима была на исходе. Охотники возвращались из тайги. С самого утра собирались они около райзаготконторы, дымили трубками, рассказывали друг другу, кто сколько сдал шкурок и какую сумму денег полагалось за них получить. А полагалось по пятьсот – шестьсот рублей, а кое-кому и поболее, и завмаг Гордей Капитонович Питря, щупленький, суетливый, с одутловатым, без всякой растительности лицом, торопился завезти побольше ходких товаров, заранее предвидя бойкую торговлю. После удачного охотничьего сезона наступила горячая пора для заготовителей и торговых работников, и Щеглов уже дважды вызывал их к себе, вносил поправки в списки товаров; резко сокращал спиртное, увеличивал количество одежды, постельных принадлежностей, продуктов. Одним словом, "резал" без пощады торговцев, хотя они в поте лица доказывали, что одной мануфактурой да консервированными компотами плана не выполнишь.

– А будете тут гудеть над ухом, – смеялся Щеглов, – и вовсе всю водку вычеркну.

– Ассортимента не будет, Сергей Терентьевич, – молил Питря. – Не дадим в лавку спиртного, они в вагон-ресторан побегут, а там наценка-то какая! Почти тридцать пять процентов!

– Не агитируй меня, Гордей Капитонович, я ведь, знаешь, каменный! посмеивался Щеглов. – Сам знаешь, орочи не любят, чтобы деньги у них долго задерживались. Сразу потратить захотят. Так ты и выбрось побольше белья, простынь, подушек, а женщинам ситчику. Из продуктов маслица, сахару, карамелек разных, сгущенного молока. Ну и папирос и трубочного табаку не забудь! Увидишь – не залежится...

– Город не дает в нужном количестве! – опять пробовал возразить Питря.

– Я уже звонил – даст! А на одной водке и дурак план выполнит. А мы с тобой, Капитоныч, политику делаем. Понял? А в чем, думаешь, состоит она, эта политика?

– Почитываем газетки, – сказал немного растерянно завмаг.

Щеглов резко оборвал:

– В том-то и дело, что почитываешь, а надо, Капитоныч, читать...

– Ну, понятно, читаю...

– Если вам волю дать, вы спаивать орочей начнете.

– Что ж поделаешь, коли выпить любят!

– А кто не любит, а, Питря? – откинулся на спинку стула Щеглов и разразился веселым смехом. – А они тем более – таежники. Но все это от прошлого осталось, когда попы и купцы по стойбищам ездили, спаивали орочей и за бесценок дорогую пушнину забирали. А мы с тобой, сам знаешь, не попы и не купцы, нам заботиться о благе людей надо. Понял теперь, в чем наша с тобой политика?

– Как не понять, Сергей Терентьевич, одначе город и с нас, грешных, план оборота требует, – видно, и там своя политика.

– Так разве я против плана оборота? Оборачивайся, Гордей Капитоныч, но не за счет вагона водки, черт бы ее побрал! – Щеглов уже было опять нацелился на графу, где значилась водка, и у Питри упало от страха сердце. – Вот какие пирожки, Капитоныч: водки – три ящика, портвейна и плодоягодного – пять, шампанского – семь, томатного и виноградного сока двадцать. А остальное остается, как было. И уверен, полтора плана дадим с тобой. Вот это и будет наша с тобой правильная политика.

– Эх, Сергей Терентьевич, не то было в Турнине! – с сожалением произнес завмаг. – Когда я там базой заведовал, товарищ Шейкин нашего брата так не резал...

– Так то Шейкин, а я – Щеглов! – теперь уже сердито сказал секретарь.

– Так вы, Сергей Терентьевич, звоните по телефону в торг, а то ведь они меня там на смех поднимут за такое мизерное количество... – Он хотел сказать водки, но тут же осекся.

Щеглов снял трубку.

– Марина, дай, пожалуйста, горторг, Петухова.

Через минуту соединили с городом.

– Петухов? Привет, Арсений Григорьевич. Щеглов говорит. Завтра приедет за товарами Питря. Так прежде чем он пройдет на базу, посмотри наш списочек и наложи резолюцию. Сделаешь? Ну, спасибо, Арсений Григорьевич. А ты почему-то на охоту перестал к нам ездить? Что? Сам не лучше белки в колесе вертишься? – засмеялся Щеглов. – Начальство жмет? А так вам и надо, работягам! На вас ежели не жать... Ну ладно, это я, понятно, в шутку. Приезжай, мы ведь почти на голом месте район создаем. И на нас, брат, сверху жмут, да еще как... Ну, есть, бывай здоров, Арсений Григорьевич. И, круто повернувшись к Питре, протянул ему список: – Возьмешь у Петухова резолюцию, а потом – на базу.

Гордей Капитонович взял список, быстро сунул его в папку и, сокрушенно покрутив головой, вышел из кабинета. Когда он проходил мимо заготконторы, где сидели охотники, старый Акунка спросил:

– Гордейка, когда, однако, на базу едесь?

– А что тебе пользы с этих баз, Федор Иванович, – печально махнул рукой Питря. – У Щеглова главная база! К нему и обращайтесь.

Орочи засмеялись.

– Поцему у Цеглова база, в городе база! – сказал тот же Акунка.

Но завмаг не стал спорить и озабоченно побежал дальше.

В это время подошла Ольга Игнатьевна.

– Сородэ, мамка-доктор! – поздоровались орочи.

– Сородэ! – ответила Ольга и приветливо махнула рукой.

А Михаил Бисянка, низенький, приземистый, с давно не бритым скуластым лицом, громко спросил:

– Как Иван Петрович, живой, нет ли?

– Конечно, живой! – ответила Ольга. – Как это его медведь так помял? – спросила она Бисянку, с которым Иван Петрович Тиктамунка в паре соболевал. – На моей памяти это второй случай. И удивительно, чтобы в конце сезона такое произошло!

– Осечку ружьишко дало, мамка! – сказал Бисянка, попыхивая трубкой. А меня, знаешь, близко там не было... – И опять спросил: – Значит, живой Иван Петрович будет?

– Сделали все возможное, – сказала Ольга. – Честно говоря, по кусочкам мы собирали его с доктором Берестовым.

– Ладно, пускай кусочки остались! – согласился Бисянка. – А шкурку того медведя тебе, мамка, принесем, – хочешь, нет? Выделаем и принесем!