Текст книги "След сломанного крыла"

Автор книги: Седжал Бадани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Марин, – произносит Соня предупреждающим тоном, – не надо.

Это не тот ответ, которого ожидала сестра. Кто-то ведь должен быть на ее стороне. Чувствуя, что власть ускользает от нее, она с отчаянием в голосе просит:

– Соня, дай мне твой телефон, пожалуйста.

Марин окружают воспоминания. Все остальное исчезает. Она вспоминает, как отец запер ее в чулан за пятерку с минусом, она вспоминает непрекращающиеся побои, свои безответные мольбы. Ее ладони становятся влажными, а сердце начинает колотиться в груди – верные признаки приступа паники. Язык во рту распухает, и она не в состоянии вымолвить ни слова. Ей не к кому обратиться, никто не хочет поддержать ее в борьбе, которую она проигрывает. Она ждет. Неужели она совсем одна? И тут Соня кладет ей на ладонь свой телефон и кивает, показывая измученной Марин, что она на ее стороне.

– Послушайте, я ухожу, – бормочет Адам, отступая назад. – Я же не причинил никакого вреда.

– Не уходи, – молит его Джия. – Она поворачивается к Марин: – Мамочка, пожалуйста, пойми.

– Что я должна понять, Джия? – спрашивает Марин, обретя дар речи. – Твое поведение саморазрушительно. Я не могу допустить этого.

– Ты не имеешь права! – кричит Джия. Она не замечает, как к ней подходит Рани. Она обнимает Джию за талию и решительно отводит ее от Адама, поближе к их родным.

– Зачем ты позвала его? – устало спрашивает Марин. Последние гости уже ушли, оставив членов семьи наедине друг с другом. Марин едва заметила их уход, сосредоточив все внимание на дочери. – Зачем ты пригласила его?

– Потому что я люблю его, – говорит Джия, взглядом моля мать о понимании. – А ты все еще любишь дедушку, несмотря на то что он делал с тобой. В чем же тут разница?

* * *

Дом опустел, суматоха праздника далеко позади. Радж увез Джию в город, после того как ушел Адам. Он сказал, что ему надо побыть с дочерью и что они скоро вернутся. Теперь сидящая в оцепенении Марин отрешенно наблюдает за тем, как Рани ставит на стол три чашки чая. Чувствуя необходимость хоть чем-нибудь заняться, Марин начинает составлять список гостей, ставших свидетелями семейной сцены. Завтра она обзвонит их с извинениями. Для нее сделать это – все равно что насыпать соли на рану, признать, что ее жизнь безобразна и все это увидели.

– Выпей, – подбадривает ее Рани и подвигает стул поближе. – Когда я была молодой, если в деревне или в семье возникали проблемы, мы все собирались у кого-нибудь в доме и пили чай, чашку за чашкой. Проходили часы, и проблемы, которые казались неразрешимыми, внезапно решались сами собой.

– Дети тоже пили чай? – спрашивает Соня. – С кофеином?

– Конечно, – отвечает с улыбкой Рани. – В Индии чай – один из основных продуктов питания.

Она пододвигает чашку к Марин:

– Попей. Все станет проще.

– Чай не решает проблемы, – отвечает Марин. Она отодвигает от себя дымящуюся чашку, руки у нее дрожат. Она смотрит на свой телефон, проверяя, нет ли сообщения от Раджа. Ничего. Марин захлопывает крышку телефона. Только дрожь в руках выдает, насколько она напугана. – Мне не хочется задерживать вас, – бормочет она. Ей ужасно стыдно. – Спасибо вам за то, что остались, но у нас все в порядке, – она расхаживает по комнате, постоянно выглядывая в окно. И, почти забывшись, говорит сама себе: – Даже не представляю себе, куда они могли поехать.

– Есть какое-то место, куда Джия любит ходить? – мягко спрашивает Соня, пытаясь хоть чуть-чуть успокоить сестру.

– Нет.

Марин вновь хватает телефон и звонит Раджу, но ее звонок сразу идет на голосовую почту. Она пишет ему смс-сообщение. В ответ – молчание.

– Где же они?! – кричит Марин. Ее руки дрожат, она нечаянно роняет телефон и в ужасе смотрит, как он подпрыгивает на мраморном полу. Она подбегает и проверяет, не разбился ли он. – Телефон работает, – говорит она, успокаивая сама себя. Ею движет какая-то неистовая энергия. Она оглядывается вокруг в поисках занятия. – Нужно навести порядок.

– Все уже сделано, – тихо говорит Рани. – Официанты обо всем позаботились.

– Да, конечно. – Марин снова начинает ходить по комнате, не замечая, что Рани и Соня с беспокойством наблюдают за ней. – Где они могут быть? – взглянув на часы, она высчитывает, сколько времени прошло после их отъезда. Всего несколько минут назад она последний раз пробовала дозвониться до Раджа. – Позвоню-ка опять.

– Эй, – говорит Соня, осторожно забирая у нее телефон. – Почему Джия говорила о том, что ты еще любишь отца? – она делает паузу, давая Марин возможность ответить. – Ты никогда не рассказывала ей?..

– Чего не рассказывала? – спрашивает Марин.

– Что ты напугана, – спокойно говорит Рани. Когда Марин поворачивается к матери, та начинает произносить слова медленно, и каждое дается ей с трудом: – Что ты не доверяешь ей.

– Как это не доверяю?

– Ты не говоришь ей правды.

Марин опускает голову, ей становится горько. Она пытается не показать это, скрыть свою последнюю тайну, но у нее нет больше сил. Она падает в кресло, по ее лицу текут слезы.

– Что же мне делать? – умоляюще спрашивает Марин.

– Дай ей то, чего я никогда не давала тебе, – доверие, – спокойно отвечает Рани. Она вертит золотые браслеты на своих запястьях, по три на каждом. Кажется, Рани колеблется, борется сама с собой. Она нервно сглатывает слюну и кусает губы. Наконец она начинает говорить, но слова будто застревают у нее в горле:

– Когда вы были маленькими, я взяла все золото, которое получила в приданое, и переплавила его, чтобы получилось шесть золотых браслетов, по два для каждой из вас. Но носила их сама, ожидая, пока вы не станете достаточно взрослыми, чтобы беречь их.

Она медленно снимает браслеты и кладет их на середину стола.

– Понимаете ли, это золото было единственной в мире вещью, принадлежавшей мне. Все остальное было куплено на деньги вашего отца. Но это золото было из моего приданого, его подарили мне бабушка с дедушкой.

Рани берет Марин за руку и крепко держит ее в своей руке.

– Я должна отдать браслеты вам. Раньше я опасалась, не зная, что вы сделаете с ними. Может быть, засунете их в ящик стола. Может быть, посмеетесь над тем, как я дорожу ими. Может быть, откажетесь их взять, потому что это все, что я способна вам дать.

– Я не понимаю, – говорит Марин.

Лицо Рани становится печальным.

– Прости меня, дочка. Я была слишком слаба, чтобы защитить вас. Чтобы сказать, что я люблю вас. Чтобы встать перед вашим отцом, когда он бил вас. Все, что у меня было, – вот эти браслеты, – говорит она, указывая на них, – и даже их я боялась доверить вам. Теперь я вижу, что не вам я не доверяла. Я не доверяла самой себе.

– Мамми, – шепчет Марин. Закрыв глаза, она позволяет словам Рани пробить ее броню. Доспехи, которые защищали Марин от нее же самой и от всего мира, медленно начинают спадать, и она становится незащищенной и уязвимой. – Что мне ей дать? Что сказать? – она крепко хватает Рани за руку, умоляя ее ответить. – Как мне вернуть мою дочь?

– Скажи ей правду. Доверься ей, – Рани подталкивает к дочерям браслеты. Она смотрит, как Марин и Соня надевают их на руки. Два браслета остаются лежать на столе. – Отдай ей все, что у тебя есть, всю правду, хорошую или плохую, и тогда будет достаточно одного доверия.

* * *

В этот вечер Джия и Радж вернулись домой очень поздно. Марин ждала их в темноте, сидя на диване в своем кабинете. Наконец Радж прислал Марин сообщение, что у них все хорошо. Больше ничего он не написал. Марин проводила мать и сестру, и они обе обняли ее на прощание. Впервые за долгое время Марин обняла их в ответ, чувствуя благодарность за то, что они есть в ее жизни.

Когда Марин была на четвертом месяце беременности, ей предложили повышение по службе. Это потребовало переезда в Калифорнию, в место, расположенное неподалеку от родительского дома. Переезд, как и все остальное в ее жизни, был осуществлен только после тщательного рассмотрения. Она никогда не действовала, подчиняясь эмоциональному побуждению; логике она доверяла больше. Рациональность имела дело с фактами и цифрами, каждое решение базировалось на тщательном анализе «за» и «против». Так она выживала в детстве. Всякий раз, когда отец бил ее, она анализировала обстоятельства и пыталась вычислить, что именно привело к наказанию. Она обещала себе, что этого больше не случится. В следующий раз она получит «пять с плюсом», а не просто «пять». Она подвергала контролю каждый аспект своей жизни, чтобы никогда не оказаться уязвимой. И ее план срабатывал. Ее жизнь была размечена до совершенства – до тех пор, пока Джия не выросла и не стала самостоятельной личностью.

Джия соответствовала ее представлениям так долго, что Марин привыкла к этому и решила, что жизнь пойдет по разработанному ею плану. Но теперь ее план не работал. Она могла потерять свою дочь, если уже не потеряла ее.

Марин вертит браслет на своей руке. Она рассматривает бриллианты, вставленные в тонкий золотой обруч и заставляющие его сверкать. Она восхищалась браслетами на руках матери, но никогда не думала, что они предназначались ей и сестрам.

Ей тяжело признаться самой себе, что Рани не напрасно опасалась реакции Марин на свой подарок. Раньше Марин поблагодарила бы ее, а потом засунула бы браслеты в ящик и надевала бы их от случая к случаю. Не понимая чувств, которые стояли за этим подарком, она относилась бы к ним, как ко всему остальному в своей жизни – как к вещи, которой пользуются тогда, когда возникает надобность. Теперь она понимает свою мать и ценит ее подарок, потому что он символизирует все, что та могла предложить им.

Звук отпираемых дверей гаража заставляет Марин выпрямиться. Она вытирает потные ладони о штаны, приглаживает волосы, нервничая, как никогда в жизни, а затем ругает себя за нервозность. Джия – ее дочь, напоминает она себе. Она примет любые ее объяснения, как она сама, Марин, приняла объяснения Рани.

– Радж, Джия, – она встречает их в холле как своих судей и присяжных, – где вы были?

Видя их настороженность, Марин мысленно дает себе пинка за то, что ведет себя по-прежнему. Пообещав себе действовать предусмотрительно, она шепчет:

– Прости меня, – она делает шаг по направлению к Джии, но та машинально отступает назад. – С тобой все хорошо, бети?

– Все хорошо, – бормочет Джия, пододвигаясь к Раджу.

– Я не думаю, чтобы у тебя все было хорошо, – говорит Марин и, завидев удивление в их глазах, добавляет, – это был не самый лучший день рождения.

– Нет, – говорит Джия, избегая смотреть на мать.

– Марин, думаю, Джия валится с ног. Она хочет спать, – устало говорит Радж. – Сейчас уже ночь.

– На самом деле я хотела поговорить с тобой всего несколько минут, Джия. Я еще не вручила тебе подарок на день рождения.

– Мне ничего не нужно, мама, – отвечает Джия. – Папа прав. Я здорово устала.

– Это короткая история, – говорит Марин. – Я расскажу ее тебе, пока ты будешь готовиться ко сну, – она делает вдох и произносит слово, с которым раньше не обращалась к дочери: – Пожалуйста.

– Нет, мама, – говорит Джия. – Может быть, в другой раз.

Триша

Наконец я вернулась к какому-то подобию жизни. Пока я жила у мамы, я носила одежду Сони. Маме, кажется, очень нравилось, что две из ее дочерей снова живут под ее крышей. Без отца она чувствовала себя совсем по-другому, потому что в доме было намного тише и спокойнее. Хотя отцовский гнев никогда не был обращен на меня, я все равно жила под его темной сенью. Я ощущала страх тех, кого любила. Большое облегчение – видеть, как они свободно ходят и свободно дышат в тех самых стенах, где раньше жили в страхе. Кажется, это совсем другие женщины, только с прежними телами и лицами.

После разговора с мамой я решила вернуться домой. Войдя в дом, на украшение которого я потратила столько времени и сил, я почувствовала себя там чужой. Я проверила телефон и сняла с рук подаренные мамой браслеты. Никакого сообщения от Эрика, где он требовал бы освободить дом, не было. Должно быть, ему так же не хотелось возвращаться сюда, как мне раньше не хотелось уезжать отсюда. Меня встречает полная тишина, но я быстро вспоминаю, что именно здесь принадлежит мне, что всегда было моим. Мой дом, мои декорации, моя жизнь.

Я провожу рукой по коробкам, которые все еще сложены в кучу, – я так была уверена в нашем расставании, когда упаковывала их. Я отвечала на гнев Эрика праведным негодованием и думала, что его предательство гораздо тяжелее, чем мое. Сейчас мне кажется, будто кто-то распахнул окно с матовым стеклом, через которое ничего нельзя было увидеть. Я построила свой брак на лжи, и мы с Эриком оба пострадали от этого. Я должна попросить прощения и объяснить ему, почему я так поступила. Я знаю, что не заслуживаю встречи с ним, но должна попытаться.

Представляя, как скажу вслух о том, что со мной произошло, я вся сжимаюсь. Мы с Соней, лежа в постели без сна, часами говорили об этом. Она подставляла мне плечо, чтобы я могла выплакаться, давала мне возможность выговориться без боязни, что меня будут осуждать и порицать. Когда я сказала, что все еще люблю папу, она понимающе кивнула. Когда я сказала, что все еще люблю Эрика, она ответила, что это неудивительно.

– Он хороший человек. И он любит тебя. Тебе повезло, что ты нашла его.

Я не призналась ей в своем главном страхе, не призналась, как боюсь, что потеряла любовь Эрика навсегда. Все, чем я обладала, осталось в прошлом.

– Ты была когда-нибудь влюблена? – спросила я ее. Соня никогда не упоминала ни об одном мужчине в ее жизни, никогда не намекала на то, что кому-то отдала свое сердце.

– Я не знаю, что такое любовь, – ответила она. – А ты знаешь. Тебе очень повезло.

Сейчас, одна в пустом доме, я не чувствую себя везунчиком. Моя жизнь так отличается от той, которую я себе представляла. Я выгребаю содержимое почтового ящика и начинаю сортировать его. Мое внимание привлекает большой конверт из манильской оберточной бумаги, адресованный мне. Когда я вижу обратный адрес, сердце у меня начинает колотиться. Это письмо от адвокатов Эрика.

Я медленно вскрываю печать и вынимаю тонкий лист бумаги. На нем ясным и четким языком изложено соглашение о разводе. Как я и просила, там нет никакого упоминания об алиментах и о разделе собственности. Все, с чем мы вступили в брак, остается нашим. Остальное принадлежит Эрику. Все, что от нас требуется, – поставить подписи. Сначала документ должна подписать я, а потом мне следует отослать его адвокатам, чтобы его подписал Эрик. Но сейчас у меня нет на это сил. Засунув соглашение в конверт, я выхожу из комнаты.

* * *

Мама просит нас всех собраться в больнице. Она не называет нам причины. Просто назначает время и говорит, что это очень важно. Сначала я колебалась, мне не хотелось видеть отца. Я не навещала его с тех пор, как узнала правду о том, что он сделал со мной. Но я не могу прятаться. Это означало бы его победу. Он отнял у меня какую-то часть меня самой; если я убегу, то дам ему возможность сохранить власть надо мной, останусь в углу, в который он меня загнал.

Он выглядит так же, как выглядел в тот день, когда его привезли сюда, – не проявляет никаких эмоций, не может разговаривать. Если я раньше поправляла на нем простыню, гладила его по голове, то теперь держусь от него на расстоянии. Я смотрю на отца со стороны и вижу чужого человека.

– Почему, папа? – шепчу я. – Как ты мог сделать со мной такое?

Если бы он очнулся, если бы смог заговорить, интересно, что бы он ответил? Как бы он смог объясниться? Может быть, он попросил бы у меня прощения, просил бы забыть обо всем?

– Я беззаветно любила тебя, – говорю я ему, хотя он и так это знает. Во время каждого посещения я разговаривала с ним, надеясь, что слова любви и надежды разбудят его, вернут его к жизни. Теперь я хочу, чтобы он почувствовал мою боль, ощутил страдание, которое мне причинил. – Я была так благодарна тебе.

Это признание приводит меня саму в замешательство. Я никогда не смотрела на наши отношения с такой точки зрения. Я думала, что заслуживаю его любви, что достойна ее, а все остальные в нашей семье – нет. Но это было не так, мой разум обманывал меня. Это была лишь благодарность: я считала, что обязана ему за то, что он любит меня. Ни один ребенок не должен испытывать подобного чувства. Членов семьи должны объединять любовь и признание ценности того, что каждый из них вносит в их отношения. Их должен объединять союз душ и сердец, в котором нет места для страха.

– Ты потерял себя. А ты всегда так старался… – на секунду я умолкаю и, закусив губу, смотрю поверх простыней, укрывающих его, в окно палаты. – Старался, чтобы себя потеряли мы. Но этого не случилось, папа. Как-нибудь я все равно сумею выжить, – говорю я ему с уверенностью, которой не ощущаю.

Рани

Настало время прощаться.

В индуизме никакое событие, даже самое малое, не может произойти без консультации со звездами – всегда следует определить, подходящее ли сейчас для него время. Перед обручением своих детей родители советуются со священником, и тот говорит, соответствуют ли друг другу молодые люди с точки зрения энергии, зависящей от дат их рождения, ведь их совместимость – залог будущего семейного благополучия. Брачные планы составляются или разрушаются на основании полученного результата. Время рождения ребенка может принести семье радость или горе. Ребенок, рожденный в темный период, заставит свою мать пережить тяжелые времена, а удачная дата рождения принесет семье счастье и процветание.

Вопросы о проведении праздников, отправлении ритуалов, о путешествиях решаются на основании расчета наиболее подходящего для них времени. Если же событие приходится на темный период времени, обряд очищения «пуджа», во время которого монахи ходят вокруг зажженного огня и статуй богов, распевая мантры и молитвы, отражает потенциальное зло.

Рани, как и другие верующие, всегда сверялась со своим астрологическим календарем и никогда не осмеливалась совершить какой-то важный шаг, пока звезды не выстроятся в положении, сулящем удачу. Так поступали ее родители, и родители их родителей, и все те, кто жили задолго до них. Для предыдущих поколений это было так же естественно, как собственное дыхание.

Однако на этот раз Рани не сверяется с календарем. Она не ищет предсказаний относительно того, когда настанет лучший момент отключить Брента от аппаратов, когда перекрыть ему кислород, дать ему возможность покинуть этот мир и наконец-то подарить свободу ей и дочерям. Наоборот, теперь она торопится, как человек, который уже решил, когда все должно свершиться.

Но как бы Рани ни хотелось, чтобы это событие поскорее осталось позади, она понимает, что не должна принимать решение в одиночку. Наконец-то все три ее дочери находятся рядом с ней, и она не хочет оскорбить их, не дав им права голоса, которое они заслужили. Они родились благодаря ему, и теперь им решать, когда ему умереть. Их голоса сообща звучат более властно, чем голос вселенной, их сила коренится в способности к выживанию. Они сделают это сейчас, потому что настала пора прощаться.

Рани входит в палату раньше назначенного времени. Она думает, что пришла первой, но с удивлением замечает Тришу, стоящую у окна спиной к Бренту.

– Бети! – восклицает Рани, обнимая дочь за талию. – Ты уже здесь?

С тех пор как Триша вернулась к себе, Рани гораздо больше, чем она могла предполагать, угнетают тишина и пустота в доме. Странно, она никогда не скучала по Бренту, но после отъезда Триши дом словно обезлюдел, несмотря на присутствие Сони.

– Мне нужно было увидеть его, – говорит ей Триша. – Мне нужно было спросить его: почему?

– Что же он сказал? – недоверчиво спрашивает Рани. Так или иначе, они выберутся на дорогу и, может быть, держась за руки, оставят позади выжженный участок. И каждая из них найдет свой путь к исцелению.

– Он не ответил, – всхлипывает Триша. – Но знаешь что? Я не думаю, что, если бы он очнулся, его бы это сильно обеспокоило.

– Я тоже не думаю, – говорит Рани, обнимая дочь. – Но это не имеет значения, – каждая из них может отстать в пути, но ее обязательно подождут. Они никогда не покинут друг друга в беде и всегда протянут руку помощи. – Когда я была маленькой, я часто наблюдала за стаями птиц, летящими в небе к своему новому дому. Одна или две из них всегда отставали.

– И что происходило потом? – спрашивает Триша.

– Они всегда находили свою дорогу, – Рани бросает взгляд на Брента, а потом оборачивается к дочери. – У тебя все будет хорошо, – обещает она. – У нас всех все будет хорошо.

Впервые в жизни она дает кому-то слово. Впервые в жизни она уверена, что сдержит его.

Вскоре приходят Марин и Джия. Рани особенно настаивала на том, чтобы Джия присоединилась к ним. Как бы старательно ни оберегали они свою тайну, Джия все равно стала частью их заговора. Она пострадала от последствий их прошлой жизни и заслуживает права голоса при распределении наследства, которого не просила. Рани тут же подходит к Джии и обнимает ее.

– Как дела, бети? – спрашивает она, ласково перебирая пальцами волосы внучки.

– У меня все хорошо, мумджи, – отвечает Джия, взглянув на Марин.

– Прости, что я не пришла на твой день рождения, – Триша тоже обнимает Джию. – Могу я пригласить тебя пройтись по магазинам? Давай вместе выберем тебе подарки. Я не уверена, что знаю, чего хотят шестнадцатилетние.

Она поддразнивает племянницу, и в ней проглядывает что-то от прежней Триши.

– Это было бы здорово, – застенчиво произносит Джия.

– Тогда заметано.

– У тебя все в порядке? – спрашивает Марин, когда Триша оказывается рядом с ней. – Соня говорила, что тебе было плохо.

– Сейчас лучше, – улыбается Триша. – Спасибо.

– Может быть, соберемся как-нибудь, поговорим? – спрашивает Марин.

– Я с удовольствием, – говорит Триша, пожимая сестре руку.

– Отлично, – Марин обращается к Рани, и ее голос звучит мягче, ласковее, чем прежде: – Зачем ты собрала нас здесь? Есть какие-нибудь новости о его состоянии?

– Нет, новостей нет… – начинает Рани, и в этот момент входит Дэвид. – А, вот джентльмен, которого я ждала, – доктор Форд.

– Приятно видеть вас всех, – говорит он с улыбкой.

– Спасибо, что пришли! – Рани оглядывает палату. – Сони еще нет. Можно нам подождать еще несколько минут? Она сказала, что придет.

Все кивают в знак согласия.

– Где Радж? – спрашивает Рани у Марин.

– Ждет внизу, – Марин бросает взгляд на Джию, а та опускает глаза. Рани сразу понимает: Радж привез их в больницу, чтобы быть рядом с дочерью. – Поскольку ты звала только меня и Джию, он не стал подниматься сюда.

Рани кивает:

– Это очень деликатно с его стороны.

В палате воцаряется тишина, и в эту минуту появляется Соня.

– Извините, я опоздала, – произносит она, обводя взглядом комнату. Когда она видит Дэвида, ее лицо становится напряженным. Рани смотрит на доктора, который не сводит глаз с ее младшей дочери. Удивленная Рани снова переводит взгляд на Соню, которая быстро опускает глаза. – Похоже, все собрались, – говорит она.

– Да, – соглашается Рани, отложив на будущее размышления о своем открытии. – Я попросила вас всех прийти сюда, чтобы обсудить, что нам делать с вашим отцом.

– Я не понимаю, – говорит Соня, выражая общее недоумение. – Разве что-то изменилось?

Не успев подумать, она машинально поворачивается к Дэвиду.

– Я хочу отключить его от аппаратов, – отвечает Рани. – Пусть он уйдет.

В палате становится очень тихо, все обдумывают неожиданное предложение Рани. Она внимательно смотрит на каждую из трех женщин, которых родила и воспитала. Как много ошибок она совершила, как много неверных решений приняла, и единственное ее оправдание состоит в том, что она не знала, какой из путей правильный. Смерть Брента ничего не исправит, она не сотрет их прошлого, но даст им шанс начать жить заново.

– Почему сейчас, мумджи? – первой нарушает молчание Джия.

– Чтобы мы могли выздороветь, бети. Все вместе, – отвечает ей Рани, стараясь не сказать лишнего в присутствии доктора. – Что ты об этом думаешь?

Рани знает, что Джия любит своего дедушку. Он давал ей то, чего не давал никому другому, – беззаветную любовь.

– Да, – отвечает Марин, опережая дочь. – Если нам надо решить этот вопрос, то я говорю «да».

Ее голос звучит четко и уверенно.

– Да, – тихо произносит Триша. – Если отец каким-то образом может слышать нас, он должен знать, что время настало.

Соня берет Тришу за руку.

– Я согласна, – говорит она. Рани не спрашивает почему. Это не имеет значения. Соня проголосовала – они все единодушны.

– Пожалуйста, доктор, скажите, что мы должны делать дальше.

Прежде чем Дэвид успевает ответить – объяснить, как забрать жизнь у человека, который подчинил себе жизни стольких других людей, – в разговор вступает Джия. Она говорит громко, чтобы все ее слышали:

– Я еще не голосовала. Я не хочу, чтобы он умер.

– Джия, – произносит Марин, но дочь не слушает ее.

– Он мой дедушка. Он хороший. Я его очень люблю! – кричит она. – Почему все вы хотите сделать это? Он еще может выйти из комы. Он может вернуться к нам, и все опять будет хорошо.

_____

Рани сидит рядом с Брентом. Марин увезла Джию домой. Из-за ее вспышки вопрос о Бренте так и остался нерешенным. Триша обняла Рани и сказала, что поговорит с ней позже. Соня просто ушла, а Дэвид остался.

– Родным трудно принять такое решение. Если я могу чем-нибудь помочь… – говорит он, но Рани прерывает его.

– Вам нравится моя дочка, – произносит она с глубоким убеждением в голосе. – А ей нравитесь вы.

– Нет, – неохотно возражает Дэвид. – Она не хочет иметь со мной ничего общего.

– В ее глазах я вижу совсем другое.

Рани умолкает, ступив на незнакомую ей почву. Она редко обсуждает чувства своих дочерей и с ними самими, и с посторонними. В глубине души она боится услышать их откровения, узнать, как их детство повлияло на их взрослую жизнь.

– Простите, если я лезу не в свое дело, но я знаю, что говорю. Моя дочь влюблена в вас, я уверена в этом. А вы? Вам она очень дорога?

– Да, – тихо отвечает Дэвид. Он смотрит в окно. Пользуясь случаем рассмотреть его в профиль, Рани глядит на того, кого полюбила ее дочь, и видит его силу, его характер – все то, чего не было и не могло быть в Бренте.

– Тогда почему вы не вместе? – смущенно спрашивает она.

– Об этом надо спросить вашу дочь, – Дэвид отворачивается, но в его тоне звучит уважение и к Рани, и к Соне. – Я не могу взять на себя смелость говорить за нее.

– Я понимаю, – Рани умолкает, наблюдая, как ровно вздымается и опускается грудь Брента. – Должно быть, наше голосование вас удивило, – произносит она наконец. – Жена и дочери так быстро решают освободиться от человека, который их воспитывал и обеспечивал. Одним-единственным словом они определяют его судьбу, – привычным жестом она тянется к мангалсутре, которая много лет висела у нее на шее, и снова, лишь коснувшись обнаженной кожи, вспоминает, что сняла ее. – Разве во всех семьях такие вопросы решаются настолько просто?

– Нет, – отвечает Дэвид со всей искренностью. – Но Соня рассказала мне, как он обращался с вами. Как он избивал вас всех. Я представить себе не могу, каково это.

Рани опускает голову, стараясь скрыть свое потрясение. Все они так долго хранили свою тайну, а теперь Соня, зная человека всего несколько месяцев, открыла ему то, от чего хотела убежать всю свою жизнь.

– Это уничтожило ее, – говорит Рани, начиная осознавать: Соня отказывается любить Дэвида, отказывается принять то, что он ей предлагает. Рани признает свою вину, понимает, что натворила. Дочь ведет себя так из-за многолетнего бездействия матери. – Но я тоже виновата, – Рани, как и Соня, доверяется этому человеку. – Я заставила ее поверить, что она была нежеланной, нелюбимой.

– Я не думаю… – начинает Дэвид, но Рани поднимает руку, чтобы прервать его.

– Моя дочь должна узнать правду. Она никогда не освободится от гнета, пока не узнает. До тех пор она никогда не признается в своей любви к вам и никогда не примет вашу любовь.

– Почему же вы не расскажете ей то, что хотите?

– Потому что у меня нет на это права, – отвечает Рани. – Она – единственный мой ребенок, которому я не сумела стать матерью, – она замечает галстук доктора, на котором изображены разные супергерои из мультфильмов. – У вас есть дети, Дэвид?

– Да, у меня есть дочь.

– И вы все сделаете для нее, – убежденно говорит Рани.

– Конечно. Как и любой родитель, – говорит Дэвид.

– Нет, не каждый. Например, не я, – Рани ерзает на стуле, у нее ломит кости. – Соня думала, что она была не нужна мне, что я родила ее против своей воли. Я сказала ей, что хотела сделать аборт. Она была права.

Рани ждет, как Дэвид воспримет ее признание, прежде чем продолжить:

– Но Соня ошибалась насчет причины. Я не хотела рожать ее, потому что не могла защитить. Я знала, что отец будет издеваться над ней, а я не сумею остановить его. Но лишь моя, а не Брента, вина была в том, что я не любила Соню так, как она заслуживала, что она не слышала от меня слов, которых так жаждала, – говорит Рани, глядя на Брента. – И я потеряла ее, потому что не знала, как я ее люблю.

– Тогда почему вы не скажете ей об этом? Почему вы говорите об этом мне?

Рани вспоминает день Сониного окончания университета. Она знала, что Брент никогда не позволит Соне самой решать свою судьбу. Соня должна была получить свободу, поэтому Рани сказала вслух правду, которая заставила ее дочь вырваться на волю.

– Потому что я уже сказала ей правду, – говорит Рани. – И ничему другому она не поверит. Вы бы поверили?

Дэвид смотрит на нее с бесстрастным выражением лица. Потом растерянно качает головой:

– После всего, что я услышал, не знаю, что и сказать.

Рани понимающе кивает.

– Вероятно, нам с дочерью уже поздно выяснять отношения, но для нее не поздно принять вашу любовь, – Рани печально улыбается. – Но мать не может дать жизнь ребенку и не отдать ему какую-то часть себя. Сердцем ли, душой, мать и дитя остаются навеки связаны друг с другом.

– Соня не знает о ваших чувствах? – спрашивает Дэвид.

– Нет. Я позволила ей уйти, – Рани снова качает головой. – Но я так устала от тоски по ней. Когда уходят твои дети, от тебя остается только половинка, – у Рани потеют ладони и становится мокро под грудью – она должна совершить еще одно признание и боится это сделать. – Мне пришлось выбирать – либо мой муж, либо дочь.

Она бросает взгляд на Брента и думает, что после всех предпринятых ею шагов решающим станет следующий. Рани думает о том, что этот доктор, которого любит ее дочь, – теперь тоже важная часть ее жизни. Он будет держать их будущее в своих руках, но благодаря этому Соня наконец обретет свободу. Рани произносит слова медленно, заставляя Дэвида напряженно прислушиваться к ее речи.