Текст книги "Багульник"
Автор книги: Семен Бытовой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
– Спасибо, у меня есть медвежья шкура.
– Одной шкурки мало тебе. Дом у тебя большой, две можно. Одну тебе, другую – мужу твоему.
Ольга не удивилась, когда через несколько дней, придя из больницы, увидела в столовой на полу большую черно-бурую шкуру медведя. Она постояла, подумала, потом легла на пушистый мех, подложила под голову руки и долго оставалась так, переживая какое-то странное, смешанное чувство надежды, смятения, одиночества...
4
Приближалась весна. С моря подули теплые ветры. Они гнали темные лохматые тучи, и небо в иные дни стояло над тайгой хмурое, низкое. Пробудившиеся реки, взломав лед, хлынули через край, захлестнув лесные низины и подступив к горному перевалу. Кое-где на холмах стала пробиваться сизая молодая травка. На деревьях набухли коричневые почки. Теплой, пьянящей сыростью веяло от весеннего леса, еще обнаженного, но уже ожившего до самой своей крохотной веточки.
Ольга любила таежную весну. Она могла часами стоять у реки, провожая взглядом гонимые стремительным течением льдины. Она любила прикасаться к прохладной сырой ветке в дождевых, как дробные жемчужинки, каплях и до срока раскрывать набухшие, еще тугие почки. В этом желании поторопить весну было что-то детски-наивное, смешное, но всегда интересное.
Как раз за этим и застал ее подошедший к реке Буров. Он больше недели лежал с тяжелым приступом стенокардии, и Ольга через день посещала Харитона Федоровича. Увидев, что он одет по-походному – высокие резиновые сапоги, брезентовый плащ, – погрозила ему пальцем.
– Рано, голубчик, рано!
Он виновато улыбнулся:
– Весна торопит, доктор! Не за горами сплав.
– Все-таки сердце торопить не следует. Оно у вас и так очень спешит...
Харитон Федорович развел руками:
– Это точно, что спешит. Лежу дома, а оно у меня там, на Бидями. Надо ее на пикеты разбить, а на пикетах бригады расставить да сплавсредствами рабочих обеспечить. Ведь за зиму сколько лесу навалили, что дай бог до лета управиться. – И вдруг спросил: – Что, Юрий Савельевич не собирается приезжать?
Ольгу точно обожгло.
– Не знаю, давно писем не было.
– Жаль, Ольга Игнатьевна. Техник наш молод слишком, и опыта у него того нет, что у Полозова. А нынче по всем приметам ожидается большая вода. Возможен разнос древесины. А у нас, как на грех, с прошлого года хвосты не зачищены. Где уж тут нашему технику справиться? Кстати, место мы за Юрием Савельевичем держим.
Она промолчала. Буров по давней привычке пошарил в левом кармане, где обычно держал папиросы, но, вспомнив, что курить запрещено, с сожалением вздохнул.
– Что, папиросы ищете? – сразу догадалась Ольга Игнатьевна. Забудьте это, Харитон Федорович, навсегда забудьте!
– Курить – не курю, а забыть не могу! – невесело улыбнулся Буров.
– И надолго вы на Бидями?
– Смотря по делам, доктор. Сперва на Бидями, потом в Кегуй.
– А лекарство с собой захватили?
Он достал из верхнего кармана кителя пузырек с нитроглицерином.
– Это, доктор?
Она утвердительно кивнула.
– И старайтесь поменьше ходить.
– В тайге уж как придется!
– Все-таки старайтесь далеко не ходить, Харитон Федорович. У вас там лошади есть. Лучше верхом на лошадке.
– Это можно! – пообещал Буров. – Что-то моих орочей долго нет?
– А вы разве с ними, Харитон Федорович?
– Да, на ульмагде. На шестах пойдем против течения.
– Только не вздумайте сами шестом работать! – сказала Ольга.
Из крайнего дома вышли два ороча. Один нес на плече весло, второй два длинных, отполированных шеста.
– Сородэ! – разом поздоровались они с Ольгой.
– Сородэ, друзья! – ответила она.
Ороч, несший весло, спросил:
– Однако, с нами?
– Нет, Ефим Иванович, – ответила Ольга.
Тогда второй сказал:
– Почему нет? Давай, чего там!
– Спасибо, у меня тут дела!
– Понятно, раз дела есть, не надо! – снисходительно ответил он и, приподняв ульмагду, столкнул ее с песчаной косы в воду.
Ольга несколько минут провожала взглядом ульмагду, пока она не скрылась за крутым выступом скалы.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Это был один из тех теплых июньских дней, когда небо совершенно безоблачно и горизонт окутан знойной сиреневой дымкой. От сырых, в неубывающей росе, высоких трав поднимаются густые испарения, рисуя в знойном неподвижном воздухе фантастические миражи. То проплывает над лесом фрегат с высокими распущенными парусами, то вдруг проскачет олень с откинутыми к спине ветвистыми рогами.
Когда они, побродив по тайге, возвращались в Агур, ни Ольга, ни Берестов еще не знали, каким горем омрачится этот светлый и пока еще радостный день.
Когда они подошли к больнице, навстречу им выбежала встревоженная Ефросинья Ивановна.
– Звонили из Кегуя, товарищу Бурову опять худо стало. Сидел за столом, пил чай и вдруг упал...
Ольга быстро перевела взгляд на Берестова.
– Поедем в Кегуй?
– А на чем?
– На ульмагде, на чем же еще, – ответила она, но тут же поняла, что говорит не то, что нужно.
– Против течения на шестах? – удивленно спросил он и тут же пояснил: – Это займет по крайней мере пятнадцать часов.
И только теперь пришло к Ольге решение.
– Позвоню Щеглову, попрошу катер! – с этими словами она кинулась к телефону.
– Сергей Терентьевич?
– Его нет. Костиков говорит.
– Петр Савватеевич, срочно нужен райкомовский катер. Товарищ Буров заболел. Где? В Кегуе? Да, видимо, опять сердце! Предполагать все можно!
Костиков сказал, что Щеглов еще третьего дня отправился на катере в Сирень, а когда вернется – неизвестно. Ольга с отчаянием спросила:
– Что же нам делать?
Костиков посоветовал доставить Бурова в Агур на ульмагде вниз по реке.
– Течение быстрое, а главное – не качает... Через пять-шесть часов Харитон Федорович будет уже в больнице.
– Хорошо, Петр Савватеевич. Я сейчас посоветуюсь с доктором Берестовым. – И, положив трубку, передала Алеше слова Костикова.
– Тогда срочно звоните в Кегуй, – сказал Берестов, – чтобы осторожно, на носилках несли Бурова к реке, устлали ульмагду травой. А я тем временем выйду им навстречу на оморочке.
Ольга согласилась.
– Если в пути встретитесь, пересядьте на ульмагду, сделайте Харитону Федоровичу укол. В общем, Алексей Константинович, решите сами, что нужно.
– Все сделаю, не беспокойтесь! – ответил Алеша.
Он уже столкнул оморочку с песчаной косы, когда из больницы с санитарной сумкой через плечо прибежала Катя Щеглова.
– Здесь все, Алексей Константинович! – сказала она запыхавшись и вопросительно глянула на Ольгу. Та сразу поняла ее:
– Нет, Катя, доктор Берестов пойдет один!
– Ладно, пускай один, – уступила Катя, хотя ей очень хотелось отправиться вместе с Берестовым, который правил оморочкой не хуже ороча.
Сильно палило солнце. Берестов быстро стянул с себя сорочку и, оставшись в одной майке, схватил весло и погнал легкую лодку вдоль берега в тени густых зарослей чернотала, нависших над водой. Чтобы сократить путь, он круто повернул в протоку и сразу скрылся из виду.
Только в восьмом часу вечера, когда янтарное солнце стало заходить за горный перевал, из-за поворота вдруг выскользнула ульмагда. Гонимая сильным течением горной реки, в которой отразились розовые от закатного огня легкие облака, ульмагда быстро приближалась к Агуру, Уже слышно было, как плещутся за бортом бурунчики: плюх, плюх, плюх! На корме, слегка подгребая веслом, чтобы не относило, сидел Тимофей Уланка. Доктор Берестов стоял на коленях, склонившись над Буровым, который в пути потерял сознание, и держал руку на его пульсе.
На песчаной косе встречать больного собралось много народу. Ольга стояла рядом с Костиковым, он держал носилки. Ей почему-то казалось, что Уланка слишком медленно гребет веслом. Она хотела крикнуть ему, что нужно побыстрее, но не успела. Тимофей двумя сильными замахами повернул лодку к берегу, и через минуту она врезалась своим утиным носом в отмель, зашуршав галькой.
– Что, Алексей Константинович? – спросила Ольга.
– Потерял сознание!
Ольга, перехватив его встревоженный взгляд, сразу догадалась, что дело плохо. Не замечая Уланку, она быстро склонилась над Буровым, взяла его руку, нащупала пульс.
– Носилки, Петр Савватеевич!
– Есть! – сказал Костиков.
Вместе с Берестовым они осторожно подняли Бурова, положили на носилки и направились в больницу.
Только теперь Ольга поздоровалась с Уланкой.
– Расскажите подробно, Тимофей Андреевич, когда это с ним случилось?
Уланка несколько смущенно и сбивчиво стал рассказывать. Харитон Федорович, пробыв весь вчерашний день на лесопункте, к вечеру почувствовал себя плохо. Он пришел к Уланкам, где всегда останавливался, и, отказавшись от ужина, лег на кушетку и сразу же уснул. Выспавшись, он рано утром снова пошел на берег и до обеда объезжал на патрульном катере пикеты на сплаве. Часа в два он опять явился к Уланкам, принял какие-то таблетки, снова лег на кушетку и до вечера не вставал. "Что с тобой, Харитон Федорович? спросила Марфа Самсоновна. – Прежнее время за стол с нами садился, медовушки стаканчик выпивал, кушал, а нынче ничего не хочешь?" "Спасибо, – говорит он матери, – что-то худо мне! Вот отлежусь малость, может, немного и поем". Верно, к ужину встал. Мать ему пельмени подала. Он поел немного, полкружки чаги выпил. И опять на кушетку лег. Однако ночью спал плохо. Стонал, задыхался. Попросил окно открыть. Мать открыла. Утром вроде полегче ему стало. Вышел в сени, умылся, завтракать сел. Не успел кружку чаги выпить, со стула свалился. Мать испугалась, за мной послала. Подняли мы Харитона Федоровича, на кушетку уложили. Потом сразу к вам в Агур и позвонили.
И, искоса глянув на Ольгу, Уланка спросил:
– Сердце, наверно?
– У Харитона Федоровича и сердце плохое, и давление очень высокое.
Только через два часа к Бурову вернулось сознание, и первое, о чем он попросил: позвать жену. Ольга Игнатьевна послала за ней Катю. Когда Ксения Викторовна вошла в палату и робкими тихими шагами приблизилась к постели мужа, он медленно, с усилием протянул свои большие ослабевшие руки и несколько секунд смотрел ей в глаза. Она взяла его руки, приникла к ним щекой и залилась тихими слезами.
– Ксана... – наконец прошептал он. – Теперь, кажется, все, Ксана...
– Да что ты, Харитон Федорович, – взмолилась жена. – Сколько раз от беды уходил...
Он высвободил руки из ее теплых ладоней, положил их на голову жены, ласково погладил.
– Верно, Ксана... уходил... Нельзя мне было в безвестности умирать... – Он закрыл глаза. – А нынче всю правду про Харитона Бурова знают... Ксана... ребят береги...
– Да что ты говоришь такое, Харитон Федорович!.. – вздрогнув, сказала она. – Доктора еще поднимут тебя! Ведь мы с тобой жизнь-то по-настоящему только и начали...
– Худо мне, Ксана... – простонал он. – Голова горит... Дышать трудно...
– А ты, Харитоша, молчи, не волнуйся. Бог даст, поправишься. Отпуск свой сразу за два года используешь. Отдохнешь.
Он сделал слабое, беспомощное движение руками и устало, будто со сна, немного приоткрыл глаза:
– Ксана...
– Что, Харитоша?
– Там в кителе у меня... партбилет... Ксана...
– Он нужен тебе? – Она тихонечко вышла в коридор и через две минуты вернулась с кителем мужа.
– Здесь он...
– Достань... Ксана...
Отдавая мужу партбилет, Ксения Викторовна вспомнила тот счастливый день, когда Буров принес его из райкома, заставил ее бросить все домашние дела и срочно сшить для партийного билета потайной карманчик на подкладке кителя. Он стоял буквально над душой, ревниво следил за каждым ее стежком и очень волновался, почему она, Ксения Викторовна, шьет в одну нитку, когда можно в две, чтобы покрепче было.
– Ксана, – опять позвал он ее шепотом, – от товарища Щеглова получил я билет... Лично ему в руки... отдашь... Ксана... А на словах передай ему, Ксана, что... твой Харитон Буров всегда... коммунистом был... И там... он показал рукой куда-то очень далеко, – в плену... И после, тут... на Бидями... И умираю, скажи... тоже... Ксана...
– Да что это ты, милый? Неужели прощаешься? – Она, рыдая, упала ему на грудь, стала целовать, а он, задыхаясь, посиневшими, почти остановившимися губами тихо-тихо прошептал ей:
– Спасибо... Ксана... что с малыми детьми ждала... верила... Открой окно... Ксана... я тайгой... травами... подышу.
Ксения Викторовна подбежала к окну, распахнула его настежь. Вместе с голубым лунным светом в палату ворвался свежий росистый ветер. Он, казалось, принес все запахи – леса, воды, трав, цветов, всего, чем так богат в эту пору Сихотэ-Алинь, где Харитон Федорович Буров полной мерой испил свой горький мед.
Вошли врачи.
Ксения Викторовна кинулась к Ольге.
– Неужели все уже, доктор?
– Будем надеяться на лучшее, – тихо сказала Ольга и проводила Ксению Викторовну из палаты.
Однако лучшее не наступило...
...Был уже третий час ночи, когда в дежурной комнате доктор Ургалова продиктовала доктору Берестову последние строки истории болезни Харитона Федоровича Бурова: "Источником кровоизлияния явилась разорвавшаяся аневризма передней мозговой артерии, глубоко внедрившаяся в мозговое вещество".
Берестов закрыл папку, перечеркнул обложку крест-накрест красным карандашом и, спрятав в ящик стола, стал закуривать.
– И мне, Алеша, дайте! – попросила Ольга.
Несколько минут они сидели молча. Потом Ольга поднялась, сняла халат.
– Ну что ж, Алексей Константинович, проводите меня!
Он встал, тоже снял халат, надел пиджак.
Они шли вдоль холмистого берега реки, в лунном свете, среди влажных, обильно усыпанных сверкающими росинками трав и не знали, с чего начать разговор. Так они молча дошли до Орлиной. В это время кто-то завозился на песчаной косе. Они обернулись и увидели человека, быстро сталкивающего в воду ульмагду.
– Кто бы это мог быть? – вслух подумал Алеша и уже хотел подойти к реке, но Ольга, узнав Тимофея Уланку, остановила Берестова.
Когда Тимофей прыгнул в лодку и, стоя во весь рост, стал отталкиваться шестом, Ольге показалось, что он смотрит на нее.
Она поняла, что Уланка не ложился спать, всю ночь ожидал ее, пока она выйдет из больницы, и, когда Ольга вышла не одна, решил уехать из Агура.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
1
Минуло еще два года.
За это время Ольга получила от Юрия два письма: одно из Ужгорода, другое из Ленинграда. Он почему-то ни словом не обмолвился о своих буковых лесах. В этом письме, к немалому удивлению Ольги, Полозов вообще ничего не писал о себе, только о дочери. Клавочка, писал Юрий, заметно выросла, знает наизусть чуть ли не всего Маршака, очень любит рисовать красками и просила послать в Агур два рисунка, на которых она по памяти воспроизводит домик, где "моя мамулечка живет"... Ольга со слезами умиления долго рассматривала Клавочкины рисунки, поражаясь, с какой достоверностью девочка нарисовала Орлиную сопку, нависшую над рекой, домик у подножия сопки с окошками и высоким крылечком...
Но вскоре пришло большое письмо от матери и Ольга узнала все то, о чем так красноречиво умолчал Юрий. Наталья Ивановна писала, что "зятек наш" – она давно уже не называла его по имени – в Закарпатье больше не ездит, определился в Ленинграде, прописавшись у неродной тетки на Малой Охте. Поступил, по слухам, на службу в Лесной порт. О том, что "зятек наш" бывает у Клавочки, мать сообщала тоже без особой радости, ибо, писала она: "Вовсе не замечает, что я на белом свете живу. Придет: "Здрасте!" уходит: "Пока!" – и вся-то его речь... Правда, в последний раз, когда заходил и я ему сказала, что ты, доченька, скоро приедешь в институт защищаться, он строго предупредил, что если ты помышляешь увезти с собой Клавочку, то он, видите ли, категорически против. Я, понятно, ответила, что над ребенком главная хозяйка мать, она и решать будет!" А что на это ответил Юрий, Наталья Ивановна почему-то не писала, и Ольга с грустью подумала, что мать совершенно напрасно заранее завела разговор об этом. "Приеду, там видно будет!" – подумала Ольга, испытав тревожное чувство.
В августе Ольга получила из мединститута официальное извещение, что допущена к защите диссертации, и сразу же пошла в райком к Щеглову.
– Получила, Сергей Терентьевич! – сказала она, протягивая ему конверт.
Он внимательно прочел извещение и, прежде чем что-нибудь сказать Ольге, позвонил Костикову и попросил его срочно зайти.
– Что ж, Петр Савватеевич, благословим нашего доктора? – сказал Щеглов, передавая ему извещение.
– А как же, непременно благословим! – И спросил Ольгу: – А чем мы еще можем вам помочь, дорогой доктор?
Ольга немного смутилась.
– Собственно, ничем, Петр Савватеевич, добрым напутствием, что ли.
Щеглов утвердительно закивал головой.
– Спасибо вам, Ольга Игнатьевна, что трудились по мере своих сил и достигли цели.
– Разве уже достигла? Как бы еще там не провалиться... на защите...
Секретари испуганно переглянулись: Костиков, не снимая очков, принялся протирать их, а у Щеглова лицо вытянулось, глаза застыли в изумлении.
– Ну, этого мы вам, доктор, не позволим! – воскликнул Сергей Терентьевич. – Может быть, в помощь составим письмо... Мол, так и так... Как твое мнение, Петр Савватеевич?
Ольга решительно заявила:
– Никаких писем не полагается. Все теперь зависит лично от меня, Сергей Терентьевич. Хватит у меня мужества не растеряться во время защиты – все хорошо будет. А не хватит – самой стыдно будет...
– Как это самой? – изумился Щеглов. – А нам, райкому нашему? – и с упреком глянул на Костикова: – Что же ты молчишь, Петр Савватеевич?
– Я уверен, что все будет хорошо! – сказал Костиков, кстати, не очень твердо, ибо не меньше Щеглова был напуган словами Ольги.
– Словом, буду стараться, Сергей Терентьевич, – сказала она, вставая. – У меня ведь как-никак закалка таежная... И потом, главное уже сделано: диссертация признана интересной, ученым советом одобрена, защита назначена. Так неужели я струшу?
Щеглов энергичным жестом откинул со лба волосы, глаза его заблестели. Он выбежал из-за стола, схватил обеими руками Ольгину руку и сильно, благодарно потряс ее:
– Вот это слово бойца, Ольга Игнатьевна. И потом, я уверен, что на вашем добром примере будет учиться молодежь. Пусть они там послушают, поглядят на вас, доктора из таежной глубинки... А то ведь многие, известно, едут в наши дальние края будто повинность какую отбывать. Вот и покажите им там, Ольга Игнатьевна, с чем вы из нашего Агура пожаловали!.. – и повернулся к Костикову: – Верно я говорю, Петр Савватеевич?
Тот одобрительно закивал.
– Так что, Ольга Игнатьевна, ни пуха вам ни пера...
– Ой, к черту, к черту! – вскрикнула она и трижды плюнула через левое плечо.
Секретари в изумлении переглянулись, словно спрашивали друг друга, надо ли им тоже следовать примеру Ольги.
Костиков спросил:
– Сколько дней на сборы?
– Дня два...
– Тогда у нас, пожалуй, все, а проводить вас на станцию придем.
– Спасибо, Петр Савватеевич!
В Турнине Ольгу встречали Окуневы. Лидия Федоровна принесла бисквитный торт, жареного фазана, банку варенья, сказав при этом:
– Олечка, из шикши!
Ольга попробовала отказаться, но Аркадий Осипович посмотрел на нее так, что она покорно взяла.
– Привет доченьке, – сказала Лидия Федоровна. – И непременно привезите ее. Нехорошо, когда ребенок отвыкает от матери.
– Конечно, привезу, Лидия Федоровна! – пообещала Ольга и потянулась поцеловать ее.
Аркадий Осипович полушутя-полусерьезно сказал:
– Ну а теперь "губами влажными достань моих, они не так милы, но все же алы". Это Вильям Шекспир, девочка моя!
– Нет, нет, милый, дорогой Аркадий Осипович! – обнимая и целуя его, сказала Ольга.
– Ну, пэдэм нэйво, как говорят наши орочи! И пиши, девочка моя, все подробнейшим образом, как я люблю.
– Сразу же после защиты дам телеграмму.
– Непременно молнию! – предупредила Лидия Федоровна.
Поезд тронулся.
Ольга стояла у открытого окна, полная грудью вдыхала свежий воздух лесных просторов, словно набиралась сил для предстоящих испытаний...
2
О том, что Ольга приехала в Ленинград и двадцатого августа в семнадцать часов будет защищать диссертацию, Полозов узнал случайно. Клавочка была в Стрельне, на даче у Ольгиной тетки, и Юрий в последнее время не заходил к Наталье Ивановне и не звонил ей. Возвращаясь в этот день с работы и попав под сильный грозовой ливень, он укрылся под аркой. Рядом висел газетный щит со вчерашним номером "Вечернего Ленинграда". По привычке пробежав глазами спортивные новости и посочувствовав очередному поражению футболистов "Зенита", Юрий без всякого интереса перевел взгляд на длинный столбец с сообщениями о защитах докторских и кандидатских диссертаций и вдруг увидел фамилию Ольги. Сердце его забилось от волнения. Он взглянул на часы: было без четверти пять. С обидой на себя, что так поздно узнал об Ольгиной защите, он кинулся к стоянке такси. Он бежал под проливным дождем, не обращая внимания на громкие раскаты, сотрясавшие дома, боясь опоздать. К счастью, на стоянке оказалась свободная машина, и Юрий, весь вымокший, задыхаясь, вскочил в нее, крикнул шоферу:
– На Петроградскую! Жми, братец, иначе опоздаю!
Всю дорогу он мучительно думал, как ему быть: пробраться ли в актовый зал и присутствовать на защите или ждать, пока она закончится, и встретить Ольгу при выходе? Целиком занятый этой мыслью, Юрий даже не заметил, что дождь перестал и сквозь поредевшие тучи выглянуло солнце. Когда машина остановилась, решение, так мучившее Юрия, пришло само собой: ждать! Он боялся, что, если Ольга вдруг увидит его в актовом зале, непременно заволнуется, не дай бог, собьется, испортит защиту. Этого Юрий допустить не мог. И он прошел через железные ворота в парк, сел на скамейку под прохладным от дождя раскидистым тополем, закурил и стал гадать, какие из пяти окон третьего этажа, выходящих сюда, принадлежат актовому залу. Юрий был в таком напряжении, что порой ему казалось, он не только угадывает заветные окна, но и слышит Ольгин голос, хотя тут же ловил себя на том, что уже плохо помнит ее голос и, возможно, ошибается...
Прошло уже больше часа, а Юрий все сидел и ждал.
"Все ли у нее там ладно, – подумал он, – не слишком ли к ней придираются оппоненты?"
Юрий недавно присутствовал на защите в Лесотехнической академии и видел, как нелегко было диссертанту отстоять свои выводы перед старичком оппонентом, который буквально засыпал его каверзными вопросами. "Как бы то же самое не случилось у Ольги! – и тут же успокоил себя: – Нет, у Ольги этого не случится!"
Неожиданно память вернула его к той далекой зимней ночи, когда Николай Медведев привез его в больницу и Ольга, потрясенная смертью орочки, решительно отказалась его оперировать, и как Николай ругался с ней, чуть ли не грозил судом. Еще вспомнился ему приезд из Мая-Дату в Агур и то, как он в сумерках бродил под окнами больницы и в мозгу у него путались десятки вариантов признания в любви, которые ему надавал Медведев, и как, встретив Ольгу, он понял, что в словах уже нет никакой нужды...
Юрию было мучительно вспоминать все это, ибо с тех пор, как он покинул Агур, в его жизни не было ничего радостного и счастливого. Насколько Ольга возвысилась за эти годы, настолько же он, Юрий, отстал! И сознание того, что теперь он ей неровня, заставило его подумать: а захочет ли она встретиться с ним, не пройдет ли мимо, взглянув на него свысока?
Была минута, когда Полозов хотел подняться и уйти, однако усилием воли заставил себя остаться.
...В это время в актовом зале начиналась защита. Все здесь располагало к торжественности: и сам полукруглый зал с длинными рядами кресел, расставленных амфитеатром, и высокие венецианские окна-витражи, приглушавшие уличный свет, и резная, похожая на церковный амвон, отделанная под темный дуб кафедра.
Справа от кафедры три нижних ряда кресел заняли члены ученого совета. Среди них были и убеленные сединой, очень солидные люди, и помоложе, без седины, но не менее солидные, и два профессора средних лет, причем один военный с полковничьими погонами на тесном, едва сходившемся на круглом животике кителе. Верхние ряды в этом ярусе пустовали. Зато все остальные места в зале уже успели занять. Там сидели кандидаты наук, забывшие свои недавние волнения, когда им тоже приходилось защищать диссертации, и с явным превосходством поглядывавшие на Ольгу, и совсем юные аспиранты, которым еще предстояло волноваться и уже теперь волновавшиеся не меньше Ольги.
Она стояла, слегка прислонившись плечом к стене, тихая, задумчивая, стараясь держаться как можно спокойнее.
Профессор Авилов не был членом этого ученого совета, но, когда он вошел в зал – высокий, подтянутый, – профессора привстали и поклонились ему.
Поискав глазами Ольгу, Сергей Михайлович улыбнулся ей, и она, перехватив его взгляд, слегка кивнула головой, как бы говоря: "Ничего, держусь!"
Ровно в пять часов пятьдесят минут – опоздание произошло по вине оппонента, задержавшегося на лекции, – председатель ученого совета, заняв место за столом, сказал:
– Уважаемые члены ученого совета! Уважаемые коллеги! Сегодня предстоит защита диссертации на соискание ученой степени кандидата медицинских наук Ольги Игнатьевны Ургаловой на тему: "Изменения социально-гигиенических условий жизни малых народностей Севера при Советской власти". – Председатель снял очки и попросил секретаря зачитать анкетные данные диссертанта. – Будут ли у членов ученого совета вопросы к Ольге Игнатьевне? Нет вопросов? Попрошу вас к кафедре, Ольга Игнатьевна.
– Спасибо, – тихо ответила Ольга, подходя к кафедре. – Уважаемые члены ученого совета, уважаемые товарищи. Наше исследование мы начинаем кратким историческим и этнографическим обзором жизненного уклада четырех малых северных народностей – орочей, ульчей, удэге и материковых, то есть амурских нивхов, численность которых в совокупности, согласно последней переписи, составляет около четырех с половиной тысяч человек. О том, что в прошлом эти народности были довольно многочисленными, свидетельствуют дошедшие до нас некоторые легенды и песни. В одной удэгейской песне, например, поется, что их, удэге, было когда-то так много, что белые лебеди, пролетая над тайгой, становились черными от дыма очагов, потом стало лесных жителей так мало, что лебеди, пролетая, оставались совершенно белыми...
Как нам удалось установить, основной причиной катастрофического уменьшения численности этих народностей являлись болезни, перед которыми до революции, в условиях первобытно-общинной организации, люди были совершенно бессильны. Нам пришлось посетить многие места когда-то многолюдных родовых стойбищ, от которых, например во время эпидемии оспы, в течение нескольких суток не осталось ни одного человека. Так, начиная с 1908 и по 1916 год, навсегда погасли очаги орочских родов Голунка, Дунка, Каундига, Быхинька и некоторых других. И тут, уважаемые члены ученого совета, мы переходим к главному и основному в нашей работе: к тем замечательным и коренным изменениям социально-гигиенических условий жизни малых северных народностей за годы Советской власти...
Как и положено было, Ольга Игнатьевна в течение двадцати пяти минут изложила содержание своей многолистной диссертации, с которой уже заранее были ознакомлены члены ученого совета, оппоненты и большинство присутствующих в зале.
– Предоставляю слово научному руководителю диссертантки многоуважаемому профессору Борису Александровичу Крутицкому. Пожалуйста, Борис Александрович, – сказал председатель.
Профессор Крутицкий встал, окинул беглым взглядом присутствующих, потом перевел взгляд на Ольгу.
– Поехав на Дальний Восток, – сказал профессор, – в один из отдаленнейших глухих уголков края, Ольга Игнатьевна приобрела большой опыт практического врача. Ряд сложных операций, которые ей пришлось сделать в трудных условиях поселковой больницы, можно оценить как смелые. Я обращаю внимание уважаемых членов ученого совета на то, что Ольга Игнатьевна нашла в себе смелость взяться и за научную работу на необычную и, по нашему твердому убеждению, весьма важную тему, имеющую не только теоретическое, чисто научное значение, но и содержащую практические выводы и рекомендации. Это и понятно! Ведь сама деятельность диссертантки как врача с первых ее самостоятельных шагов и в настоящее время фактически проходила и проходит среди одной из северных народностей, с которой Ургалова связала свою врачебную судьбу. – Он посмотрел на Ольгу, которая стояла, положив руки на кафедру и опустив глаза. – Да, уважаемые коллеги, когда мы слушали диссертантку, перед нашим мысленным взором как бы прошла история северных народностей, в частности орочей, некогда многочисленных, а в настоящее время насчитывающих, как это ни прискорбно, всего триста пятьдесят человек. Утверждение Ольги Игнатьевны, что, если бы не Советская власть, орочи, видимо, совершенно исчезли бы, заслуживает всяческого внимания. Да, только Советская власть, Коммунистическая партия подняли северян из тьмы к свету, привели их из примитивного родового строя к социализму. Как научный руководитель Ольги Игнатьевны я испытываю законное чувство гордости и удовлетворения от того, что дочь питерского рабочего стоит у кафедры в этом старинном актовом зале, который по праву давно уже считается храмом нашей отечественной медицинской науки. Благодарю вас, коллеги, за внимание.
Потом выступили оппоненты. Первый, разобрав Ольгину диссертацию и положительно оценив ее, не задал диссертантке ни одного вопроса; второй, так же высоко оценив научную работу, поставил перед Ольгой ряд вопросов, Тут же оговорившись, что он ставит эти вопросы отнюдь не для того, чтобы в какой-то мере взять под сомнение некоторые пункты санитарно-гигиенического порядка (оппонент был профессором Санитарно-гигиенического института), а исключительно ради более полного освещения этих пунктов, которые, с его точки зрения, даны в диссертации слишком бегло.
Ольга спокойно, с исключительной убежденностью, коротко ответила на все вопросы оппонента, который привстал и, утвердительно кивнув сперва в сторону Ольги, затем в сторону председателя, сказал:
– Я удовлетворен ответами диссертантки!
Поскольку у членов ученого совета не было вопросов, председатель, раздав им бюллетени для голосования, объявил десятиминутный перерыв.
– Молодец, Оля! – подходя к ней и протягивая руку, сказал майор медицинской службы, которого Ольга не сразу узнала. – Напомню: Тигран Тегенесянц! А по-старому просто Хищник!
– Ой, Тигранчик! – радостно воскликнула Ольга. – Ведь мы были с тобой в одной группе.
– Спасибо, что вспомнила! – улыбнулся майор. – Скажи, Оля, страшно было тебе?
– Очень, Тигран! Особенно перед началом! А что, и ты тоже?
– Обязательно. Моя защита на следующей неделе. Приедешь, Оля?
– Если не улечу домой.
– Так ты не улетай! – попросил Тегенесянц.
– Не знаю, Тигранчик. А ты военврач?
