Текст книги "Со спичкой вокруг солнца"

Автор книги: Семен Нариньяни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)

В ГОСТЯХ У СЕБЯ ДОМА

Возмущение Хамида Паранджаева было совершенно законным. В третий раз за последние полтора года секретарь райкома комсомола отправлял статотчет в Ташкентский обком комсомола, и в третий раз он должен был писать одно и то же:

«Количество девушек в организациях сократилось».

Чаша терпения Хамида Паранджаева наконец переполнилась, и, вместо того чтобы подписать очередной отчет, он созвал экстренное заседание бюро райкома. Нужно отдать должное комсомольскому секретарю: Хамид Паранджаев не стал произносить длинных назидательных речей по поводу всем известных истин. Секретарь райкома был человек дела. Он вооружился карандашом и стал определять, кто из комсомольских активистов виноват в создавшемся чрезвычайном положении.

Первому пришлось отдавать отчет секретарю комсомольской организации самого большого в районе колхоза.

– Сагимбек, – задал вопрос секретарь райкома, – доложите бюро, сколько девушек вы приняли в комсомол?

Сагимбек встал и, краснея, развел руками:

– В этом году ни одной.

– А в прошлом?

Сагимбек покраснел второй раз.

– И в прошлом году ни одной.

– А сколько комсомолок выбыло у вас из организации?

– Пять.

– Почему?

– Вышли замуж.

– А вы бы взяли и объяснили молодоженам, что в комсомоле могут состоять не только холостые, но и семейные.

– Жен агитировать не нужно, – сказал Сагимбек. – Жена по доброй воле никогда не уйдет из комсомола. Беда в мужьях. Есть еще у нас мужчины с отсталыми взглядами.

– А вы разоблачите хоть одного такого.

– Как же его разоблачишь? На людях он передовой человек бывает, даже комсомольский активист.

– Действуйте невзирая на лица, – строго сказал секретарь райкома. – Пойдите да посмотрите, кто он, этот активист, – друг-товарищ своей молодой супруге или хан-повелитель? А вы, наверно, и дома-то ни у кого не были.

И в третий раз покраснел за этот день колхозный секретарь.

– Это верно, – сказал он в сильном смущении, – не был.

– Тогда мы всем составом бюро пойдем по домам. Сейчас же! – заявил секретарь райкома. – Я покажу на конкретном примере, как должен вступаться комсомольский работник за права женщин. Мы никому не должны делать снисхождения. Увидел феодала – разоблачай его, выставляй на суд молодежи.

Чтобы не откладывать дела в долгий ящик, Хамид Паранджаев велел принести на заседание бюро учетные карточки комсомолок, механически выбывших из организации. И когда на столе появились карточки, он сказал учетному работнику:

– А ну, читайте. Имя, фамилия!

– С кого начинать? – спросил учетный работник.

– С карточки, которая лежит первой сверху, – ответил секретарь. – Мы к любой комсомолке отправимся на дом и возьмем ее под свою защиту.

Трудно сказать, как это произошло: может быть, случайно, а может, и по специальному умыслу учетного работника, только первой была названа Зайнаб Паранджаева.

– Кто, кто? – переспросил Хамид Паранджаев и протянул руку к папке с учетными карточками.

Сомнений быть не могло. Первой в папке выбывших из комсомола лежала карточка Зайнаб, жены секретаря райкома комсомола.

Теперь наступила очередь краснеть Хамиду Паранджаеву. И он покраснел, но ненадолго. Секретарь райкома быстро взял себя в руки и, глянув исподлобья на учетного работника, строго сказал;

– Читайте дальше.

– Почему дальше? – удивленно переспросил Сагимбек. – А как же Зайнаб?

– Мы не пойдем к Зайнаб на дом, – ответил Паранджаев.

– Почему?

– Неудобно.

– Что неудобно? Критиковать секретаря райкома? А разве пять минут назад этот секретарь не призывал нас действовать невзирая на лица? Или, быть может, я ослышался? – не без иронии спросил Сагимбек.

Хамид Паранджаев нервно прошелся по комнате.

– Вы поймите, – сказал он, – я не только секретарь райкома, я муж, а вы идете ко мне домой с обследованием. Ну какой же после этого я буду иметь авторитет в глазах у своих родственников? У меня же рядом живут и тесть, и теща, и тетки, и бабки.

– А ты пригласи нас на плов, – нашелся кто-то из комсомольцев, – и теще будет даже приятно, что ее зять – такой гостеприимный человек.

Деться было некуда, и Паранджаев повел членов бюро к себе.

У самых ворот дома секретарь райкома сделал последнюю попытку отговорить членов бюро от их затей.

– Зря, ребята, вы беспокоитесь, – сказал он. – Это не тот случай, который надо расследовать. В этом случае нет ничего характерного.

Как выяснилось позже, ребята беспокоились не зря. В доме Хамида Паранджаева они увидели много любопытного. Домик этот был чистенький, аккуратненький. В комнатах устроены ниши, в которых, по примеру старых, патриархальных узбекских семей, стояли длинные шеренги больших и малых чайников. Чайников в доме было больше, чем нужно, а стола ни одного.

– На чем же вы обедаете? – спросили гости хозяина.

– Садитесь, – сказал тот и бросил на ковер подушки.

– Э-э, плохо! – заметил Сагимбек. – У нас в селе даже старики предпочитают кушать не на корточках, а сидя на стульях за столом.

– На стульях, конечно, удобнее, – согласился секретарь райкома, – но не буду же я спорить с родственниками по поводу каждой мелочи!

Пока хозяин дома беседовал со своими гостями, его жена Зайнаб приготовила плов и внесла его в комнату,

– Кушайте на здоровье, – сказала она и стала у стены.

– Зайнаб, а вы? – сказал Сагимбек. – Садитесь с нами!

Но вместо Зайнаб ему ответил кто-то из ее родственников:

– Напрасно приглашаете, она не сядет.

– Почему?

– Когда у мужа гости, жена должна есть на кухне.

Сагимбек с удивлением посмотрел на мужа. Но тот стыдливо опустил глаза в жирный плов и отмолчался. Мужу, как видно, тоже не хотелось, чтобы Зайнаб сидела рядом с ним. Почему? Может быть, муж стеснялся жены? Не стесняться, а гордиться должен был бы Хамид Паранджаев такой женой, как Зайнаб. Молодая, красивая, она была не только хорошей хозяйкой в доме, но считалась и большой активисткой в комсомоле. В свое время Зайнаб считали даже хорошей спортсменкой, она ездила в Москву на соревнования. Но все это было до замужества. После свадьбы Хамид Паранджаев перестал бывать с женой не только на стадионе, но и в кино, в театре, на вечерах, в парке. Почему?

– Неудобно, родственники против.

Родственники были против того, чтобы Зайнаб ходила на комсомольские собрания, в политшколу, занималась физкультурой, а муж даже не заступился.

– Ну что мне, спорить, что ли, с родственниками? – оправдывался он. – Сами знаете, люди они старые, отсталые.

Отсталыми взглядами отличались, как видно, не только родственники, но и муж Зайнаб. Даже в те редкие дни, когда Хамид Паранджаев появлялся на улице вдвоем с женой, то шел по тротуару не рядом с Зайнаб, а на два шага впереди, подчеркивая тем самым, что он мужчина, глава семьи. Этот «глава» унижал в Зайнаб не только жену, но и мать.

– Двое детей, и обе девочки! – говорил он, сокрушаясь. – Ну хоть бы одного мальчика родила!

С тяжелым сердцем уходили комсомольцы из дома Хамида Паранджаева. Им было стыдно и неловко за своего секретаря. А ведь их секретарь понимал, как дико выглядит в наше время человек с повадками феодала. Секретарь знал, что с такими повадками надо вести непримиримую борьбу. И только одного не мог уразуметь секретарь: что такую борьбу ему следовало начать со своей собственной персоны.

1966

КОПЕЕЧНЫЕ ДУШИ

Софье Дмитриевне стало плохо. У нее неожиданно закружилась голова, и она навзничь рухнула на пол.

– Ох, сердце!

Семьдесят шесть лет это сердце верой и правдой служило человеку, и вот теперь с ним случилось что-то неладное. Чья-то безжалостная рука сдавила и держала его в своем кулаке.

– Ну, вот и конец.

Старой женщине стало так страшно от собственных мыслей, что она застонала. Этот стон разнесся по квартире, но на него никто не обратил внимания.

Только на второй день к Софье Дмитриевне явилась наконец помощь. Но не от соседей. К Софье Дмитриевне пришли в гости пионеры. Пришли и увидели свою старую учительницу без чувств. Пионеры забили тревогу, стали звонить в поликлинику, директору школы, и уже через полчаса все было поднято на ноги. Вокруг постели больной хлопотали врачи. У дверей ее комнаты сидели товарищи по работе: может, и их помощь понадобится больной. И только ближайшие соседи по квартире по-прежнему были совершенно равнодушны к тому, что происходило бок о бок с ними.

– Ничего не сделаешь, – оправдывались соседи. – Умирает, – значит, время.

Полтора месяца в квартире номер 34 шла борьба за жизнь старой учительницы. В этой борьбе врачам помогали все, кто мог. Пионерки-тимуровки бегали в аптеку за лекарством, педагоги из школы номер 19, соседи из дальних квартир дежурили у постели больной, ухаживали за ней, и лишь соседи по квартире так ни разу и не зашли к больной.

– А зачем заходить? – говорили они. – Против судьбы ничего не сделаешь.

Самое удивительное, что эти соседи были не чужие, посторонние лица. Они приходились Софье Дмитриевне ближайшими родственниками: Раиса Ильинична была дочерью, а Сидор Степанович – зятем.

Софье Дмитриевне день ото дня становилось все хуже и хуже. К ее физическим страданиям прибавлялись и душевные. Старой женщине было стыдно перед окружающими за своих родственников. Еще бы! За больной не только ухаживали, – ее и кормили чужие люди.

– Вы бы хоть раз угостили мать тарелкой супа, – сказала как-то Раисе Ильиничне учительница Перлова.

– Эта старуха и так обходится нам в копеечку. Мы платим за нее и за свет и за воду, – сказала Раиса Ильинична, а ее муж добавил:

– У Софьи Дмитриевны есть сбережения. Она получает пенсию и обязана сама себя кормить.

– Софья Дмитриевна больна, – пробовала пристыдить этих копеечников Перлова.

Она взывала к их чести, совести, но все было напрасно. Лишь после того, как школьные работники сказали, что обратятся с жалобой по месту работы Сидора Степановича, дочь и зять согласились наконец взять на себя некоторые заботы о больной.

– Имейте, однако, в виду, мы берем на себя только часть издержек, – поспешила предупредить учителей Раиса Ильинична, а ее супруг в тот же вечер вручил домработнице приходо-расходную тетрадь.

– Капризам больной не потакать. Вы в ответе за каждую копейку.

И вот эта «тетрадь» перед нами. Трудно придумать более разительное свидетельство человеческой скаредности. Здесь каждый гривенник, истраченный домработницей, учтен зятем и утвержден дочерью. А тратилось этих гривенников не так уж много. «29-го куплен хлеб – 1 руб., 30-го сырок – 75 коп., 2-го сырок – 75 коп., 4-го хлеб – 1 руб.». И так ежедневно: 1 руб. или 75 коп. А когда домработница истратила как-то больше, Раиса Ильинична учинила ей скандал.

Узнав об этом скандале, жители дома решили не иметь больше дела с родичами Софьи Дмитриевны.

– Скверные люди. Ну их к бесу.

И снова все заботы о больной легли на плечи чужих людей. Эти люди варили больной бульоны, каши, кормили ее с ложечки. А дочь и зять Софьи Дмитриевны были только рады такому обороту дела. Теперь им не нужно было тратить на больную даже гривенников.

Кто же они, эти скупые, жестокосердные родичи старой, больной учительницы? Может быть, темные, невежественные люди? Да ничего подобного. Дочь и зять Софьи Дмитриевны являются кандидатами наук. Работают они оба старшими научными сотрудниками. И получают эти научные сотрудники прилично. Каждый – по три тысячи рублей в месяц.

Дело было, конечно, не в заработках, а в душах этих родичей. А души-то у них были как раз копеечные. Из-за этих самых копеек они и убивали все человеческое не только в себе, но и в своих детях, У Софьи Дмитриевны, кроме дочери, есть и внучка Лида, ученица десятого класса, комсомолка. Бабушка не чаяла души в этой внучке, а внучка, живя с бабушкой в одной квартире, за последние шесть лет ни разу не переступила порог ее комнаты. Даже теперь, во время ее болезни.

– Мне не позволяет ходить к бабушке мама.

– Да, это правда, – подтверждает Раиса Ильинична. – Я против их сближения.

– Но ведь бабушка больна. Она хочет видеть внучку. Может, это в последний раз!

– В последний? – недоверчиво спрашивает Раиса Ильинична и добавляет: – А вдруг бабушка поправится? Что же, нам тогда снова жить одной семьей, питаться за одним столом?

Опасения Раисы Ильиничны были напрасны. Бабушка не поправилась. Софья Дмитриевна так и не дождалась ни своей дочери, ни своей внучки и умерла на чужих руках. Но даже и смерть Софьи Дмитриевны не вызвала раскаяния в сердце ее родственников.

– Ну вот и хорошо, – сказала Раиса Ильинична, – теперь нас перестанут беспокоить, вызывать, прорабатывать…

– Не будут обвинять в черствости, – добавил Сидор Степанович.

И в самом деле, общественные организации не беспокоили, к сожалению, ни Раису Ильиничну, ни Сидора Степановича.

– Родственники Софьи Дмитриевны – люди беспартийные, – сказали учительнице Перловой в институте. – Так можем ли мы вмешиваться в их частную жизнь?

Частная жизнь каждого человека должна быть прежде всего честной жизнью. А если этот человек ведет себя в своей семье не по-советски, то призвать такого к ответу не только можно, но и должно,

1954

ЗЯТЬ СРЕДНИХ ДОСТОИНСТВ

Арнольд Игоревич Мокрецов (сослуживцы звали его интимнее: Арноша) решил жениться. Вокруг пропасть невест, одна другой краше, а Арноша никак не может выбрать подходящую. Вот как будто бы и встретилась та самая, единственная… Не девушка, а настоящая принцесса Грёза. Умница, красавица. Волосы у Грёзы цвета спелой ржи, глаза – васильки. А Мокрецов походил день-другой с васильками и отвернулся:

– Блондинка! Не мой идеал!

Друзья знакомят Мокрецова с брюнеткой, шатенкой… А он знай кривит рот:

– Не то!

Друзья начали сердиться:

– Да ты кого ищешь?! Уж не вторую ли Венеру Милосскую? А может, Джоконду с дипломом химика-технолога?

Но Арнольд Игоревич Мокрецов не шел так далеко в своих поисках. Его идеал был более прозаического свойства: Мокрецов искал жену, которая должна была принести ему в качестве приданого квартиру и бежевую «Волгу». Без этих компонентов никакие Джоконды не могли бы составить семейного счастья молодому инженеру.

И дело было вовсе не в том, что Арнольду Мокрецову негде жить. У молодого инженера была комната под Москвой, а ему хотелось иметь другую, в самой Москве. Молодой инженер стоял в очереди и за собственной «Волгой». Но за собственную нужно было платить деньги из своего кармана, а Мокрецову хотелось получить машину даром, в качестве свадебного подарка от будущего тестя.

Но попробовал бы только Мокрецов сказать вслух, что он ищет невесту с приданым! Друзья-приятели немедленно освистали бы его, предали позору. И жених вынужден был скрыть свои меркантильные намерения за высокопарной фразой:

– Не то! Не мой идеал!

И вдруг в конструкторское бюро, где работал Мокрецов, поступают две новые сотрудницы: сначала Инна, за ней Люся. Обе миленькие, славненькие. Но вот беда – обе полуидеальные: у Инны есть своя комната в Москве, но нет бежевой «Волги», а у Люси есть «Волга», но нет жилплощади. Ах, если бы Мокрецов мог жениться сразу на обеих! Но подобное счастье вряд ли может сбыться. Не такой уж великий султан этот самый Арноша Мокрецов, чтобы две уважающие себя девушки согласились состоять в его личном гареме.

Но как быть? Продолжать поиски идеальной невесты? А вдруг не встретишь такой! Жениться на полуидеальной? Но какой именно? На Инне? Но Инна – девушка гордая, самолюбивая. За ней можно было ухаживать целый год и получить отказ. А за это время ловкие люди увели бы из-под носа Люсю с бежевой мечтой.

Жениться на Люсе? Но Люся – тоже девушка с претензиями. За ней тоже нужно было ухаживать не меньше года, а за это время женихи-конкуренты могли оставить Арношу без квартиры со всеми удобствами.

«Что делать? Что делать? – застонал от нетерпения и досады Арноша. – А может, начать ухаживать за обеими невестами сразу? Какая окажется покладистей, на той и жениться?»

И вот для Арноши наступила страдная пора двойного ухаживания. Часы свиданий, часы ожиданий… Все, что доставляло настоящим влюбленным радость и счастье, нашему жениху было только в тягость. Арноша отправлялся на свидание, как на тяжелую, постылую работу.

Крепкий, здоровый предутренний сон. Другим инженерам конструкторского бюро сквозь закрытые вежды видятся еще молодые сказочные сны, а Мокрецов, проклиная все и вся, поднимается уже с постели. Поднимается на час-полтора раньше других и бежит, чертыхаясь, в район Всесоюзной выставки, чтобы встретить Инну у ее дома, улыбнуться ей, проводить через весь город к рабочему месту. Попробуй не проводи, попробуй не улыбнись! И Арноша вставал, Арноша бежал. Господи, и чего только не сделает влюбленный ради нее – ради комнаты со всеми коммунальными удобствами!

А вечером у Арноши новая нагрузка. Другие инженеры отправляются после работы в театр, на стадион, а ему нужно идти провожать до дому Люсю. А она, как на грех, живет в Филях. И он ведет ее под руку до самого парадного, он шепчет ей на ухо слова любви. И хоть это тоже нелегко – возвращаться еженощно из Филей во Внуково на двух электричках, но чего не сделает мужчина ради того, чтобы назвать своей ее – любимую, бежевую, четырехколесную!

Свыше полугода не знал Арноша ни сна, ни отдыха, провожая от дома и до дома то одну, то другую девушку. И провожал он так ловко, что ни та, ни другая не догадывалась о сопернице. И вот прошли весна, лето, и только к осени Арнольду Мокрецову удалось войти в доверие к девушкам и заручиться их согласием на брак. Сначала сказала «да» Инна, потом Люся. Но «да» Инны и Люси – это еще было не все. А как посмотрят на женитьбу папы и мамы невест? А вдруг родители подложат, жениху свинью! Он к ним с открытой душой, а они возьмут и отдадут ему своих дочерей без лифта, без газа, без бежевой «Волги». Нет, Арноша не так прост, как может показаться. Он должен сначала все разведать, прощупать и только тогда принять какое-то определенное решение.

И вот жених отправляется в гости к невестам. Сначала к одной.

– Знакомься, папа! – говорит Люся. – Это Арноша, мой друг и сослуживец.

Папа жмет Арноше руку и думает: «Внешность у этого сослуживца приятная. Рост выше среднего. Голос бархатный. Лицо для мужчины несколько сладковатое, но бог с ним, с лицом. Хорошо бы узнать, что у этого мужчины на сердце?»

А Арноше трудно скрывать свои заветные желания. Арноша говорит с папой о дочке, а сам нет-нет да и бросит взгляд сквозь оконное стекло во двор. А там индивидуальный гараж. Чей? Пока Люсиного папы. А перед гаражом она, «Волга». При виде ее, дорогой и желанной, у жениха голова идет кругом. Папа говорит о дочке, о ее домовитости:

– Люся варит чудесные борщи, замечательно жарит котлеты.

А жених слушает и думает не о кулинарных способностях Люси, а о ходовой части автомашины. Была ли уже эта машина в капремонте? И если была, то как работают теперь мотор, коробка скоростей?

– Коробка скоростей? – удивленно переспрашивает жениха папа. – Вы, собственно, о чем?

– Простите, замечтался…

Но папе не нравятся мечтания молодого инженера. Папа не даст согласия на брак дочери.

– Люсе всего девятнадцать лет, – говорит папа, – ей рано замуж.

Арноша отправляется в гости в дом второй сослуживицы. На этот раз он решает держать себя в руках – говорить и думать только о невесте. И он первые полчаса демонстративно не сводит взора с Инны. Но вот выдержке приходит конец, и жених начинает воровато шарить глазами по квартире. А в квартире две комнаты. В одной двадцать метров, в другой – двенадцать. «Интересно, – думает Арноша, – какую родители оставят себе и какую отдадут зятю».

Что касается его, зятя, то он мысленно уже не только прописался в большой комнате, но и начал стаскивать в эту комнату мебель. Будущий зять уже не мечтает, он спорит с будущим тестем вслух из-за каждой вещи: стола, стульев, книжного шкафа, серванта:

– А как же, вы обязаны!

Будущий тесть слушает и удивляется;

– Как обязан? Почему?

– Простите, замечтался.

Но отец Инны уже начеку. Он холодно прощается с гостем и говорит дочери:

– Мне твой жених не по душе.

– Почему, папочка?

– Он не любит тебя.

– Любит! – говорит Инна.

– Любит! – вторит ей в Филях Люся.

Да и как девушкам поверить в то, что Арноша не любит их, если он, даже после того как папы указали ему на дверь, продолжал ежедневно бегать на свидания: утром к Инне, в район Всесоюзной выставки, а вечером – в Фили, к Люсе.

Но то, что было ясно папам, не ясно дочкам. Папы говорят о ветхозаветных пережитках в сознании молодого советского человека, а дочки доказывают, что они сумеют перевоспитать этого молодого человека, только пусть папы разрешат им выйти за него замуж.

Люсин папа был твердым до конца:

– Нет, и больше никаких разговоров!

А Иннин папа не выдержал девичьих слез и сдался. Он обставил лучшую комнату своей квартиры мебелью, о которой грезил его будущий зять, и отдал ее молодоженам, А зять на следующее же утро после свадьбы, вместо того чтобы сказать жене «Доброе утро!», спросил:

– А где пианино?

– Зачем нам пианино? – удивилась Инна. – Мы с тобой инженеры, а не музыканты. Играть не умеем.

– Пианино – это деньги. Разве ты забыла, что я собираюсь купить бежевую «Волгу»?

– Милый, нельзя быть неблагодарным! Старики и так дали нам стол, стулья, книжный шкаф, сервант…

– Твои старики выдали дочь замуж. А ты знаешь, во что ценится сейчас зять средних достоинств? За неуча с незаконченным семилетним образованием обыватели дают не меньше четырех тысяч. А на тебе женился человек с дипломом инженера.

– Постой, Арноша, но мы же не обыватели, – говорит Инна и смотрит на мужа широко раскрытыми глазами.

Арноша понимает, что зря погорячился, разоткровенничался, и начал успокаивать жену:

– Да ты брось, не плачь! Я же пошутил.

Мокрецов вытирал жене слезы, а, сам думал, что делать, где взять денег. Думал – и придумал. Пусть жена тратит свою зарплату на хозяйство, а он свою будет откладывать на покупку машины. Так с того дня и пошло. Арноша ел, пил, одевался – и все за счет жены. Он старался снять с себя не только большие расходы, но и малые. Инне хочется в театр, завтра в «Лебедином озере» танцует Плисецкая, а Арноша не говорит жене «нет» – он перекладывает из правого кармана в левый (здесь у него хранились деньги на «Волгу») стоимость театральных билетов и спокойно заявляет жене:

– Будем считать «Лебединое озеро» просмотренным.

Инне хочется лимонада. И стоит-то это удовольствие что-то около гривенника. Но муж ловчит и с этим гривенником. Он переправляет его в левый карман, а жене говорит:

– Считай лимонад выпитым.

Но копить гривенники на «Волгу» – дело долгое, а Арноше ждать невтерпеж.

«Да и зачем? – думает он. – Комната в Москве у меня уже имеется. Прописан я в ней постоянно, – значит, никакой суд выселить меня уже не сможет».

Отсюда следует вывод: развестись с Инной и жениться на Люсе. «Мне бы только уломать ее папу!»

И вот Арноша при молодой жене снова стал совершать тайные пробеги в район Филей и шептать Люсе на ухо всякие нежные слова. И вдруг «тайна» раскрылась. Люся с Инной встретились, поговорили, выяснили, с каким человеком они все это время имели дело. И этот человек в один и тот же день получил две пощечины: утром – от Инны, вечером – от Люси.

Другой на месте Мокрецова бросился бы от такого позора в Москву-реку, уехал бы в другой город, переменил бы место работы. А наш Арноша только встряхнулся, припудрил щеку и тотчас пустился в поиски новой невесты. Какой? А ему все равно! Такой может жениться даже на козе, только бы рога у этой козы были золотые.

1958