Текст книги "След сломанного крыла"

Автор книги: Седжал Бадани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

В страхе я умолкаю. То, что еще даже не началось, кончится навсегда, если я расскажу ему правду. Надежда на большее рассыплется в прах. Моя тайна была тяжелой ношей и раньше, но из-за Дэвида она стала совсем невыносимой. Мы сможем освободиться друг от друга, только если я откроюсь ему.

Я представляю себе, как его дипломы с грохотом валятся со стен, хрустальные призы разбиваются вдребезги, как землетрясение разрывает комнату пополам, давая мне возможность убежать. Но среди белых стен царит тишина. Все звуки воплощены в самом Дэвиде, ждущем, пока я закончу фразу.

– О женщинах, которых избивают. Это для меня единственный способ разрядки.

Образы мужчин, с которыми я спала, роятся предо мной, – мужчин, не ведавших о том, что творится у меня в голове.

– Когда я занимаюсь любовью, – признаюсь я, закрывая от стыда глаза, – я могу испытать оргазм, только представив себе избитую женщину.

Я не заплачу. Не сейчас. Дэвид должен увидеть мою порочность, всю черноту моей души.

– Таково мое понимание любви, – грудь раздирают сухие рыдания. – Но если мужчина когда-либо осмелится коснуться меня подобным образом, если он поднимет на меня руку, я убью его прямо на месте.

Я не помню, когда отец впервые ударил меня. Говорят, что первые воспоминания формируются у ребенка в возрасте четырех лет. Если это так, тогда он начал бить меня задолго до того, как мой мозг научился запоминать. Одно воспоминание относится ко времени, когда мне едва исполнилось шесть. Подобно ручью, который стремится к реке, чтобы слиться с ней, я стремилась быть похожей на Тришу. Я была уверена: если стану такой же красивой, как Триша, то заслужу любовь отца, почти не замечавшего меня. Я тайком надела мамино сари и завернулась в него, как сумела, напудрила лицо тальком и накрасила губы красной помадой. Быстрый взгляд в зеркало сказал то, чего хотелось моей юной душе: я превратилась в лебедя.

Я нашла отца в гостиной.

– Посмотри, папочка, – сказала я, представ перед ним во всей красе и славе. Сари было мне велико. Закружившись, я споткнулась и упала на отца, и он пролил свой чай. Отец ударил меня по голове, а потом протащил по комнате. Сари размоталось и накрыло меня, как саван покойника. Я лежала на полу молча, не в состоянии поверить, что мне не удалось преуспеть там, где успех, казалось, был обеспечен.

Настала пора прощаться.

– Ну вот, теперь ты понимаешь, – сказала я, заметив, что Дэвид наблюдает за мной, – тебе больше нечего узнавать, не о чем жалеть. Я недостаточно хороша для тебя и никогда не буду достаточно хорошей.

Марин

Воспоминание о словах отца пришло к Марин во сне.

– Это все игра, – сказал он.

До сих пор Марин не понимала, насколько важна эта фраза, насколько важным был урок. Игра не окончена, она даже не началась. Последний раунд она проиграла. Радж и Джия сделали свой ход и победили. Но Марин не потеряла дочь, не сейчас, не навсегда.

Она сидит в кабинете, обдумывая следующий шаг с большей тщательностью, чем когда-либо обдумывала сделки. Ответ приходит как раз в тот момент, когда она решает, что его, быть может, и не существует. Он очень прост, но Марин понимает, что многое проще, чем кажется. Трудности создают эмоции. Держите чувства под контролем, и все остальное встанет на место само собой.

– Радж! – Марин тихонько стучится в дверь его кабинета. Он поднимает на нее глаза, но выражение его лица остается замкнутым. Он много работает дома, чтобы, если понадобится, быть рядом с Джией. – Есть у тебя минутка?

– Конечно, – он жестом приглашает ее войти, но сам остается за своим письменным столом. – Что такое?

– Я хотела поговорить с тобой о нас, – начинает Марин, глядя ему в глаза.

– Меня впечатляет это твое «нас».

Он не собирается облегчать ей жизнь, но ее это не беспокоит. Она выигрывала и битвы посерьезнее.

– У нас сложное положение, мы слишком далеко зашли, – Марин умолкает, стараясь подобрать нужные слова. – Мы женаты уже давно. Я не готова отказаться от нашего брака.

Радж продолжает молчать, внимательно глядя на нее. Марин видит в его взгляде недоверие, но также и боль, и удивляется этому.

– Что же ты предлагаешь? – спрашивает Радж.

– Мы попытаемся снова. Мы не будем торопиться, но постараемся сохранить семью.

Радж наконец поднимается с места и подходит к ней. После стольких лет брака, после рождения Джии и совместного ее воспитания они стоят друг против друга, как чужие.

– Почему? – спрашивает он.

– Что ты имеешь в виду? – говорит Марин.

– Почему сейчас? – спрашивает Радж. Он знает ее лучше, чем она думает. – Тебе не по душе решение Джии, поэтому ты переменила тактику, не так ли? Вот к чему это сводится?

Марин хочется отвергнуть его обвинение, накричать на него за то, что он подозревает ее в таком бездушии. Но он держит ее на прицеле, его оценка ее действий слишком точна, чтобы ее опровергнуть.

– Я не могу потерять ее, Радж, – наконец произносит Марин после долгой паузы, во время которой они будто стоят на рушащейся скале. – Джия – все, что у меня есть.

– У тебя есть я, – говорит он так тихо, что она не расслышала бы, если бы в комнате не царила мертвая тишина. Марин не отвечает. Он, кажется, ждет чего-то, но проходят долгие секунды, а она продолжает молчать. Радж издает глубокий вздох: – Что же ты предлагаешь?

– Мы продолжим жить в нашем доме, вместе, – они могут вернуться к прежней жизни – три души, сосуществующие под одной крышей. – Мы поможем ей пройти через все это.

– Что насчет школы? – теперь они ведут переговоры, как будто они в разводе, только без официальной процедуры. – Здесь я не уступлю.

Марин снова изменяет выдержка, в которой она была так уверена. Ей хочется накинуться на Раджа с бранью, потребовать, чтобы он ответил, почему не может понять, что значит школа для будущего Джии. Но линия фронта уже определена, и время жарких споров прошло.

– Можем мы обсудить это позже? – спрашивает она.

– Я пообщался с частными преподавателями, – говорит Радж, повергая Марин в изумление. – Она может окончить школу, занимаясь дома. Я также распланировал поездки в местные школы. Таким образом, у Джии будет выбор, если она захочет вернуться к посещению школы.

– Домашнее обучение подпортит ей резюме, – пытается растолковать ему Марин. Мечты о Гарварде и Йеле начинают развеиваться. – К тому же Джии станут недоступны многие привычные развлечения.

– Меня сейчас не волнует, получит ли она высшее образование. Главное, чтобы она была жива и чтобы ей хотелось жить.

Марин готова поспорить, но лицо Раджа выражает непреклонность. Он глух к любым ее аргументам, и спор может лишь повредить их хрупким взаимоотношениям.

– Хорошо. Давай действовать потихоньку. Когда она придет в себя, мы сможем пересмотреть ситуацию.

Триша

Я не могу сказать, сколько времени прошло с тех пор, как я узнала правду. Дни смешались с ночами. Разницу между ними я определяю только по тому, спит или бодрствует Соня. Она придерживается жесткого графика, и это еще одна ее новая черта. В детстве она просыпалась последней, словно ей тяжело было встретить еще один день жизни. А засыпала позже всех из страха перед тем, что может принести ночь. Я высмеивала ее страхи, считая их признаком незрелости. Теперь я думаю, не было ли у нее на это веских причин, не знала ли она, какую опасность на самом деле представляет собой наш отец.

Я стараюсь собрать воедино как можно больше деталей, но ни одна из них не сходится с образом отца, которого я любила, человека, которого я обожала вопреки разуму. Прошлой ночью мне снилось, что мы танцуем, одни посреди танцпола. Танец «отца-и-дочери» на моей свадьбе. Но вскоре пол стал из белого красным. Я опустила глаза и увидела, что мое красное сари – традиционный индийский свадебный наряд – превратилось в белое платье, но спереди оно сплошь пропитано кровью. Я закричала, но отец продолжал танцевать, уверяя, что все в порядке. Я подскочила на постели, вся в поту. Соня зашевелилась во сне, но не проснулась.

Я оглянулась и заметила придвинутый к двери стул. Давно ли Соня таким образом пытается обезопасить себя? Как еще она хочет защитить себя от страхов, у которых нет имени? Мне становится стыдно за то, что моя сестра страдала так, что и описать невозможно, а я в это время жила в свое удовольствие. Но все это было лишь дымовой завесой, которую я создала, чтобы укрыть за ней случившееся со мной.

Я никогда не жила по-настоящему, я никогда не позволяла себе быть по-настоящему счастливой. Во мне самой столько всего, чего я никогда не понимала. Я люблю пикули, но терпеть не могу огурцы. Пейзажи на картинах всегда восхищали меня, но я не выношу отдыха на природе. Свежие помидоры я готова есть каждый день, но томатным соусом давлюсь. Я люблю детей, но мысль о том, чтобы завести собственного ребенка, вызывает у меня панику. Я никогда не пыталась анализировать, почему я такая, а не иная, – просто воспринимала себя со всей искренностью, которой многим недостает. Но когда мысли о насилии и о детях наслаиваются в моей голове друг на друга, я задумываюсь, насколько же глубоко ранил меня отец. Я свертываюсь клубочком, кладу руку на живот и чувствую, как проваливаюсь в сон.

_____

Мама приносит мне обед: мои любимые пани пури. Это воздушные шарики из жареной пшеницы; они наполнены картофелем, чечевицей, мятным чатни и луком. Сверху они политы йогуртом и сладким коричневым чатни. Обычно я съедаю пятнадцать-двадцать пури за один присест, это одна из немногих поблажек, которые я себе позволяю. Мама ставит поднос на столик рядом с кроватью и проводит рукой по моим волосам. Решив, что я сплю, она направляется к двери, но я окликаю ее.

– Ты не спишь? – говорит она с удивлением.

– Ага, – я сажусь на постели, стараясь не смотреть на себя в зеркало, которое висит поблизости. – Я не сплю уже несколько часов.

Мама молча подходит ко мне. Я отодвигаюсь, давая ей побольше места. Она усаживается рядом и оказывается меньше, чем я думала. Ее хрупкая рука лежит рядом с моей. На ней морщинки, которых я не замечала раньше.

– Я беспокоилась, бети, – бормочет она.

– Я знаю, – я лежу, уперевшись головой в изголовье кровати, и ощущаю колтуны у себя в волосах. Раз-другой я отважилась пойти в душ, но нашла это занятие слишком изнурительным. – Я просто… – я пытаюсь найти слова, но вместо этого пускаю слезу. Я быстро вытираю ее, но за ней по щеке катится другая. – Просто это тяжело.

– Ты помнишь? – спрашивает она.

– Только вспышками, то там, то здесь, – я благодарна за то, что не помню больше, но мне стыдно, что я помню так мало. – Я вижу, как иду по коридору, стараюсь найти кого-нибудь. Но не помню, как он насиловал меня, – я тру руками голову в надежде подстегнуть свою память. – Это не значит, что ничего не было. Где-то в душе у меня остались какие-то воспоминания, – мне очень хочется вытащить их из себя, как кролика из шляпы, и навсегда прогнать прочь. – Какая-то часть меня всегда знала правду. Я просто не могла увидеть ее, – мой голос прерывается, за каждым словом прячется страх. – Что, если мне не станет лучше? Что, если это, – я указываю на себя и обвожу рукой комнату, – все, что я собой представляю?

– Разве я не рассказывала тебе старую индийскую притчу о веревке и змее? – спрашивает мама, глядя прямо перед собой и не отвечая на мои жалобы.

– Нет, – говорю я, не понимая, куда она клонит. Мама редко читала нам, когда мы были маленькими. Сначала она отговаривалась тем, что плохо изъясняется по-английски и не хочет мешать нам учиться говорить правильно, но позже призналась мне, что перестала верить в сказки.

Мама совсем по-детски подтягивает колени к груди и начинает пересказывать историю по памяти:

– Жил-был один человек, который работал целыми днями напролет. У него была тяжелая жизнь. Он работал с утра до ночи на полях Индии, без отдыха и без перерыва на еду. Солнце жгло ему голову, но у него не было ничего, чтобы прикрыться, пот покрывал его лоб и стекал ему на шею. У него было очень мало воды, и его счастье, что он не упал в обморок от солнечного удара. Этот человек не был счастлив. У него не было семьи и родных.

– И детей не было? – спрашиваю я.

– Нет, – она умолкает, чтобы я как следует прониклась ее рассказом. – Каждый день после работы он с грустью брел домой. Он был уверен, что его жизнь никчемна. Однажды его обычный путь перекрыл селевой поток. Только что начался период дождей, сделавших дорогу непроходимой. Он подумал, не пойти ли ему другим путем? Правда, люди говорили, что эта дорога полна зла. Рассказывали кучу небылиц про бандитов и про черную магию. Но этот человек решил довериться своей судьбе и встретиться лицом к лицу с опасностью, которая его ожидала.

– Глупое решение, – говорю я то, что подсказывает мне здравый смысл.

– Триша, – произносит мама предупреждающим тоном. – Ты хочешь услышать историю?

– Продолжай.

– Он едва мог видеть в темноте. Луна пряталась за темными облаками, а уличных фонарей там не было. Но он продолжал идти вперед и вскоре почувствовал себя храбрецом, способным на все. Вдруг какой-то звук заставил его остановиться. Он стоял лицом к лицу со змеей. Но это была не обычная змея. Это была кобра-королева, и ее посмел потревожить человек.

Пока я пила воду она сделала паузу.

– Их встреча подтвердила его страхи – что его жизнь никчемна, что он должен умереть ужасной смертью. Все это он прочитал в глазах змеи. Когда змея поползла к нему, он поступил так, как поступил бы любой. Он побежал. Он почти сумел убежать, но бежал, повернув голову назад, чтобы видеть змею. Из-за этого он не заметил на своем пути большого валуна. Он ударился о валун головой и вскоре умер от потери крови.

– Что же случилось со змеей? – спрашиваю я. История меня захватила.

– Жители деревни нашли тело этого человека утром. Неподалеку от него они увидели свернутую в кольцо веревку, которую кто-то обронил. Никакой змеи не было.

– Мама, – смущенно произношу я. Она берет меня за руку.

– Бети, – говорит мама, глядя мне в глаза. – То, что отец сделал с тобой, исправить нельзя. Но не дай этому затмить твою жизнь. Не позволяй его поступкам и его образу жизни стать твоей правдой, – она встает с постели и берет мое лицо в свои ладони. – Правда – в тебе самой. Ты всегда была и всегда будешь ни на кого не похожа. И я могу только гордиться такой женщиной, как ты.

Она медленно наклоняется ко мне, прижимается губами к моей щеке и целует.

– Мама, – говорю я, видя, что она собирается уйти. – Скажи, ты бы рассказала мне сама? Если бы я не пришла к тебе, ты бы пришла ко мне?

Она колеблется, ее лицо выражает бездну чувств.

– Я не хотела тебе рассказывать. Я хотела похоронить все это, как похоронила ты, – так мне казалось. Мне хотелось, чтобы ты была счастлива, – признается она.

– Это было не твое дело – решать за меня, – говорю я, рассерженная ее словами.

– Может быть, – нерешительно произносит она. – Но, зная о том, что он сделал с тобой, и о том, как это повлияло на тебя, я не могла придумать ничего другого.

– Ты знала об этом сразу после того, когда все произошло?! – кричу я. Мне просто необходимо на кого-то накричать, а мама – самая близкая цель, и я безжалостна к ней. – Ты имела хоть малейшее понятие?

Она опускает голову, складывает руки перед собой и тихо качает головой:

– Я знала, что он способен причинить большое зло, но то, что он сделал с тобой… – ее плечи вздрагивают, она поднимает голову и встречает мой взгляд. – Ты должна поверить мне – я ни о чем не знала. Если бы я знала… – она умолкает, не в состоянии договорить, и нам обеим остается только гадать, что бы она тогда сделала. Каким образом мы могли бороться с человеком, обладающим всей властью над нами?

Я верю ей. Может быть, ключи к решению проблемы и существовали, но мы обе изо всех сил старались их не замечать. В какой-то момент мотылек должен понять, что огонь может сжечь его, и попытаться избежать этого.

– После того как ты узнала правду, ты собиралась… – голос изменяет мне, и я замолкаю перед тем, как задать следующий вопрос, ответа на который боюсь: – Собиралась ли ты оставаться с ним?

– Нет, – говорит мама, и ее ответ звучит твердо, без колебаний. – Но он бы постарался не дать мне уйти.

– Значит, хорошо, что он умирает? – спрашиваю я.

– Да, – соглашается мама. – Это хорошо.

Марин

Джии исполняется шестнадцать лет, а это для каждого подростка – важное событие. Марин решила устроить для нее вечеринку и пригласить всех ее прежних школьных друзей. Джия поймала Раджа на предложении освободить ее на некоторое время от школы. Целую неделю отец отвозил Джию к терапевту и ждал в машине, пока она поверяла свои тайны чужому человеку. Марин ни разу не вызвалась съездить вместе с дочерью или побыть с ней у врача. Она не мешает им, но и не поддерживает, хотя сама предложила показать Джию врачу. Для нее это было лишь средством для достижения цели в переговорах с Раджем, и она злилась на него за то, что он настоял на вмешательстве в их дела посторонних. Марин все еще считает, что они могли бы решить все проблемы в своем узком кругу. Так принято было во времена ее детства, почему же сейчас должно быть по-другому?

После разговора в кабинете Раджа ни он, ни Марин больше не заговаривают о разъезде. Кажется, всем ясно, что в этом случае обратной дороги не будет. Кроме того, ни один из них не способен справиться с подобной ситуацией. Они эмоционально опустошены, их колодцы вычерпаны до дна. Они расходятся по разным комнатам, а остальное пространство в доме используют для совместного существования.

Джия проводит все время, за исключением визитов к врачу, в своей комнате, где или звучит громкая музыка, или царит полная тишина. Иногда Марин останавливается у ее дверей, ожидая приглашения войти и поговорить. Но дочь никогда не приглашает ее, и Марин никогда к ней не входит.

Джия говорила, что ей не нужна вечеринка, даже просила родителей отменить ее. Но Марин, увлеченная приготовлениями, не отступала от своего. Это отнимало у нее большую часть свободного времени и оставляло мало места для чего-либо другого. Чувствуя неизъяснимый стыд за свой визит в больницу к отцу и за слезы, пролитые ею, она хоронит эти воспоминания, полностью отдаваясь работе и предстоящему торжеству.

Первоначальное количество гостей – десять-пятнадцать девочек – выросло до ста двадцати человек, взрослых и детей. Марин наняла распорядителя праздника и устроила навесы на заднем дворе. Она пересмотрела первоначальное меню и переделала его три раза, прежде чем остановилась на традиционном угощении. Конечно, она включила в меню любимые блюда Джии и многое другое. Также план подразумевал разные развлечения и приглашение профессионального диджея.

– Ты не думаешь, что все это немного чересчур? – спрашивает ее Радж во время одного из их редких разговоров.

– Это ее шестнадцатилетие, – отвечает Марин. – Такое бывает раз в жизни.

– Верно, – Радж делает глоток охлажденного чая, наблюдая, как рабочие, снующие в дом и обратно, возводят навесы. – Джия не выходила сегодня утром.

– Наверное, готовится к празднику, – говорит Марин, посматривая одним глазом в сторону поставщика провизии. – Она скоро спустится.

Она собирается уйти, но Радж останавливает ее.

– Чего ты хочешь добиться этим огромным сборищем? – спрашивает он.

– Я хочу, чтобы наша дочь знала, как мы любим ее, – немедленно отзывается Марин и уходит, чтобы посмотреть, все ли идет по плану. Когда декорации расставлены, начинают прибывать гости. Первыми приходят Рани и Соня. Триши нигде не видно. Марин не виделась с ней со дня их последнего разговора в доме Триши. С тех у Марин просто не было времени, чтобы обдумать происшедшее.

Оставив заботы по распределению мест распорядителю, Марин подходит к родным.

– Где Триша? – спрашивает она одновременно и Соню, и Рани.

В детстве, в Индии, Марин и Триша были близки. Марин заботилась о сестренке, когда Рани была занята или уходила из дома по делам. Дом всегда был полон слуг из касты неприкасаемых – далитов, которые занимались уборкой и готовили еду за несколько пенни в день. Но далиты не имели права притрагиваться к хозяйским детям – их прикосновения считались оскорбительными для членов высших каст. В результате Марин приходилось выступать в роли няни для младшей сестры.

Марин кормила Тришу мелко нарезанными овощами, приготовленными далитами, а потом качала ее в холщовой люльке и читала сказки, чтобы убаюкать. Когда они летели в Америку, Триша почти все время сидела на коленях у Марин, а ее старшая сестра смотрела в окно на облака, раздумывая, похожи ли облака над Индией на облака над Америкой.

Когда они обосновались в Америке и Брент не сумел найти подходящую работу, многое изменилось. Его навязчивой идеей стало образование Марин, а Трише предназначались вся его любовь и забота.

Тришей многие восхищались из-за ее природной красоты. Ее внешность и способности Марин делали Рани и Брента звездами местной общины. Семья могла гордиться девочками – так утверждали члены общины, никогда не упоминая Соню, которая стояла в сторонке. Ее толстенький животик нависал над тесными поношенными штанишками, доставшимися от сестер. Младшая дочь не отличалась ни умом, ни красотой, и ее отбрасывали прочь, как ненужную вещь.

– Триша не приедет, – отвечает Соня, а Рани отворачивается, прикусив губу.

– Почему? – Марин была уверена, что Триша первая оценит работу, которую она проделала, чтобы праздник удался на славу. Уж ее-то впечатлило бы, сколько времени и сил потратила старшая сестра. – Она не приедет, потому что у нее снова что-то случилось дома?

– Нет, – быстро отвечает Соня. Марин смотрит на Рани, но та молчит. – У нее сейчас трудный период, – объясняет Соня.

– Это из-за Эрика? – догадывается Марин. Она сердита на Тришу. По ее разумению, Триша нарушает священное правило их детства: всегда делай хорошую мину при плохой игре. Хотя бы только для того, чтобы убедить весь мир в том, что у тебя все прекрасно.

– Нет, не из-за Эрика, – произносит Соня. Она обменивается с матерью понимающими взглядами. – Триша почти не ест и спит целыми днями, – продолжает Соня. Она проводит руками по своему сарафану сверху вниз, словно чувствует себя неудобно в этом наряде. Марин вдруг понимает, что прежде никогда не видела сестру в чем-то кроме джинсов и футболки. – Ей понадобятся обе ее сестры, – добавляет Соня.

– Да что случилось-то? – спрашивает Марин, оглядываясь по сторонам и пытаясь определить, сколько прибыло гостей. – Пожалуйста, не говорите со мной загадками. Это из-за того, что у нее нет детей?

– Нет, – говорит Соня с подобием улыбки. – Если бы все было так просто, – понизив голос, она оглядывается по сторонам, чтобы убедиться, что их никто не может подслушать. – Пусть она сама тебе расскажет, – говорит Соня. – Но ей очень, очень плохо.

– Из-за кого? – спрашивает Марин, недоуменно размышляя, что могло стрястись и почему Соня так серьезна.

– Из-за отца, – говорит Соня, повергая Марин в шок. Это последний человек, упоминание о котором она ожидала услышать.

– Я не понимаю, – Марин не может представить себе, как отец мог навредить Трише. – Что ты имеешь в виду?

– Спроси ее сама. Я знаю, у тебя сейчас дел по горло, но как-нибудь, когда будет время, спроси у нее, – Соня берет Марин за руку. – Уверена, она даже не вспоминает о вашей размолвке.

– Я знаю, – говорит Марин. В глубине души она понимает, что Триша не сердится на нее. Они редко ругались, поскольку привыкли держать при себе свои мысли и чувства. И если уж кто-нибудь из них взрывался, для этого была веская причина.

Когда они были девочками, Марин порой замечала, как Соня смотрит на других детей, которые кричат и плачут в приступе раздражения. Она видела, как родители утешают их, вместо того чтобы наказать за то, что они позволяют чувствам прорваться наружу. Женщины в их семье не могли демонстрировать ничего другого, кроме послушания. Отца мало интересовали их эмоции.

– Почему ты защищаешь ее? – с любопытством спрашивает Марин. – Какое тебе дело?

– Такое. Мы все стоим по одну сторону баррикады, и всегда стояли, – Соня опускает глаза, а потом поднимает взгляд на Марин. – Я не знаю, понимала ли это раньше. Я просто надеюсь, что сейчас еще не слишком поздно.

Гости прибывают, и Марин уходит к ним, а ее беспокойство за Тришу отодвигается в дальний уголок души. Она приветствует гостей, проверяет, чтобы официанты никого не обделили напитками и закусками. Внезапно Марин осознает, что Джия так и не появилась. Она осматривает толпу гостей, но Джии нет. Раджа тоже не видно.

Марин быстро идет в дом, поднимается по лестнице, открывает дверь в комнату дочери и видит Джию, лежащую в пижаме на кровати, и Раджа. Они спокойно беседуют.

– Чем ты тут занимаешься?! – восклицает Марин, но не слишком громко, чтобы никто посторонний не услышал. – Дом полон гостей, пришедших к тебе на праздник, а ты сидишь в своей комнате.

– Я не просила, чтобы мне устраивали праздник, – говорит Джия, взглядом прося у Раджа поддержки. – Я не готова выйти ко всем этим людям, – ее нижняя губа начинает кривиться, она вот-вот расплачется.

– Нет, ты готова, – говорит Марин, не желая потакать слабостям дочери. – Это твой шанс показать всем, что с тобой все в порядке, что скоро ты опять встанешь на ноги.

– Так вот что для тебя важно? – недоверчиво спрашивает Джия. – То, что подумают люди?

– Не решила ли ты, что сможешь прожить здесь всю свою жизнь? – спрашивает Марин. Она подходит к кровати и гладит Джию по голове. – Так не бывает, бети. Нравится тебе это или нет, тебе придется жить в обществе. То, как это общество воспринимает тебя, определит твое место в жизни, – Марин начинает рыться в гардеробе Джии в поисках подходящего платья. Она выбирает сарафан и протягивает его Джии: – Ты прекрасно в нем выглядишь, – она улыбается дочери: – Пойдем, бети. Все, кого ты любишь, ждут тебя внизу.

– Нет, не все, – Джия ерзает на постели. – Там нет Адама.

С уст матери готов сорваться упрек, но Радж останавливает ее.

– Марин, – произносит он предупреждающим тоном. – Это ее день рождения. Давай сейчас не будем об этом, – он берет из рук жены сарафан. – Джии уже шестнадцать, полагаю, она в состоянии сама подобрать себе одежду, не так ли? – затем он добавляет, смягчив голос: – Одевайся и спускайся вниз, бети. Твоя мама права, все ждут тебя.

* * *

В каждой культуре есть праздник, знаменующий взросление человека. Марин много раз бывала на бат-мицвах и бар-мицвах детей своих коллег. Эти праздничные церемонии, тщательно разработанные после долгих лет изучения текстов на иврите и идиш, проводятся, когда девочке или мальчику исполняется тринадцать. С этого дня подростки считаются взрослыми, ответственными за свои поступки в глазах общины и с точки зрения религии.

Марин слышала о праздниках дебютанток на американском Юге, где девушек представляют подходящим женихам. В южных регионах Индии жители маленьких поселений устраивают праздник, когда удочери начинается менструация. Обычно это встреча близких друзей, собравшихся в узком кругу, чтобы отметить переход девушки в женское состояние.

Вне зависимости от возраста или религии праздник, посвященный взрослению, предназначается для человека, который миновал определенную веху в своей жизни, а также для родителей, которые теперь должны смотреть на своего ребенка по-другому. Теперь это не дитя, а личность на пороге зрелости. После праздника девушки и юноши сами решают свои проблемы и просят наставлений только тогда, когда считают это необходимым.

В юности Марин была свидетельницей событий, которые переносили из детства к зрелости ее друзей. Она завидовала уверенности, с которой они переступали порог, разделяющий эти два состояния. Инстинктивно она чувствовала, что единственное, что освободит ее от отцовских цепей, – замужество. Ничто другое не могло заставить его считать ее самостоятельным человеком и позволить ей быть такой, какая она есть. Дочь принадлежала ему, пока не настанет брачная ночь и она не станет собственностью мужа. Только тогда он даст ей свободу, но к моменту ее свадьбы было уже поздно. Она была его созданием, и ничто в мире не могло освободить ее от него.

Но своей дочери Марин дала то, чего у нее самой не было, – праздник, отмечающий дату наступления ее зрелости. В эти несколько часов, полных радости и веселья, все шло хорошо, и Джия вступила в новый период своей жизни.

Она появляется на празднике в брючках-капри и футболке. Марин совсем не нравится этот наряд, но ее радует, что дочь вообще вышла к людям. Оркестр играет, гости общаются. Марин старается поговорить с каждым, но при этом издалека наблюдает за Джией. Она выглядит хорошо, даже болтает с некоторыми из школьных друзей. Наверное, они спрашивают ее, что происходит и скоро ли она вернется в школу.

Часы проходят в разговорах. Праздник удался, как и надеялась Марин. Она видит, что Джия радуется присутствию друзей. Для этого Марин и потратила столько сил на организацию праздника. Наконец приносят торт, и Джия задувает шестнадцать свечек на нем.

– Загадай желание, бети, – говорит ей Марин. Джия закрывает глаза и делает то, что сказала ей мать. Марин хочется знать, что же загадала дочь.

Наступает вечер, и налетают комары. Гости начинают расходиться, все они благодарят Раджа и Марин за прекрасный вечер. Рани и Соня остаются и помогают убирать со столов. Остается только горстка гостей, с которыми прощается Марин. И вдруг наступает всеобщая тишина.

– Не устраивай сцен, Марин, – предупреждает Радж, подходя к ней.

– О чем ты говоришь? – спрашивает она, не понимая, в чем дело. Только когда к ним подходят Соня и Рани, Марин осознает, что происходит.

– Я так понимаю, что это Адам? – тихо уточняет Соня, указывая на парня, которого обнимает Джия.

– Какого черта он здесь делает? – не обращая внимания на Раджа, Марин направляется к дочери. Муж идет за ней по пятам. Подойдя к парочке, Марин оттаскивает Джию в сторону. – Какая же ты хладнокровная скотина! – выпаливает она. – Судебное предписание запрещает тебе приближаться к Джии, – она крепко держит дочь за руку. – Жду не дождусь, когда тебя упекут за решетку.

– Это я пригласила его, – говорит Джия, освобождаясь от хватки Марин. Она становится между матерью и Адамом, как крепостная стена. – Это мой праздник. Я могу позвать кого захочу.

– Позвони в полицию, – приказывает Марин Раджу, не отрывая взгляда от дочери. – Джия, ты не знаешь, что ты делаешь.

– Я пришел, чтобы просто пожелать Джии счастливого дня рождения, – говорит Адам, подняв руки вверх, словно сдаваясь в плен. – Я не хотел никого побеспокоить.

– Я не желаю тебя слушать! – рявкает Марин на Адама. Она видит, что Радж не собирается никуда звонить, и поворачивается к Соне: – У тебя есть телефон?