Текст книги "Со спичкой вокруг солнца"

Автор книги: Семен Нариньяни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)

ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ АНТОНА ВОЗНЯКА

Антон Возняк был учителем сельской школы. Несмотря на столь благородную профессию, частная жизнь этого учителя была грязной. Возняк легко менял сердечные привязанности, обманывал женщин…

Автор присланного в редакцию фельетона предъявлял обвинения Возняку не голословно.

В качестве улики приводился донжуанский список учителя из десяти имен: Анна К., Вероника Г., Людмила В., Зинаида Р…

Фельетон ставил на обсуждение читателей важную тему: о чистоте нравов и личном примере комсомольца-учителя. И написан фельетон был добротно. На четыре, четыре с плюсом. А нашей газете, скажу прямо, очень не хватало фельетонов на морально-этические темы. Может, напечатать? Смотрю на подпись. Ив. Водовозов. Ответственный секретарь краснодольской районной газеты. Автор подходящий. И, видно, опытный. Вслед за своей подписью он делает такую приписку: «Все материалы проверены не только мною, но и главным редактором районной газеты П. К. Щелоковым».

И дальше еще одна строчка; «Подтверждаю. Главный редактор П. К. Щелоков» – и под подписью редактора оттиск круглой редакционной печати.

Все честь честью. Пиши «срочно в набор» – и дело с концом.

А я, каюсь, перестраховался. Вместо того чтобы поставить фельетон в очередной номер газеты, я написал десять писем десяти обманутым женщинам примерно такого содержания: «Наша редакция получила фельетон, автор которого обвиняет Антона Возняка в легкомысленном отношении к жизни. Нам пишут, что он не дорожит честью учителя, обманывает женщин. Сообщите, так ли это?»

Кроме этих десяти писем, я написал еще пять: директору школы, где учительствовал Возняк, директору института, который он год назад окончил, секретарю райкома комсомола, в котором Возняк состоял на учете, его жене и, наконец, ему самому.

Пока письма редакции шли в разные концы Советского Союза, пока писались ответы и пока эти ответы шли к нам, времени прошло немало.

Редактор краснодольской газеты встретил нашего главного на каком-то республиканском совещании и сказал:

– В вашей редакции сидят матерые бюрократы. Правильный фельетон проверяют чуть не месяц.

Каждая жалоба неприятна, особенно когда на тебя жалуется твой коллега газетчик, но мы тем не менее не спешим, ждем ответов. Наконец они начинают приходить.

Анна К. сообщает, что она знала Возняка, так как училась с ним до пятого класса в одной школе. Потом она переехала с родителями в Хабаровск и больше его никогда не видела.

Отозвалась на наше письмо и Вероника Г. из Бреста. Она писала: «Знаю ли я Антона Возняка? Да, мы были вместе на фронте. Я, мой муж и Антон. Я была связисткой, а они оба пехотинцами. В 1943 году мой муж погиб в бою. Я в то время была в положении и подлежала демобилизации, а ехать мне было некуда. Мой родной город Брест был занят немцами. И в это тяжелое для меня время Антон Возник протянул руку помощи. Он отправил меня к своей матери в деревню. Об Антоне Возняке и его матери у меня сохранились самые теплые воспоминания, как о добрых, хороших людях».

А письмо Людмилы В. из Краснодольска было написано не без юмора. Оно со мной, и я с вашего разрешенья прочту его.

«Уважаемый заведующий отделом фельетонов! Большое спасибо за предупреждение. Не знаю, печетесь ли вы только о моей чести или адресуетесь в моем лице ко всем представительницам слабого пола, но ваш призыв: «Девушки, берегитесь Антона Возняка, он ловелас и изменщик!» – пришел вовремя. Сообщаю (конечно, не для печати), что мне семьдесят лет. А если учесть, что Антону Возняку всего двадцать пять, то сами понимаете, как неожиданно мог бы закончиться наш с ним роман. Инфаркт или инсульт у семидесятилетней Джульетты – это уж по крайней мере.

Но сейчас, после вашего любезного предупреждения, пусть ловелас и изменщик не надеется на легкую победу. С сегодняшнего дня я занимаю круговую оборону и изо всех уже не молодых сил стану отбивать любовные атаки этого донжуана.

Я начеку, только объясните мне, неразумной женщине, для чего ему, молодому и красивому, соблазнять и обманывать меня, увы, немолодую и уже некрасивую? Или, быть может, наши внуки завели новую моду совращать своих бабушек? А я уже не только бабушка, а, как говорит мой зять, дважды прабабушка Советского Союза.

Кстати, эта прабабушка работает зубным врачом Краснодольской районной поликлиники. Здесь мы и познакомились. Семидесятилетняя Джульетта и двадцатипятилетний Ромео. Виделись, несчастные, всего два раза. В первый раз Джульетта чистила бормашиной больной зуб Ромео. Во второй – поставила ему пломбу. Сказать после этих двух встреч, плохой Ромео или хороший, Джульетта не решается. Скорей, все же хороший, если судить по глазам. Они у него большие и добрые».

А вот еще одно веселое письмо – от Зины Р.

«Уважаемая редакция!

Сообщаю. Я не Зина, а Зиновий! И хотя фамилия Р. (Рабинович) с виду бесполая, – я ярко выраженный мужчина с усами и коротко подстриженной бородкой. Учитывая все это, ни совратить, ни обмануть меня Антон Возняк не мог. Да и зачем ему было делать это? Насколько я знаю Антона, а знаю я его неплохо, так как был командиром роты, в которой он воевал, Антон хороший, нормально слепленный парень. На войне он был добрым солдатом, сейчас, не сомневаюсь, он добрый трудяга. Будет случай, передайте ему привет от однополчанина Зиновия Рабиновича».

Не буду приводить остальные письма. Скажу коротко. Десять женщин из одиннадцати, к которым мы обратились, сказали – Антон Возняк честный, добропорядочный человек. И только одна женщина упрямо доказывала, что он прохвост, развратник и его обязательно нужно разоблачить. Эта женщина была законная супруга Возняка.

Вслед за женщинами прислали ответы и мужчины. Директор школы, директор института, секретарь райкома и сам виновник события. И все стало ясным.

Когда кончилась война, бывший солдат и десятиклассник поступил в учительский институт. Здесь он познакомился с Магдалиной Стодуб, полюбил ее и женился. Молодые супруги окончили институт в одном году, и их направили учительствовать в одну школу. Антон, прибыв в село, сразу принимается за работу, а Магдалина решает взять за свой счет годовой отпуск.

– Хочу отдохнуть.

Отдых, к которому стремилась Магдалина, бывшая Стодуб, а ныне Возник, проходил у нее в маятниковом вояже. Из села в Краснодольск Магдалина ездила с корзиной подсолнухов, а из Краснодольска в село привозила штапель, чулки, иголки, нитки. Каждую неделю маятник делал по два взмаха. По вторникам и пятницам жители Краснодольска видели молодую учительницу на городском рынке.

– А вот кому подсолнушков каленых. Стакан двугривенный!

А по средам и субботам Магдалина выходила на сельский базар и отмеривала свой товар уже не стаканами, а метрами, парами, дюжинами.

Возняк попробовал пристыдить супругу, но успеха не добился.

– Мне нужны деньги дом построить, – сказала жена. – Накоплю, тогда и перестану торговать, а пока тебе придется потерпеть.

Маятниковый вояж продолжался. Менялась только в связи со сменой времен года номенклатура товаров. Зимой на городском рынке Магдалина торговала уже не подсолнушками, а мочеными яблоками, а из райцентра в село кроме штапеля возила еще шерсть и бумазею.

Антона Возняка вызвали в райком комсомола.

– Ты член ВЛКСМ, а жена у тебя коробейница. Не вяжется. Ты поговори с ней.

– Говорил. Не действует.

– Стукни кулаком по столу, – посоветовал первый секретарь.

– Или – или! Пусть выбирает, – добавил второй.

Антон Возняк так и сделал. Он пришел домой, стукнул кулаком по столу, как советовал первый секретарь, сказал «или – или», как добавил второй, и прошептал в заключение уже сам от себя:

– Увижу еще раз с коробом, уйду!

И только муж вышел из комнаты, Магдалина учинила обыск в его бумагах. Увидела письмо на фронт из Хабаровска от школьного товарища Анны К. и записала это имя первым в донжуанский список мужа. Нашла пустой конверт с обратным адресом. Под адресом фамилия Рабинович Зин… И, не разобравшись, что это за Зин. – мужчина или женщина, бац и его туда же. Прочла Магдалина в записной книжке имена двух нянь: тети Даши и тети Маши, из госпиталя, в котором лечился в конце войны Антон. (Он послал в подарок каждой няне по платку на голову.) Она и этих нянь зачислила в любовницы. Не пощадила Магдалина и двух отстающих студенток, которым Антон помогал в институте готовиться к экзамену. А рядом с хвостатыми студентками оказалась в донжуанском списке и семидесятилетняя зубная врачиха Людмила В., дважды прабабушка Советского Союза, и др.

С этим списком жила Магдалина, как с камнем за пазухой, два дня, все ждала, выполнит ли ее мягкосердечный супруг свою угрозу или одумается. А муж сделал, как сказал. Приходит Магдалина в субботу с базара, а Антона нет. Ушел…

– Ну ничего! Ты еще пожалеешь, – пригрозила она.

В следующую свою поездку в город Магдалина уже не берет с собой моченых яблок, ибо едет она не на рынок, а в редакцию районной газеты. Приехала, вошла в дверь ответственного секретаря и фельетониста Ив. Водовозова и замерла на пороге.

– Вам что?

– Веревку.

– Какую?

– Повеситься.

Фельетонист в смятении. Всякие посетители ходят в редакцию. Одни просят помочь получить новую квартиру, другие устроить дочку в музыкальное училище, третьи утихомирить соседа-хулигана… А за веревкой для повешенья еще никто не являлся.

Ив. Водовозов подает посетительнице стакан воды,

– Успокойтесь!

Но где там! Посетительница плачет. Ив. Водовозов наполняет второй стакан водой.

– Кто вас обидел?

– Он. Муж. Чудовище.

Женские слезы. Не легко разобрать, когда они искренние, когда фальшивые. На этот раз разобраться все же можно было. Магдалина Стодуб не плакала, а только изображала плачущую. Изображала неискусно, как в плохом провинциальном театре. К сожалению, Ив. Водовозов не мог отличить притворства от настоящего горя. Он посылает сторожиху в аптеку, поит коробейницу валерьянкой и слушает, как она под аккомпанемент рыданий поливает грязью своего мужа.

Если бы Ив. Водовозов задал Магдалине несколько уточняющих вопросов, ложь в ее рассказе немедленно выступила бы наружу. А Ив. Водовозов слушал, не переспрашивал. Достоверность рассказа не вызывала у него сомнений. Чувствительный фельетонист верил не фактам, не логике, а всхлипываниям и причитаниям. Еще не встретившись с Антоном Возняком, он встал на сторону обиженной жены, люто возненавидев обидчика-мужа.

Слепой гнев плохой советчик, а Ив. Водовозов именно под воздействием этого советчика ведет плачущую Магдалину в кабинет главного редактора Щелокова.

– Садитесь. Слушаю! – привычно говорит тот.

Магдалина в ответ устраивает новую истерику.

Теперь приходит очередь главного редактора поить посетительницу валерьянкой. Он поит, спрашивает:

– Что с вами?

Вместо Магдалины краткое коммюнике о частной жизни сельского учителя делает главному редактору ответственный секретарь, он же фельетонист газеты. Ив. Водовозов полон возмущения. Он не только рассказывает, но и показывает главному какую-то бумажку.

– Что это?

– Документ. Донжуанский список.

Главный читает список, отводит секретаря к окну, задает вопрос:

– Это не липа?

– Господь с вами. Разве жена будет возводить напраслину на мужа?

Этот довод кажется главному столь убедительным, что он дает секретарю редакции задание написать фельетон и заранее удостоверяет правильность его собственноручной подписью и оттиском редакционной печати.

А жена как раз и соврала. Я так и написал автору фельетона и посоветовал ему тщательней относиться к проверке писем, приходящих в редакцию, особенно если эти письма пишут покинутые жены.

Проходит неделя, вторая, и в наш отдел снова начинают приходить письма из Хабаровска, Ташкента, Бреста… И рядом с письмом в каждом конверте номер краснодольской газеты с напечатанным фельетоном Ив. Водовозова. Терпения не хватило. И Водовозову. Не дождавшись конца нашей проверки, он решил в пику бюрократам из республиканской газеты напечатать фельетон у себя в районной. Мало того. В донжуанском списке указывает подлинные имена и фамилии Анны К., Вероники Г., Людмилы В… с их точными адресами.

Магдалина Возник только этого и ждала. Она покупает два десятка газет с фельетоном и отправляет в каждый адрес по два экземпляра. Один Анне К., Другой ее мужу. Один Зинаиде Р., другой ее мужу. Один Веронике Г., другой ее мужу. И каждому мужу записка: «Безнравственное поведение вашей жены разбило мою семью и мое сердце. Проклятье вам!»

И в девяти городах Советского Союза почти одновременно заплакали девять женщин. И уже не фальшивыми, а настоящими слезами.

Муж бывшей пятиклассницы Анны К. поверил неправде, которая была напечатана в газете, и, бросив жену с малыми детьми на руках, ушел из дома.

Немало неприятных минут пришлось пережить и Веронике Г. из Бреста. Правда, муж от Вероники не ушел, так как второй раз Вероника замуж не выходила, зато фельетон поссорил молодую женщину с родственниками первого мужа, убитого на войне. Свекровью, свекром, золовками…

В особенно нелепом положении оказалась Людмила В. Мать, бабушка и прабабушка была названа газетой сожительницей комсомольца. Пять дней от стыда Людмила В. не выходила на улицу, не показывалась в поликлинике, а на шестой села в поезд и приехала к нам.

– Научите, что делать?

Бабушка-прабабушка спрашивает, а губы у нее трясутся. Глаза полны слез. Это не только от стыда, но и от обиды. Старый врач была для редакционных работников не чужим, посторонним человеком. Она много лет лечила сотрудников районной газеты. Главному редактору Щелокову поставила пять пломб, фельетонисту Ив. Водовозову – семь. И чем же эти люди отблагодарили своего врача?

Главный редактор Щелоков встретил зятя Людмилы В. в столовой и сказал:

– Извините. Редакция сильно виновата перед Людмилой Ивановной.

Зять сказал:

– Дайте в газете поправку.

Редактор в ответ замахал руками:

– Поправка принизит авторитет районной газеты. Мы придумаем другой способ реабилитации Людмилы Ивановны, пусть она не волнуется.

Я спрашиваю Людмилу В.:

– Что придумала редакция?

Людмила Ивановна протягивает мне вместо поправки справку:

«Дана сия Людмиле В. в том, что она ни в каких аморальных поступках замечена не была, кроме как – смотри акт о ее сожительстве с Антоном Возняком».

Людмила Ивановна показывает мне и акт, а в нем написано:

«Сей акт составлен в том, что Людмила В. имеет право привлечь к судебной ответственности Магдалину Возняк за попавшую по вине последней в печать клевету о якобы имевшем место сожительстве ее – Людмилы В. – с ним – Антоном Возняком».

Я читаю акт, справку – «кроме как», «якобы» – и ничего не понимаю. Зять тоже ничего не понял и сказал об этом редактору Щелокову, Тогда редактор дополнительно к первой справке выдал Людмиле Ивановне вторую, еще более нелепую:

«Сим подтверждается, что Людмила В. (70 лет) не состояла в сожительстве с Антоном Возняком (25 лет),

Дана на случай неправильного толкования морального лица Людмилы В. со стороны отдельных жителей Краснодольска».

Людмила Ивановна показывает мне эту справку и спрашивает:

– Скажите, как Людмила В. (семьдесят лет) должна отвечать на неправильные толкования ее морального лица «со стороны отдельных жителей Краснодольска»? Читать ли справку редакции каждому в отдельности или собирать для этой цели «отдельных толкователей» группами?

Я улыбнулся. Молодец бабушка-прабабушка. Даже в ее теперешнем невеселом положении чувство юмора не изменяло ей. А бабушка-прабабушка, не дожидаясь от меня ответа на первый вопрос, задает второй:

– А может быть, Людмиле В. (семьдесят лет) следует вставить справку редакции в рамку из золотого багета и носить ее на груди вместо медальона, чтобы знакомить со своим моральным лицом не только тех отдельных граждан, которые неправильно толкуют вопрос о ее сожительстве вслух, а также и тех, которые делают то же самое, но про себя?

Я попытался успокоить Людмилу В. Обещал созвониться с редактором Щелоковым, уговорить его печатно исправить ошибку. Конечно, лучше всего было бы опубликовать в газете не десятистрочную поправку, а статью, в которой рассказать об ошибке редакции и взять под защиту без вины виноватых женщин. Редактор Щелоков печатать такую статью наотрез отказался. И поправку тоже. Нужно было думать о других мерах, Каких?

Зиновий Рабинович, мужчина, превращенный фельетонистом в женщину, был в своем письме в редакцию предельно краток:

«Встречу Ив. Водовозова – поколочу».

Нас такой способ воздействия не устраивал. Мы нашли другой выход – опубликовали в республиканской газете обзор печати: «Как не нужно писать фельетоны».

Райком всполошился, и оба виновника полетели с работы. И редактор, и фельетонист.

И снова в десять городов почта понесла конверты с краснодольской газетой. В каждый город по два экземпляра. Один Анне К., второй ее мужу. Один Веронике Г., второй ее свекрови. Один Зиновию Рабиновичу, второй его супруге…

На этот раз рассылкой конвертов занималась уже не Магдалина Возняк, а новый редактор районной газеты. Кроме газеты с постановлением райкома партии новый редактор вложил в каждый конверт собственноручное письмо такого содержания:

«Редколлегия районной газеты просит у вас извинения за грубую ошибку, которую она допустила, опубликовав на своих страницах лживый фельетон Ив. Водовозова».

Так закончил Вячеслав Иванов свой рассказ. По-моему, заведующий отделом фельетонов республиканской газеты выступил в защиту старой истины «Семь раз отмерь, один – отрежь» достаточно убедительно, но и на этот раз нашлись любители поспорить. Вас. Васильев – фельетонист вечерней газеты одной из столиц Средней Азии, – свою атаку на позицию Вяч. Иванова начал с вопроса:

– Скажите, сколько времени вы работаете над фельетоном?

– Дней двадцать, – сказал Вяч. Иванов, – девятнадцать у меня уходят на проверку и один я пишу.

– Милый, да вы не оправдываете зарплаты, которую получаете. Полтора фельетона в месяц – это норма для начинающего журналиста, а не для такого матерого, кик вы. Зачем писать письма в двадцать адресов и месяц ждать ответа, если у каждой редакции имеются под рукой более современные средства связи.

– Например?

– Междугородный телефон. Закажите номер Анны К., и вы сразу же получите от нее ответ.

– Устный?

– Устный.

– А мне нужен письменный. Когда уличающий документ у тебя на столе, то и писать легче.

– А я считаю главным в нашей работе не уличающий документ, а внутреннюю убежденность фельетониста.

– О, – сказал Вик. Викторов, журналист с Урала. – Чувствую, наступило время рассказать историю про «Поди сюда».

– А это что такое?

– Мне нужно семь – десять минут. Если позволите, объясню.

И Вик. Викторов начал так:

„ПОДИ СЮДА"

Приходит в редакцию заведующая райзагсом и говорит:

– Помогите. Парень двадцати двух лет собирается жениться на пятидесятилетней. Пошла я в горзагс. «Брак этот, говорю, затевается не по любви, а из корысти».

«Доказательства есть?»

«Только подозрения».

«Раз нет доказательств, – говорят в горзагсе, – ваши подозрения ничто. Нуль».

«Значит, регистрировать?»

«Регистрируй, – говорят. – И жениху и невесте больше восемнадцати, а таким при заключении брака возраст законом не лимитируется».

Я сама знаю, что не лимитируется, а регистрировать брак все же не хочется.

Мне тоже этот брак был несимпатичен, и я решил поговорить с его участниками. Иду в культбыткомбинат № 3. Чтобы попасть в цех по ремонту телевизоров, нужно взять пропуск у директора.

А у двери с табличкой «Директор Сыскина В. Н.», как нарочно, длинный хвост. Нужно отдать справедливость Сыскиной В. Н. (иначе Вере Николаевне). Действовала она оперативно. Через каждые две-три минуты в кабинет приглашался новый посетитель. Наконец настала моя очередь на прием.

Вхожу. Вера Николаевна оказывается довольно миловидной женщиной с рыжей «полубабеттой» на голове. Легкомысленная «полубабетта» не мешала, однако, директрисе быть деловой и строгой. Увидев меня, она взыскующе спросила:

– Зачем вы устраиваете склоки, требуете книгу жалоб и предложений?

– Я не требую книгу жалоб!

– Как не требуете! Мне только что (В. Н. показала на потолок) докладывал завцехом ремонта холодильников, что у них в цехе шумит, ругается мужчина в плаще «болонья».

– Я мужчина в плаще «болонья». Это верно. А дальше все неверно. Я не разговаривал с заведующим цехом ремонта холодильников.

– А С кем вы разговаривали?

– С заведующей загсом.

– А… а, пардон, – сказала директриса и, стукнув палкой по правой стене, крикнула: – Кто ремонтировал телевизор в райзагсе? Ко мне!

– Вы мне телевизор не ремонтировали.

– Пардон, – еще раз извинилась В. Н. Сыскина. – Вспоминаю, вам плохо постирали скатерти и занавеси? – И, стукнув палкой в левую стену, она крикнула: – Дежурную по прачечной ко мне!

– Еще раз ошибка. Я пришел говорить не по поводу плохо выстиранных занавесей.

– А по поводу чего?

– По поводу вашего сына.

– А вы, собственно, кто, откуда?

– Из газеты.

– А, фоторепортер? Хотите снять с Альберта портрет?

– Вроде.

– Что ж, снимайте. Он отличник производства.

– А какой он в жизни?

– Тесто. Все зависит от того, какой пекарь будет месить его. Хороший – и он слепится хорошим, плохой – и он станет таким.

– Сейчас, надеюсь, его месит хороший пекарь?

– Вы не спрашивайте, что сейчас. Спросите лучше, что было раньше. Альберт пришел к нам из культбыткомбината номер два. Вы, конечно, слышали про эту шарашкину контору? У них недавно директора сняли.

– За что?

– За тенденцию к сожительству с главным инженером. А каков поп, таков и приход.

– У вашего сына тоже была тенденция?

– Была. Только не к сожительству, а к взятию чаевых с клиентов. Поступает Альберт к нам. Работает всего неделю, а на него приходит уже жалоба. Потом вторая. Я решила провести морально-воспитательную работу. Взять личное шефство над Альбертом Сыскиным.

– Шефство над родным сыном?

– Это он дома для меня сын, а на производстве такой же рабочий, как и все другие.

– Ну, что дала морально-воспитательная работа?

– Для начала я влепила ему один выговор, потом второй… А у нас на производстве правило; если ты и после двух выговоров морально не перевоспитаешься, то дальше с тобой будет говорить начальник ОБХСС. Деться парню, конечно, некуда, и он перевоспитался, Стал выполнять сто четыре процента плана. А вообще у нашего телеателье процент выполнения плана еще выше. Я внедрила там несколько рацмероприятий, произвела техническую реконструкцию цеха.

– Вы по специальности кто? Инженер-конструктор?

– Не угадали! Я маникюрша со знанием иноязыка.

– Иноязык помогает маникюрше разбираться в ремонте телевизоров?

– Я не собиралась заниматься ремонтом телевизоров. Я работала в парикмахерской гостиницы «Интурист». А директором был у нас некто Сахаров. Ну, колун колуном. Коммунальный отдел решил посадить меня на его место, чтобы вывести нашу парикмахерскую в число передовых. А зампред горсовета Сергей Петрович Пришлецов, он курировал все коммунальные учреждения города – бани, гостиницы, парикмахерские, и говорит на это:

«Все есть у Веры Николаевны для выдвижения в систему «Интуриста»: внешние данные, упорство. А вот знания иноязыка нет. Сахаров колун, но со знанием, а в этой системе выдвигать человека на рук. адмработу без знания нельзя. Пусть она учится иноязыку, и мы ее выдвинем».

И я год мучилась, училась. Хотите, поговорю с вами.

И, сделав серьезное лицо, сосредоточившись, Вера Николаевна сказала:

– Ду ю спеак инглиш?

– Спеак?

Вера Николаевна покраснела.

– Что делать, научите. Все время забываю про дифтонги. Говорю, как пишу.

– У Пушкина был такой же недостаток.

– Пушкину что, он в системе «Интуриста» не работал.

– По-моему, и вы там не работаете.

– А почему, сказать? Выучила я иноязык. Отдел кадров коммунального отдела оформил анкету, написал проект постановления о моем назначении и послал его на утверждение Сергею Петровичу, а того в это время, как нарочно, сняли. И нужно же! Куратором коммунальных учреждений стал другой зам – Иван Игнатьич. Я лежу у Ивана Игнатьича на столе два месяца, жду назначения, а назначения нет. Зав коммунальным отделам идет к новому куратору, говорит:

«Сыскина подготовлена к выдвижению в систему «Интурист». Она за наш счет год на курсах училась».

«И сколько ино она выучила?»

«Один».

«Мало. У меня на эту должность имеется на примете другая маникюрша, со знанием двух иноязыков».

Вот вы в газете работаете, – обращается ко мне Вера Николаевна, – должны знать: разве грузинский и армянский считаются иноязыками? Нет. Просто та маникюрша… вообще не хочу распространять сплетни, не хочу говорить, почему Иван Игнатьевич отдал предпочтенье той маникюрше.

«А что с Сыскиной будем делать? – спрашивает зав коммунальным отделом. – Может, назначить директором культбыткомбината номер три? Жалко, деньги на ее учебу истрачены».

«А прежний директор, Бабейчук, где?»

«Бабейчук пьет больно неаккуратно. В этом месяце уже второй раз в вытрезвитель попадает».

А я сижу, жду своей судьбы в предбаннике у Ивана Игнатьевича. Зав коммунальным отделом открывает дверь, говорит:

«Заходи, Сыскина. Сам хочет лично познакомиться».

Захожу и сразу вижу свою промашку. Ждала я назначения куда? В систему «Интурист». Волосы в рыжий цвет выкрасила. Прическу сделала «бабетту»! При работе с иноклиентами пикантность в женщине даже поощряется. А меня прочат не в «Интурист», а в культбыткомбинат. А при работе с советским клиентом в женщине поощряется не пикантность, а солидность. Иван Игнатьевич ругать меня не ругал, только оглядел осуждающе. Волос я, конечно, перекрашивать не стала, потому что это для рук. адмработника тоже не солидно. Сегодня рыжая, завтра саврасая. А «бабетту» все же пришлось переделать в «полубабетту».

– После этой переделки вас назначили руководить ремонтом телевизоров?

– Мы ремонтируем не только телевизоры, но и холодильники. Кроме того, в наш комбинат входят прачечная, парикмахерская и цех срочного ремонта верхней мужской одежды.

– Вам не трудно?

– Вы не спрашивайте, как мне. Вы спрашивайте, как производству. Два года назад, когда комбинатом руководил инженер по ремонту телевизоров Бабейчук, процент выполнения производственного плана был семьдесят три, а сейчас сто семь и пять десятых!

Сыскина В. Н. была, как видно, неплохим организатором, но я пришел разговаривать не об организационных способностях бывшей маникюрши, мне нужно было установить: какая корысть заставила ее сына предложить руку и сердце женщине в два с лишним раза старше его? А в этом деле, как я понял, беседуя с мамой-директрисой, эта мама была бы мне плохим помощником. Нужно было искать другого, более объективного собеседника, и я спросил:

– Я мог бы поговорить с кем-нибудь из руководителей общественных организаций комбината?

– Председатель месткома вас устроит?

– Да, конечно.

– Слушаю, говорите.

– Как, вы директор и предместкома в одном лице?

Сыскина В. Н. улыбнулась и сказала:

– Я по природе рационализатор. Была у Бабейчука девушка-секретарша. Бегала по цехам, заведующих в кабинет директора вызывала. За это ей ставку платили. Я секретаршу уволила. Вместо нее палку завела. Нужен заведующий, я постучу в стенку, крикну, он и приходит. Был раньше у нас и предместкома. Получал полставки от комбината, пол – от обкома профсоюза. Он и сейчас мастером в прачечной работает. Спорщик невозможный. Директор говорит одно, он – другое. Директор заявляет стрижено, он – брито. Я подумала: предприятие у нас небольшое, в пяти цехах работают восемьдесят два человека. Ну зачем нам на такую малость два начальника? Поделилась своей мыслью с инструктором обкома профсоюзов, их работа мне хорошо известна. Я в парикмахерской «Интуриста» пять лет профоргом была. Инструктор поддержал мое рацпредложение и выдвинул на выборном собрании кандидатуру Сыскиной в список на голосование. И вот с того дня я одна в двух лицах.

– Бог отец и бог дух святой.

– Вроде.

– И вам не трудно? – снова спросил я Сыскину В. Н.

И Сыскина В. Н. ответила мне, как и в первый раз:

– Вы не спрашивайте, как мне. Вы спрашивайте, как производству.

– Это я знаю. Сто семь и пять десятых процента.

– У вас был какой-то вопрос к председателю месткома? Слушаю!

– Я хотел, чтобы председатель познакомил меня с вашим сыном.

– Господи, пожалуйста! – И, стукнув палкой по правой стене кабинета, предместкома и директор крикнула: – Альберта Сыскина ко мне. Быстро!

Через две минуты в кабинет вошел светлоглазый, худенький паренек. Он остановился у двери, взлохмаченный, нахохленный, вытер замасленные руки о синий рабочий халат и спросил:

– Вы звали?

– Эх, ты, – тяжело вздохнула мама. – Товарищ фоторепортер приехал снимать с тебя портрет – для газеты, а ты непричесанный, неумытый. Сходи приведи себя в порядок.

Альберт Сыскин покосился на меня и сказал:

– Ничего, обойдется.

– Обойдется, – подтвердил я. – Нам только поговорить.

– Я не помешаю?

– Помешаете.

Вере Николаевне мой ответ явно не понравился, но она все же вышла. Альберт продолжал стоять в дверях.

– Проходите, садитесь.

– Ладно! Я ведь знаю, зачем вы пришли, – сказал Альберт и высморкался.

– Зачем?

– Фельетон писать.

– Кто вам сказал?

– Заведующая райзагсом еще вчера грозилась пойти к вам в газету.

– Ну, коли ты все знаешь, давай говори…

– Что?

– Почему не по-людски женишься? Твоя невеста в два с половиной раза старше тебя.

– Ну и что?

– Странно.

– Вам странно, мне нет.

– Ты что, любишь ее?

– Люблю, – сказал Альберт и опять высморкался.

– Любишь, а сморкаешься?

– Привычка.

– Сильно любишь?

– Ага!

– Ну и люби, как младший старшую,

– Это как же?

– Ну как тетю, мать.

– Я так не согласен.

Сыскина В. Н. назвала своего сына «тестом». А я разговаривал с ним и видел перед собой не теста, а цыпленка. Еще такого желторотого, что мне хоть и полагалось говорить с ним на «вы», а я все сбивался и говорил «ты». И этот цыпленок собирался под венец, и не с цыпленком, даже не с курочкой…

– Она же тебе в бабушки годится! Как ты с ней спать после свадьбы ляжешь?

Альберт высморкался еще раз,

– Подойду и скажу: «Евдокия Сергеевна, чуток подвиньтесь» – и вся дела.

– Ты что, невесту по имени-отчеству называешь?

– Привычка.

– Давно знакомы?

– Ага,

– Сколько?

– Три года. Два года она у нас в вечерней школе физику преподавала, и год я к ней просто так в гости хожу.

– Значит, она учительница?

– Ага.

– Это безнравственный брак. Заврайзагсом права. Такой брак регистрировать нельзя,

– Горзагс заставит. А нет, я в Москву жаловаться буду.

– Зачем тебе жаловаться? Ты же любишь ее?

– Ну и что?

– И живи так.

– Как «так»?

– Подойди и скажи: «Евдокия Сергеевна, чуток подвиньтесь» – и вся дела.

– Да что я, дурак, жить с ней так, без регистрации?

– Почему дурак?

Я чувствовал, что Альберт Сыскин должен бы вот-вот проговориться. Сказать, где настоящая причина его ненормального брака. И он сказал бы. Но в самый решающий момент дверь директорского кабинета открылась. В комнату вошла Вера Николаевна и сказала: