Текст книги "Неделя в декабре"

Автор книги: Себастьян Чарльз Фолкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Хасан в последний, как он полагал, раз прошел по улице, где на тротуарах так и текла неторопливая жизнь, нажал на кнопку звонка, под которой значилось «Ашаф». Дверь открыл Салим. Наверху Хасана ждали Гэри Золотозубый Индус, Сет Стеснительный и Элтон Лысый.

В центре комнаты лежали на голом деревянном полу четыре рюкзака.

А в углу, спиной ко всем, стоял глядевший в садик за домом мужчина, которого Хасан никогда прежде не видел. Мужчина отвернулся от окна.

– Это Стив из «Хусам Нара», – сказал Салим. – Стив, это Джок.

Стив был невысоким коренастым африканцем лет тридцати.

– В этих мешках, – сказал он, – находятся компоненты нескольких бомб. Прежде всего, перекись водорода, разлитая по бутылочкам из-под питьевой воды. Мы предполагаем использовать эту модель в самолетах, однако для того, чтобы разрушить самолет, достаточно небольшого количества взрывчатки. Нам же нужен взрыв более сильный, поэтому каждый из вас понесет на себе двадцать пять бутылочек. Детонаторы укрыты в одноразовых фотоаппаратах. Начинка их батареек заменена ГМТД, или, если вас интересует точное название, гексаметилентрипроксиддиамином. Он играет роль инициирующего взрывчатого вещества, или «капсюля». ГМТД нестабилен и легко взрывается, но достаточно стабилен для транспортировки. В батарейку вставлена маленькая электрическая лампочка. При включении камеры лампочка дает вспышку, которой хватает для детонации ГМТД, а он, взрываясь, приводит в действие основную взрывчатку. Вам все ясно?

Все кивнули. Говорил Стив с сильным восточно-африканским акцентом, однако понять его было несложно.

– Теперь слушайте внимательно. До объекта вы добираетесь по отдельности. Пробных испытаний не будет. На объекте встречаетесь. Через минуту вы сами выберете место встречи. Один из вас приносит все детонаторы, поскольку рисковать, перевозя детонаторы поездом в одном мешке с взрывчаткой, мы не можем. Они вон в том, четвертом рюкзаке. Как только вы встретитесь на объекте, тот из вас, кто принесет детонаторы, раздаст их трем остальным, а они отдадут ему его долю взрывчатки. Вы уже выбрали того, кто понесет детонаторы?

– Да, – ответил Салим. – Детонаторы доставит Хасан.

– Хорошо, – сказал Стив. – Время встречи – завтра в одиннадцать утра. Добираться до объекта будете по одному. Маршрут разработаете сами. Если один из вас обнаружит другого в своем поезде, сделайте вид, что вы незнакомы. Объект находится в пятнадцати минутах ходьбы от оживленной железнодорожной станции, так что попадете вы на него без труда. Время на дорогу отведите с запасом, но небольшим. Слоняться вокруг объекта опасно. Запас не должен превышать получаса.

Обстановка в комнате становилась все более напряженной. Никакого душевного подъема Хасан уже не испытывал. Что-то, присутствовавшее в необаятельной практичности Стива, внушило Хасану – впервые – острый страх.

Стив достал из внутреннего кармана своей куртки сложенный лист бумаги, развернул его – лист оказался размером с лекционный плакат – и расстелил на столе.

– Это, – сказал он, – больница «Глендейл». Местная железнодорожная станция в пятнадцати минутах ходьбы вот в этом направлении. Масштаб в карте не соблюден, поскольку некоторые из отделений больницы вы должны изучить в деталях. Первые три заряда будут взорваны здесь, здесь и здесь. Вот в этом здании самая большая плотность пациентов. Возможно, первый взрыв окажется настолько сильным, что от него сдетонирует второй заряд, и пользоваться камерой вам не придется. Взрывная волна пойдет вот из этой надворной постройки по длинному коридору, соединяющему ее с главным зданием больницы, в котором будет заложен четвертый, самый сильный заряд. В надворных постройках находится специализированное психиатрическое отделение, а главное здание – больница общего типа, и вот в этом его крыле, где и будет заложен четвертый заряд, первый этаж отведен под отделение «хроников» – неизлечимых по большей части больных, второй – под родильное. Наши эксперты выбрали это место по причине наибольшей его доступности. Психиатрическая клиника охраняется слабо – всего два привратника у главных ворот, вот здесь, и один, регистрирующий посетителей, внутри. Однако мой проживающий в Пакистане эксперт по баллистике сказал мне, что вот этот соединительный коридор, которым пользуются преимущественно для доставки тележек с едой и иных вещей, способен усилить идущую в главное здание взрывную волну. Вникать во все подробности вам ни к чему. Нужно лишь, чтобы в голове каждого из вас имелся ясный план объекта и чтобы каждый точно знал место, в котором он оставит рюкзак. Поэтому подойдите к столу и внимательно изучите карту. Когда вы уясните себе общую планировку больницы, я покажу вам фотографии ее интерьеров.

Четверо мужчин подошли под взглядами Стива и Салима к столу.

Хасан увидел обведенные красным фломастером очертания «Коллингвуда», «Бердсли», «Эркелла»… Он старался оставаться спокойным и деловитым, однако на кончике его языка уже вертелся вопрос. И потому Хасан обрадовался, когда первым открыл рот не он, но йоркширец Сет.

– Значит… Вы говорите, что мы взрываем больницу?

– Да.

– Я… я…

Похоже, Сету никак не удавалось найти нужные ему слова.

Остальные молчали. Возможно, думал Хасан, Салим и Стив, делая вид, что тут и обсуждать-то нечего, рассчитывают придушить любые колебания прямо при их рождении. Оба молча смотрели на Сета.

В конце концов заговорил Стив:

– Этот объект идеален. Он отвечает сразу трем нашим критериям. Мы попадаем во все выпуски новостей. Получаем большое количество жертв. И наконец, хоть это менее важно, число жертв-мусульман оказывается относительно малым. Не знаю, известно ли вам это, но мусульман в здешних больницах лежит совсем немного. Их не постигают болезни, вызываемые пьянством, среди них редки страдающие ожирением диабетики, ну и так далее. А в психиатрическом отделении процент мусульман еще ниже. Конечно, при взрыве в метро жертв было бы гораздо больше, однако сейчас там введены такие жесткие меры безопасности, что организовать взрыв просто невозможно. А что касается шума в прессе, больница даже лучше, чем транспортная система. Лично я не считаю, что нам следует принимать во внимание, будут ли мусульмане среди наших жертв, поскольку каждому погибшему правоверному обеспечено место в раю. Однако кое-кого пугает мысль о взрыве на станции «Эджвэр-роуд», поскольку она расположена в арабском районе и среди пассажиров скорее всего было много мусульман. Вам все ясно?

– Да, – ответил Сет. – Но… Понимаете…

– Нет, не понимаю.

– Да какого хрена? – сказал Гэри, бывший индуист. – Если мы пытаемся построить справедливый мир, разрушая несправедливый, чего нам волноваться о том, что кто-то лишится при этом аппендикса?

– Я знаю, но…

– Если человек потянул связки, это не значит, что он больше не принадлежит к джахилии.

– Просто я… Хотя нет, вы правы.

– И нечего забивать себе голову кафирской чушью вроде «честной игры» и прочего, потому что…

– Нет-нет, хватит. Я все понял. Хватит. Простите, что заговорил об этом.

Наступила тишина. Промолчав секунд двадцать, Стив сказал:

– Хорошо. Четыре бомбы. Вы получаете номера от единицы до четырех. Один, два, три, четыре. – Произнося это, он поочередно тыкал пальцем в грудь одного из них. – Теперь посмотрим фотографии интерьеров. Запомните их.

Финна, сидевшего на столе подвальной кухни, колотила крупная дрожь. Пол был усеян осколками посуды – это он бил недавно чашки и блюдца, надрывая только-только сломавшийся голос криками, обращенными к матери и к его невидимым мучителям. Ванесса, у которой дрожал подбородок – после того как сын заехал по нему кулаком, – обнимала Финна рукой за плечи, уговаривая съесть, пока они ждут доктора Бернелла, немного йогурта и овсяных хлопьев.

Другой рукой она гладила сына по голове, лепетала что-то, пытаясь успокоить его. Казалось, буйство на время покинуло мальчика.

– Все будет хорошо, милый, все будет хорошо.

Что означает это «все», она ни малейшего представления не имела, но виноватой «во всем» считала только себя. Это она позволила Финну жить как он хочет, потому что ему это вроде бы нравилось, а ей не хотелось докучать сыну – ни придирками, ни даже стуком в его дверь. То есть так она думала. Теперь же, когда сын дрожал под ее рукой, Ванесса поняла: она оставляла мальчика в покое лишь потому, что попытки понять его стали бы для нее лишней обузой – задушевные разговоры с подростком потребовали бы слишком большой траты сил, натуги, стараний найти общий язык с мальчиком, который все еще существовал под внешней оболочкой Финна, грубоватой и колючей; да и слишком надолго пришлось бы ей отрываться ради них от холодных вин Бургундии и пульта управления телевизором.

Она услышала звонок, затем шаги направлявшейся к входной двери Марлы. И сама побежала наверх, в вестибюль.

Бернелл был моложавым мужчиной, лишь недавно начавшим работать в частной практике на Арандел-гарденс. Он мог иногда вести себя более бесцеремонно и менее участливо, чем его старшие коллеги, однако Ванессе этот доктор нравился, потому что выписывал ей сильное снотворное, не задавая никаких вопросов.

Спустившись на кухню, он осмотрел Финна, посчитал его пульс, посветил фонариком в глаза.

– Итак, расскажите мне, что случилось.

– Я услышала, как сын зовет меня сверху. Голос у него был отчаянный. Я подумала, может, он упал, сломал ногу или еще что-то. А когда поднялась туда, мальчик лежал на полу и словно скулил, обхватив себя руками. Но самое ужасное, что я не могу добиться от него хоть каких-нибудь объяснений. Он иногда начинает говорить, но, похоже, не со мной, а с кем-то еще. А потом вдруг набрасывается на меня, расшвыривает вещи – вон там, на полу, видите?

Бернелл кивнул. Бреясь этим утром, он немного порезался, и к ранке прилипла да так и осталась на лице пропитавшаяся кровью ватка. Он заставил Финна вытянуть перед собой руки. Руки дрожали. Потом снова посветил мальчику в глаза.

– Финн, вы должны рассказать мне обо всем, что делали вчера. Мне нужно знать, пили ли вы спиртное, принимали ли какие-нибудь наркотики.

Он легко пришлепнул Финна по щеке:

– Вы меня слышите, Финн?

Финн не ответил.

– Наркотик?

И опять Финн его как будто не услышал.

– Какой? «Экстази»? «Кислота»? «План»?

Походило на то, что Финн этих слов попросту не знает. Он спрятал лицо в ладонях.

– Думаю, нам следует осмотреть его комнату, – сказал Бернелл. – Вы не против?

Покрасневшая от стыда Ванесса кивнула. Ей было страшно подумать, какие шприцы и жгуты они могут там обнаружить.

Бернелл вгляделся в мальчика.

– Лучше не оставлять его здесь. Поднимемся все вместе.

В стоявшей на полу пепельнице обнаружились среди сигаретных окурков остатки трех косяков – Бернелл поднес их к носу, понюхал.

Ванесса улыбнулась:

– Слава богу. Я боялась найти что-нибудь серьезное. Знаете, героин или…

– А это вам серьезным не кажется? – спросил Бернелл. – Посмотрите на сына.

– Но я думала, – сказала Ванесса, – что слабые наркотики – ну, знаете, марихуана и прочее…

– В шестидесятых, может быть. Теперь уже нет. Они смертоносны. Генетически модифицированы для достижения наибольшего эффекта. Весьма вероятно, что любой из этих косяков раз в тридцать сильнее тех, что курили во времена вашей юности. – Он обратился к Финну: – Давно вы курите? Есть у вас запас травы? Где вы его держите?

Финн отвернулся, вцепился в руку матери.

– Они не придут. Говорят, что не смогут. Я не виноват, – пробормотал он.

– Ну хорошо, – сказал Бернелл. – Я введу ему успокоительное. А после придется отвезти его в больницу.

– В больницу? – переспросила Ванесса. – Но в этом же нет никакой необходимости.

– Надеюсь, надолго он там не задержится. Однако его непременно следует показать кому-то из наркологов или психиатров. Мне не хотелось бы оставлять его без присмотра специалистов. Сейчас я сделаю ему укол, он немного успокоится. Вы останетесь с ним, а я схожу позвонить в одну больницу, которую хорошо знаю. Она государственная, однако, на мой взгляд, уход за больными в ней лучше, чем в любой частной клинике. Вы сможете в любое время перевести его в частную. Согласны?

– Господи, да. Конечно, – сказала Ванесса. – Делайте, что считаете нужным.

III

Я люблю его, думала Дженни Форчун. Вот и весь разговор.

Поезд шел от «Вестминстера» к «Набережной», и Дженни пришлось напомнить себе: будь внимательнее – именно сейчас расходятся по домам работники офисов, отметившие во время ланча близящееся Рождество. Мужчины нередко спускаются по скату в конце платформы, чтобы помочиться на рельсы. Иногда между ними и приходящим на станцию поездом остается какой-то зазор – а иногда и не остается.

Неужели я впервые полюбила мужчину? Маму я, может, и любила, думала Дженни, но больше никого. Ни отца, ни Тони, ни Листона Брауна. Какое чувство внушал ей Листон? Страх. Оглядываясь назад, она понимала: на деле ничего другого и не было. Она нуждалась в его защите, в его силе. Связь с ним обещала безопасность, но обещания этого не сдержала. Дженни достались лишь разочарование и тревога, мысли о том, что она недостаточно хороша для него – слишком белая, слишком черная, слишком бедная, слишком молодая, слишком невежественная, не понимавшая, был ли секс более-менее всем, чего он от нее хотел, какое место занимал секс в том, что думал о ней Листон. А обратиться за советом ей было не к кому – женщины осторожно отмалчивались, не питая к ней никакого доверия, мужчины бросали на нее взгляды понимающие и, это она всегда чувствовала, немного презрительные, как будто думали: «Мы знаем, что у нее на уме», – но то, что она подружка Листона, явно производило на них впечатление. А она ни на кого впечатления производить не хотела.

Но вот с этим мужчиной… Было какое-то мгновение, все изменившее, – может быть, это произошло, когда Габриэль не позволил ей расплатиться в ресторане; может быть, когда он смотрел на нее в среду, в кабине шедшего по «Кольцевой» поезда; может быть, гораздо раньше, когда он попытался вызволить ее из железной хватки мистера Хаттона и она почувствовала его доброту, – хотя, бог его знает, может, и в самый первый раз, когда она заметила торчавшую из корзины для бумаг газету с каракулями на полях. Он такой тощий, что ее просто подмывает обнять его, прижать к себе. В нем столько печали, от которой ей хочется избавить его. И по какой-то смешной причине Дженни чувствовала, что только она это сделать и может. Больше никто.

Она невольно улыбнулась. Насколько это похоже на правду? Что только она одна… Да ведь она же знает – так и есть. Никто, кроме нее, не сможет вернуть этого мужчину к настоящей жизни, помочь ему набрать немного веса, добиться успеха и стать счастливым.

Дженни закрыла двери вагонов, нажала на рукоять и мягко повернула ее влево. Конечно, он не просто пациент, за которым тянется история болезни. Он может так много дать ей, он столько знает, столько всего передумал… О вещах, которые ей и в голову никогда не приходили, хотя, когда он говорит о них, Дженни начинает казаться, что она всегда знала об их существовании. И потом, они просто-напросто могут смеяться вдвоем, это она тоже знала. Он уже сумел рассмешить ее, и она, когда наберется уверенности в себе, сможет сделать для него то же самое.

Что и говорить, в этой самой истории присутствует нечто смешное. Испытывать такое чувство, поселившееся у нее прямо под ребрами, в интимном центре ее существа – и не к матери, а к барристеру… К мужчине, который, вполне может быть, и на латыни говорить умеет.

И пока она ничего еще не успела сказать ему, чувство это становилось все более волнующим. Она призналась в нем только себе. Одна часть ее сознания удивилась этому чувству, дала ему имя, а другая подтвердила его воспоминаниями, подробностями всех их встреч. Одна сказала: «Я только сейчас все и поняла», а другая: «Да я всегда это знала».

Ей пришлось дважды останавливаться на красном свете, ждать, пока идущий впереди поезд покинет следующую станцию, и на «Мэншн-Хаус» Дженни сообразила, что у нее есть время, чтобы выскочить из кабины и забежать в женскую уборную. Ноги ее, обутые в соответствии с новейшими правилами техники безопасности, словно летели над грязноватой платформой. А кроме того, она прихватила с собой фаянсовую кружку, наполнила ее чаем из стоявшего прямо за бурой дверью уборной автомата и, вернувшись в кабину, поставила в держатель на панели управления. Потом взглянула в зеркальце заднего обзора, закрыла двери и стронула поезд с места.

Память ее мобильника хранила сообщение, полученное этим утром, в 8.30. «Нужны более подробные сведения о безопасности. Не сможете ли прийти на вечерний чай не в контору, а ко мне домой? Исключительно по делу. Г.».

Так что после смены она отправится на юго-запад города, по адресу, который Габриэль прислал ей в следующем сообщении. Пока же Дженни пыталась представить себе его квартиру. С деньгами у него туго, это она знала, однако квартира в самом Челси – она наверняка окажется изысканной. В гостиной, наверное, стоят антикварные вещи или хотя бы дедовские часы. Столовая с длинным поблескивающим столом и дюжиной старинных стульев. И две, а то и три спальни, одна из которых смотрит на реку – это его спальня, со шкафом красного дерева, в котором хранится вся его одежда. Предложит ли он ей перебраться к нему? Так, наверное, было бы лучше всего, думала Дженни. Не жить же ему на Каупер-роуд. Тогда ей пришлось бы первым делом выставить из своей квартиры Тони. Возможно, Габриэль отведет ей одну из его свободных комнат, чтобы было где одежду держать, однако каждую ночь, все ночи она хотела бы проводить с ним. Ей будет несложно приспособить свое расписание к его рабочим часам, тогда ко времени возвращения Габриэля домой она сможет ждать его там. И настоящую еду сможет готовить не два раза в неделю, как для Тони, а каждый вечер. При ее зарплате и при той работе, которая появится у Габриэля после Нового года, денег у них будет куча – хватит и на то, чтобы ездить в отпуск за границу, где он покажет ей столько интересного. Это даже не будущее, скорее – вторая попытка жизни.

В двенадцать часов дня шасси маленького реактивного самолета, вылетавшего в Цюрих с шестнадцатью пассажирами на борту – одним из них был Джон Вилс, оторвались от края взлетно-посадочной полосы городского аэропорта. Прежде чем выключить свой телефон с выходом в интернет, Вилс еще раз взглянул на показатели АКБ и с удовольствием отметил, что они остаются высокими. При открытии рынка цена акций немного упала – это было следствием заявления главного исполнительного директора Первого нью-йоркского, опровергавшего слух о поглощении, однако когда вышли утренние газеты, статья Магнуса Дарка, с приятностью отрыгнувшего, и чуть ли не дословно, то, что Райман скормил ему по просьбе Вилса, слух этот набрал новую силу.

Пока самолет летел над Каналом, а стюард разносил шампанское, Вилс обдумывал подробности сложившейся ситуации. Каждый кусочек получившего название «Ревматизм» пазла встал на отведенное ему место. Особенно красиво выглядела та часть операции, которая была связана с ввозимыми из Африки продуктами. Что именно предпринял Даффи, Вилс не знал, однако не сомневался, проделано все было шито-крыто: им вовсе не требовалось, чтобы кто-то заметил, как они получают колоссальную прибыль, обрекая на голод множество африканцев. Рано или поздно место АКБ займут другие банки – просто потому, что оно позволяет делать деньги; а не займут – так это их проблема, не Вилса.

Вилс, попивая апельсиновый сок, смотрел вниз, на леса Вердена. Сказав Кэролайн Уилби, что у его фонда имеется связанная с АКБ «небольшая краткосрочная позиция», занятая несколько месяцев назад, он немного покривил душой. Позиция была краткосрочной, но огромной и происхождение имела совсем недавнее, однако, в принципе, он давно уже считал, что перспективы у этого банка незавидные. Факт состоял, однако же, в том, что на завершающей стадии его манипуляций сам он играть на понижение акций АКБ не собирался и уже придумал затейливый ход, которым увенчается операция «Ревматизм».

Было почти три часа дня, когда массивная немецкая машина Кирана Даффи, встречавшая Вилса в аэропорту, высадила его в Пфеффиконе у принадлежавшего «Высокому уровню» здания. В этом офисе Вилса царило уверенное спокойствие. Даффи заправлялся поздним сэндвичем с помидорами, запивая его красным апельсиновым соком и болтая с Викторией, которая сидела с куском орехового торта в руке на краешке его стола. При появлении Джона Вилса она поспешила скрыться в своем кабинете. Вилс знал, что нередко именно так он на людей и действует: его нежелание вести пустяковые разговоры заставляет их нервничать.

– Все в порядке, Джон?

– Да, Киран, более-менее. Этим утром в газете появилась статья. Борзописца по имени Магнус Дарк. В ней сказано, что АКБ ведет переговоры с Первым нью-йоркским.

– Я ее видел, – сказал Даффи.

– Дарк, наверное, рвет и мечет – статью-то его напечатали уже после того, как Нью-Йорк заявил, что ничего такого не происходит, – сказал Вилс.

– Ну и пусть, цена все равно еще держится.

Даффи набрал на клавиатуре компьютера буквы АКБ, и на экране появился график, показавший лишь очень незначительный спад цены акций.

– Ладно, Дарк хорошо на нас поработал, может, стоит слегка вознаградить его за помощь.

Вилс понизил голос, чтобы приглушить вибрации, которые всегда появлялись в нем перед нанесением решающего удара.

Даффи, знавший, как неохотно расстается Вилс с любой информацией и как боится, что его подслушают, всего лишь безмолвно и вопросительно уставился на шефа.

– Может быть, на следующей неделе, – шепотом произнес Вилс, подвинув свое кресло поближе к Даффи, – он сможет обнародовать кое-что любопытное.

Двое мужчин смотрели на экран с показателями АКБ, точно сидящие в кокпите пилоты.

– Ты знаешь кого-нибудь из того отдела АКБ, который занимается ссудами акций? – спросил Вилс.

– Лично не знаю. Но у меня есть к ним подходы.

– Хорошо. Позвони туда. И займи акции АКБ на пятьсот миллионов долларов.

– Их собственные акции?

– Почему бы и нет?

– Не уверен, что смогу получить от них так много. Даже если они захотят пойти мне навстречу. Часть акций мне придется занять у кого-то другого.

– Ладно. Но постарайся вытянуть их из АКБ как можно больше.

– Хорошо. А что потом?

– У нас уже все готово для того, чтобы выбросить эти акции на рынок в четыре по лондонскому времени. Здесь будет пять, так?

– Угу.

– И знаешь, через кого мы их выбросим? – спросил Вилс. – Через торгующий обыкновенными акциями отдел все того же АКБ – позвони туда и договорись об этом.

– А они пойдут на такое? Тебе не кажется, что для нашихакций они могут изменить котировку?

– Скажи, а медведи действительно гадят в гребаном лесу? Они же банкиры, Киран. И ничего с этим поделать не смогут.

– Я должен выбросить через них все акции сразу?

– Да. Все. Думаю, продажи акций на пятьсот миллионов в пятницу, во время вечернего чая, будет достаточно, чтобы обеспечить держателям акций АКБ очень интересный уик-энд.

– А если к тому времени цена упадет?

– Все равно продавай. Даже если цена начнет падать, нам все равно придется продать их. Другого пути у нас уже нет.

– Ладно. А что ты собираешься пропустить через журналиста?

– Колонку его печатают по пятницам. Однако в газете произошло сокращение штатов, и теперь ему приходится вести по средам отдел «Записная книжка».

– Так чего мы ожидаем в эту среду?

– Ничего определенного я сказать не могу. Но цена к тому времени резко пойдет вниз.

Киран Даффи встал, прошелся по кабинету. Снаружи на серые улицы Пфеффикона уже падал снег.

Даффи вздохнул:

– Ну ты и зверь, Джон. Их собственный ссудный отдел. Их собственный отдел продажи.

– Капитал нашего фонда может удвоиться, Даффи. Думаю, будет хорошо и правильно, если мы сможем провести последний этап операции на фоне небольшой шумихи.

– Да, но их собственные…

– Это называется иронией, Киран. Я и не ожидал, что ты все сразу поймешь.

В пять пополудни Дженни придавила пальцем кнопку звонка на двери одного из многоквартирных домов Флуд-стрит. Дверь с жужжанием отворилась, Дженни вошла в гулкий вестибюль с лифтом за металлической сеткой.

– Поднимайтесь, Дженни. Можно пешком. Всего лишь второй этаж.

Он стоял у открытой двери – в рубашке с короткими рукавами и без галстука.

Увидев его во плоти, Дженни смутилась – уж больно далеко от фактов увело ее воображение. Она едва смогла взглянуть Габриэлю в глаза и довольно больно стукнулась своей щекой о его щеку.

– Входите. Простите за беспорядок. Не успел прибраться. Если хотите, оставьте плащ на этом стуле. Чаю выпьете?

– Спасибо. С удовольствием.

– Ну тогда пойдемте. Поможете мне заварить его.

Так, наверное, выглядят кухни в самолетах, подумала Дженни, оказавшись в узкой щели, где места, чтобы присесть отдохнуть, попросту не было.

– Извините, – сказал Габриэль, протискиваясь мимо нее. – Тут тесновато. Да я себе особо и не готовлю.

– Это я вижу.

«Квартира» Габриэля состояла всего из двух комнат – плюс «бортовая» кухня и ванная комната. На темно-зеленых стенах гостиной висели книжные полки. В ней стоял письменный стол с ноутбуком, с пола поднимались стопки журналов и книг, не поместившихся на полки. В углу прислонился к стене набор клюшек для гольфа.

– Вы играете в гольф?

– Очень редко. Терпеть его не могу.

– Тогда откуда же…

– Один знакомый отдал мне свои старые клюшки, когда обзавелся новыми. Чему вы улыбаетесь, Дженни?

– Все как-то… Совсем не так, как я воображала.

– А чего вы ожидали?

– Да, в общем-то, и не знаю. Понимаете, я думала, что квартира в Челси наверняка окажется изысканной.

– Все полагают, что барристеры деньги лопатой гребут. Ничего подобного. Пара-тройка королевских адвокатов, специалистов по торговому праву, действительно сколачивают состояния, но большинство из нас зарабатывает примерно столько же, сколько школьный учитель, а начинающие барристеры – и того меньше.

– Простите, я не имела в виду…

– Нет-нет. Я понимаю, что вы имели в виду. Конечно, у меня тут сущая свалка. Каталина вечно меня за это корила. Однажды даже уборщицу сюда прислала. Но, по крайности, ванная комната у меня чистая. И спальня неплохая. А здесь… Ну, сами понимаете. Жизнь коротка. Да и срок аренды истекает через два года, а значит, и делать что-то с этой квартирой большого смысла не имеет.

– А что будет потом?

– Не знаю. Я снял ее на семь с половиной лет. Довольно дешево, но, наверное, это было плохое вложение средств. Просто мне улица понравилась. А заглянуть вперед дальше, чем на семь лет, я не мог. Да и кто на это способен?

К Дженни понемножку возвращалась уверенность в себе. Она уже и забыла, как с ним легко.

– Вы ведь все еще посмеиваетесь надо мной – мысленно, правда? – сказал Габриэль. – Это довольно трудно объяснить. Я просто не замечаю того, как выглядит моя квартира. Не вижу ее. Если в ней становится слишком тепло или слишком холодно, то вот это я замечаю и делаю что положено для изменения температуры. Но в остальном меня интересует только одно – как тут что работает. Нет ли на экране телевизора бликов. Могу ли я положить на что-нибудь ноги, когда смотрю его.

– Ну да, как что работает.

– Вот именно. Не как что выглядит.

Дженни опустила свою чашку с чаем на столик.

– Почему вам захотелось встретиться со мной здесь?

– Знаете, я подумал, раз уж я побывал в вашей квартире, то и вам стоит заглянуть в мою.

– Понятно. – Вообще говоря, логики в его ответе Дженни не усмотрела, но, по крайней мере, прозвучал он по-дружески. И она спросила: – А почему во время вечернего чая?

– Работы в конторе сейчас не много, поэтому я могу уходить оттуда пораньше. А вечер у меня сегодня занят – нужно навестить брата в больнице.

– Ему сделали операцию?

– Нет, больница психиатрическая. У него шизофрения.

– Это раздвоение…

– Да нет, не то. Это общее заблуждение, порожденное дурацким названием болезни. Насколько я знаю, врачи собираются ее переименовать. ГРП. Галлюцинаторное расстройство психики, что-то в этом роде. Брат подвержен болезненным галлюцинациям. Он слышит голоса, которые дают ему указания. Настоящие голоса, говорящие куда громче, чем я сейчас. Поэтому, встречаясь с кем-то, он этого человека просто-напросто не слышит. То, что говорю ему я, брат читает по губам. И даже если читает правильно, мои слова нередко кажутся ему несущественными в сравнении с тем, что твердят те голоса. Я-то говорю что-нибудь вроде «как дела?» или «чаю не хочешь?», а голоса громко наставляют его по важнейшим вопросам жизни и смерти.

– Жуть, – сказала Дженни.

– Да уж, Дженни.

– И давно это с ним? Как его зовут?

– Адам. Кое-какие странности появились у него, когда мы были еще подростками. Он часами просиживал в своей комнате, читая Библию. Потом принялся вдруг рассказывать, что за ним следят агенты МИ-пять, решившие, будто он торгует наркотиками или еще чем-то. И все мы только посмеивались. Полагали, что он выдумывает эти штуки просто развлечения ради. К тому же он вроде бы не сильно и волновался, рассказывая о них. А затем, когда ему было около двадцати, Адама словно отнесло от нас каким-то течением. Его система верований стала очень жесткой, очень хорошо организованной. Он рисовал для меня схемы, которые показывали истечение энергии из некой далекой космической системы. Все это походило на гибрид религии с новейшей физикой.

– А вы не могли объяснить ему, что он заблуждается? – спросила Дженни.

– Нет, в том-то и горе. Вера Адама в его мир более крепка, чем моя вера в мой. То есть я совершенно уверен, что вы сейчас сидите рядом со мной, что вас зовут Дженни, а меня – Габриэлем, что вокруг нас Лондон, что вот это – окно, ну и так далее. И все же у меня имеются основания для сомнений в этом. Может же оказаться, что все это сон, от которого мы вот-вот пробудимся. Или что неверна сама идея материальной реальности. В конце концов, мы же не понимаем толком природу физического существования, верно? Стивен Хокинг, может, и понимает, а я – нет, определенно. Как искривляется время? Что такое на самом-то деле антиматерия? Что происходит на краю расширяющейся вселенной? И если окажется, что мое понимание подобных вещей не только ущербно, а именно так оно и есть, но еще и иллюзорно – в том смысле, что и собака или мышь способны постигать мир, но лишь на минуту… В общем, я этому особо не удивлюсь. Я знаю больше мыши, но не намного больше. Я могу минута за минутой размышлять, не выходя при этом за те же колоссальные пределы ограниченности понимания, что существуют и для мокрицы. Я способен набрать пять очков там, где она наберет одно, а кошка – три. Однако полное понимание может потребовать миллиона. Так что основания для сомнений у меня есть.