Текст книги "Кровавый апельсин (сборник)"

Автор книги: Сэм Льювеллин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 51 страниц)

Служба безопасности.

Надя Вуорайнен подобрала меня на набережной в Пауни. Она привезла меня домой. Она пролезла в мою жизнь. Я вспомнил белое пятно у нее на жакете. Очевидно, она нашла футляр раньше меня и теперь смылась с тем, что в нем лежало. Я не хотел думать, что меня предали. И тем не менее именно это я и думал.

Я перекатывал в пальцах футляр. Серая пластмасса с легким запахом химикалий. Дин и ему подобные хранят в таких футлярчиках наркотики. Но в этом были не наркотики. Он пах пленкой. Внезапно я почувствовал острую потребность поговорить с Дином, пока он еще жив.

И пока я еще жив.

Глава 9

Мой «Нортон» прибыл из Медуэя на грузовике. Возни с ним предстояло не меньше, чем на месяц, так что я поехал к Отто в фургоне. Приятно было оказаться в движении, на открытой дороге. Тому, кто в Пауни швырнул меня в ил, очевидно, было наплевать, убил он меня или нет. Но глупо думать, что он не попытается еще раз.

В четыре часа дня слева от меня появились черные утесы Кейдер-Идрис, на которых висели обрывки облаков. В половине пятого я завернул под изогнутый указатель, золотящийся на фоне зелени леса: "Школа лидеров". Дорога была не столь изысканна, как знак: судя по ее отшлифованным водой камням, зимой она служила еще и речкой. Она, извиваясь, карабкалась между хмурыми соснами, а заканчивалась плоской поляной, усыпанной гравием, с трех сторон которой стояли здания, а посредине – маленькая серая ферма с длинным дощатым крылом казенного вида. Небо было цвета цемента. По двору бегали трусцой несколько мужчин в серых спортивных костюмах. Все толстые, запаренные, такие же мрачные, как небо. За ними следом трусил Отто Кэмпбелл, одетый в синюю шерстяную фуфайку с холщовыми нашлепками на плечах и локтях, защитные брюки и альпинистские ботинки.

Вид у него был обычный – будто он сплетен из сухожилий, как хлыст.

– В душевую, – приказал он мужчинам. – Увидимся в маленькой гостиной через десять минут.

Они поплелись к двери в крыле.

– Первый день, – сказал он. – Кросс три мили. Ничего, молодцы.

Сам он даже не запыхался.

– Кто такие? – спросил я.

– Коммерческий директор и районные управляющие "Глоуб индастриал", – ответил он. – Пойдем выпьем чаю.

Он жил в сером каменном здании фермы. Внутренние перегородки первого этажа были снесены. Там стоял длинный стол со стульями, как в трапезной, дровяная печь и в самом конце – пара кухонных агрегатов. Много лет назад, когда Отто был военным, а я журналистом, выуживающим из него информацию, он говорил мне, что самым счастливым временем его жизни были три месяца, которые он прожил на Юконе в шалаше из соснового лапника. В древней Спарте он бы чувствовал себя как дома. В то же время его совершенно не волновало, что он фактически лишен уединения. Ему не приходило в голову, что обитание в одном доме с пятком бизнесменов, постоянно переругивающихся от усталости и напряжения, может показаться кому-то неприятным. У печки сидели здоровенный темноволосый мужчина и круглолицая широкоплечая девица, оба в джинсах, куртках и тяжелых ботинках. Это были инструкторы. Единственным личным владением Отто была крохотная спальня, она же кабинет, на втором этаже. Спальня выходила окнами на Кейдер-Идрис, а уюта в ней было не больше, чем в барсучьей норе.

Мы пошли к нему наверх. Там стоял маленький, аккуратный письменный стол, железная койка, два кресла и дровяная печь. На стенах были развешаны черно-белые групповые фотографии: Отто в своем полку, Отто на борту "Вильмы" с кучкой матросов-стажеров, Отто в школе, с мячом для игры в регби, на лице легкая самоуверенная улыбка. Была там и фотография женщины: скромное, типично британское лицо с длинным носом, светлые волосы подвязаны черной бархатной лентой. Мелисса. Любой, кроме Отто, сразу видел, что скромность ее чисто показная. Два года назад она истратила его деньги и сбежала в Вентворт с управляющим бензоколонок Дубаи. Если бы не фотография Мелиссы, все говорило бы, что это комната либо школьника, либо школьного учителя. Там, снаружи, кто-то поджигает корабли и тыкает людей мордой в ил. Здесь, у Отто, спокойно и безопасно. С Отто всегда чувствуешь себя безопасно. Поэтому все, чем он занимался, получалось у него так хорошо. Он заварил темный, крепкий чай. До семи часов виски здесь не полагалось. "Это лучше", – сказал он. Он качнул свой жесткий стул назад и закрыл глаза. Лицо у него было худое, ястребиное, изрезанное глубокими морщинами. За те десять лет, что я его знал, он почта не изменился. Он был младшим сыном эйрширского фермера, и в роду у него были сплошь эйрширские фермеры. В отличие от большинства фермеров, он сразу заговорил о деле:

– Что тебя грызет?

– "Молодежная компания" разорвала со мной контракт.

– О-о! – Он ощупал пальцами свой подбородок. – Это плохо?

– Ни ребятишек. Ни денег. Ни яхты.

– Гнусно, – сказал он.

– Ты хотел что-то мне сообщить, – напомнил я.

Отто – не просто отставной вояка со всеми фокусами крутых парней. Он служил у султана Омана, а также охранял шкуры других, менее заметных шишек: политиков, дельцов, торговцев. Он провел немало времени в разных темных местечках, где боевые ребята делают грязную работу для демократически избранных правительств. Когда я познакомился с ним, он как раз заправлял одним делом, благодаря которому "Молодежная компания" заполучила из гваделупской гавани "Вильму" – так французский генерал поблагодарил за оказанные услуги.

Что это были за услуги, я толком не знал, потому что Отто патологически скрытен. Почти сразу мы сделались добрыми приятелями, и он уговорил меня взять "Лисицу" и работать в "Молодежной компании". Мы плавали вместе, работали вместе. Несмотря на свою скрытность, он мне нравился. Теперь он уже много лет занимался другим делом, но связи с теневыми кругами у него сохранились. Очень редко он намекал на информацию, полученную по этим каналам.

Он спросил:

– Билл, ты точно ушел оттуда?

– Точно, – ответил я.

Он отхлебнул чая, скорчил рожу.

– Ну так вот, – сказал он. – Ты совершил промашку. Несколько промашек.

– Так мне все говорят.

– Ты должен понять Дикки, – продолжал он. – Он столько усилий положил на создание "Молодежной компании", после той истории с "Арпеджио". Он не хочет, чтобы газетчики растерзали ее на куски.

Я кивнул. Пять лет назад "Арпеджио", корабль "Молодежной компании", затонул неподалеку от Ньюфаундленда. Было множество жертв. Вскоре после этого предшественник Дикки, сэр Клемент Джоунз, утонул во время кругосветных гонок. Были сильные подозрения, что "Арпеджио" затонул по вине Джоунза.

– Организация только начала становиться на ноги, – говорил Отто. – Вот он и взъярился. Но дело не только в "Молодежной компании".

Мою яхту обыскали. Мэри Кларк погибла во время подозрительного пожара. Дина Элиота и меня избила служба безопасности. Я сказал:

– Понимаю.

Он не обратил внимания на иронию.

– Позавчера я завтракал в Гвардейском клубе с Джонни Даймоком, – продолжал он. – Это мой бывший полковник. Он перешел... на другую работу. Ты ведь знаешь.

Я знал. Это значило: он стал человеком-призраком.

– Об этом парнишке Леннарте... Джонни сказал, что он немножко неуравновешенный, ты, наверное, уже слышал это. Он также сказал мне, что парнишка вынырнул подышать свежим воздухом.

– Это как понимать? – спросил я.

– Это значит, что он не всегда катался на парусниках, – сказал Отто. – Он плавал на подводных лодках. На атомных подводных лодках.

– Ну и что? – не понял я. – Всем известно, что советский парусный флот битком набит подводниками.

Отто прикрыл глаза.

– Сейчас у нас модно думать, что все советские такие милые и очаровательные, только немного странные. Но у них отличный военно-морской флот. И в частности, потрясные подводные лодки. А не знаем мы о них, в сущности, ни шиша и хотели бы узнать. Твой Леннарт только что научился управлять подводной лодкой, он как раз собирался явиться и кое-что нам рассказать. Собственно, есть все основания полагать, что он как раз к нам и направлялся, но кончил тем, что закрутился вокруг твоего винта.

В горле у меня стоял ком.

– О-о, – протянул я.

Отто продолжал:

– Так что, может быть, теперь тебе понятно, почему кое-кто не в восторге от тебя. Насколько я слышал, репутация некоторых людей зависела именно от того, явится ли Ребейн. Теперь нужно устроить шухер, чтобы свалить на кого-нибудь вину.

Я спросил:

– И о чем шухер? О пьянке на борту?

Он погладил свой твердый красный подбородок.

– Кое-что похуже, – сказал он. – Ходят тихие слушки, будто... ну, в общем, будто ты сослужил советскому ВМФ небольшую службу. Речь о том, что ты эдак внештатно работаешь на них. Вероятно, Ребейн проболтался, что собирался встретиться с тобой. Твой брат, насколько мне известно, тоже не в восторге.

– Так значит, я велел ему выплыть в Медуэй и нарочно переехал его?

Отто кивнул.

– Дурдом, – согласился он. – Полный идиотизм. Но они хотят проучить тебя.

Почва у меня под ногами обратилась в зыбучий песок. Я сказал спокойно, как только мог:

– Я не прочь встретиться с этими людьми. Кто они такие?

– Не будь идиотом, – буркнул он. – С пьянкой просто не повезло. Небрежность, не более того. Все те, чье мнение тебе важно, думают именно так. Поэтому сиди тихо на своей яхте, а язык держи за зубами. Все скоро уляжется.

На улице стемнело. Его лицо плавало в желтом озерце света от лампы.

– Дикки хороший союзник. Не порть с ним отношений. Дикки вернет тебе твой контракт. – Отто зевнул. – Пора ужинать, – сказал он. – Завтра рано вставать. Договорились?

Я поднялся.

– Конечно.

Мне не хотелось торчать в Уэльсе. Но он не обязан был рассказывать мне то, что рассказал. Выложить так много – это было высшим проявлением дружбы.

Мы поужинали с бизнесменами за длинным столом. После этого они начали строить подвесной мост из картонных трубок, чтобы команда еще больше сплотилась.

На небе сиял Млечный Путь. Я вышел к своему фургону, забрался в спальный мешок и лежал с открытыми глазами при сероватом свете звезд.

По словам Отто, выходило, что причина моих бед – кучка людей-призраков, обозлившихся оттого, что потеряли подводника-отщепенца. Я не сказал ему, что Мэри погибла, потому что эту часть истории ему было не обязательно знать. Ему также не обязательно знать, что кто-то пытался меня убить. Со своей колокольни он прав: если я не буду высовываться, все уляжется. Так всегда бывало в бытность мою журналистом: гоняйся за репортажем, пока он горяченький, и сразу бросай, как только события начнут блекнуть.

Но я уже не журналист. Я видел, как блестели глаза Мэри, буквально за полчаса до того, как кто-то напичкал ее героином и сжег заживо.

Дождь тихонько застучал по крыше фургона. Я, конечно, очень благодарен Отто. Но при таких обстоятельствах я вовсе не собираюсь сидеть тихо.

Глава 10

Кто-то тряс меня за плечо. Я открыл глаза. Было еще темно. – Пора выходить, – произнес голос Отто.

Я сунул ноги в джинсы, натянул три фуфайки и вывалился из фургона во двор.

Шел дождь, серый и противный, вершин гор не было видно в тумане. Подопечные Отто выстроились парами и бегали на месте. Отто делал круги, то и дело облаивая их, как хорошая овчарка. Наконец они трусцой пустились в гору.

Я не последовал за ними. Пусть Отто бегает кроссы до завтрака, если ему нравится. Лично я предпочитаю прямые, разумные пути.

Так что я пошел на кухню и позавтракал бутербродом с джемом и крепким чаем. Потом я принялся бродить во тьме, под соснами, наткнулся на ручей, журчавший на дне долины, и пошел по течению. На берегу, вдалеке от воды, был лодочный сарай и тропинка к огромному, похожему на лагуну устью, которое образовала река перед тем, как влиться сразу за песчаной отмелью в серый залив Кардиган.

Дождь здесь, внизу, был слабее, зато ветер сильнее.

Через пять минут заявились бегуны.

Отто отпер дверь лодочной станции. Пыхтя, бизнесмены вытянули двадцатишестифутовые гички из сарая на дорожку и поставили мачты: суеты было много, а умения почти никакого.

– Гонки начинаются, – сказал Отто. – Когда я скажу: "Марш", вы спускаете лодки на воду. Потом огибаете волнорезы, обходите желтый буй с отметкой "258 градусов" и возвращаетесь к бую со стороны берега. Десять миль. Потом небольшой подъем.

Гички были деревянные, весила каждая не меньше полутонны. Ветра почти не было. Они гребли, пока мы не достигли буев фарватера.

Буи были выкрашены в красный цвет. Их линия загибалась впереди по направлению к порту, делая сложную петлю вдоль отмели.

Вверх взвился люггерный парус – продолговатый кусок холста защитного цвета. Он со стуком мотался на гафеле [116]116
  Гафель – рей, прикрепленный одним концом к верхней части мачты сзади нее, а другим подвешенный под углом к ней, служит для крепления верхней кромки паруса.


[Закрыть]. Впереди порыв ветра гнал с моря белых барашков.

За отмелью поднялся ветер. Вода переливалась через борт.

Экипажу стало холодно.

Это была неинтересная гонка. Мы выскочили в море, подгоняемые ветром. Гичка кренилась и вихляла на крутых холодных волнах. Экипаж, посиневший и дрожащий, по очереди становился к рулю. Все они, конечно, шли к победе, но все равно их тошнило.

Буй был в пяти милях. Мы обогнули его, зайдя вперед на семь или восемь корпусов. Когда мы плыли обратно, выглянуло солнце. На берегу вздымались горы, словно огромные пурпурно-зеленые столбы в пятнах от проплывающих облаков. Пол-экипажа лежало на дне с закрытыми глазами. Я спросил ближайшего ко мне бизнесмена:

– Зачем вам это нужно?

– Учимся действовать в команде, – сказал он. – И лидерству. – Он умолк, его зубы стучали.

Горы приближались. Мы обогнули береговой буй. Все жиденько прокричали "ура". Вместо того чтобы отправиться назад, в лагуну, мы повернули на север, к уступу горы высотой в тысячу футов, выходившему на каменистый берег. У одного из бизнесменов, толстого и черноволосого, был обеспокоенный вид. И не напрасно.

Отто повел нас на песчаную площадку у подножия утеса. Мы оставили гички на приколе.

– Так, – сказал он. – Ленч на утесе. – Они быстро взглянули на него. Все были голодны.

– На утесе?

– На уступе. – Отто улыбнулся: улыбка мальчишеская и немного волчья. – На высоте двести пятьдесят футов. Идем парами. – Из вещевого мешка, который он притащил с гички, Отто выудил целое змеиное гнездо веревок. – На старт. Внимание. Марш!

Минуту все ошарашенно молчали. Черноволосый сказал:

– Я боюсь высоты. – Его звали Гвин.

– Кто не лазает, тот не ест, – сказал другой. Его звали Том.

– Вот именно, – подтвердил Отто.

Пять минут ушло на то, чтобы распутать веревки. Отто тихо сказал мне:

– Там, наверху, есть щели.

Я оказался в связке с Томом.

– Часто этим занимались? – спросил я.

– Приходилось, – ответил он, избегая моего взгляда.

Мы сгрудились вокруг Отто. Он объяснял нам, как цепляться за щели в утесе.

Я не ахти какой альпинист, но и этот утес – не ахти какая гора, особенно если думать головой. Поначалу нужно было выкарабкаться из валунов. На высоте в сотню футов пошли горизонтальные плиты, наклоненные градусов на шесть – десять, за них было удобно цепляться руками и ногами. Я полз вверх по всем правилам, держа туловище подальше от скалы, таща позади веревку. Через тридцать или сорок футов отчаянно колотящееся сердце разогнало кровь по всему телу, и холод десятимильной лодочной прогулки сменился потом. Через пятьдесят футов я сделал остановку, закрепился и позвал Тома. Он пустился вверх. На фоне узкой полоски песка он казался совсем маленьким. Он не солгал, сказав, что ему приходилось лазать по горам. Он держал тело достаточно далеко от скалы, а веревка, привязанная к его альпинистскому поясу, казалось, ничуть его не стесняла. Когда он второй раз проходил мимо меня, я стал ощущать что-то вроде уверенности. Справа от меня полз толстый Гвин в связке с управляющим торговлей, который немного умел лазать, дело у него шло туго. Я окликнул Гвина, велел наклониться назад, не цепляться руками за скалу, перенести вес тела с живота на ноги. Он повернулся ко мне: его серовато-бледное лицо было искажено ужасом. Но все же ему удалось закрепиться.

Управляющий прошел мимо и крикнул что-то вниз. Я полез вверх. Надо мной Том вопил насчет тех, кто приходит последними. Я не обращал внимания. Я наблюдал за Гвином.

Гвин ухитрился залезть в одно из самых паршивых мест на скале. Теперь он застрял.

Его нога угодила в трещину. Уцепиться руками было не за что. Он прижимал к скале раскрытые ладони, как будто надеялся, что на них вырастут присоски.

Ему всего-то и надо было отступить на шаг к краю, ухватиться за выступ и дальше идти как по лестнице. Но этот единственный шаг мог оказаться шириной с Гранд-Каньон. Казалось, с воображением у Гвина все в порядке. Я совершенно точно знал – будто забрался к нему в мозги, – что воображение Гвина рисует ему, как он летит вниз, в пустоту, с высоты семидесяти футов, прямо на острые валуны у подножия утеса.

Он повернул маленькую круглую голову налево, потом направо. И увидел, что в четырех футах справа от него трещина, в которой он стоял, расширяется в уступ.

Внезапно я почувствовал, что мой рот как будто набит ватой, пот струится по всему телу. Веревка, которой он был связан с управляющим, натянулась. Она не позволяла ему выбраться на уступ.

Он начал ее развязывать.

Я заорал на него. Но, наверное, в его ушах ревел ужас. Веревка скользнула вниз, так что он не мог дотянуться до нее. Он начал было двигаться в сторону.

И тут до него дошло, что он натворил.

Он откачнулся от стены, перекинув свой центр тяжести над пустотой. Потом снова замахал руками по направлению к стене. Постепенно он перевешивался вперед. Я слышал даже сквозь свист ветра, как его ладони колотят по камню. И его вопль.

Никого поблизости не было.

Он кричал мне.

Я посмотрел вверх. Том ждал. Я спросил:

– Вы хорошо закрепились?

– Трещины нет, – сказал он. – Но все равно держусь. – Голос у него дрожал, и мне это не понравилось. Но ничего не поделаешь. Я сообщил ему, что собираюсь предпринять.

Потом я пошел.

Между мной и Гвином была горизонтальная впадина футов в пятнадцать. Скала была отвесной, но в ней имелась хорошая трещина для рук и несколько выступов для ног. Я двинулся, разговаривая с ним так, как говорил с перепуганными ребятами на "Лисице", – нормальным тоном, как будто ничего не происходит. Опоры для рук больше не было. Опоры для ног попадались реже. Осторожно балансируя, как следовало бы Гвину, я продолжил путь на цыпочках. Вот она, трещина. Теперь дело пойдет легко.

Я подошел так близко, что слышал его дыхание. Он шипел, как гусь.

– Ну вот, – сказал я успокаивающе, насколько это возможно, когда глотка у тебя пересохла. – Все в порядке. Сейчас вас вытащим.

Под черной щетиной его лицо было белым как простыня. Рот открывался и закрывался. Он не мог произнести ни звука. Я приблизился к нему. Высоко надо мной стоял Том, вид у него был надежный.

– Сейчас мы с вами свяжемся, – сказал я. – Освободите живот, чтобы я мог дотянуться до пояса.

Он посмотрел на меня, потом в другую сторону.

– О Боже, – сказал он. Потом двинул левой рукой. Я думал, он сейчас прижмется бедром к скале, чтобы я мог дотянуться до петли у него на поясе.

Но он этого не сделал.

Наоборот, он уцепился левой рукой за мое плечо и оттолкнулся так, что смог отскочить в сторону, где трещина становилась уступом – достаточно широким, чтобы он мог сесть на него и разрыдаться.

Он оттолкнулся как следует. Если бы я ожидал толчка, я бы потверже встал ногами в трещине. Но я его не ожидал и к тому же давно не тренировался. Я почувствовал, что соскальзываю со скалы и лечу в пустоту.

Внезапно скала огласилась воплями. "Хорошо закрепились?" – подумал я. Потом я оказался на конце веревочной петли, мое правое плечо врезалось в скалу, и было ужасно больно.

Кроме боли было что-то еще. Что-то было не так.

Мое лицо было прижато к холодной, шероховатой поверхности скалы. Внизу лежал берег – желтая полоска, в которую вгрызались голодные маленькие волны. В животе у меня все перевернулось: я понял, что не так.

Скала двигалась мимо моей физиономии.

Я поглядел вверх. В глаза мне посыпались камешки. Камешки, летевшие из-под пары ботинок. Ботинок Тома. Плохо закрепился, подумал я. Скользкий выступ. Скрюченными пальцами я пытался вцепиться в скалу.

Но скала была отвесной, уцепиться было не за что.

Сердце, казалось, вот-вот выскочит у меня из груди. Наверху Том сползал с земляного склона. Я слышал его голос – отрывистый лай, зовущий на помощь. Но видел я только черный камень, поросший желтым лишайником, который скользил мимо все быстрее, быстрее...

Потом рывок, и скольжение прекратилось. Я весь трясся, медленно поворачиваясь в пустоте. Полная тишина, только белые чайки кричат внизу да в отдалении рокочет море.

Сверху послышался голос. Голос Отто, спокойный и уверенный.

– У меня на веревке скользящая петля. Мы вытянем тебя на уступ слева. Оглянись, увидишь.

Я оглянулся и увидел. Прекрасный уступ, широкий, как шоссе.

– Потом поднимешься, и может быть, кто-нибудь даст тебе поесть.

С трясущимися коленями я выбрался наверх. Гвина тоже кто-то втащил на скалу. Он предложил мне почти все свои бутерброды, а затем отвел в сторону, огляделся, не слышит ли кто, и сказал:

– Спасибо, Билл. Я вам очень благодарен. – Он говорил искренне. – Если я могу что-то сделать для вас...

Я похлопал его по плечу и сказал, чтобы он перестал дурить. Но потом, уже дома, я поблагодарил Отто. Безусловно, он спас мою шкуру, и Тома тоже.

– Фигня, – сказал он. – Это ты спас меня. Чем бы я зарабатывал на жизнь, если бы он из-за меня погиб?

Я лег спать рано. Люди, спасающие мою жизнь, мне были гораздо приятнее, чем люди, пытающиеся меня убить.