Текст книги "Со спичкой вокруг солнца"

Автор книги: Семен Нариньяни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

– Вы тоже не умываетесь?

– Я ловчу.

– Как?

– Прежде, когда я возвращался с работы домой, всегда заходил по дороге в аптеку и покупал две бутылки дистиллированной воды, и у меня всегда было чем умыться, из чего сварить чай. Пока ребята не знали о моем секрете, все было хорошо. Но вот секрет открылся, и весь наш барак кинулся в аптеку. Удобно. Аптека рядом. Доступно. Бутылка стоит гроши. Мы ходили умытыми, зато больные сидели без дистиллированной воды. И тогда аптека стала отпускать воду только по рецептам врача.

– И вы стали ходить неумытым?

– Я снова словчил. В той же аптеке я купил две грелки и стал всюду носить их с собой. Иду, скажем, домой из заводоуправления, с коксохима или с домны и несу в грелках воду.

– А в Березках, у меня в гостинице, вы тоже запаслись водой?

– Да.

Товарищ Орджоникидзе внимательно оглядел меня.

– Не пойму, где вы прячете свои грелки?

Я покраснел.

– Покажите?

– Неловко.

– Мы вдвоем с начальником строительства просим вас, пожалуйста.

Я поднял юнгштурмовку. Под ней перекинутые через плечо, наподобие хурджинов, висели две полные грелки. Спереди одна, со стороны спины другая.

– Ну, не черт! Придумал и молчит, – послышался из-за стены голос соседки.

Внутренние стены в семейном бараке были сколочены не столько из досок, сколько из щелей. Одна шире, другой. Соседи не только слышали, но и видели все, что делается в комнатах друг у друга. Но Лиза с телефонной станции, она и была моей ближайшей соседкой, не удовлетворялась тем, что видела. Лизе ничего не стоило войти в комнату, когда ее меньше всего ждали. Вот и сейчас она вошла, поздоровалась, сказала:

– Прошу ко мне на чай.

– Спасибо, мы уже, – ответил товарищ Серго.

– Не обижайте меня. Живу я по силе возможности. Приглашаю от чистого сердца.

Товарищ Серго пробовал отбиться от Лизки:

– Мы спешим. Спасибо.

– А у меня все готово.

Когда мы вошли к Лизе, то чайник и в самом деле уже кипел на керосинке. Стол был покрыт белой скатертью, уставлен вазочками. А в них мед, сливочное масло, творог, варенье. И рядом с таким аппетитным угощением диссонансом блюдечко со слипшимися в ком конфетами «подушечки».

Лизина комната, не в пример моей, была в полном аккурате. Родители не поскупились дочери на приданое. Кроме стола и полдюжины стульев они купили ей к свадьбе зеркальный шифоньер, книжный шкаф.

Я жалею свои книги. Прячу их под койкой. А Лиза нет. Библиотеки в молодежном городке нет, так ее книги ходят по рукам.

Лиза Завалишина первой из казачек, поселившихся в нашем бараке, пошла в отдел кадров просить работу. Первой из казачек стала комсомолкой. Как будто все хорошо, и в то же время у этой хорошей дивчины была слабость. Легкомысленное отношение к личной жизни. Первого мужа она выгнала, не прожив с ним и месяца. Вышла замуж второй раз и второго мужа прогнала.

Лизкины мужья не стоили ее. Тот и другой были глупее жены. В ожидании третьего, более достойного супруга Лиза не прочь была и поозорничать.

Два часа ночи. Я мучаюсь, не могу найти зачина для корреспонденции – нужно написать ее к отходу утреннего самолета, а Лизка стучит в стенку:

– Э… э! корреспондент, кончай писать. Приходи, будем целоваться,

Тайн у нас нет. Наш барак, вы знаете, как решето. Я в краску. Стыдно перед соседями. А она смеется.

Я, конечно, очень благодарен Лизе Завалишиной. Придумала она это чаепитие с народным комиссаром очень кстати. Выручила соседа. У меня же ни чашек, ни ложек, ни скатерти, ни керосинки.

Я хвалю Лизу и одновременно тревожусь. Зачем она поставила вазочку с медом рядом со слипшимися в ком подушечками? Смотрю на Лизу, а она улыбается.

 
Вокруг лилейного чела
Ты дважды косу обвила.
Твои пленительные очи
Яснее дня, темнее ночи.
 

Лиза, хоть и некрасива, могла обворожить любого. Лицо милое, симпатичное, а кровь при всем при том дикая, казачья. Не дай бог кому-нибудь рассердить Лизу с телефонной станции. Тогда милая, симпатичная становится беспощадной.

Мой взгляд снова падает на блюдце с подушечками, и я снова думаю: «Зачем?» Несчастное блюдечко перестает быть блюдечком и начинает казаться мне ружьем, которое не без умысла вешают авторы в первом действии своих дрампроизведений. И я тревожусь, жду выстрела в спину.

Садимся за стол. Хозяйка разливает чай по кругу. Товарищу Серго, мне, себе, а над чашкой начальника строительства задумывается, Я кашлянул. Лиза оборачивается ко мне и говорит:

– Сама знаю. Кто обидит в своем доме гостя, тому нет прощения.

– Не дури, наливай, – шепчу я.

А она обносит начальника. Оставляет его чашку пустой.

Мы с начальником строительства вскакиваем со своих мест. Я красный от возмущения. Он от полученного оскорбления белее скатерти. Товарищ Серго успокаивает, усаживает нас, говорит:

– Сначала давайте спросим, выясним, какая у хозяйки претензия к начальнику строительства?

– Не любит он молодежь, – говорит Лиза. – Плюет на нее. Срамит.

– Чем?

– Пришел к молодежи в барак народный комиссар, товарищ Серго. Вот к Степе Садырину. А Степану некуда посадить, нечем угостить дорогого гостя.

– Я очень доволен вашим угощением.

– Я не в счет. Сутки дежурю, двое разъезжаю по окрестным базарам на попутных машинах. Работа у меня такая удобная. Сливочное масло, творог я купила в станице Магнитной. Мед – в башкирском селе Финьшампенуаз. Варенье и яйца в городе Верхнеуральске, это шестьдесят километров от нас. А ребята работают каждый день, да еще по две смены кряду. Им ездить по базарам некогда. Я спрашиваю: почему в сельском магазине станицы Магнитной сливочное масло есть? Почему в Верхнеуральске, где тюрьма самая большая достопримечательность города, есть и яйца, и варенье, а в магнитогорском орсе ничего, кроме конфет-подушечек, которые руби топором, не разрубишь.

Я дергаю Лизу за юбку.

– Остановись, хватит.

Зря только напомнил о себе. Она ткнула в меня пальцем, сказала:

– Степан Садырин каждый день печатает в «Молодежной газете» статьи и заметки, а вы посмотрите, в чем Степа ходит?

Я пробую спрятать ноги. Но увы. Товарищ Серго видит на мне обтрепавшиеся, перевязанные веревочкой сандалии и удивленно поднимает вверх правую бровь.

«Куда делись трэхи?» Нарком хочет задать этот вопрос спецкору и не задает его. Щадит самолюбие.

А Лиза Завалишина продолжает добивать начальника строительства.

– Понимаю, – говорит она. – У начальника на первом плане не молодежный городок, не магазины орса, а строительство завода. Но ведь у начальника есть заместители и по орсу и по коммунальному отделу. Почему же он не проверяет работу заместителей?

Товарищ Серго отодвигает от себя чашку с чаем.

– Он не проверяет заместителей, я не контролировал его. Я тоже не имею права на ваше угощение.

– Ну как вы можете равнять себя с нашим начальником? Вы третий день на Магнитке. И уже пришли посмотреть, как живет молодежь. А он?..

– Сделайте доброе дело. Покажите начальнику строительства молодежный городок. А вместе с вами и я пройдусь.

Лиза добилась чего хотела. Рада.

– Куда пойдем сначала?

– Где у вас хуже всего?

Положение с клозетами в молодежном городке было скандальным. Но вместо того, чтобы назвать это учреждение как-то помягче: «уборная», «туалет», «отхожее место», Лиза смотрит в глаза начальнику строительства и говорит прямо, зло:

– В молодежном городке нет ни одного сортира. Забыли запланировать, не построили.

Товарищ Серго смотрит на начальника строительства, переводит глаза на Лизу:

– Неужели это правда?

А у той в голосе слезы. Вот как накипело.

– Молодежь, комсомол. Коммунальный отдел считает, что у нас ни стыда, ни совести. Обойдемся и так. Как кошки.

– Как так? Что значит так? Лиза подошла к окну.

– Видите метрах в двухстах отсюда кустарник? Под ним два оврага. Так мы с мальчиками договорились: левый – «Пур ля дам». Правый – «Пур ле мосье».

Товарищ Серго снова посмотрел на начальника строительства.

– Вы знали об этом?

– Нет.

– Из-за вас мне придется начать осмотр городка с непостроенного сортира.

Народный комиссар ходит с начальником строительства из барака в барак. Лиза показывает им все неустройства. Подходят они к двадцать первому бараку. Кроме двадцати жилых у нас был один не жилой. В четыре двери; На каждой вывеска: «Аптека», «Парикмахерская», «Часовая мастерская», «Комендант».

Товарищ Серго торкнулся в эту последнюю дверь. Захотел поговорить с комендантом. А дверь на открывается.

– Стучите громче, – говорит Лиза.

Товарищ Серго стукнул – и снова безрезультатно. Тогда заручку с силой дернул начальник строительства. Дверь открылась, и на ее пороге выросла экзотическая, многоцветная фигура Школьникова. Гражданская война кончилась семь-восемь лет назад, а наш комендант все еще ходил в галифе из малинового сукна. Конечно, не в тех галифе, в которых ходили когда-то в конную атаку буденновцы, а лишь сшитые под те здесь, в Магнитогорске, портным-кустарем по заказу Школьникова. В отличие от тех, буденновских, эти были заправлены не в кожаные сапоги, а в носки лилового цвета. Сапог, как и сандалий, на Магнитке не было. Лиловые носки, в свою очередь, были прихвачены под комендатскими коленками только что начавшими входить в моду подвязками из цветной резины. У него были ярко-желтые. Но если другие мужчины прятали резиновые подвязки под штанинами, Школьников носил их сверху. На виду.

Кроме малиновых кавалерийских штанов у нашего коменданта были пышные кавалерийские усы. А между усами и штанами на этот раз ничего. Даже нательной рубашки. Комендант выскочил на люди как был. Только на минутку. Затем, чтобы отлаять того, кто побеспокоил его в это душное, жаркое утро, Школьников открыл рот и, увидев перед собой начальника строительства, поперхнулся бранным словом.

– Вы что, спали?

– Сверял иньвеньтарьную книгу с наличностью.

Увидев Орджоникидзе, Школьников сказал «ой» и попятился назад в комендантскую.

Наш комендант не был ни дельцом, ни жохом, чем выгодно отличался от двух прежних комендантов молодежного городка. Но этот, ни жох, ни делец был потрясающе ленив и примитивен, чем и вызывал у всех нас досаду. Вот и теперь, вместо того, чтобы снять с себя желтые резиновые подвязки, не срамиться перед народным комиссаром, Школьников сел у зеркальца фабрить усы. Затем, сунув ноги в белые с красным бутсы, а руки в полувоенный френч, сшитый тем же портным-кустарем из грубого зеленого сукна с черным кожаным воротником и такими же обшлагами, комендант выскочил на крыльцо и вытянулся перед товарищем Серго.

– Вы давно здесь комендантом?

– Без двух недель семь месяцев.

– Где работали до этого?

– Опять же комендантом. Сначала в поселке на руднике. А до рудника на Кирпишном. Коммунальный отдел где плохо, туды кидаить Школьникова.

– За что же вас так?

– Известно. Другие коменданты ворують, грабять. Которые уже раза по два на суду были, а я ни разу. У меня все по закону.

– А жалуются на вас почему?

– Кто?

– Молодежь.

– Не должны бы. Я стараюсь для их же пользы.

– Стараетесь, а народ в городке сидит без воды.

– Так то не я виноватый.

– Кто?

– Инженеры-вредители.

– А крыши в дождь почему текут?

– И тут инженеры-вредители виноватые. Толь клали, а шовы варом не промазали.

– А что вы дурачком родились, в этом тоже инженеры-вредители виноваты?

Сзади дружно засмеялись. Пока товарищ Серго ходил по баракам, свободные от дневной смены ребята и девчата здоровались с ним, почтительно провожали глазами от двери до двери. Но как только народный комиссар остановился поговорить с комендантом, вокруг тут же собралась толпа. Смех обидел Школьникова.

– Нехорошо, товарищ народный комиссар. Я человек честный, женатый, а вы мене на смех.

Лиза бросилась на помощь народному комиссару.

– Что вы честный, хорошо, плохо, что ленивый.

– Я как лучше. У меня все только по закону.

– Снять его с комендантства! – крикнула какая-то тетка,

– Одного дурачка сиять, другого поставить – дело для нашего начальства привычное, а я хочу знать, какие будут капитальные улучшения в молодежном городке? – спросил бетонщик Поскотин. – Сделают ли засыпку? Пристроят ли нам кухни?

Товарищ Серго подтолкнул вперед начальника строительства.

– Народ опрашивает. Отвечайте.

– Будут ли капулучшения? – спросил начальник строительства.

Что-что, а оратором наш начальник был отменным. За словом в карман не лез.

– Будут ли капулучшения? – второй раз спросил он и ответил: – Капулучшений не будет. Нет смысла тратить большие средства, материалы на времянки. Это и не к чему. Через месяц мы начинаем строить Соцгород. Дома, в этом городе будут каменные, многоэтажные. Как в Свердловске, как в Москве. Даже лучше, чем в Москве. В каждом квартале мы построим столовую, прачечную, детские ясли. Магнитогорским женщинам не нужно будет ни варить, ни стирать, ни детей нянчить. Пришла с работы, садись с мужем в шашки играй. Всю бабью, домашнюю работу за тебя будут делать соцбытучреждения. Разве плохо?

– Чего лучше.

– Кроме уже названных учреждений в Соцгороде планируются и другие. В каждом квартале булочная и парикмахерская. На два квартала «Гастроном», «Бакалея», детский сад. На три – универмаг, десятилетка, кино, библиотека, теннисный корт. На четыре квартала крытый рынок, стадион…

– Не забудьте на четыре квартала построить хоть одно отхожее место, – добавил один.

– Когда за ордером приходить? – крикнул второй.

– За ордером? – спросил начальник строительства. – Врать не буду. В первую очередь мы будем давать ордера не вам, а металлургам. Тем, кто будут варить чугун, сталь. Они хозяева будущего завода. Во вторую очередь семейным. А вам, молодежи, только в третью.

– Улита едет, когда-то будет, А что делать молодежи теперь?

– Ждать.

– Жить под худой крышей? – спросил Орджоникидзе.

– Крыши мы починим.

– Сидеть без воды?

– Водопровод проведем.

– Когда?

– К осени.

– А бегать нам в овраги тоже до осени? – крикнула Лиза.

– Это мы построим через месяц.

– Это нужно построить через неделю, – оказал товарищ Серго. – Нет, еще быстрей. Послезавтра. Лучше даже завтра.

– У нас нехватка с землекопами, а рыть ям много.

– Ребята помогут. Поможете?

– Рыть будем для себя, не для Чемберлена, почему же не помочь.

– Еще вопросы есть?

– Насчет орса как?

– В Наркомтяже у меня есть заместитель по орсу, – оказал товарищ Серго. – Я пришлю его к вам. Он работяга. С головой. Пока не наладит торговлю в Магнитке, назад в Москву не поедет. Договорились?

– Договорились. Спасибо.

– Не мне говорите спасибо – Лизе, – сказал народный комиссар и направился к колчаковской-трофейной.

Ребята пошли провожать его. И я хотел пойти с ними, да не вышло. Утром отправлять полосу в Москву, а у меня ни строчки. Надо было позвонить Сусанне, договориться об авторах. Захожу к коменданту. Он стоит посреди комнаты – маленький, разноцветный, обиженный, смешной и трогательно-жалкий. Я прошу разрешения позвонить по телефону, а он не видит, не слышит меня.

Нелегкий был у меня этот день. Однако назавтра, чуть свет, не выспавшийся, но счастливый я был в Березках, стоял в гостинице перед дверью товарища Серго с готовой полосой в руках. Нужно было постучать, войти, как договорились накануне, а я не решаюсь. Уж больно рано. Шесть утра. Топчусь у двери, не знаю, как быть. Стучать неловко. Не стучать – опоздаешь на московский самолет. Сорвешь задание замредактора.

Стою, скриплю зубами. И вдруг слышу с той стороны двери голос:

– Ну, раз пришли, входите.

Не вхожу, влетаю.

А он вместо «здравствуйте» спрашивает:

– Умыться хотите?

– Уже. Спасибо. Я принес статью.

– Успели написать?

– Получился подвал. На триста шестьдесят строк.

Товарищ Серго сел читать, а я хожу по номеру, дрожу: вдруг забракует?

Товарищ Серго прочел, сказал:

– У вас хороший слог.

– Понравилось?

– Я думал, вы напишете и про то, о чем говорила вчера Лиза с телефонной станции.

– Про орс, про бараки? Это другая тема.

– Можно было бы сочетать обе темы.

– Замредактора не говорил про сочетание.

– На строительных участках молодежь живет ярко интересно, а дома, в поселке серо, неустроенно.

– Нужно провести рабкоровский рейд. Проверить, как строятся культурно-бытовые и торговые точки, – говорю я, – и на материалах сделать специальную полосу.

– Идея отличная.

– Рейд я проведу потом, после приезда из Москвы, а сегодня пусть будет так, как сказал зам.

– Пусть, – говорит товарищ Серго и протягивает прочитанную статью мне.

– Вы забыли поставить свою подпись, – говорю я. – Где?

– Под статьей.

– Я подписываю только свои статьи.

– Это тоже ваша.

– Нет.

– Ой, что теперь будет? Я сорвал задание замредактора.

– Вы написали хорошую статью.

– Заму нужна не моя статья. Ваша.

– Я еще вчера сказал «нет»!

– А я вчера спросил у зама: «А что, если народный комиссар откажется написать статью?» Зам твердо сказал: «Объясни, уговори».

– Я не ребенок.

– Это не в том смысле.

– А в каком?

– Подбери народному комиссару факты. Цифры. Помоги оформить.

– То есть напиши за него! Сколько времени вы работаете в газете?

– Около года.

– И сколько статей оформили таким образом?

– Четыре.

– Кому?

– Две начальнику строительства.

– И он подписал?

– Да.

– Талантливый, способный инженер, а партийно совсем не воспитан.

– И две статьи подписал секретарь райкома комсомола.

– Замредактора растлевает вас, а вы секретаря комсомольского райкома. Вам не противно?

– Когда мне говорит «Помоги оформить», «Организуй» секретарь редакции или заведующий редакцией, я отказываюсь. А вчера позвонил зам.

– С замом вы не спорите?

– Если бы зам поставил этот вопрос на комсомольском собрании, я, может быть, и поспорил, а зам не спрашивает моего мнения. Зам предлагает.

– Послушание должно быть сознательным, а не рабским. Воспитайте в себе принципиальность. Спорьте. Деритесь.

– А как узнать, когда зам прав и когда неправ?

– Подвергайте все сомнению.

– Зачем?

– Чтобы не принять ересь за правду. Не обмануться.

– Обманывают классовые враги, а замредактора товарищ по комсомолу.

– А ошибиться товарищ по комсомолу может?

– Да.

– Он скажет дважды два – пять, а вы, не проверив, согласитесь, подведете этим и себя и его.

– Надо записать. Как, как вы сказали?

– Подвергай все сомнению. Это сказал не я, Маркс.

– Ух ты! А как они с Энгельсом, тоже подвергали друг друга?

– Обязательно. Спорили, отметали неверное.

– Скандал! – сказал я.

– Что еще?

– Все о том же. Вчера утром я рассказывал, как комсомольцы помогают строить Магнитку. Вам рассказ понравился. Я сказал: «Напишу!» Вы сказали: «Пишите». Я подумал, что вы сказали «пишите» в смысле «помогите оформить». Обрадовался и позвонил в Москву. Зам тоже обрадовался и сказал: «Вези для скорости статью народного комиссара самолетом», Я купил билет, через час мне лететь, а с чем?

– Как вы подписываетесь в газете?

– С. Садырин.

– Я ставлю под вашей статьей вашу подпись. Вот и везите ее.

– Зам не напечатает статью за моей подписью.

– Вы плохого мнения о своем заме.

– Уверяю вас.

– Давайте проверим.

Товарищ Серго, как и в прошлый раз, проводил меня до лестницы. До отправки самолета оставалось меньше часа. Бегу по лестнице вниз. В темпе забираю на вешалке плащ, тюбетейку, чемоданчик – и вперед. На шоссе перехожу на рысь. Не опоздать бы. Одна надежда на попутную машину до аэродрома. И, словно по заказу, меня нагоняет Артюша.

– Садись.

Сажусь. Артюша включает скорость и начинает ругаться.

– Степа, ты босяк. Два дня кряду будишь народного комиссара ни свет ни заря. Кроме тебя товарища Серго будил так рано, очевидно, только надзиратель Александровского централа.

– У меня задание зама.

– Кто твой зам и кто товарищ Серго, ты подумал?

– Опаздываем.

– Твой зам еще не родился, когда товарищ Серго был уже членом партии.

– Прошу, прибавь скорость.

Артюша прибавил и сказал:

– Босяк, босяк, а ты ему чем-то показался.

– Он зарезал меня.

– Он поднял в шесть утра своего шофера, чтобы тот подбросил тебя, босяка, к аэродрому.

– Я не босяк, Артюша, я приговоренный к смерти. Завтра замредактора публично снимет с меня голову.

С тяжелым сердцем садился я в самолет, но чем ближе было к Москве, тем оптимистичнее становились мои мысли. «Ну выругает меня зам, ну даст даже выговор. А за что? Предположим, в полосе совсем не было бы подвала? Тогда, конечно, вина моя. Не обеспечил. А ведь подвал есть».

Лечу в самолете, иду по Москве, поднимаюсь по редакционной лестнице и рассуждаю: «Эка важность, что под подвалом стоит не та подпись, которую хотел видеть зам. Дело в конце концов не в подписи, а в том, как написан подвал, какие в нем факты, мысли».

Вхожу к себе в отдел и тут же забываю, что мучило меня. Со всех сторон мне кричат:

– С приездом! Здорово! Привет орлу!

Один, от полноты чувств толкает меня в грудь. Другой стукает по плечу. А секретарь отдела Зоя чмокает в щеку и кричит:

– Макар, Степа приехал.

Из соседней комнаты выходит Макар и, несмотря на высокое звание шефа промышленного отдела и члена редколлегии, тоже стукает меня кулаком в грудь.

Я не был в Норвегии в день прилета Амундсена с Северного полюса, но не сомневаюсь, работники промышленного отдела встретили своего магнитогорского спецкора если не так пышно и многолюдно, то так же тепло и ласково.

Наконец меня кончают толкать в грудь и бить по плечу. Макар ведет к себе в комнату. Я ставлю на стол чемоданчик, сую руку под крышку и спрашиваю:

– Угадайте, что это?

– Волос из бороды Барбароссы!

– Неопубликованные драмы и комедии Степы Садырина с предисловием Бернарда Шоу и Анатолия Луначарского.

– Слезы святого Сульпиция!

Ребята изощряются как могут.

– Не угадали, – говорю я и вытаскиваю из чемодана здоровую стальную заклепку.

– Откуда она?

– Ее должны были всадить первой в первый лист первого ряда кожуха «комсомольской домны», но я упросил клепальщиков подарить ее «Молодежной газете».

– Давай в музей, – кричит Макар.

В комнате Макара два стола. За одним он пишет, правит, на другом держит реликвии новостроек пятилетки. Здесь лежит шатун, выточенный на Сталинградском тракторном заводе. Его должны были поставить в мотор первого трактора, а корреспондент «Молодежной газеты» уговорил мастера сборки подарить его редакции, рядом с шатуном килограмм щебенки, вытащенной из первой порции бетона, который должен был пойти в фундамент первого быка Днепровской электростанции. Кусок передельного чугуна из первой плавки, первой вагранки Харьковского тракторного завода. Несколько шестеренок, нарезанных на только что пущенном Ростовском комбайновом заводе…

Три месяца назад, когда я был в последний раз в редакции, мне стало обидно, почему в музее Макара не было ничего магнитогорского. До первого чугуна нам было еще далеко, но кое-чем могли похвастать и мы.

Вслед за заклепкой я вытаскиваю из чемодана несколько кусочков руды.

– Откуда?

– Из первого рудника горы Магнитной.

– Годится в музей. А это что?

– Динасовый кирпич. Его привезли для печи коксовой батареи, которая хоть и значится в проекте за номером восемь, но начала строиться первой.

– Давай и кирпич в музей.

– А пригоршня земли годится?

– Откуда?

– Из котлована под фундамент первой печи мартеновского цеха.

– Годится и пригоршня.

Наконец экспонаты из чемодана переходят на стол-музей, Макар отводит меня к другому столу, за которым он пишет, и спрашивает:

– Полосу привез? Неси на машинку.

Я открываю рот, чтобы сказать о злоключениях с подвалом на полосу, и ничего не говорю. Не – хватает мужества.

«Скажу потом», – успокаиваю себя.

Появление магнитогорского корреспондента в машинном бюро вызывает такой же переполох и оживление, как и его появление в промышленном отделе. Правда, машинистки не толкают корреспондента в грудь, не бьют по плечу, но первая фраза у них та же:

– Показывай, что привез?

Я вытаскиваю из чемодана пучок серебристого ковыля.

– Ну что за прелесть! Откуда?

– Со дна будущего магнитогорского пруда. (Позже эти пруды стали именоваться морями.) Как только достроим плотину, так сразу пустим воду.

Я подхожу к крайней машинистке и кладу ковыль на ее столик.

– Это тебе, Люба.

Люба развязывает пучок, и через минуту у каждой машинистки в волосах по живой серебряной травиночке.

– А это полоса. Если можно, перепечатайте поскорее, – говорю я Любе и иду в кабинет зама.

– Добрый день.

– С счастливым прибытием, орел! Привез? Неси на машинку.

– Уже.

– Хвалю. Ты, Степа, стал настоящим журналистом. Умеешь и написать и организовать.

Я хочу сказать, что с «организацией» на этот раз ничего не получилось, и опять молчу. Опять откладываю признание «на потом».

Пять машинисток дружно, за час перепечатывают полосу. Зоя приклеивает к каждой статье паспорт и кладет их стопочкой передо мной, и я первой Зое сообщаю о проколе, который произошел со статьей народного комиссара.

– Что делать, Зоенька?

– Заму ты уже сказал?

– Нет.

– Ну и верно. Сначала давай скажем Макару.

Заходим к Макару, и первым говорю не я, а он.

– Смотри, орел, так будет выглядеть твоя полоса, – говорит Макар и протягивает мне расчерченный макет.

Центральная статья на этом макете стоит не подвалом, как думал я, а открывает полосу трехколонником. А сверху, над заголовком трехколонника, фамилия автора – не С. Садырина, а С. Орджоникидзе.

– Как, ничего? – спрашивает Макар.

Я ухожу от прямого ответа.

– Давай сначала прочтем полосу.

– Давай.

Добрая душа Зоя понимает, в чем дело, и подкладывает Макару на прочтение сначала подверсточные статьи, оставляя центральную на самый конец. Макар читает, бросает короткие реплики.

– Ничего. Это получше. И эта лучше.

Зоя подкладывает Макару центральную статью. Статья Макару нравится. Он улыбается, листает страницы, насвистывает. Снова улыбается. И так до десятой страницы. А десятая последняя. На десятой подпись автора. Не С. Орджоникидзе, а С. Садырина.

Макар продолжает насвистывать, но уже не от полноты чувств, а по инерции. Наконец он поднимает на меня глаза, спрашивает:

– Что случилось?

Я рассказываю, все, как было.

– Заму ты уже сказал?

– Нет.

– Правильно. Я ему скажу все сам. Пусть он покричит на меня, пусть отлается, отматерится, а тогда войдешь и ты.

– Нет, я скажу о проколе заму, – говорит Зоя. – Я женщина. Меня он лаять, материть не будет.

Я понимаю Зою. У Макара больное сердце, и она хочет оградить его от ненужных волнений.

– Орлы, вы хорошие люди, – говорю я Макару и Зое. – Спасибо. А к заму я пойду сам.

И я иду. Но зама у себя нет.

– Где он?

Помощник главного Юзеф смотрит на меня, как на идиота.

– Ты что, не знаешь?

В первые годы первой пятилетки Москва была увлечена игрой в настольный бильярд. Куда, бывало, ни зайдешь – в частный дом или в учреждение, – тебя сразу же встречает стук металлических шариков.

Наша редакция не избежала повальной болезни. Все ребята в меру сил гоняли металлические шарики по зеленому суконному полю, но самым заядлым игроком был все же зам. После четырех дня зам принимал сотрудников только по самым неотложным вопросам текущего номера газеты, причем не у себя в кабинете, а в комнате читчиков, где стоял бильярд.

Я иду в эту комнату, и уже издалека до меня доносится голос зама:

– Режу крайнего в правый угол!

И тут же вслед за заказом, словно выстрел из детского пистолета, стук металлических шариков друг о друга.

Вхожу и, чтобы не помешать бильярдному священнодействию, останавливаюсь в дверях. Зам кладет два трудных шара кряду и, повернувшись к вошедшему, спрашивает взглядом:

«Видел?»

«Да».

«Оценил?»

«Да».

И все это молниеносно, молча. А вслух наш блицдиалог выглядит по-другому:

– Что у тебя?

– Полоса.

– Какая полоса? Только короче. Некогда.

– «Весь комсомол строит Магнитку».

– Макар видел, завизировал?

– Да.

– Все в набор, кроме статьи Серго. Статью читай вслух.

Я читаю статью вслух, а партия в бильярд продолжается. И хотя зам с прежним упорством «режет крайних», «бьет дуплетом», посылает в лузы «прямые», ни одно слово из прочитанного не проходит мимо его внимания.

Я кончаю читать. Зам делает мне салют кием.

– Понравилось?

– Отправляй в набор.

– Будем печатать?

– Молодец Серго.

Я набрал побольше воздуха в легкие и сказал:

– Серго отказался подписать статью.

– Степа, не делай юмор, ты не Гаркави.

«Делай юмор», «Не делай юмор» любимые выражения зама. Зам говорит и, увидев хороший шар, начинает в него целить.

– Честное слово.

Зам бьет – и мимо. Подходит ко мне, забирает статью и смотрит на последнюю страницу.

– Как так?

Я рассказываю все по порядку.

– Орджоникидзе читал статью? Она ему понравилась? Так почему же он не подписал ее?

– Орджоникидзе сказал, что он подписывает только те статьи, которые пишет сам.

– Понравилось – и не подписал. Не вижу логики. Ты сказал ему, что без его статьи нам зарез?

– Сказал.

– А он?

– Велел печатать мою.

– Грубо работаешь, Степа.

– Ей-богу.

– И бога тревожишь зря. Сознайся, не было у тебя никакого разговора с товарищем Серго. Приврал?

– Проверь! Спроси у наркома.

– Где? На бридже у английского посланника? Я не играю в бридж, а народный комиссар не ходит в гости к английскому посланнику.

– Позвони по телефону.

– Я позвоню, но не наркому, а его заместителю и попрошу заместителя подписать твою статью.

Замредактора подходит к телефону.

– Не звони, – говорю я. – Заместитель не подпишет мою статью,

– Почему?

– Я не дам, не позволю. Это гадко, нехорошо – заставлять литсотрудников ставить под своими статьями подписи замнаркомов. Я не подхалим, мне это противно.

– Степа, ты сошел с ума! – кричит завредакцией. А зам не кричит. Зам любит наносить нокаутирующий удар наставительным, отеческим тоном.

– У тебя, Степа, неправильное представление о подхалимстве, – говорит зам. – Подхалимство – чувство не бытовое, а классовое. Если бы С. Садырин написал статью за Наполеона, это действительно было бы подхалимством. А когда один советский человек пишет статью За другого советского человека, это не подхалимство, а дружеская взаимопомощь товарищу по борьбе.

– Пожалуйста, пусть товарищ по борьбе напишет статью, я помогу отредактировать ее, но писать от начала до конца за другого противно.

– Подпись замнаркома придаст авторитет и твоей статье, и нашей молодежной газете. Писать, Степа, за начальников, может, и противно, но необходимо.

– Да…а! Дожили!

Оборачиваюсь и вижу в дверях Макара.

– Да! – повторяет он и ядовито спрашивает: – Писать статьи за начальников необходимо, а рисовать шаржи, сочинять стихи?

– Это еще зачем? – не ожидая подвоха, спрашивает зам.

– Для придания авторитета молодежной газете. Степа пишет статью о Магнитке за одного замнаркома, Кукрыниксы рисуют карикатуру на Чемберлена за другого, Маяковский сочиняет стих за третьего, композитор Шостакович несет концерт для скрипки с оркестром на подпись четвертому…

– Делаешь юмор, Макар? – спрашивает зам.

– Довожу до логического конца твою мысль.

– Моя мысль проста, – говорит зам. – Степкину статью должен подписать авторитетный человек.