Текст книги "Кровавый апельсин (сборник)"

Автор книги: Сэм Льювеллин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 51 страниц)

Глава 37

На берегу мы увидели сияющие лица болельщиков. Из толпы появились репортеры, которые требовали, чтобы мы рассказали, как себя чувствуем, что было самым тяжелым, в какой именно момент мы поняли, что выиграем. Я улыбался и отвечал на все их вопросы.

Затем через борт яхты перелезла Агнес, смуглая, как нубиец. Она крепко обняла меня за шею, на пристани защелкали вспышки фотоаппаратов. Я хотел погладить ее по волосам, но после двух недель стояния за штурвалом и балансировки парусов мои руки стали неловкими и почти не слушались.

Она поцеловала меня, сказала:

– Соленый, – и попросила меня с Чарли победно помахать репортерам. Нас не пришлось долго упрашивать.

Скотто поднял на борт Мэй и принялся приводить палубу в порядок. Мэй обняла меня. Скотто пожал нам руки, он был похож на огромную белую обезьяну.

– Ну вы даете! – только и повторял он. – Ну вы даете!

Мы спустились на катер и направились по заполненной яхтами гавани к «Гекле», стоявшей кормой к причалу. У трапа в белой форме нас встречал помощник капитана.

– Добро пожаловать на борт, сэр, – сказал он. Я машинально улыбнулся ему. Я очень, очень устал. Но знал, пока это все не кончится спать лечь не удастся.

Мы шли по прогулочной палубе, и голос по репродуктору говорил:

– Дамы и господа, мистер Джеймс Диксон, победитель парусной регаты «Вокруг островов»!

Публика в салоне заулыбалась и захлопала. В толпе я увидел Гарри и Невилла Спирмена. Чарльз Ллойд показал мне большой палец и подмигнул. Гарри предстояло всерьез заняться поисками работы. Но мое ликование прошло, едва я вспомнил, как впервые ступил на палубу «Геклы» – тогда, несколько недель назад.

– Держитесь! – сказал репродуктор голосом Дуга Сайлема. – Мы отправляемся! – Сзади послышался шум убираемого трапа. – Отпразднуем победу вместе с «Оранж Карз»!

Раздались продолжительные аплодисменты. Репродуктор заговорил другим голосом, обращая внимание присутствующих на «Виль де Жоже», который в это время в окружении небольших яхт проходил мимо волнореза.

Я посмотрел и отвернулся.

Стоящий рядом Чарли не выдержал:

– Черт возьми!

В толпе выделялся человек, который был на голову выше всех остальных. Коротко стриженные волосы, белокожий, большие черные усы. Рэнди.

– Ты же говорил, он арестован.

– Он был арестован, – уточнил я.

– Ты, кажется, не удивлен? – спросил Чарли.

– Видимо, освобожден, – ответил я.

– За недостаточностью улик, – сказал кто-то за моей спиной. Это был Терри Таннер. На его лице сияла радушная улыбка, но глаза оставались холодными.

– Каких улик? – удивился я.

– Думаю, вам лучше знать, – сказал Таннер.

Я кивнул. Я знал. Я несколько ночей не спал, но мой разум словно осветило прожектором. Отчасти этому способствовала радость победы. Но, что гораздо важнее, я теперь был счастлив тем, что наконец понял все.

Поэтому сказал:

– Не выношу этого шума. Пойдемте, выпьем на мостике.

– Если вы настаиваете, – согласился Таннер. – Но, прошу прощения, я ненадолго отлучусь.

Я видел, что он протолкался к Рэнди и что-то ему сказал. Рэнди кивнул и пошел в маленькую каюту за винтовой лестницей, где я видел их за карточным столом в день, когда убили Алана Бартона.

Мы поднялись на мостик. Дуг Сайлем стоял наверху, в дверях. На нем был голубой пиджак, белые брюки, а на лице – широкая улыбка.

– Я собирался вниз, – сказал он. – Эй, Терри! Когда ты представишь гостям победителя? Таннер ответил:

– Не сейчас. – Он с серьезным видом проскользнул мимо Дуга на мостик. Сайлем, посмотрев ему вслед, поднял бровь. Затем, улыбнувшись, перевел взгляд на меня.

Я не стал улыбаться в ответ, сказав Сайлему:

– Кажется, нам надо поговорить. – И прошел за Таннером на мостик. Было тепло, освещение тусклое, вокруг горело множество красных и зеленых лампочек самых различных приборов. В огромных окнах не видно ничего, кроме серого неба.

Сайлем вошел следом за мной. Он кивнул матросу, стоящему за штурвалом:

– Спасибо. – И сам встал на его место.

Терри прислонился к приборной панели рядом со штурвалом.

Здесь было совсем тихо, не считая успокаивающего, едва слышного шума кондиционера и работающих под палубой механизмов. Усталость проникла до самых костей. Но еще немного, сказал я себе. На фоне окна вырисовывался силуэт Сайлема, его плечи были шире, чем они всегда казались мне. Спокойный и уверенный в себе.

Уверенный в себе.

Я сказал:

– Дуг, я знаю, это сделали вы. Но хочу знать зачем.

Он отвернулся от окна. Было мало света, и я не видел его лица, но знал, что он улыбается.

– Прошу прощения?

– Вы шантажировали всех. Выжали все из Артура Дэвиса. Обыгрывали Алана Бартона в карты, пока он не залез в долги настолько, что ему пришлось рисковать жизнью, чтобы повредить яхту Эда Бонифейса. Потопили яхту Джона Доусона. Сбросили меня в сухой док в Шербуре. Задушили Эда Бонифейса, когда тот решил добраться до вас. И разделались со мной в гавани Морлей, когда я имел безрассудство попытаться выяснить, что же происходит.

Он снова отвернулся. У него был чеканный профиль с волевой челюстью.

– Вам, очевидно, надо пойти поспать, – ответил он спокойно.

– Нет, – сказал Таннер, – мне интересно.

– Это все дело ваших рук. Дуг, – уверенно произнес я. – Всех, кроме Бартона, спонсировали ваши компании. «Лондерама де люкс», «Стрит Экспресс», «Апельсин». Вы имеете отношение ко всем трем. Я проверил в министерстве финансов. И когда вы причиняли ущерб судам, их владельцы расплачивались с вашей компанией вашими же спонсорскими деньгами. Думаю, вы называли это злостным присваиванием средств.

– Вы, вероятно, шутите, – ничуть не смутился Дуг.

– Конечно, шучу. А яхта – принадлежность всех богатых людей. Ваша же не принадлежит вам, она – собственность компании. Но вам нужно много наличных на маленькие хобби, вроде карт и скачек. И вы нашли способ получать их.

Повисло молчание. Затем Дуг сказал:

– Я управляю приличной компанией. Мне нравится поддерживать спортсменов. Все ваши фантазии ни на чем не основаны. И я думаю, Терри согласится, что все это в высшей степени оскорбительно. – Его голос звучал спокойно и взвешенно. – Предположим на минуту, что все на самом деле обстоит именно так... Что в таком случае удерживает жертву от заявления в полицию?

– Удавка, – ответил я. – Вы хороший бизнесмен. Дуг. Хорошие бизнесмены – хорошие психологи. Вы знаете, кого когда подтолкнуть и до какого предела можно действовать.

– Скажи откровенно, – повернулся Сайлем к Терри. – Ты в это веришь?

Таннер бесстрастно смотрел на меня своими голубыми глазами.

– Кажется, Джеймс чрезмерно любопытен, – сделал он вывод. – Но мне бы хотелось услышать все до конца.

Наступила тишина, я заметил какое-то легкое движение. Таннер стоял совершенно неподвижно, прислонившись к корпусу переговорного устройства. Но его правая рука медленно ползла, словно была самостоятельным живым существом: она тянулась к кнопке включения связи. Сайлем смотрел в окно. Он больше не улыбался и щурил глаза на свет.

– Удавка, – повторил я. – Вы имели дело с людьми, которые рисковали всем, что имели, и даже большим. С людьми, у которых не было выбора: со щитом или на щите... Вам нужно было только припугнуть их, и они выходили из игры. Вы знали, что у Эда Бонифейса денежные затруднения. Знали, что Джон Доусон по уши в долгах. Знали, что и я ничего не мог предпринять, чтобы выкупить долю своего напарника. У нас не было ничего, кроме наших яхт и шанса на победу. И никто из нас не мог допустить, чтобы кто-то отнял у нас этот шанс.

Рука Таннера дотянулась до включения связи. Он нажал кнопку медленно, чтобы не было слышно щелчка. Рука его вернулась назад. Наши взгляды встретились. Я почувствовал, что весь в испарине. Я знал, что я прав. Чтобы уничтожить последние сомнения я продолжал:

– Да, вы оказывали на людей давление. И сначала это получалось. Артур платил вам, пока мог. И Эд тоже. А Джон отказался, и вы устроили ему катастрофу – перед телекамерами, на всю Европу. Морт Салки как-то сказал, что крушение яхты – это хорошая реклама, и гибель Джона была хорошим бизнесом. Я не думаю, что он должен был погибнуть; было не просто доставить Морта назад в Пултни вовремя. Потом Эд зашел слишком далеко, и его пришлось убрать. Дел дал вам его адрес, потому что на Дела легко произвести впечатление, если это делает большая шишка. Эд был слишком пьян, чтобы понять, что происходит. Бедный глупый Эд! – Я сглотнул. За последние две недели я мало говорил, и теперь горло у меня пересохло. – Честно признаться, мне кажется, вам нравится ваша работа. Я вам не заплатил, и вы попытались меня наказать, чтобы в следующий раз я вел себя примерно. Вы уже поступали так раньше, когда изуродовали руку Артуру Дэвису. Поэтому я раньше вам и не попался. С одной стороны, у вас здоровая коммерческая жилка. А с другой – вы не можете без жестокости. Вы сумасшедший с сильным характером. Что-то вроде гипнотизера. Мне кажется, Морт Салки помогал вам, потому что вам удалось его убедить, что это пойдет на пользу его карьере. А что касается Алана Бартона...

Под правой рукой Терри Таннера горела, не мигая, красным рубином лампочка переговорного устройства.

– Вы ведь не верите в людей. Дуг. Вы верите только в Дуга Сайлема. Все остальные были лишь ставками в игре. Даже не пешками. Вы все же картежник. Так... в трик-трак перекинуться. И Алан Бартон стал ничтожной ставкой: его использовали и выкинули. Я только не могу понять одного: как вам удалось добраться до Сихэма быстрее меня?

Сайлем тихо сказал:

– Я не намерен больше выносить этот бред. Пора кончать нашу беседу.

Таннер возразил:

– Нет, по-моему, это все очень интересно. – В его голосе уже не было притворства. Впервые за все время нашего знакомства мне показалось, что он говорит то, что думает.

Я посмотрел на Сайлема:

– Эту беседу вам так просто не прекратить. Вы убили трех человек и покалечили жизнь многих других. И вы заплатите за все это.

Сайлем улыбнулся, его холеные руки повернули штурвал чуть влево.

– Вы хороший моряк, но никудышный юрист, – презрительно улыбнулся он. – Это все пустая болтовня. Позвольте дать вам совет, как человек, имеющий за плечами юридическую практику...

– Знаю, как ты добрался до Алана, – раздался вдруг чей-то новый голос. Я обернулся. В дверях стоял Рэнди, сунув большие пальцы рук в карманы своих кожаных штанов. – На мотоцикле. Ты был чемпионом Голландии в мотогонках. В середине шестидесятых.

Сайлем резко обернулся. Он сказал:

– У нас совещание, Рэнди.

Рэнди подошел к нему. Рукава его рубашки были засучены: его предплечья оказались синими от татуировок.

– Когда Алан скрылся, – продолжал Рэнди, – ты был на борту. В каюте. У тебя там телефон. Алан позвонил мне и сказал, где находится, сказал, что будет ждать меня на катере, пока я не приеду за ним. Ты подслушивал по своему телефону.

Лицо Сайлема изменилось. В улыбке пропало самодовольство. Он смотрел куда-то вниз, мне не было видно куда, кажется, на правую руку Рэнди.

– Алан сказал мне, – Сайлем не спускал глаз с руки Рэнди, – что должен кое-кому деньги. И что тот тип вроде бы готов простить ему долг, если он испортит яхту Бонифейса. Только Алан все неправильно понял, ведь так? Он ее испортил. Но... слишком.

– О чем ты толкуешь?

– Он был слаб, – продолжал Рэнди. – За ним надо было присматривать. – Он повернулся ко мне. – Ты знаешь, я пытался заботиться о нем. В тот день ты прогнал его с «Геклы». И я пришел к тебе, как и предупреждал в Сихэме. Я исполнил свое обещание. Поэтому и сбросил тебя в сухой док в Шербуре. Чтобы показать, что сдержал слово. Подумай об этом.

Его глаза повлажнели. Слезы текли прямо на усы. Он обернулся к Сайлему:

– Но ты!.. Когда ты узнал, где он, ты сел на свой мотоцикл и опередил меня, избив его, а потом утопив на якоре. И тогда я снова дал себе слово: когда найду того, кто убил моего Алана, то убью его.

Рэнди стоял очень близко к Сайлему. Я слышал его дыхание. Внезапно его правое плечо опустилось, и он ударил Сайлема кулаком в живот.

Терри Таннер закричал странным высоким голосом:

– Рэнди! – Он увидел то, что заметил и я: в кулаке Рэнди блеснул металл.

Они стояли так, сгорбившийся Рэнди и Сайлем, медленно наклонявшийся вперед, пока его голова не опустилась на плечо Рэнди, и волосы не рассыпались по воротнику кожаной куртки. Рэнди отступил назад, отдернув руку. Сайлем упал, держась за живот, в который Рэнди всадил острый нож. Рэнди отвернулся и открыл дверь на крыло мостика. Ворвался ветер, пронизывающий, холодный. Он размахнулся. Нож взлетел в воздух и, кувыркаясь, упал в неспокойное серое море.

Мостик вдруг сразу наполнился людьми и шумом. Я прошел к штурвалу и взял его в руки. Над Сайлемом склонился врач. Таннер смотрел на Рэнди, его лицо больше не было жестким и сосредоточенным. Он на глазах превратился вдруг в состарившегося, брошенного, одинокого человека.

Кто-то сказал:

– Дуг Сайлем мертв.

Рядом со мной стояла Агнес. Я ощущал рукой тепло ее плеча.

– Домой, – шепнула она.

Я, как эхо, повторил:

– Домой. – Теперь это так много для меня значило.

За окнами плескалось огромное серое море, и волны, казалось, скачут по нему белыми пенными лошадками. Меня вдруг неприятно поразила обстановка, царившая на мостике, но это ощущение сразу отступило куда-то. Я отпустил штурвал, нос яхты отвернулся от линии горизонта и нацелился на тонкий волнорез, где огоньки буйков пульсировали, словно маленькие красные сердечки.

Кровавый удар

Посвящается Фред, Хелен и Патне

Глава 1

Я стоял на палубе на своем обычном месте, зацепившись локтем за бакштаг, и мне приходилось напрягать все мускулы, чтобы не терять равновесия. Старый парусник летел по бушующим волнам с отчаянной скоростью, то взмывая ввысь, то проваливаясь в бездну. С моего места можно было поглядывать через плечо рулевого на зеленый светящийся компас. Стрелка указывала на зюйд-зюйд-вест.

Черные как смоль волосы рулевого Дина были собраны на затылке в хвост, в правом ухе поблескивала серебряная серьга. Дин столько раз ходил в плавание, что считал для себя необязательным все тщательно проверять, я же так и не смог за всю жизнь расстаться с этой привычкой.

И сейчас мой взгляд то и дело придирчиво обшаривал пятьдесят пять футов мокрой палубы из тикового дерева, проверял бушприт и три фока, развевающихся над ним, поднимался вверх, обследуя семьдесят пять футов мачты, спускался вниз по гроту, вантам и ходовому концу, чтобы упереться наконец в люк. Серые волны устья Темзы упорно старались разнести в щепки наш старый парусник.

Сквозь рев ветра и удары волн о борт было еле слышно, как стучат насосы в деревянном брюхе парусника. Непогода преследовала нас с тех пор, как "Лисица" покинула гавань Эймейден [111]111
  Эймейден – аванпорт Амстердама на Северном море.


[Закрыть]. Деревянный корпус трещал, но оснастка держалась, и насосы работали. Только я уже еле держался, вымотанный непрестанной головной болью и бессонницей.

Вдали сквозь грязно-серую мглу начали прорезываться огни бакенов мыса Лонгсэнд. Рулевой Дин должен выйти победителем, как бы ни швыряли нашу "Лисицу" злые порывы ветра. Мы шли к спасительной песчаной отмели, и она была уже близко. Мы хорошо знали, где находимся. Все-таки утешение.

Но и ночь приближалась.

Ветер налетал с той стороны, где тяжелые тучи нависли над побережьем Эссекса. Темза дотащила до моря свои воды вместе с лондонскими нечистотами. Ветер срывал с гребней волн подозрительно желтую пену. Но, кажется, он стал ослабевать. Еще одно утешение.

Команда "Лисицы" состояла из восьми подростков, отправленных в плавание инспекцией по делам несовершеннолетних, чтобы "прочистить им мозги". Вряд ли я способен наводить чистоту в чьих-нибудь мозгах, но многочасовая "пляска смерти" на старом паруснике сделала наш экипаж единым целым – меня, моего матроса Пита и эту компанию семнадцатилетних. Теперь до конца маршрута рукой подать, и я могу расслабиться.

Но только не слишком!

Мой взгляд опять перемещался с грязного грота на мачту и на ванты. На "Лисице" ванты сделаны из стальных тросов. Кто бы мог подумать, что один из тросов лопнет в самый неподходящий момент! Но именно так и случилось, когда мы уже отошли на шестьдесят миль от Эймейдена. Настоящая катастрофа! Мачта могла полететь ко всем чертям. Но мой экипаж не струсил, и мы в конце концов изловчились заменить лопнувший нижний вант куском якорной цепи.

А главное – нам не понадобилось возвращаться на ремонт обратно в Эймейден. Мы продолжали свой путь в Чатем. Там соберется множество парусников, что должно было напоминать живописное морское зрелище времен деревянного флота. Экипажи состояли из таких же подростков, как мои. Семь стран договорились отправить в совместное плавание своих деток, нуждающихся в перевоспитании. "Лисицу" там сегодня ждали, и нам не хотелось, чтобы парусная флотилия вышла в море без нас.

Всего две недели назад, когда "Лисица" вышла в плавание, покинув порт Сен-Кэтрин, мой экипаж состоял из бледнолицых и трусоватых подростков с бегающими глазами. Теперь их физиономии обветрились, покрылись загаром, а глаза приучились смотреть прямо и сосредоточенно, стараясь ничего не упустить.

"Лисица" так и врезалась носом в песок. На палубу обрушился грязный поток, и я почувствовал, как холодная струя потекла мне за ворот водонепроницаемого костюма. Рядом ругался и отплевывался Дин. Моталась серьга у него в правом ухе, и мотался хвост на затылке.

Я засмеялся. Слава Богу, все кончилось хорошо. Я смеялся громко, от души.

"Лисица", пропахав песок и разметав желтую пену, села на одну из отмелей Блэк-Дина. Я спустился в кубрик, чтобы отметить на морской карте это историческое место. Когда я поднялся наверх, уже моросил мелкий, нудный дождь.

...Несколько часов спустя "Лисица" скользила в кромешной тьме мимо причалов узкой горловины Темзы, и моя команда приветствовала радостными криками череду красных буев, обозначающих фарватер реки Медуэй. Я стоял у руля, пропуская мимо ушей воркотню моего матроса Пита. Меня больше интересовало настроение экипажа. Ребята весело обсуждали приключения минувших суток. На торжества мы опоздали, но завтра будет тоже интересный день. Мне казалось, что голоса ребят звучат как-то по-другому, чем две недели назад. Тогда они были хриплыми от курения, теперь мой экипаж орал просоленными глотками. Мы прошли мимо паромной станции Олау, и моим ориентиром стал красный сигнальный огонь на башне электростанции. Было время прилива, вода поднималась. Дождь прекратился. О том, что мы входим в Медуэй, можно было узнать и по запаху. Мерзкая речонка, несущая в своих водах всяческие отбросы. Дно у нее – сплошной ил, потому ночью "Лисица" скользила по реке, как по ледяному черному катку.

– Малость осталось, – пробормотал у меня за спиной знакомый голос.

Я обернулся и увидел Дина, но не мог сразу разглядеть, что у него в руке. Кажется, бутылка. Да, бутылка из-под рома, в которой еще что-то осталось. Дин был старше остальных – ему уже сравнялось двадцать, и он был лондонец, что тоже давало свои преимущества в компании юнцов, не ладивших с законом.

На "Лисице" действовал сухой закон, и по правилам я должен был строго отчитать Дина. Но мы приближались к городу, и там таких, как он, ожидали опасности в тысячу раз большие, чем самый свирепый шторм. Поэтому я просто отобрал у Дина бутылку, вылил остатки рома и вернул ему пустую посудину.

Дин размахнулся, и бутылка полетела за борт в воду. Экипаж, наблюдавший всю эту сцену, развеселился. Я не стал читать им лекцию о бережном отношении к окружающей среде. Река Медэй для этого не самое подходящее место. Подумаешь, еще одна бутылка в придачу ко всему человеческому мусору, устремляющемуся отсюда в море!

Я сказал:

– И чтобы больше никаких бутылок!

– Есть, босс! – ответила одна из девиц.

Вокруг одобрительно захихикали. Мне вовсе не нравилось их веселое настроение. Две недели назад ответом на мое строгое замечание была гробовая тишина.

Экипаж опять разбрелся по палубе. Кто-то выругался, споткнувшись о якорную цепь. Я все больше понимал, что мне нужна передышка.

Чатем встретил нас вереницей грязно-красных огней. В ночном небе виднелись гигантские, похожие на паутину рангоуты парусной флотилии. Я знал, что в Чатем уже пришли русские парусники "Крузенштерн" и "Союз", а также финские и шведские, французские и испанские корабли. Должен быть даже один китайский. Завтра я увижу всех этих непутевых подростков, отправленных в море на перевоспитание.

Мои ладони воспринимали дружественные токи, идущие от руля "Лисицы". Руль, отполированный за годы собственными руками, – это все равно как близкий друг. Я чувствовал себя уверенно в хорошо знакомом мне Чатеме, где ночную тишину нарушал только шум редких автомобилей и какой-то странный гул. Я не сразу понял, что это песни, доносящиеся из кают парусников. Какие песни могут петь дети, не видевшие в своей жизни ничего хорошего, фактически выброшенные из общества?

– Смотрите, наши! – сказал Дин. Он очень обрадовался, что увидел "Вильму" раньше, чем я.

"Молодежная компания" зафрахтовала на этот сезон два парусника: мою "Лисицу" и "Вильму".

– Лучше поздно, чем никогда! – приветствовали нас с борта шхуны, привязанной к огромному бую. Слабый желтый свет освещал ее прямоугольные паруса. Я подвел "Лисицу" к причалу так, чтобы наш парусник встал параллельно "Вильме" и в пятидесяти ярдах от нее. Паруса захлопали и обвисли. Теперь все. Мы на месте.

Я никогда не стремился изображать из себя морского волка, отдающего приказы командирским голосом. Я просто крикнул моим питомцам:

– Пошел!

Я бессчетное число раз проделывал все это. Сейчас загремит цепь, начнет разматываться с железным лязганьем, заскрипят семидесятилетние шпангоуты "Лисицы", и где-то там, в глубине, якорь плюхнется в черный ил.

Но неожиданно для меня на "Лисице" начало твориться что-то непонятное. После моего "пошел" вместо грохота цепи раздался какой-то тупой удар или скорее шлепок. И только потом зазвенела цепь и якорь плюхнулся в воду, подняв брызги.

– Что там было? – спросил я.

– А было ли что? – ответил Дин вопросом на вопрос.

– Кто на вахте?

– Мэри. – В ответе Дина послышалась неуверенная нотка.

– Пришли ее ко мне.

Прилив закончился, вода уходила медленно и плавно. От якорной цепи поднимались пузырьки. И что-то скреблось там, внизу, о борт "Лисицы".

– Это лодка, – сказала подошедшая Мэри.

Она не очень твердо стояла на ногах, и от нее разило ромом.

– У тебя еще сколько в запасе бутылок? – спросил я.

– А-а... пустые... – Мэри махнула рукой. Говорила она медленно, как бы с трудом находя слова.

"Спокойно, – сказал я себе, – ни в коем случае не кричать, не требовать покаяний и обещаний".

Я знал от моих подопечных, что шесть месяцев назад Мэри признавала только героин. Так что и ром для нее – большой прогресс. И вообще глупо поднимать сейчас лишний шум. Я сам заверил "Молодежную компанию", что "Лисица" – прекрасное место для перевоспитания сбившихся с пути детей. Я заверил компанию, что все будет в порядке.

– Ну, и откуда же она взялась, эта лодка? – спросил я Мэри.

Дин уже держал наготове багор.

– Не знаю, – с запинкой пробормотала Мэри. Ей пришлось ухватиться за трос, чтобы не упасть. Даже в темноте были видны синяки у нее под глазами.

– Куда же ты смотрела? – допытывался я. – А если бы мы опрокинули эту лодку?

– Она дрейфовала, – голос Мэри звучал все более невнятно, – а потом стала тонуть...

Но пора было прекращать педагогический разговор. "Лисицу" относило отливом в сторону от "Вильмы", якорная цепь натянулась до предела, шеренга береговых огней отдалилась. Я понял, что якорь уже не держит.

– Билл, не зевай! – Это был голос Пита.

Я и сам понимал, что мы попали в дурацкую ситуацию. Только что стояли с обвисшими парусами на своем месте у причала. Теперь наши паруса хлопают и раздуваются от ветра. Сзади из-за кормы на нас надвигаются какие-то незнакомые огни. И вахтенные всей флотилии сейчас с интересом наблюдают за тем, что проделывает наша "Лисица". Завтра насмешки нам гарантированы.

Мы выплывем против течения. Это уже с нами бывало, подумал я, но придется попыхтеть.

Мои ладони стали скользкими от пота. Я наклонился и повернул выключатель сигнального фонаря. Потом нажал на кнопку стартера. Двигатель взвизгнул и затих. Я снова и снова давил на кнопку. Двигатель не заводился.

– Полетели сцепления? – спросил Дин.

Я молча покачал головой. У двигателя старушки яхты не было коробки передач, винт был напрямую соединен с мотором. Мне приходилось слышать взвизги двигателя и раньше. В последний раз это было, когда я огибал рачью клешню мыса Сен-Мало.

– Винт вышел из строя, – спокойно пояснил я Дину. – Ставьте паруса.

Я понимал, что они устали, но ничего не поделаешь, им придется снова поработать. Я повернул руль, и темный палец бушприта указал на белеющий в ночи длинный корпус "Вильмы". Иного выхода у меня не было. Будь что будет. Только бы руль меня не подвел. А я чувствовал, что он перестает меня слушаться – что-то ему мешало там, под водой. Я уже был весь мокрый от пота, от холодного, отвратительного пота. У меня на борту дети. Я за них отвечаю!

Я плавал на "Лисице" с юности и отлично знал все ее достоинства и все слабые места. Я любил свой большой и старый парусник, которому уже исполнилось три четверти века. Но сейчас мне не оставалось ничего другого, как врезаться в "Вильму", стараясь ее не расколотить – и "Лисицу" тоже. Ветер умер. Ни ветра, ни руля. Маневрировать невозможно. Во рту у меня пересохло. В старые времена на кораблях в такие минуты моряки возносили молитвы. Мой экипаж продолжал веселиться. Кто-то предложил всем вылезти и подтолкнуть. Идиотская острота!

Стоявший рядом со мной Пит излучал спокойствие. Я сказал ему:

– Хорошо бы не промазать – угодить точно в "Вильму".

– И чтобы она устояла, – добавил Пит.

– Она привязана к бую, – сказал я.

– Будем надеяться, что крепко, – заметил Пит.

Рядом послышалось восторженное восклицание Дина:

– Ух ты! Шлюпка по правому борту! Поглядите, какая красивая!

Нам с Питом было не до шлюпки. Впереди неподвижно стояла "Вильма". Зажав руль между колен, я тянул за грот, пытаясь править против ветра. Бушприт "Лисицы" я старался держать нацеленным между мачтами "Вильмы". Теперь мы уже совсем близко.

– Спустить паруса! – крикнул я.

Они выполнили свою работу беспрекословно. За две недели на "Лисице" все-таки создалась обстановка взаимопонимания, как выражаются дипломаты.

– А теперь держитесь! – предупредил я.

"Лисица" вплотную приблизилась к "Вильме". Наш кранец коснулся ее борта, и в этот момент девушка с палубы "Вильмы" ловко перебросила нам трос. Я посоветовал своему экипажу, чтобы они покрепче привязались по борту и по носу.

В общем-то мы легко отделались. Оба парусника не пострадали и могут завтра отправляться в плавание.

Со стороны можно было подумать, что я спятил, занявшись на палубе гимнастическими упражнениями. На самом деле у меня судорогой свело ноги.

Команда "Лисицы" убирала паруса. На палубе "Вильмы" появились двое взрослых. Высокий, широкоплечий, чисто выбритый мужчина в поношенном костюме яхт-клуба "Гернси" и маленький – в сером костюме и черных ботинках.

– Что случилось? – спросил высокий.

Я рассказал.

– О Боже! – произнес он сочувственно.

Цена его сочувствия была мне известна. Отто Кэмпбелл долго служил в САС [112]112
  SAS – от англ. Special Air Service.


[Закрыть]. Мало кто мог сравниться с капитаном «Вильмы» в упрямстве и хитрости.

– Все в порядке. Не волнуйся. Мы привязаны к бую, – сообщил он мне, внимательно разглядывая мою команду, словно у него были причины сомневаться, все ли целы. После совместной стоянки в Амстердаме он наверняка помнил в лицо многих моих ребят, если не всех. Позади меня кто-то громко икнул. Он ухмыльнулся и бросил:

– Привет, Мэри!

– Привет.

Лучше бы она не открывала рта. Запах рома поплыл с "Лисицы" на "Вильму". Отто покрутил носом:

– Хорошо погуляли?

– Нормально, – пробормотала Мэри.

Человек в черных ботинках не проявил к нам никакого интереса.

– Мы с Биллом старые друзья, – сказал ему Отто. – А это, Билл, инспектор Робертсон из полицейского отделения Медуэя. Не удивляйся. Дело в том, что у нас на борту министр.

– Министр?

Мэри позади меня громко икала.

– Невилл Глейзбрук нанес нам официальный визит. – В его голосе слышалась ирония. "Молодежная компания" целиком и полностью зависела от Невилла Глейзбрука, а главное – от его финансовой поддержки. Но, в конце концов, что мне за дело до его денег?! Я просто управляю кораблем и не собираюсь ни перед кем лебезить.

– Твой брат тоже был здесь. Думал дождаться, но ему пришлось уехать – срочные дела, – продолжал Отто.

Невилл Глейзбрук был министром транспорта, а до этого – министром обороны. Возможно, тогда у него появились нежные чувства к морскому флоту. Но больше всего ему нравились дорогие яхты. Дочь Невилла Глейзбрука была замужем за моим братом Кристофером, к которому я не питал никаких братских чувств. Хорошо, что он уехал, не дождавшись меня. Я старался встречаться с Кристофером как можно реже еще и потому, что он был совладельцем "Лисицы".

Я спросил Отто:

– Завтра выходим? Никаких перемен? – Мне хотелось поскорее закончить разговор.

Отто кивнул.

– Спокойной ночи, Отто, – сказал я.

И в этот самый момент Мэри согнулась пополам, отвратительно хрюкнула, и ее вывернуло прямо на палубу. Только этого нам не хватало – облеванной палубы и омерзительного запаха, как на задворках самой грязной пивной!

Отто сделал вид, что ничего не заметил, повернулся и ушел.

Полицейский остался наверху и равнодушно глядел на все это безобразие.

Двое из команды унесли Мэри в каюту. Палубу окатили водой. Команда продолжала уборку, искоса поглядывая на меня. Они знали, как я люблю "Лисицу". Что это для меня не просто старый парусник – это моя единственная любовь и смысл моего существования.

Укладывая трос в бухту [113]113
  Бухта – здесь: трос (снасть), уложенный кругами или восьмеркой.


[Закрыть], я перебирал в памяти весь наш сегодняшний путь. Давно я не чувствовал себя так отвратительно. Если один из членов вверенного вам экипажа извергает из себя пинту рома чуть ли не в ботинки полицейского, который охраняет министра, у капитана есть причины для беспокойства, даже если он состоит в родстве с этим министром.

Наконец мы закончили уборку и подготовку к завтрашнему плаванию. Ребята разбрелись по каютам. Я тоже отправился к себе.

Мое обиталище состояло из двух кают на корме. Одна из них – кают-компания, обитая французскими панелями, где стоял приспособленный к качке стол; в другой имелась большая односпальная койка, установленная первым владельцем "Лисицы". Он купил парусник в 1922 году на деньги, которые сколотил после битвы на Сомме, снабжая Британскую армию маргарином.

Я шел к себе мимо кают, в которых располагался экипаж. Девушки – в ближней от меня каюте, юноши – в дальней. Они все так вымотались, что уснут без разговоров.