Текст книги "След сломанного крыла"

Автор книги: Седжал Бадани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Наш разговор идет по кругу и ни к чему не приводит.

– Да что произошло, Триша? Говори, в конце концов!

В детстве мы с ней играли в прятки, но она всякий раз меняла правила игры. Иногда я должна была сосчитать до десяти, прежде чем начать искать ее, а иногда до пятнадцати. Но правило, которое бесило меня больше всего, было таким: если я находила ее слишком быстро, то считалась проигравшей. Она заявляла, что игра не состоялась. Как будто это я выбирала для нее место, где ее легко было отыскать. Мы начинали снова, я считала, а она пряталась. Пока я не стала постарше, до меня не доходило, что одно правило никогда не менялось: как бы быстро она ни находила меня, она выигрывала.

– Я поставила спираль, – наконец признается Триша. Она слишком пьяна, чтобы осознать, что говорит. – Чтобы не забеременеть.

Мы подъехали к ее дому, но я не выключаю двигатель. Прожекторы освещают дом – по чьим-то понятиям, настоящий дворец. Двор безукоризненно чист, и низкий белый заборчик ограждает сад тюльпанов. Дверь украшена надписью «Добро пожаловать» и бронзовым молотком, готовым возвестить о приходе гостей.

– Он хочет, чтобы тебе вынули спираль? – спрашиваю я, стараясь понять ее.

– Ты не можешь изменить того, чего не знаешь, – говорит Триша, глядя на свой дом. – Соня, все это время я лгала ему. А потом он узнал правду и ушел.

Марин

За пять шагов до школы Марин в неуверенности останавливается. Сегодня настоящий весенний день – теплый, с легким ветерком. Погода внушает обманчивое чувство безопасности: наслаждаясь красотой, трудно представить себе, что может случиться что-то плохое. Детство Марин доказало обратное. Тем не менее она всегда обманывала себя, покупалась на ложные посулы. Теперь она знает правду: не только тьма приносит мучения. Дневной свет изобретает свои формы ада.

Марин не позволяет страху взять над собой верх. Она с решительным видом входит в здание школы. Марин помнит урок, выученный в детстве: стоит лишь натянуть подходящую маску, и люди тебе поверят. Сама она никогда ходила в школьный медпункт, даже когда у нее сильно болел живот: ведь первый же осмотр выявил бы синяки.

– Марин? – Карин встречает ее в своем кабинете. – Я удивлена, что вы здесь.

– Джия забыла дома учебник по естествознанию, – говорит Марин. На самом деле она вытащила учебник из рюкзака дочери за несколько минут до ее ухода в школу. Это единственное, что смогла придумать Марин для реализации своего плана. – Поскольку урок естествознания у нее после ланча, я решила занести его сама.

– Разумеется, – Карин протягивает руку. – Спасибо, я передам его ей.

– Нет, лучше я сама, можно? Заодно и повидаемся, – вновь правдоподобно лжет Марин.

Карин оглядывается вокруг, чтобы удостовериться, что в кабинете нет других родителей.

– Почему бы нам не побеседовать здесь? – она закрывает дверь в кабинет. – Я сама собиралась звонить, но решила дать вам время выяснить, что и как.

– Мы ценим ваше внимание, – говорит Марин, не собираясь открывать карты. – Как вы понимаете, для нас это был удар, – она произносит слова профессионально четко и уверенно.

– Конечно. Вы поговорили с Джией?

– Да, – Марин взвешивает варианты поведения, и каждый кажется ей убедительнее предыдущего. Она уверена, что правильного ответа ей не найти, и выбирает самый простой, чтобы поскорее подобраться к цели. – Джия не хочет ничего рассказывать.

– Понятно, – директриса явно разочарована. – Я надеялась на что-то более существенное.

Карин подходит к письменному столу, выдвигает ящик и, вынув из него картотеку, листает, пока не находит нужную карточку. Ее она вручает Марин:

– Вот прекрасный детский психолог, специализирующийся на побоях. Настоятельно рекомендую к ней обратиться.

Марин кладет карточку в бумажник. Она не будет просить помощи у психологов или психиатров, она справится сама.

– Благодарю вас, – говорит Марин. – Очень признательна за помощь.

Она смотрит на часы:

– Извините, но лучше бы мне отдать Джии учебник, пока ланч не кончился и не начались занятия.

– Марин, – произносит директриса, подойдя к ней поближе. – В прошлый раз я упомянула, что обязана связаться со службой защиты детей.

Марин совсем позабыла об этом.

– Моя главная обязанность как руководителя – защищать детей в школе, – продолжает Карин. – Разумеется, я постараюсь не превышать своих полномочий…

– И не надо, – говорит Марин, не давая ей закончить фразу.

– Социальный работник уже связался со мной. Им требуется больше информации, – Карин не дает собеседнице сбить себя с толку. – Я рассказала им, что мне известно и в чем я убеждена.

– И в чем же?

– В том, что родители не виноваты. Но кто-то все-таки бил Джию, – Карин понижает голос. – Они сказали, что очень скоро свяжутся с вами. Им надо знать, кто сделал это.

– Тогда мы договорились, – говорит Марин, смягчая тон. – Когда я выясню, кто это сделал, и выработаю план действий, я обязательно дам вам знать.

Урок кончился, и коридоры начинают заполняться учениками-старшеклассниками. Они высыпают из классных комнат и высматривают друзей. Кто-то направляется в столовую, другие выходят в школьный двор. Поскольку погода круглый год стоит теплая, большинство учеников стремятся поесть на свежем воздухе, за столами, расставленными под деревьями. У Джии последний урок перед ланчем – литература. Ведет его ее любимый учитель, опубликовавший в журналах множество своих коротких рассказов. Когда Марин подходит к классной комнате, она замечает Джию: девушка стоит у дверей, держась за руки с молодым человеком. Он намного выше ее, его светлые волосы составляют резкий контраст с ее темными. На красивом лице юноши написана самоуверенность. Он смеется чему-то, что говорит ему Джия, а потом наклоняется к ней и касается губами ее губ.

– Джия! – окрик Марин разносится по коридору, заставляя всех обернуться. Подростки смотрят сначала на Марин, потом на Джию. В школе немного учеников, и все знают друг друга. Всем интересно, чем закончится неожиданно начавшийся спектакль, и обычно шумные ребята затихают. Желая избежать неприятной сцены, Марин изображает улыбку и понижает голос: – Милая, ты забыла дома учебник.

– Разве? – Джия отпускает руку парня. Сделав шаг в сторону, она взглядом умоляет его уйти. – Который?

– По естествознанию, – Марин наклоняется и приобнимает Джию. Та вздрагивает, когда рука матери касается ее плеча. – Джия, ты не хочешь познакомить меня со своим молодым человеком?

Ребята, разочарованные тем, что шоу не состоится, расходятся в разные стороны. Джия осматривается, чтобы убедиться в отсутствии зрителей и слушателей. – Это Адам.

Она отходит от него еще дальше и оборачивается, приглашая Марин следовать за ней.

– Приятно познакомиться с тобой, Адам, – говорит Марин, не обращая внимания на дочь. Она протягивает ему руку для пожатия. Заранее зная ответ, она спрашивает: – Ты учишься в одном классе с Джией?

– Нет, – он смотрит на девушку, и что-то мелькает в их глазах. – Я старше.

– И ты новичок в этой школе? – наседает на него Марин.

– Да. Моя семья переехала сюда только в прошлом году, – засунув руки в карманы, он небрежно прислоняется к шкафчику. – Мы из Флориды.

– Ну что ж, добро пожаловать, – Марин фальшиво улыбается, пытаясь расположить парня к себе. – Меня немного беспокоит, что вы с Джией встречаетесь. Очевидно, вы с ней ближе, чем она хочет показать, – Марин снисходительно улыбается дочери, стараясь уверить обоих в том, что она знает их секрет, но целиком на их стороне. Джия, находившаяся рядом с матерью, возвращается к парню и встает рядом с ним. – Расскажи мне о себе, Адам, ведь Джия о тебе ничего не рассказывает.

Он, сконфузившись, поднимает брови:

– Ну, я играю в баскетбол.

Сверху раздается звон колокола, напоминая, что наступило время ланча. Указывая на часы, Адам говорит:

– Моя очередь. Мне пора идти.

– Конечно, – повернувшись к Джии, Марин изображает легкое разочарование: – Как жаль, что Джия не познакомила нас раньше. Но не волнуйтесь, это легко исправить, – склонившись к дочери, она шепчет ей на ухо: – Пока, милая.

И не ожидая продолжения разговора, Марин разворачивается, быстро выходит из здания школы и идет к своей машине.

– У меня сегодня вечером дополнительные занятия, – кричит ей вслед Джия, предварительно обменявшись взглядом с Адамом.

– Хорошо. Учись усерднее, – говорит Марин, стараясь не давать воли гневу.

* * *

У Джии вот-вот закончатся занятия. Марин с нетерпением ждет этого момента. Работа валится у нее из рук. Ничего не сообщая Раджу о своих планах, она садится в машину, едет к школе и останавливается поблизости. Марин выбрала выгодную позицию: отсюда она сможет увидеть Джию и остаться незамеченной.

При последнем ударе колокола ученики выходят из дверей школы. Те, что помладше, несутся к велосипедам, старшеклассники идут к парковке, где стоят их автомобили. Марин сразу же замечает Джию. Рюкзак дочери беззаботно переброшен через ее плечо. Ее окружают подруги, и некоторых из них Марин даже не знает. Марин с облегчением видит, как они идут к ожидающей их машине. Через несколько секунд из школы выходит Адам. Марин понимает, что он зовет Джию, потому что она оборачивается к нему. Мать замечает нерешительность на ее лице. Затем Джия что-то говорит другим девочкам, быстро подходит к Адаму и берет его за руку. Помахав на прощанье подружкам, она садится в машину Адама, и они уезжают.

Марин едет за ними на безопасном расстоянии. Адам останавливается перед домом в Редвуд-Сити, в нескольких милях к северу от места, где живет Джия. Дом большой, с ухоженным двором и роскошными автомобилями, припаркованными у дороги. Его окружают здания, схожие с ним стилем и размерами. Адам сворачивает на подъездную дорожку, и оба выходят из машины. Судя по поведению Джии, она бывала здесь прежде. Джия ждет, пока Адам откроет дверь ключом. Она входит в дом вслед за ним и закрывает дверь, не заметив Марин, сидящую в машине неподалеку.

Марин выжидает – час за часом, пока не садится солнце. Сумерки наступают довольно быстро. Марин не покидает своего поста, ее взгляд прикован к входной двери. Около десяти часов вечера, в комендантский час для Джии, из дверей выходит Адам, за ним идет девушка. Они садятся в его машину и пускаются в путь. Марин быстро заводит двигатель и на полной скорости несется домой, чтобы успеть раньше них. Добравшись до дома, она ставит машину в гараж и запирает его. Она успевает вбежать в дом прежде, чем раздается звон ключей. Марин приглаживает волосы и идет в свой кабинет. Услышав шум закрывающейся двери, она выходит из кабинета и видит Джию.

– Как прошли занятия? – спрашивает Марин и смотрит на Раджа, спускающегося с лестницы, чтобы встретить дочь.

– Хорошо, – отвечает Джия, избегая ее взгляда. – Я пойду спать.

– Хочешь поесть? – спрашивает Радж.

– Мы перекусили, – Джия проходит мимо матери к лестнице.

– Кто подвез тебя? – небрежно спрашивает Марин. Она не заговаривает ни об Адаме, ни о том, что видела в школе.

– Одна из мам.

Джия произносит эту ложь молниеносно, ни минуты не задумываясь над тем, что, возможно, было бы лучше сказать правду. Во времена детства Джии Марин всегда знала, когда та лжет: дочь начинала притоптывать левой ногой. Сначала это можно быть принять за случайность, но такое повторялось все чаще, если Джия лгала. Осознав, что не в состоянии справиться с этим, Джия стала класть правую ногу на левую, надеясь скрыть нервозность.

С годами ей удалось преодолеть эту привычку и почти полностью отделаться от нее. И какое-то время Марин не замечала за ней подобного. Она решила, что у дочери больше нет причин лгать, но сейчас поняла, что Джия просто научилась лгать лучше.

– Хорошо, – произносит Марин, обращаясь одновременно и к мужу, и к дочери. – Знаешь, я почти забыла, – продолжает она, не давая Джии уйти, – когда я привезла тебе сегодня учебник, твоя директриса отвела меня в сторонку и сказала, что по закону должна связаться с службой защиты детей, если ребенка подвергают побоям.

– Что? – Радж нервно сглатывает слюну, а его рот вытягивается в тонкую линию.

Джия широко открывает глаза.

– Меня не подвергали побоям, – шепчет она. – Ты не сказала ей об этом?

– Я не могла ей ничего сказать, потому что ты не говоришь нам, что случилось, – спокойно произносит Марин, не желая смягчаться при виде бледного лица дочери. – Вскоре с нами свяжется социальный работник. Он придет к нам домой, чтобы выяснить ситуацию.

– Что это значит? – со страхом спрашивает Джия.

– Это значит, что если они решат, что твой отец или я виноваты в твоих синяках, то тебя заберут у нас и отправят в приют.

Марин в какой-то мере радует ужас на лице Джии. Возможно, теперь она поймет, в каком аду они живут. Марин уверена, что единственная вещь, которую ее дочь всегда считала само собой разумеющейся, – это комфорт повседневной жизни. Мысль о том, что может быть иначе, выбивает почву у нее из-под ног.

– Но это неправда, – Джия напрягается и замыкается в себе. Она обхватывает плечи руками. – Мы с друзьями играем в такую игру. Она дурацкая, – Джия смотрит на Марин, а та слушает очень внимательно. – Я знала, что вы будете ругаться, если я расскажу, вот и не рассказывала.

– Что? – Радж переводит взгляд с Марин на Джию. Голос его звенит от гнева, когда он спрашивает: – В какую еще, черт побери, игру?

– Мы бьем друг друга, чтобы узнать, кто из нас выносливей. Выигрывает тот, кто запросит пощады последним.

– С какими друзьями? – спрашивает Марин, пристально глядя на Джию. У нее возникает мысль об Эмбер, но она отбрасывает ее. В этой девочке все еще чувствуется невинность – то, чего у Джии уже нет.

– А какое это имеет значение? – отвечает Джия вопросом на вопрос.

– Кто придумал эту игру? – вмешивается в разговор Радж, посылая Марин предостерегающий взгляд.

– Ну ребята придумали. Для забавы, – Джия поворачивается к Марин и просит ее: – Ты можешь сказать об этом им? Социальным работникам?

– А ты говоришь нам правду? – спрашивает Марин. Она читала о тинейджерах, которые увечат сами себя – режут, душат, может быть, и бьют. Она в ярости на Джию за ее участие в подобных глупостях, и тон ее становится едким: – Или это еще одна ложь?

– Я говорю правду, – произносит Джия. – Честное слово.

* * *

Наступила ночь. В окно кабинета Марин можно увидеть звезды на небе. Она лежит на диване и не двигается уже битый час – с момента признания дочери. Они предоставили уборку домработнице, а Джия ушла наверх заниматься. Марин ничего не сказала Раджу об Адаме, и дочь поблагодарила ее взглядом, когда желала им спокойной ночи.

Марин проигрывает в голове события дня. Она знает всех старых подруг Джии. Все они – девочки из приличных семей. Как и Джия, поправляет себя Марин. Мысленно перебирая их имена, она пытается представить себе, кто из них мог принять участие в такой игре, и вычеркивает одну за другой из списка.

В голове, словно шорох опавших листьев, шевелится воспоминание об Адаме, о его руке в руке Джии. Он не отошел от нее в школе, он крепко держал ее за руку. Его взгляд напомнил Марин тот, который она запомнила с детства: взгляд человека, уверенного в том, что ты принадлежишь ему и он может делать с тобой все, что хочет. Марин вспоминает, как легко Джия лгала о нем, как она вошла в его дом, как они пробыли там вдвоем несколько часов. Она думает об их взаимоотношениях, об их тщательно оберегаемой тайне. Мысли начинают кружиться у нее в голове – и все они ведут к неизбежному выводу: Джия лжет не ради себя, она лжет ради Адама.

Ее начинает тошнить. Она успевает в ванную как раз вовремя. Ее рвет, пока в желудке ничего не остается. Холодный пот стекает по липу, а тело содрогается от конвульсий. Она прислоняется спиной к кафельной стене и хватается рукой за край унитаза. Марин уверена: именно он истязает Джию. Она не сомневается, что он не единожды поднимал руку на ее дочь. Как и почему – теперь уже не важно. Важно то, что Марин собирается его уничтожить. Она порвет его на клочки за то, что он посмел обидеть ее девочку. И только тогда она сможет обезопасить Джию так, как могла обезопасить себя.

Триша

В ночь перед свадьбой Марин лампочка мигает, электричество шипит, стрекочут сверчки. Три сестры стоят рядом, плечом к плечу. Рани, как хрупкий барьер, стоит между Брентом и девочками.

После дождя летний вечерний воздух прохладен. Брент сражается с замком и ругается на гуджарати ^[16] , потому что тот не поддается.

– Ты смазывала его ВД-40 ^[17] , как я тебе говорил? – спрашивает он у Рани.

– Да, – лжет Рани. Среди множества предсвадебных хлопот она совсем забыла об этом.

– Он не работает, – Брент налегает на ключ и колотит кулаком по двери.

– От дождя дерево всегда разбухает. Давай я попробую, – она надеется успокоить его.

– Ты что, думаешь, ты сильнее меня? – Брент смеется – только он один. – Дура.

Девочки стоят молча. Он то пытается открыть дверь ключом, то стучит по ней кулаком. Капают редкие капли дождя, а потом начинается настоящий ливень. Рани и девочки поднимают покрывала своих сари, чтобы защитить головы.

– Наконец-то, – раздается щелчок, и дверь открывается. Брент входит в дом первым. Девочки, не торопясь, снимают туфли-лодочки в прихожей. Они еще возбуждены танцами и общением с друзьями в индийской общине.

– Девочки, переоденьтесь, сложите свои вещи и принесите их мне. Я положу их обратно в чемодан, – торопит Рани. Сари сшиты из шелка, подаренного ей на свадьбу. Брент заказал их портному через несколько недель после свадьбы. Приятное воспоминание о тех временах, когда его сердце еще было добрым.

– Я хочу лечь спать в моем сари, – заявляет Триша. Она восхищена его переливающимися цветами.

– Нет, бети, – уговаривает ее Рани. – Это особенные сари, они предназначены только для свадеб. Когда придет твое время, ты сможешь выбрать, какое тебе понравится.

– Я хочу вот это.

Триша танцует и кружится по всей прихожей. Внутри их дом выглядит безукоризненно. Брент, имеющий инженерное образование и две степени магистра, считает, что соответствовать этому должно все в его семейной жизни.

– Я в нем красивая, – уверенно заявляет Триша. Она зачарована собственной грацией и блеском. Ей только что исполнилось пятнадцать лет, она вот-вот превратится в женщину. Изгибы намечающихся грудей плотно обтянуты темно-красной блузкой. Сверху шелк доходит до края бюстгальтера, снизу оставляет обнаженным плоский живот пониже пупка. Свободно развевающаяся юбка завязана над косточками бедер и доходит Трише до лодыжек. Полупрозрачное сари тщательно обернуто вокруг тела и собрано в складки, а вышитая бисером шаль небрежно переброшена через плечо. – Все смотрели на меня.

– Никто на тебя не смотрел, – рявкает Брент. Все, не успев подумать, рефлекторно замирают, как животные при виде злого хозяина. – Разве приличные девушки хотят, чтобы на них пялились?

Это мало похоже на вопрос. Триша раздумывает, ответить или промолчать. Выбирать ей страшно – не из-за себя, из-за других. Рани стоит в сторонке и смотрит на Брента. Ей надо быстро оценить ситуацию.

– Да, Триша, ты права.

– Что? – Брент переводит взгляд на Рани.

– Во время танца гарба одна из тетушек говорила мне, как красива Триша и что пляска с палочками, которые символизируют мечи, ей тоже удалась. Конечно же, она так похожа на твоего младшего брата, дорогой.

Девочки ждут. Больше им ничего не остается.

– Марин, Соня, вы обе пошли в мою родню. Но ты, Триша, – дочь своего отца, – Рани осторожно посмеивается. Своим смехом она отвлекает Брента от опасной темы. Улыбка украшает ее лицо.

– Мой брат дал тебе имя, – напоминает Брент, попавшись на уловку Рани. – Он первым взял тебя на руки.

Девочкам известна эта история. Брент повторяет ее из года в год. Только вспоминая те времена, он бывает счастлив.

– Ты был тогда в Нью-Дели, папа, – говорит Триша.

– Да, в сезон дождей. Улицы заполнились водой. Поезда не ходили.

– Ты телеграфировал, что нанял рикшу. Ты ехал бы всю ночь и добрался бы под утро, – Рани подталкивает Тришу поближе к Бренту. – Роды уже начались, и я позвонила знакомым наших друзей, чтобы уберечь тебя от опасности.

– Мне нужно было видеть, как мой второй ребенок входит в этот мир. Я хотел первым дать дочке глоток сахарной воды, – Брент подходит к Трише, но ей не страшно. Он гладит ее по голове и обнимает.

– Твой брат придумал для меня имя, которое могло тебе понравиться, – напоминает ему Триша, продолжая рассказ.

– Да, я послушал твою маму и остался. И с волнением ожидал новостей.

– Мы не могли потерять тебя в потоках воды. Что бы мы делали без тебя? – говорит Рани. – Ты приехал в Раджкот через две недели. С чемоданами, полными подарков для Марин и нашей новой дочки. Триша, ты тогда интересовалась только молоком в моей груди, а твой отец истратил тысячи рупий на игрушки для тебя.

Воспоминания дразнят их, воскрешая в памяти другие времена. Однако все это осталось в прошлом. Настоящее же – лишь жалкая насмешка над прошлым.

– Мне сообщили, что родилась дочь, – теперь лицо Брента выражает любовь и теплоту. – Твоя мама заставляла слуг каждый день посылать мне телеграммы. У тебя ум острый – как у моего отца. Твое будущее благословенно… – голос его замирает, а лицо внезапно озаряется гневом. – Вот почему я пожертвовал всем и переехал в Америку. В этой стране я нищий, а в своей стране я был раджой!

Он отпускает Тришу. Его кулаки крепко сжаты.

– Я объяснил своей матери, что еду сюда ради того, чтобы дать дочерям шанс – образование, которое они не могли получить в Индии. Она умоляла меня, своего старшего сына, остаться, – его лицо искажено страданием. – Я не послушал ее. Я пожертвовал семьей и жизнью ради блага детей.

– Нам никогда не отблагодарить тебя за такую жертву, – Рани вздыхает, затем жестом велит дочерям идти наверх. – Девочки, никогда не забывайте, что ваш отец сделал для вас, – она гладит Брента по спине – редкая ласка с ее стороны. – Вскоре нас ждет праздник, о котором мы и не мечтали. Наша старшая дочь выходит замуж за махараджу. За инженера из касты браминов. Боги довольны твоей жертвой, Брент. Они вознаградили нас тем, что мы отдаем свою дочь в семью с более высоким положением.

– Триша будет следующей, – спокойно произносит Брент, глядя на среднюю дочь. – Очень скоро и она покинет нас.

– Да, и ей повезет даже больше, чем сестре, – соглашается Рани. – Чего еще мы можем желать?

* * *

Я могу точно сосчитать, сколько дней прошло с тех пор, как Эрик покинул наш дом. Когда мы планировали свадьбу, я часто мечтала о нашем будущем. О доме, в котором мы будем жить, о машинах, в которых будем ездить. Я предвкушала поцелуи, которыми мы будем обмениваться перед уходом на работу, разговоры за ужином, когда мы будем обсуждать прошедший день. Я продумала все в мельчайших деталях. Все, кроме расставания. Этого я не предвидела. А теперь, когда оно свершилось, я не в состоянии смириться с ним. Я не могу принять одиночество и не могу найти способа ужиться с ним. Не могу я принять этого чужака в свой дом.

Я думаю о маме, о том, ощущает ли она свое одиночество. Странно, но я никогда не задумывалась над этим раньше. Никогда не думала, привыкнет ли она к своему пустому дому или ей будет все время казаться, что кто-то ее зовет. Вчера я вошла в пустую комнату Эрика. Он забыл там несколько своих вещей: носок, рубашки, которые давно не носит, пару кроссовок. Кроссовки взволновали меня больше всего. Я уселась на пороге и уставилась на них. Я видела, как он завязывает на них шнурки, готовясь к пробежке. Я видела, как он возвращается после долгой пробежки и сразу направляется в душ. Я всегда знала, когда он уйдет и когда вернется.

Больше всего мне не хватает повседневных мелочей: их не замечаешь, когда они становятся привычной частью совместного существования. Вынимать монетки из его карманов, класть его бумажник на письменный стол или бросать его одежду в корзину для белья и промахиваться при этом, а потом поднимать ее с пола в ванной. Он вошел в мою жизнь так, будто был там всегда. А теперь я не знаю, как жить без него.

Как приятно было спать с ним – как будто наша кровать изначально предназначалась для двоих, а не для одного. Если Эрик вставал рано, торопясь на деловую встречу, я чувствовала его отсутствие буквально через несколько секунд. Без него я не могла снова заснуть. Я привыкла к присутствию родного тела в моей постели. Собственно, так было всегда: в детстве Соня, свернувшаяся калачиком рядом со мной, помогала заполнить пустоту. С Эриком мы никогда не тянули одеяло на себя и не делили кровать на его сторону и мою.

– Я хочу заняться с тобой любовью, – шептал он мне на ухо. Не имело значения, где мы в этот момент находились – разбирали счета в комнате, или готовили какао на кухне, – он обнимал меня сзади за талию и крепко прижимал к себе. Я никогда не чувствовала себя в силах отказать ему. Я поворачивалась к нему лицом, всегда готовая, всегда полная желания. Мы редко ссорились, но если это случалось, я сдавалась первой. Так было проще. После жизни, состоявшей из сплошных ссор, я желала лишь мира и делала все, чтобы поддерживать его.

Деловая хватка Эрика редко проявлялась в нашей совместной жизни. У него не было причины демонстрировать мне свою властность. Я с самого начала была послушной женой, словно готовилась к этому всю жизнь. Одежда, деньги, общественные обязанности – все это было обычным, нормальным для меня. Я была рождена для того, чтобы стать женой. Теперь мне тошно вспоминать об этом. Когда его призвание успело вытеснить мое? Я с легкостью приняла традиционное распределение ролей, хотя никто от меня этого не требовал. Но внутренний голос безжалостно напоминает, что я никогда не брала на себя роль, которая могла бы укрепить мое положение, – роль матери.

Оставаться дома мне сейчас невыносимо, и я хватаю ключи, бегу к машине и уезжаю. Почти машинально я направляюсь туда, где всегда была в безопасности – к родительскому дому. Мысленно я все еще называю его «родительским», а не «маминым». Для меня это по-прежнему дом, где я получила от отца целый мир. И так будет всегда, даже если папе больше не суждено переступить порог своего жилища.

Против обыкновения я открываю дверь своим ключом – у меня всегда был ключ от нашего дома. Даже если папа менял замок, он обязательно делал мне дубликат. Он говорил, что это может пригодиться в случае, если с ними что-то случится. И вот с папой случилось самое страшное, но мой ключ оказался бесполезным. Я ничего не могла сделать, чтобы помочь отцу.

– Триша? – удивленно произносит мама. Она спускается по лестнице. На ней все еще пижама, волосы распущены. – Что ты здесь делаешь, бети?

Она делает еще несколько шагов вниз и обнимает меня. Я крепко прижимаю ее к себе, крепче, чем когда-либо раньше.

– Я подумала, что мы можем вместе пойти в кафе, – придумываю я на ходу предлог для визита.

– В десять утра? – она берет мою руку в свои. Руки у нее теплые, и я крепко держусь за них, радуясь их надежности. – Давай присядем.

Мы идем в комнату, где на полке над камином выстроились в ряд рамки с фотографиями трех ее дочерей и Джии. А вот все фотографии отца исчезли. Я отнимаю у мамы свою руку и оглядываю комнату, будто вижу впервые. Все напоминания о нем исчезли. Корзина, в которой он хранил газеты. Его футляр для очков. Его тапочки, которые всегда стояли под его любимым диваном. Я оборачиваюсь к матери, чувствуя, как мной овладевает негодование:

– Ты все убрала, мама? Ты не оставила ничего, что напоминало бы нам о папе?

Прежде чем она успевает ответить, я начинаю выдвигать ящики письменного стола. Бывало, я не могла уснуть и спускалась, чтобы попить воды среди ночи, а он сидел здесь, в сотый раз пересматривая фотографии, привезенные из Индии. Я садилась к нему на колени, и он рассказывал мне истории из своего детства, истории о доме, где был счастлив. Ящики с грохотом падают на пол. Все детские фотографии отца исчезли.

– Где они? – спрашиваю я, повернувшись к ней. – Где все его фото?

– Зачем? – спрашивает она тихо. – Зачем они тебе?

– Он мой отец! – кричу я на нее, впервые в жизни. – Может быть, ты думаешь, что он никогда не вернется, но я не верю, – мне хочется ударить ее, ударить так, как это делал папа. Мне хочется напугать ее, чтобы она поняла, как страшно мне. – Он не умер!

– Нет, – она спокойна, как никогда. – Но я надеюсь, что он умрет.

У меня подгибаются колени. Я плюхаюсь на диван и хватаюсь за голову:

– Что? Почему?

Я знаю, что это смешные, глупые вопросы, тем не менее задаю их. Я была уверена, что отец перестал бить ее после того, как мы покинули дом. Поскольку в доме не осталось детей, которые могли его раздражать, он уже не имел причин набрасываться на нее.

– Ведь он перестал избивать тебя, не так ли?

– Да, – она отвечает кратко, словно мы находимся в зале суда и все ее реплики отрепетированы заранее. – В последний раз это случилось в тот день, когда уехала Соня.

Я изумленно поднимаю на нее глаза. Воспоминания об этом дне все еще преследуют нас. Оказывается, уйти из этого дома было так легко. Но никто из нас раньше не думал об этом, поэтому, когда Соня ушла, для остальных это стало откровением:

– Почему?

Я не видела в этом никакого смысла. Соня никогда не была отцовской любимицей, обычно он ее просто не замечал. Почему ее уход так повлиял на него?

– Потому что в этот день я сказала ему, что хочу развода.

С ужасом глядя на мать, пытаясь вникнуть в то, что она только что произнесла, я спрашиваю:

– Ты просила у него развода? И что же случилось потом?

– Он избил меня сильнее, чем когда-либо раньше, – говорит она обыденным тоном, словно речь идет о погоде. – А потом заплакал, как водится, и стал твердить, что всю жизнь содержал меня, работал ради меня и вас. Он сказал, что наделал ошибок, но сожалеет о них, – она помолчала, глядя в пространство с отсутствующим видом. – Я впервые в жизни услышала от него такие слова. Он сказал, что не знает, как надо любить, что он только учится.

– Но почему же тогда ты сделала все это? – Я умоляю ее ответить, не обращая внимания на ее признание, как привыкла «не обращать внимания» на физическое насилие. Я в этом деле эксперт, я умею прятать неприятности в маленькую коробочку памяти, туда, где они меня не побеспокоят. – Теперь же нет причин избавляться от напоминаний о папе.

Я прошу ее ради самой себя. Теперь, когда мой собственный дом лежит в руинах, все, что у меня осталось стабильного, – вот этот дом и мои воспоминания о жизни в нем.

– Он лгал мне, Триша, – говорит мама. – Ни о чем он не жалел. Никогда, – она садится рядом и обнимает меня за плечи своей тонкой рукой. – Ты сама знаешь это.