Текст книги "След сломанного крыла"

Автор книги: Седжал Бадани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

– Хорошо бы поскорее закончить.

Триша позвонила Рани несколько дней назад, чтобы рассказать о разводе. Шокированная Рани потребовала объяснений, но Триша коротко ответила, что так будет лучше. Она спросила, не сможет ли мать помочь ей упаковать вещи. Рани не только согласилась, но и позвала Марин и Соню.

– Здесь не так уж много вещей с твоими наклейками, – говорит Соня, просмотрев музыкальные диски и обнаружив только несколько с именем сестры. – Остальные он купил сам? – она указывает на шкаф, полный дисков.

– Их купила я, но уже после свадьбы, – неохотно отвечает Триша, отводя глаза в сторону. – Поскольку они куплены на его деньги, они принадлежат ему.

Все молча смотрят на нее. Наконец Марин нарушает молчание:

– Ты хочешь сказать, что все купленное после вашей свадьбы Эрик считает своим?

Марин качает головой. Буквально за несколько секунд она превращается в руководителя, оценивающего сложившуюся ситуацию и недовольного итогом оценки.

– Я обзвоню знакомых и найду тебе хорошего адвоката, специалиста по разводам.

– Это я так решила, а не он, – Триша поворачивается к сестре. – Он проявил великодушие в отношении алиментов. Он хотел поделить все пополам. Я отказалась.

Рани закрывает глаза, моля небеса дать ей совет. Она сжимает руки и протягивает их к дочери.

– Триша, почему? На что ты будешь жить?

– Со мной все будет хорошо, – она закончила укладывать свою обувь в коробку и перевязывает ее лентой. – Я собираюсь найти работу.

Все стоят молча, ведь известно, что Триша давно не работает. Так же молча они возвращаются к своему занятию. Это оказывается легче, чем они думали, так как многие вещи были куплены после того, как Эрик и Триша произнесли свои клятвы. Рани исподтишка наблюдает за своими дочерьми. Она представляет себе канатоходца, который отчаянно стремится перебраться на другой конец каната, натянутого над пропастью, но не уверен, сумеет ли сделать это.

– Он хочет развестись? – спрашивает Рани, усаживаясь на диван, чтобы немного передохнуть. Время прошло быстро, потому что они работали прилежно. Она наливает всем по стакану холодного чая. – Это из-за детей?

Триша быстро поворачивается к ней, взглядом предупреждая ее, чтобы она оставила эту тему.

– У нас просто не получилась семейная жизнь, – мягко говорит она, безуспешно пытаясь скрыть правду. – Браки распадаются каждый день.

– Без причины? – спрашивает Марин, вступая в разговор. Она только что приклеила к коробке ярлык «Блюда и тарелки». Фарфоровая свадебная посуда остается в серванте. – Мне всегда казалось, вы обожаете друг друга.

Рани не поделилась с Марин тем, что ей рассказала о разрыве Триши с Эриком Соня. Она была уверена, что из-за Джии у Марин и так хлопот полон рот. Но от ее старшей дочери трудно скрыть правду. Для Рани эта тайна – еще один скелет в шкафу.

– У нас были разные цели в жизни, – холодно отвечает Триша. Спустя несколько секунд она спрашивает: – А как Джия? – быстрая смена темы никого не обманывает. – Она снова в школе?

С тех пор как Джия вернулась в школу, прошла неделя. Рани зашла к ним утром в день ее выхода на учебу и присутствовала при довольно неуклюжем ритуале утренних сборов. Радж говорил о погоде, не глядя на Марин. Та проверяла рюкзак Джии, чтобы удостовериться, что выполненные задания разложены по нужным папкам. Джия обняла бабушку на прощание и села в машину Раджа, который повез ее в школу. Марин тут же вернулась к своей работе, предоставив мать самой себе. Днем Рани позвонила ей, чтобы узнать, как у внучки прошел первый день, но Марин холодно ответила, что все хорошо и что Джия делает в своей комнате уроки.

– Да, – отвечает Марин. Теперь ее очередь прятать глаза. – Она оценила твою подарочную корзинку.

– Ты привезла ей корзинку с подарками? – спрашивает Соня с легкой улыбкой. – В самом деле?

– Мне хотелось ее порадовать, – говорит Триша, пожимая плечами.

– А что там было?

– Ну, диски, несколько книг… – Триша делает паузу. – Еще, кажется, смесь для горячего шоколада и гель для душа.

– Как раз то, что ей нужно, – говорит Соня. – Такое сладко пахнущее мыльце.

Соня хохочет, ее веселит нелепость ситуации.

Рани открывает рот, чтобы сделать Соне замечание, но прежде чем она успевает выговорить хоть слово, Триша тоже прыскает в кулак. Сначала она конфузливо хихикает, но вскоре уже вовсю смеется вместе с Соней. Удивленная Марин смотрит на них, но и она не в силах устоять – смех заразителен.

На мгновение все три снова стали девчонками. Они смеются так, как когда-то смеялись поздно вечером в своей комнате, объединенные общей болью, смеялись, чтобы не заплакать. Не было ни прошлого, ни будущего, было только настоящее, в котором требовалось выжить.

Глядя на дочерей, Рани мечтает навсегда удержать их здесь, в месте, где они помнили бы, что можно сообща смеяться и радоваться, когда в сердце царит печаль. Она начинает надеяться, что связь между сестрами восстановлена и после всех горестей может произойти что-то хорошее. Но надежда быстро рушится. Смех Триши становится горьким, недобрым, а потом и вовсе обрывается. С явным отвращением она трясет головой.

– Наверное, мне бы следовало побольше узнать о Джии, прежде чем выбирать для нее подарки, – говорит Триша.

– Что ты хочешь сказать? – спрашивает Марин, тоже перестав смеяться.

– Почему она не рассказывает тебе о том, что с ней происходит? – спрашивает Триша. – Это трудно понять, – Триша ставит одну коробку поверх другой. – Ты так не считаешь?

Марин медленно подходит к Трише, глядя ей в глаза:

– Хочешь знать, что я считаю?

– Джия – подросток, – прерывает ее Рани, становясь между ними. – В поступках подростков не всегда можно найти здравый смысл.

– Просто мне кажется… – начинает Триша, но Марин набрасывается на нее, не обращая внимания на дипломатические уловки матери:

– Я думаю, что моя дочь тебя не касается, и ты наверняка понимаешь, что меня не интересуют советы женщины, у которой своих детей нет, – Марин упирается руками в бока и принимает позу человека, готового броситься в битву. Внезапно ее осеняет мысль: – Не потому ли Эрик ушел от тебя? Не из-за того ли, что ты не можешь иметь детей?

– Я сама не хотела детей, – неторопливо произносит Триша ядовитым тоном. – Как тебе такой вариант? Нужны ли они вообще, учитывая наш семейный талант к материнству?

– Моя дочь всем обязана мне, – заявляет Марин.

– В том числе и синяками? – спрашивает Триша так тихо, что Рани даже не уверена, слышит ли ее кто-нибудь еще. Но когда Марин хватает свою сумку и идет к двери, мать понимает, что она услышала.

– Удачного переезда! – бросает Марин.

Рани хочет окликнуть ее, попросить дочь остановиться, пока не поздно, но слова застревают в горле. Она может только беспомощно наблюдать, как разрушается ее семья. Но едва Рани собирается смириться с неизбежным, Триша тоже бросается к двери. Опередив сестру, она с умоляющим видом говорит:

– Марин, прости меня за неуместные замечания. Я люблю Джию. Я люблю тебя. Просто я сегодня совершенно не в себе.

Триша наклоняется, ее тело напряжено, она почти готова услышать отказ. Не услышав, она обнимает Марин. Несколько секунд они стоят молча, потом старшая из сестер отступает, открывает дверь и выходит.

* * *

Рани бродит по темному дому, проводя рукой по отполированному дереву и красивой мебели. Они втроем закончили упаковку и затем приготовили простой обед: картофельное пюре с лепешками. Никто не комментировал то, что произошло между Тришей и Марин, предпочтя молчание новой ссоре. С их прошлым лучше уметь молчать. И забывать. Соня вскоре ушла.

Рани и Триша быстро навели порядок на кухне. От услуг Элоизы Триша отказалась сразу после ухода Эрика. Когда кухня засверкала чистотой, Триша пробормотала, что собирается ненадолго прилечь. Рани согласно кивнула, наблюдая, как ее дочь устало поднимается по лестнице в свою спальню. Она решила не уходить: потребность остаться с дочерью оказалась сильнее желания уединиться в своем доме.

Когда наступает вечер, Рани в полумраке рассматривает убранство комнаты. Простое, но элегантное, оно свидетельствует о том, как далеко ушла Триша от дома, в котором выросла. Рани первая готова признать, что у нее нет вкуса к таким вещам. Бесполезно украшать жилище, похожее на тюрьму. Но у Триши были другие взгляды на этот счет, и она решила создать великолепный дом. Она сделала его кораблем своей мечты, местом, где она смогла соединить реальность со своим представлением о прекрасной жизни.

Но она отвергла то, что сулило ей так много, – ребенка. Подобная ирония судьбы не ускользает от Рани. Ее дети связали ее с человеком, за которого она вышла по принуждению, а Триша отказывается иметь ребенка и теряет человека, которого любит. В оглушающей тишине Рани кажется, будто она слышит, как дочь плачет наверху. Она оплакивает свой разрушенный замок грез. Триша не понимает, что замок, выстроенный на лжи, подобен бомбе, готовой взорваться в любую минуту.

Когда Рани узнала правду, она была практически уничтожена. В минуту слабости Брент произнес слова, от которых – Рани в этом уверена – ее сердце должно было остановиться. После таких признаний, которые ни одна мать не способна даже вообразить, женщины падают на колени, рыдают и спрашивают себя, как могли пасть так низко.

Брент открыл ей свой секрет не для того, чтобы исправить что-то, и не для того, чтобы получить наказание за свой грех. Нет, он признался только потому, что хотел облегчить свою душу. Этот грех, несмотря на множество остальных, он не пожелал взять с собой в потусторонний мир. Он плохо себя чувствовал и знал, что его время истекает. Брент спросил жену, не думает ли она, что его конец близок. И услышав, что это вполне возможно, опустил голову, вцепился в подлокотники кресла и признался в самом страшном грехе, который совершил. Когда Брент закончил свой рассказ, он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, а Рани ушла из дома и вернулась много часов спустя.

С тех пор она часто повторяла про себя его слова и создала превосходный сценарий, чтобы рассказать Трише о сокрытой ото всех тайне. Но она никак не могла выбрать подходящий случай, слова не складывались вместе, не обретали смысл. Может быть, именно теперь, подумала Рани, пришла пора. Может быть, именно сейчас, без всяких планов и приготовлений, стоит воспользоваться моментом и рассказать дочери то, что ей следует узнать. Она имеет на это право.

Героями не рождаются. Люди становятся ими тогда, когда обстоятельства требуют от них большего, чем все, на что они были способны прежде. Когда они могут пожертвовать своими интересами ради другого человека и бороться за него, чего бы это ни стоило. В такие минуты не важны ни прошлое, ни будущее – лишь тот момент, когда тиканье часов звучит громче океанской волны, бьющейся о скалы, когда время замедляет бег и каждая секунда тянется дольше предыдущей. Когда выбор уже не принадлежит вам и все решает судьба. Когда ваша жизнь неотвратимо сплетается с жизнями других людей. Благополучие одного человека зависит от остальных, всеобщее благополучие – от каждого.

Рани встает и идет к лестнице, но мужество покидает ее. Нет, не сегодня. Рани не родилась героем или спасителем. Она еще не готова к этому разговору и не знает, будет ли когда-нибудь готова. Ей известно, что Триша составила план своей жизни, и у нее есть карандаш, чтобы помочь Трише исправить линии на этом плане. Тем не менее Рани очень боится рассказать ей правду. Она идет к двери, следуя тем же путем, которым до нее прошли две другие ее дочери, и оставляет Тришу в одиночестве.

Марин

По настоянию Брента Марин в старших классах занималась домоводством. Отец считал, что тогда, вместе с курсом математики и биологии, ее резюме будет полностью завершенным. Марин не возражала. Они делали яичницу – блюдо, которое Марин раньше не пробовала, – и ели ее вместе с тостами и джемом. Она привыкла есть каждое утро роти и маринованные корни куркумы, и американская еда была для нее в новинку. Марин поглощала ее, смакуя незнакомый вкус. А потом, после уборки и мытья посуды, школьники играли в одну игру.

– Если бы вы были фруктами, то какими? – спросила одна из девочек.

– Яблоком, потому что все их любят, – ответила другая.

– Помидором, – сказал один мальчик, – потому что это глупый вопрос.

Девочка-ведущая не стала спорить:

– Ну, с точки зрения ботаники, помидор – это ягода, так что спасибо.

Дошла очередь до Марин, и она ответила, что хотела бы быть виноградом, но не объяснила почему. Но когда другая девочка сказала, что хотела бы стать ананасом, Марин заинтересовал ее выбор.

– Потому что ананас колючий снаружи и его трудно разрезать. Но уж если доберешься до мякоти, поймешь, что стоило потрудиться, – объяснила девочка. – Не всегда следует верить своим глазам.

* * *

Марин ест за письменным столом, в одиночестве. После возвращения Джии в школу они с Раджем редко разговаривают. Прокурор, который ведет дело Адама, держит их в курсе, но дело двигается медленно. Марин старается умерить свой пыл, но ей хочется ускорить процесс, хочется держать все под контролем, как на работе. Она переключает свою энергию на труд и радуется, что ее семейная жизнь идет почти по-прежнему. Единственная разница состоит в том, что теперь каждый день они с Раджем по очереди забирают из школы Джию: она потеряла их доверие.

– Три часа? – Марин висит на телефоне, стараясь перераспределить свое расписание встреч, которые она пропустила из-за Джии. – Я перезвоню позже.

Закончив разговор, она отправляется на поиски Раджа, чтобы узнать, не сможет ли он забрать Джию. Она находит его в кабинете. Муж сосредоточенно смотрит в окно. Марин привлекает его внимание, стуча в открытую дверь, как будто они коллеги, а не муж и жена.

– Ты можешь забрать Джию из школы сегодня? У меня сегодня встреча.

Он молча бросает на нее беглый взгляд и продолжает смотреть в окно.

– Радж! – Марин теряет терпение. – Ты можешь забрать Джию из школы сегодня?

Он продолжает молчать, а потом протягивает ей листок бумаги. Марин смотрит на листок, но не берет его в руки.

– Что это? – спрашивает она.

– Я нашел его несколько дней назад. Думаю, пора показать тебе это.

С трудом двигаясь на подгибающихся ногах, Марин делает шаг и берет листок. Что-то в голосе Раджа, в его глазах вызывает у нее дурное предчувствие, желание укрыться в своем кабинете и погрузиться по уши в работу. С первого взгляда она узнает почерк Джии. Дочь пишет о любви и потере, о своем одиночестве. Марин читает быстро. Джия подробно описывает свои сердечные страдания. Последние несколько слов заставляют Марин задуматься о том, когда же все пошло не так в ее великолепном плане. Монолог Джии повествует о жизни, и она спрашивает себя, не легче ли умереть. Возможно, жить вообще не стоит, а возможно, где-то в другом мире жить легче, чем здесь. Ведь она не может быть такой, какой ее все хотят видеть. Ей просто хочется быть самой собой, но она боится, что этого покажется мало.

– Где ты взял это? – спрашивает Марин, закончив читать.

– Нашел в ее ежедневнике. Там стояло позавчерашнее число, – спокойно говорит Радж, все так же отводя взгляд в сторону.

– Ты обыскивал ее комнату? – спрашивает Марин. Ей нужно кого-то сделать виноватым.

– Я это слышу от женщины, которая следила за Джией? Которая подняла руку на нашу дочь, хотя ее и так избили? Которая унизила ее перед ее друзьями и соучениками, когда привела полицию, чтобы арестовать ее бойфренда? – наконец он поворачивает голову и смотрит на жену с неприязнью. – И ты осмеливаешься осуждать меня?

– Я все это делала для нее, – прерывисто дыша, говорит Марин. – Я делала то, что считала правильным для спасения ее жизни.

– Жизни, которой она не хочет жить, – Радж встает и вынимает листок из пальцев Марин. – Я годами следовал твоим указаниям. Доверял твоему выбору школы для нее, выбору развлечений. Ее оценки в школе были твоими козырями. Я не вмешивался, полностью доверяя тебе. Теперь я вижу, что ошибался.

– Ты думаешь, что знаешь больше меня? – Марин удерживается от бранных слов. – Будь же реалистом.

– Я реалист, – спокойно и очень серьезно отвечает Радж. – Она страдает, и если ты думаешь, что, посадив Адама в тюрьму, решишь все проблемы, то ошибаешься. Мы заберем ее из школы немедленно. Мы дадим ей время прийти в себя.

– Ничего подобного мы делать не будем! – отвечает Марин. Картина предстоящего успеха дочери, дороги, которая должна определить место Джии в мире, начинает размываться под натиском цунами, оставляющего за собой только обломки. – Я не позволю тебе портить ее будущее.

– У нее нет будущего, – быстро говорит Радж. Он трясет листком перед лицом Марин. – Вот все, что у нее есть.

– Мы покажем ее врачу, – решает Марин, вспомнив о карточке, небрежно брошенной в ящик стола. – Карин рекомендовала мне хорошего психотерапевта. Я могу договориться на время после занятий.

– Ты этого не сделаешь, – произносит Радж, суживая глаза. – Это не обсуждается. Я принял решение.

– И когда же ты уверовал в то, что это твое дело – принимать решения? – спрашивает Марин.

– Когда понял, что ты делаешь все не то и не так, – Радж аккуратно складывает листок и кладет его в верхний ящик своего стола. – Если тебе не нравится мое решение, тем хуже для тебя. Другого выхода у тебя нет.

– Это твоя первая ошибка, – говорит Марин. Ее мысли в смятении. – У меня всегда найдется выход, – она наконец осознает то, чего не могла осознать раньше, ясно видит то, чего старалась не замечать со своей первой брачной ночи. – Если мы с тобой не сойдемся во мнении насчет Джии, у нас не останется ничего общего.

Она начинает продумывать дальнейшие шаги: отдельные комнаты, разные счета в банке. Все, что может разделить их жизни.

– Ты хочешь разойтись? – спрашивает Радж. Слова с трудом вырываются из его горла. Он смотрит на нее с явным недоверием.

Марин понимает, что они затерялись в лабиринте, из которого нет выхода. Они все время поворачивают не туда. Каждый угол в этом лабиринте оказывается тупиком. А если даже там и был выход, теперь его нет. Он разрушен их взаимным недоверием, их самоуверенностью, убеждением в собственной правоте. Гордыней в чистом виде, за которую приходится платить слишком высокую цену. И она молчит.

– Неужели для тебя это так просто? – спрашивает Радж.

– Когда речь идет о моей дочери, все остальное отступает на задний план, включая и нас с тобой.

Плечи мужа тяжело опускаются; похоже, он принимает ее решение без борьбы.

– Если это действительно так, значит, я обманывался все эти годы. Я думал, у нас семья. Теперь я вижу, что это была всего лишь игра.

У Раджа звонит телефон. Он поворачивается к жене спиной и отвечает на звонок.

* * *

Идет дождь. В районе залива бывает четыре времени года – солнечное, еще более солнечное, дождливое, еще более дождливое. Сегодня дождь идет стеной и ослепляет любого, кто осмеливается выйти на тропу войны. Марин, сидящей в своей машине, он дарит передышку. Дворники на полной скорости двигаются по ветровому стеклу, но они не в состоянии остановить дождевые потоки, струящиеся по стеклу. Уставившись на телефон, она раздумывает, кому можно было бы позвонить.

Она общается с множеством своих коллег и подчиненных, но никому из них нет дела до ее горестей, потому что ей никогда не было дела до их бед. На рождения, смерти, свадьбы и другие радостные и печальные события она реагировала парой дежурных фраз, лишь на мгновение отрываясь от работы. Ни разу она не удосужилась спросить, как себя чувствует ее сотрудник, не может ли она чем-то ему помочь. Теперь, когда она сама нуждается в помощи, никто не протянет ей руку помощи, никто не выслушает ее. Она одинока, потому что годами отказывалась быть рядом с людьми, когда это требовалось.

Реинкарнация – главный принцип индуизма. В детстве Марин и ее друзья любили игру, где каждый угадывал, кем или чем были остальные в предыдущих жизнях. Они выдумывали все что угодно – от принцесс и кинозвезд до тараканов, самой низшей ступени перевоплощения.

– Ты должна была быть мужчиной, – сказала Марин одна из ее самых близких подруг, когда они сидели в ее домике, построенном из глины и кирпича, и смотрели, как снаружи бушует муссон.

– Точно, – согласились с ней остальные.

– Почему вы так думаете? – спросила Марин, перебирая свои волосы, перевязанные лентой. – Разве я похожа на мальчика?

– Нет, – ответили они ей. – Но ты никому не позволяешь говорить, что тебе делать.

– А почему я должна кому-то позволять это? – спросила Марин уверенным тоном. – Только потому, что я девочка?

Марин ненавидела подчиненное положение женщины в их культуре. Это была обычная практика: мужчины владели женщинами. Мужчины были высшими существами: они считались более умными и более сильными. От женщин, вне зависимости от их возраста, требовалось подчиняться мужчинам и следовать их диктату. Они должны были покрывать голову в знак уважения, просить у мужчин разрешения покинуть дом, им очень редко разрешалось получить высшее образование. Именно поэтому Брент бросил все и уехал из Индии; такую жертву он принес своим дочерям. Для лучшей жизни им необходимо было хорошее образование.

В тот день Марин уверяла подруг, что, если и была мужчиной раньше, никогда не станет им опять, ни в одной из следующих жизней. Когда они спросили почему, она ответила со всей уверенностью, происходящей от незнания:

– Потому что это слишком легкий выход. Мне нравятся более сложные пути, потому что тогда узнаешь, кто ты такой на самом деле.

Она не могла предвидеть, каким тяжелым окажется этот путь, как Брент будет, пользуясь своим положением главы дома, держать над ней горящий факел, всегда готовый опалить ее, если она не подчинится. Эта угроза была такой сильной и реальной, что, если бы ее сейчас спросили, кем бы она хотела стать в следующем перевоплощении – мужчиной или женщиной, – Марин ответила бы: никем. Она бы предпочла вовсе не возрождаться.

Рани

Она родилась для того, чтобы давать жизнь другим. А еще для того, чтобы вести домашнее хозяйство. Сколько помнила себя Рани, ее всегда обучали премудростям домоводства: шить белье, правильно складывать его, делать роти идеально круглыми. Она сама и другие девочки, которых она знала, постоянно усваивали эти уроки с того времени, как выговаривали первое слово.

Рани слышала, как ее братья говорили о школе, о предметах, которые они изучали, и об играх, в которые там играли. Они приносили домой книги, которые она мечтала прочитать, но не знала как. Рани долго умоляла старшего брата научить ее читать, и он дал ей несколько уроков. Дальше она училась сама. Она тайком выносила книги из дома и в те недолгие минуты, когда оставалась одна и не была занята хлопотами по хозяйству, проглатывала столько глав, сколько успевала. Когда братья повзрослели, их книги стали более сложными. Они рассказывали о местах, где Рани никогда не была, о странах, которые она мечтала посетить.

После приезда в Соединенные Штаты постоянная незащищенность Рани по сравнению с женщинами, уверенными в своей карьере и положении в доме, заставила ее посмотреть на все по-иному. Будь то телевизионные передачи или реальная жизнь, Рани наблюдала за американками, словно соглядатай. Ее восхищали достоинство, с которым они держались, и их наряды. Ей хотелось знать, каково это – самой нести за все ответственность. Каково быть тем, кто принимает решения, кто мостит дорогу для нее и ее дочерей, для их будущего, а не получает все в готовом виде?

Она никогда не рассказывала о своих желаниях. Не откровенничала даже с женщинами из общины, которых называла своими подругами, опасаясь их реакции. Со временем ее мечты таяли. Но несколько месяцев тому назад, в день рождения Сони, она воскресла вновь; ей даже не надо было ничего решать, ей просто следовало идти до конца.

После ухода Сони из дома у Рани не было причин отмечать ее дни рождения. Этот, как и остальные, прошел тихо, от тишины в доме даже звенело в ушах. Брент сидел в своем любимом кресле и читал газету. Глаза начали доставлять ему неудобства: это был побочный эффект диабета, разрушающего его организм. Врач прописал ему капли, но он всегда пользовался «Визином», чтобы снять покраснение в глазах.

– Рани, – позвал он жену, не желая вставать сам. – Принеси мне мои глазные капли.

Обычно Рани спешила выполнить его просьбу, но этот день дался ей нелегко. Еще год без ее младшей дочери.

– Ты скучаешь по ней? – спросила Рани, стремясь заполнить пустоту.

– По кому? – спросил Брент, даже не взглянув на нее.

– По Соне, – с горечью ответила Рани. – По нашей дочери.

Брент явно оживился при этом вопросе и опустил газету.

– Почему ты меня спрашиваешь об этом именно сегодня?

Потрясенная Рани уставилась на него:

– Сегодня ее день рождения.

Рани оставила Соне голосовое сообщение, но, в отличие от предыдущих лет, Соня не перезвонила. Звук ее голоса смягчал сердечную боль, и сегодня мать лишилась даже этого утешения. Она пыталась позвонить еще два раза, но никто не ответил.

До Брента наконец дошло, о чем говорит жена. Но он не придал этому значения и снова уткнулся в газету.

– Она сама выбрала себе дорогу, Рани.

Ярость пронзила ее, и она вырвала газету у него из рук. Она видела, как в нем закипает гнев, и знала, что подлила масла в огонь. Может быть, Рани искала ссоры – чего-то такого, что привело бы ее в чувство, поскольку она самой себе казалась полуживой.

– Ты снова и снова говоришь, что рождение Сони было ошибкой, – уйдя из дома, младшая дочь унесла с собой часть Рани. – Ты не оставил ей выбора.

– Ты думаешь, она ушла из-за меня? – Брент качает головой. – Она услышала от тебя правду – ты ее не хотела рожать. Вот поэтому она и ушла.

Иногда Рани чувствует себя, как маленькая рыбка в огромном океане. Она зависит от воли волн, каждая большая волна относит ее все дальше и дальше, но ей надо выжить. Рани не может не согласиться со словами Брента: она сама оттолкнула свою дочь. Она ничего не смогла дать Соне, потому что ее самой оставалось так мало. Но, сказав своей дочери, что она была нежеланна ей, и не объяснив почему, она действительно вынудила ее уйти.

– Я сделала это, чтобы спасти ее, – наконец говорит Рани. Ей необходимо произнести это вслух. – Ты бы уничтожил ее, если бы она осталась.

Брент повернулся, внимательно посмотрел на нее, а потом разразился смехом:

– Так вот что ты придумала? Заставила свою дочь ненавидеть тебя? Когда Соня предпочла фотографию праву, я понял, что она действительно глупа. Теперь я вижу, в кого, – дав понять, что разговор окончен, он указывает ей на кухню и напоминает: – Мои капли, Рани. Мне трудно читать.

– Да, – сказала Рани. Мысли роем завертелись у нее в голове. – Тебе нужно лекарство для глаз. Если ты ослепнешь, как же я смогу видеть?

Триша

Я сижу на диване, положив ногу на ногу, и жду. После душа я надела слаксы и блузку. Дом притих, будто он уже принял свою судьбу и скорбит о потере. Скорбит о семье, которая так и не сложилась. Я думаю, Эрик продаст его. Или будет жить в нем в надежде заполнить его когда-нибудь детьми, которые ему так нужны. Мысль об Эрике, обнимающем другую женщину, заставляет мое сердце сжаться. Он был моим так долго, что я не могу представить его чьим-то еще. Но я знаю, что когда-нибудь это случится. Я не могу помешать этому. Я отказалась от права на Эрика, когда поставила спираль.

Звонок в дверь заставляет меня вздрогнуть. Часы, которые Эрик подарил мне, показывают, что он пришел вовремя. Мы не виделись со дня нашей встречи в офисе его адвоката и общались только через женщину, которая теперь говорит за него. Видимо, она стала первой из тех, кто отныне будет заменять ему меня. Как же все легко и просто, думаю я. Открыв дверь, я впиваюсь в Эрика взглядом. Сейчас конец рабочего дня, поэтому он в костюме с галстуком. Он выглядит таким, каким я его знаю, – сильным и уверенным.

– Спасибо, что согласился встретиться со мной здесь, – говорю я, приглашая его войти в его собственный дом. – Я знаю, ты предпочел бы контору своего адвоката, но…

– Все в порядке, – говорит он, прерывая меня. Он ступает неуверенно, его руки засунуты в карманы пиджака. Он больше не носит свое обручальное кольцо – первое, что я заметила еще в конторе адвоката. – Поскольку ты отказалась от алиментов, ее услуги оказались излишними.

– Правильно, – мы садимся на разные диваны напротив друг друга, словно чужие. Я помню, как мы занимались любовью на одном из них, когда их нам привезли. Эрик шутил, что мы должны дать им имена, и удивился, когда я охотно согласилась. Я обнажилась первой, наслаждаясь огнем желания в его глазах. – Как поживаешь?

– Хорошо, – и как истый джентльмен он спрашивает: – А ты?

– Тоже хорошо, – я говорю неправду. Мне интересно, что бы он сказал, если б узнал, что я сплю не больше двух часов каждую ночь, потому что кровать кажется мне пустой. Если бы он узнал, что я каждый день думаю о том, каково это – иметь ребенка, быть матерью? Дать ему то, чего ему так хотелось, сделать шаг, которого я так боюсь? – я указываю на несколько коробок в прихожей: – Я упаковала все свои вещи. Все, что мы купили после свадьбы, оставила тебе.

– Где ты собираешься жить?

– Я сняла квартиру в городе, – смотреть ему в глаза я избегаю. – Пока не найду что-нибудь постоянное.

– Хорошо.

Мы оба умолкаем. Мне хочется протянуть руку, коснуться его так, как касалась раньше. Я никогда не думала, что мое решение не иметь детей приведет к такому финалу. Но я сделала это только для того, чтобы он никогда не узнал правду. Эту тайну надо было сохранить навсегда, как и все остальные. Голос в душе, который в последние месяцы становится все громче, насмехается над моей наивностью. Он шепчет мне: «Никакую тайну нельзя сохранить навсегда. Ни одну».

– Как работа? – внезапно спрашиваю я, пытаясь заглушить этот шепот.

Эрик горько усмехается, он устал от этой игры.

– Тебя это действительно интересует?

– Интересует, – говорю я, удивленная тем, что он может думать иначе. – Я знаю, как много твоя карьера значит для тебя.

– Наш с тобой ребенок тоже для меня много значил, – парирует Эрик с болью в голосе. – Но это, по-видимому, не имело значения для тебя, – он встает, решив покончить с этим фарсом. – Зачем ты хотела встретиться?

– Чтобы попрощаться, – слова звучат у меня в ушах так, будто их произносит кто-то другой. – Чтобы отдать тебе ключи от дома. Чтобы сказать, что мне очень жаль, – я отворачиваюсь от него и смотрю в окно. Проглотив комок в горле, я стараюсь найти слова. – Я никогда не хотела, чтобы такое случилось с нами, чтобы нам пришлось прощаться, – сжав руки, я признаюсь ему: – Я бы все сделала, чтобы не причинить тебе боль. Я люблю тебя, – у меня нет причин таиться от него, и я говорю ему открыто то, что не смею сказать себе самой: – Я все еще люблю тебя.