Текст книги "Неделя в декабре"

Автор книги: Себастьян Чарльз Фолкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

В прежние дни они не позволяли себе замечаний относительно внешнего вида игроков, однако Терри этот лед сломал, что же касается Агнеты, она всегда отличалась готовностью сигануть в любую полынью.

– Господи, с такой попой, как у нее, ей так одними фантазиями утешаться и придется! – сказала Агнета.

– Да, но вид у нее все равно живенький, – отметил Терри.

– Лиза, – сказал Барри, – из ванной комнаты не доходит ни звука. Она уже начала?

– Поняла, Тел, – ответила Лиза. – Сейчас схожу посмотрю, в чем там дело. Пожелай мне удачи!

Ручная камера, которая повсюду следовала за Лизой, показала ее спрыгнувшей с длинной, обтянутой кремовой кожей софы и направившейся к ванной комнате.

И в тот же миг звук включился, и из телевизора понеслось нечто, очень похожее на визг. Картинка замоталась из стороны в сторону, как если бы оператор споткнулся и теперь пытался удержаться на ногах.

А обретя устойчивость, он показал перепуганную, багроволицую Сандру, визжавшую и плакавшую стоя нос к носу с Лизой.

– Приятно видеть Сандру хотя бы немного оживившейся, – сказал из левого верхнего угла экрана Терри. – А то мне начало уж казаться, будто она забыла, что это такое.

Сандра цеплялась за руку Лизы, норовя куда-то ее потащить.

– Я пойду с Сандрой, – сказала оператору Лиза. – Идите за нами.

Картинка поплыла, покачиваясь, вдоль коридора. Сандра визгливо вскрикивала и лепетала нечто неудобопонятное, затем все вошли в какое-то реквизиторское не то складское помещение. Вести в нем съемки никогда не предполагалось, отчего и свет здесь профессионально поставлен не был, однако, когда зажглись обычные потолочные лампы, Лиза, а с ней и миллионы телезрителей увидели то, что заставило Сандру завизжать снова.

Финн, с куском пиццы в руке и ухающим сердцем в груди, наклонился вперед, вглядываясь в мутноватый экран. В центре его висела, покачиваясь, огромная кукла.

Оператор подступил к ней поближе, отчего стало ясно: с потолочной балки складской комнаты свисает не кукла, а человек.

Телевизор замолк. Камера пододвинулась еще ближе к висящему, а затем поднялась к его лицу. Это был Алан, шизофреник, – и он удавился.

Лиза завизжала. Картинка покачнулась, затем почернела. На экране появилась студия – Терри и Барри смотрели в мониторы так, точно не могли поверить своим глазам. Но тут завизжала и Агнета.

И экран опустел.

День шестой
Пятница, 21 декабря

I

В 8 утра в Феррерс-Энде занимался новый морозный день. Р. Трантер стоял у окна, глядя, как вдали, над Лаутоном и Чигуэллом, восходит мутное солнце. Из постели он вылез в шесть утра – ему не давали покоя мысли о торжественном обеде по случаю вручения премии «Пицца-Палас», который пройдет сегодня в отеле «Парк-лейн Метрополитен».

Речь свою он репетировал раз сто и все равно остался ею недоволен. Начать, считал Трантер, нужно будет со слов поддельного удивления, словно забыв о том, что книготорговый журнал «Форзац» пришел к единому с букмекерами заключению: книга Кейзнова о путешествиях и та, детская, имеют очень мало шансов одержать победу над авторитетным трудом Трантера, посвященным А.-Х. Эджертону. Затем надлежит поблагодарить его агента, ленивую корову, и издателя, заявившего, что книга слишком длинна, а ее бюджет способен выдержать только восемь страниц иллюстраций. Такие благодарности были данью традиции – Трантер давно уже понял это, присутствуя на подобного рода обедах и читая газетные отчеты о них. Однако следом победителю полагалось сказать нечто значительное о литературе, о своей работе. А в этом-то и состояла проблема: Трантеру сказать было нечего – положительного то есть. За годы рецензирования он успел обнародовать все свои мнения на сей счет, а единственным сохранившимся у него сильным чувством, связанным с книгами и писательством, была обида на несправедливость, на то, что Александр Седли и иже с ним добились большего, нежели он, успеха.

Лежа в постели рядом со свернувшимся в клубок Септимусом Хардингом, Трантер прокручивал в голове разнообразные фразы. «Эджертон, писатель непреходящего значения… Поразительный контраст… Любимчики нынешних средств массовой информации… Выньте руки из задних карманов, мы говорим о вас…» Все эти проверенные на деле оборотики пришлись бы в самый раз, если бы речь шла о статье для «Жабы», однако при вручении премии, да еще во время обеда с шампанским, они будут выглядеть… Заносчивыми. Оборонительными. Над ним же смеяться станут. Ему следует воздать должное своей книге, ее предмету, себе самому, наконец. А как сделать это, не показавшись самодовольным идиотом?

Стоя посреди кухни и заваривая чай, Трантер услышал, как внизу хлопнул клапан почтового ящика. Одна из лучших, а может, и самая лучшая особенность Мафекинг-роуд состояла в том, что именно с нее начинал объезд своего участка почтальон, и если в других районах Лондона почту приходилось ждать до полудня, а то и дольше, Трантер мог читать свою уже в восемь утра. Он поставил на пол блюдце с молоком для Септимуса и спустился, как был, в халате к двери прихожей. И обнаружил среди обычных банковских счетов и рекламных проспектов белый конверт, на котором его имя и адрес были явно не выуженными из многогигабайтного списка рассылки, но жирно отпечатанными специально для него.

Трантер поднялся в кухню, вскрыл конверт. Он содержал письмо от главы гуманитарного отделения Университета Южного Мидлсекса профессора Нэнси Ритолло. «Дорогой мистер Трантер! Я обращаюсь к Вам от имени Ученого совета нашего отделения, чтобы пригласить Вас на собеседование, где Вам будет предложен пост приглашенного профессора литературной критики и литературного творчества – сроком на один год с возможностью ежегодного продления договора максимум на пять лет. Оклад составляет 22 500 фунтов стерлингов в год. Что касается преподавательской работы, она подразумевает еженедельные двухчасовые лекции в нашем уолвортском кампусе, оценку студенческих работ и чтение раз в семестр лекции на избранную Вами тему с последующим открытым ее обсуждением. Должна сообщить – на случай, если наше предложение покажется Вам интересным, – что собеседование является чистой формальностью. Других кандидатур мы в настоящее время не рассматриваем. Пожалуйста, ответьте на это письмо моей секретарше мисс Мелинде Асиф ([email protected])и укажите время, в которое Вам будет удобно приехать для переговоров.

Университет Южного Мидлсекса относительно молод, однако это процветающее учебное заведение, которое принимает студентов из всех слоев общества и разрабатывает в настоящее время сильную программу аспирантской подготовки, в которой Вы сможете, приняв наше предложения, участвовать. Искренне Ваша».

Трантер опустил письмо на меланиновый кухонный стол. Это что же, шутка? Кто-то пытается разыграть его? Он снова взял письмо, перечитал. Да нет, все выглядит подлинным. Ответить надо будет осторожно, сдержанно, не связывая себя никакими обязательствами, и тем не менее, насколько он может судить, предложение, содержащееся в письме, обещает ему финансовую независимость. И в конце-то концов, должно же в жизни случаться иногда и что-то хорошее, верно?

Хотя еще не вполне рассвело, Джон Вилс – ко времени, когда из охраны позвонили, чтобы сообщить: «К вам мисс Уилби», – просидел за своим рабочим столом уже целый час.

– Скажите, что я жду ее у лифта.

Вилс смотрел, как по табло лифта ползет, приближаясь к нему, пятнышко света: 1, 2, 3, 4… Он ждал. Теперь он был совершенно спокойным, готовым опереться на весь свой опыт: фьючерсный, банковский, торговый, управленческий: на все и вся, лишь бы защитить то, что было для него самым дорогим на свете.

Двери разъехались, из лифта вышла молодая женщина, с кейсом в руке, в сером костюме и черных колготках. Слегка раскрасневшаяся, с зачесанными назад, на манер деловой женщины, светлыми волосами, в очках с металлической оправой.

– Кэролайн Уилби.

Ладонь у нее была влажная и, почувствовал Вилс, слегка подрагивала.

– Вот сюда, пожалуйста.

Он провел ее в свой кабинет, указал на кресло напротив – на то самое, в котором сидел молодой Саймон Уэтерби, пока Вилс лишал его невинности по части проблемных кредитов.

– Кофе?

– Спасибо. Наверное, мне стоит отдать вам вот это. – Она придвинула к нему свою визитную карточку.

– Кофе, – сказал в телефон Вилс. Четыре его экрана оставались пустыми. – Так о чем же вы хотели меня попросить?

Секретарша, постучав в дверь, внесла кофе и блюдо прямоугольных печений с мягкой шоколадной начинкой.

– Спасибо. Любимое угощение УФР! – сообщила Кэролайн Уилби, надкусив одно из них.

Вилс приглядывался к ней. Она уже немного освоилась здесь, устроилась в кресле поудобнее и спросила:

– Вы не будете против, если я запишу наш разговор?

И достала из кейса цифровой диктофончик.

– Нисколько.

В следующую пару минут она проверяла батарейки, нажимала и отпускала кнопки:

– Всегда трудно понять, работает ли он как положено… Сейчас посмотрю… Проверю. Проверка: раз, два, три. «Капитал высокого уровня». Двадцать первое декабря. А ну-ка. О господи, извините. Еще раз. По-моему, надо нажать вот тут…

Вилс, дожидаясь, когда она приготовится, смотрел в окно.

– Прежде всего должна поблагодарить вас за то, что вы так быстро согласились принять меня. Я действительно благодарна вам за помощь. Я обхожу руководителей крупных компаний в надежде получить от них информацию, которая позволит мне выбрать правильное направление моей работы. Как вам известно, мы стараемся усовершенствовать все наши системы и в особенности для того, чтобы они хорошо работали в нынешнее трудное время.

Вилс покивал.

– Сейчас нас интересуют слухи и то, как они возникают. Я понимаю, мой вопрос покажется вам наивным, и надеюсь, что вы простите мне его, но случалось ли вам когда-нибудь действовать, исходя из слухов?

Вилс погладил себя по подбородку, взглянул на нее поверх стола. Кэролайн скрестила ноги, Вилс отметил ее полноватые икры и потертые ободки черных туфель-лодочек. В кабинете стояла совершенная тишина.

– Разумеется, – ответил он.

Похоже, Кэролайн Уилби ответ его несколько удивил.

– Получая широкое распространение, слухи могут воздействовать на движение рынка. Если люди начинают верить, к примеру, что некая компания будет поглощена другой – даже при том, что ее правление это отрицает, – такой слух очевидным образом приводит к тому, что цена акций первой компании растет. И если у нас имеются интересы, связанные с ней, нам приходится предпринимать действия, которые защитят нашу деловую позицию.

– Да, естественно, я… я понимаю.

– Мы же обязаны заботиться об интересах наших инвесторов.

– Да, понимаю, вы…

– А еще мы никогда не пытаемся сами распространить какие-либо слухи подобного рода. Если я слышу некие разговоры и понимаю, что стал одним из первых услышавших их людей, я ими пренебрегаю. Поскольку считаю, что любая операция должна иметь своей основой анализ и информацию, а не чьи-то домыслы. Однако если эти разговоры продолжаются в течение определенного времени и начинают сказываться на ценах, изменение их становится фактом, а факты порой вынуждают нас к действиям.

– То есть вы хотите сказать, что все определяется тем, как широко распространился слух.

– Зачастую у нас нет возможности понять, слышим мы что-либо вторыми, третьими или двадцать пятыми. Однако это такая сфера деятельности, что в ней самое лучшее – следовать за событиями. Другое дело – анализ, с помощью которого мы стараемся их опережать.

– То есть вы предпочитаете реагировать на слухи, а не упреждать их.

– Совершенно верно, – ответил Вилс с интонацией, говорившей о необычайной проницательности Кэролайн Уилби.

Она улыбнулась:

– Ну, похоже, на мой следующий вопрос вы уже ответили, а он таков: случалось ли вам когда-либо намеренно распускать какие-то слухи?

Теперь попробовал улыбнуться Вилс:

– И вправду похоже. Смотрите мой предыдущий ответ.

Кэролайн Уилби посерьезнела:

– Могу я быть совершенно откровенной с вами, мистер Вилс? Мне действительно необходима ваша помощь.

– Конечно.

– Создается впечатление, что пару дней назад кто-то распустил слух относительно Ассоциированного королевского банка. О том, что его ожидает поглощение Первым нью-йоркским. Вам об этом что-нибудь известно?

– Да, я слышал что-то такое по одному из кабельных каналов.

– Так вот, вчера вечером в Нью-Йорке генеральный исполнительный директор Первого нью-йоркского опроверг этот слух.

– Ну да, именно это я и слышал. Возможно, эти банки и пришлись бы друг другу впору, но, насколько я понимаю, в настоящий момент многие побаиваются чрезмерного расширения их деятельности.

– А есть у вас какие-нибудь соображения относительно того, откуда мог бы исходить такой слух?

– Думаю, он стал результатом рутинных умозрительных выкладок. Банкиры все время поговаривают о слияниях. Помешать людям рассуждать вслух невозможно. А что, возникли какие-нибудь осложнения? Вряд ли кто-то мог воспользоваться этим слухом за столь короткое время, не правда ли?

– Нет, причины думать так у нас отсутствуют. Мы просто стараемся усилить регулирование во всех сферах финансовой деятельности.

– Хорошая мысль.

– А вы в последнее время проводили какие-либо операции с акциями АКБ?

– У нас имелась связанная с ними небольшая краткосрочная позиция, которую мы заняли несколько месяцев назад. Некоторое время я вел игру на понижение цены акций АКБ. Так что рост ее меня удивил. О слиянии я впервые узнал из опровержения тех слухов. Думаю, цена скоро опять пойдет вниз.

Кэролайн Уилби кивнула:

– Да, я хорошо вас понимаю. Если позволите, я задам еще два вопроса. Имеется ли у вас программа непрерывного обучения, гарантирующая осведомленность вашего персонала о новейших правилах использования инсайдерской информации? И в достаточной ли мере он осведомлен о тех правилах, которые касаются слухов?

– Да, у нас работает новый, очень хороший руководитель нормативного отдела. Он уведомляет персонал обо всех новейших изменениях, а я перепроверяю эффективность этих уведомлений. Мы посылаем сотрудников на учебные курсы. Это не очень обременительно, а результаты дает хорошие.

– Чудесно. Спасибо. И последнее. – Кэролайн Уилби пригладила рукой волосы. – Я… я не знаю, как бы это лучше сказать… Мм… От нас строжайшим образом требуют, чтобы мы докопались до причин происходящего с АКБ, а я, честно говоря, просто не понимаю, к чему мне следует приглядываться и о чем расспрашивать. Да и как потом проверить, правду ли я услышала. Ну вот, а вы – человек очень опытный, немолодой, если вы не против такого определения. Будь вы на моем месте, о чем бы вы спрашивали? И у кого?

Вилс довольно долго молча смотрел на нее.

– Прежде чем я отвечу, Кэролайн, можно и мне задать вам пару вопросов?

– Да, конечно.

– Сколько вам лет?

– Двадцать шесть.

– Чем вы занимались до того, как получили эту работу?

– Была стажером в инвестиционном банке. Мне не хотелось бы говорить, в каком именно. Не в американском. В большом европейском банке.

– И?

– Потом меня взяли туда на испытательный срок.

– И?

Кэролайн Уилби потупилась:

– Я… постоянной работы я там не получила.

Вилс резко встал:

– У меня есть идея. Я давно знаком с одним из ваших начальников. И мог бы позвонить ему сегодня, сообщить о вашем визите ко мне, сказать, что вы очень умная девушка, что мне хочется помочь вам. О последнем вашем вопросе я упоминать не стану.

Щеки Кэролайн Уилби порозовели.

– Правда? Вы действительно можете сделать это?

– Да, могу. Иначе и говорить бы ничего не стал. А затем я спрошу у него, нельзя ли мне приехать к нему в понедельник или, может быть, пригласить его на ланч и попробовать помочь докопаться до самого дна этой истории.

– Господи, вы так добры, даже не знаю, как мне вас благодарить.

– Ну, я так понимаю, работа у вас не из легких.

– Совсем не из легких. Сказать по правде, я не уверена, что действительно гожусь для нее. – Кэролайн Уилби уже укладывала диктофон в кейс. – Знаете, приходится задавать столько вопросов. Думаю, мне придется заниматься этим еще какое-то время. Но на самом деле мне очень хотелось бы работать в каком-нибудь хедж-фонде. И понятно, что мне самое место в нормативном отделе. Вы, наверное, не…

– Сейчас – нет, – ответил, провожая ее до двери, Вилс. – Но я буду иметь вас в виду.

В 8.30 утра лимузин цвета чатни выехал из ворот дома аль-Рашидов и покатил на запад, к Букингемскому дворцу. По настоянию Молотка на дорогу было отведено полтора часа. Сидя впереди, рядом с Джо, его шофером, он в третий раз убедился в том, что разрешение на парковку в переднем дворцовом дворе лежит у него в кармане. Из-под сиденья Джо торчала бульварная газетка с огромным заголовком: «Ужасное самоубийство в „Бунгало“». За спиной Молотка сидела Назима – в последнюю минуту она остановилась все-таки на ярко-синем сари с шафрановым и цвета слоновой кости шитьем, отвергнув выбранное ею раньше бежевое платье длиной до колен.

– Я чувствую себя какой-то мошенницей, – сказала она Молотку. – Я же простая йоркширская девушка, а разоделась точно махарани.

Молоток улыбнулся:

– Ты прекрасно выглядишь. А почитать родину наших предков – это мысль правильная. В конце концов, этим днем мы обязаны пикулям с лаймом.

– Придуманным, как ты однажды сказал мне, британцами.

– Чшш. Ты только ее величеству об этом не говори. Вдруг она передумает.

Волнение, владевшее Молотком, сопровождалось необычным для него легкомыслием. Хасан ради предстоящего события побрился и надел темный костюм с узкими брюками и синим галстуком. Он смотрел в окно на улицы Ист-Хэма, на магазинчики торговцев тканями и зеленщиков, на лотки, на вывески мелких предприятий и думал, какой долгий путь проделали многие из этих людей, чтобы попасть сюда. И о том, какую борьбу им все еще приходится вести. Кафиры, которых он видел здесь, носили кроссовки и плотные куртки, однако многие из прохожих так и оставались в одежде уроженцев северо-западного пограничного района Пакистана или Аравийского полуострова, под которую они надевали все, что способно было защитить их от холода. Как неприятны были ему пораженческие рассуждения Шахлы о том, что она называла «мусульманской политикой», о том, что никакого исламского государства никогда не будет, ведь эти слова обрекали его соплеменников на вечную жизнь визитеров, людей второго сорта – незаконных, в сущности, переселенцев, поналезших в чужие страны и политические системы.

У ворот дворца Молоток вытащил из кармана несколько присланных ему печатных страниц с инструкциями и вручил Джо разрешение на парковку: карточку с белым «М» на красном фоне. Как только все вышли из машины, их направили к широким каменным ступеням, устланным малиновым ковром. Здесь Молоток расстался с Назимой и Хасаном – ливрейный лакей повел обоих в бальную залу, к местам, откуда им предстояло наблюдать за церемонией.

Глядя им вслед, Молоток ощутил острую боль, а затем шагнул вперед, к парадным дверям дворца. Поднявшись по ступеням, он оказался в огромном прямоугольном помещении со множеством старинных картин, голландских, французских – этого он сказать не мог. Женщина в черной юбке и кардигане – похожая на тех, что ведают в ресторанах выдачей готовых блюд, подумал Молоток, – спросила у него, какой награды он удостоен. Тех, кому предстояло стать командорами и рыцарями-командорами Ордена Британской империи, направляли в одну сторону, а будущих офицеров и кавалеров того же Ордена – в другую; и первым и вторым было отведено по загончику, отгороженному алым шнуром вроде тех, какими в почтовых конторах отделяются от прочей публики очереди.

Молоток поболтал о том о сем с такими же, как он, будущими ОБИ, стараясь между тем припомнить затверженный урок. «Бетджемен… Да, действительно. Возможно, его недооценивают. Это Филип Ларкин, но без его меланхолии». Или все-таки Тед Хьюз? Подошел служитель и прицепил к лацкану Молотка крючочек, на который в скором времени будет подвешен орден.

Еще через несколько минут в помещение быстрым шагом вступил и с большим воодушевлением представился собравшимся величавой наружности господин в мундире с золотыми галунами и брюках с багровым кантом:

– С добрым утром, леди и джентльмены… Несколько необходимых пояснений… Порядок, если позволите так выразиться, подач…

Но Молоток разнервничался уже настолько, что почти ничего не слышал. Он перебирал затверженное. «Если она хочет, чтобы ее воспринимали всерьез, ей следует заучить разницу между „мой“ и „свой“». Да, но кто «она-то»? Ах, чтоб ее, забыл. Наверное, Вирджиния Вульф. Или Вирджиния это та, которая вставила «анальный» в «банальный»? И он попытался точно припомнить ноющий голос Трантера, – а ну как тот ему что-нибудь да подскажет.

– Среди стоящих по эту сторону от меня нет – повторяю, нет – будущих кавалеров Ордена? Прекрасно, прекрасно, вы просто на лету все ухватываете. Итак, процесс логического исключения позволяет мне сделать вывод, что каждый из вас станет сегодня либо командором, либо рыцарем-командором. Великолепно! Вы делаете за меня мою работу!

Молоток облизал губы, с трудом сглотнул. И сунул в рот мятную конфетку – ему не хотелось невольно напомнить ее величеству об индустрии, которой он столь преданно «служил».

Лучезарно улыбавшийся придворный сочным голосом продолжил:

– Следующее, о чем вам необходимо знать, состоит в том, что сегодня церемонию награждения будет проводить не ее величество, а принц Уэльский. В последнее время ему приходится брать на себя все большее число обязанностей, и вам будет приятно убедиться, что справляется он с ними на редкость хорошо.

Целых полгода воображение Молотка рисовало ему разговор с монархиней, с главой государства. Все затверженное им предназначалось для нее. «Думаю, Т.-С. Элиот, мадам. Крайне интересный американский поэт. Вы читали его произведения?» Как же тут не разочароваться? Однако он ощутил не только разочарование – утрату ориентации.

– …Подходите и останавливаетесь сбоку от придворного церемониймейстера, вот так, а затем, услышав свою фамилию, делаете шаг вперед – вот так. Далее. Принц Уэльский будет стоять на подиуме. Не пытайтесь присоединиться к нему.

Молоток растерянно заозирался. Что такое «подиум»? И почему на нем нельзя присоединяться к принцу?

– …И наконец, может ли кто-нибудь из вас сказать мне, как следует обращаться к принцу Уэльскому? Да, сэр, прошу вас.

– Ваше королевское высочество.

– Абсолютно верно. Однако, если вставные зубы затрудняют для вас произнесение этого титула, «сэр» также является более чем приемлемым. Итак. Какие-либо вопросы?

К тому времени, когда их опять повели куда-то, Молоток обнаружил, что едва ли помнит имя хотя бы одного английского писателя. Фамилия его – обозначенная как Рашид, то есть «Р», а не как аль, то есть «А», – стояла в конце списка будущих офицеров Ордена. Они пересекли расположенную в тыльной части дворца бальную залу, и Молоток попытался отыскать глазами Назиму с Хасаном, но не отыскал. Ожидая своей очереди в длинном коридоре, Молоток почувствовал, что во рту у него опять пересохло, и прикинул, успеет ли он управиться еще с одной мятной конфеткой, – нет, последнее, что ему требуется, это продолжать сосать ее при разговоре с принцем, ведь тогда придется украдкой выплюнуть конфетку в ладонь, а потом пожать ею ладонь принца… О боже.

Он оглядел стоявших в очереди людей. Из дам многие были одеты так, как не одевалась ни одна известная Молотку женщина, если не считать королевы: в платья с легкими накидками из той же ткани и в похожие на приплюснутые меренги шляпки. Мужчины казались в их строгих костюмах куда менее непринужденными, а лучше всех выглядели многочисленные моряки, летчики и прочие военные с их латунными знаками отличия и поблескивавшими коричневой кожей ремнями. Это мои соотечественники, подумал Молоток, люди, которые патрулируют, охраняя наши берега, море и небо. А я никогда о них даже и не вспоминаю.

Когда между ним и дверью в залу осталось только два человека, мозг Молотка опустел почти полностью. И он это сознавал. Мог представить это в виде картинки: огромный котел, в котором тушат лаймы, – опустошенный, отдраенный, промытый струей воды из шланга. Ему казалось даже, что он различает легкое треньканье проволочной мочалки, исходившее из его пустой головы.

Некая сила – из тех, что управляют движениями роботов, – заставила его ноги пройти по малиновой дорожке и остановиться пообок «придворного церемониймейстера». Принц благожелательно беседовал с мужчиной, который совсем недавно стоял перед Молотком в очереди, – наконец, этот мужчина сделал два шага назад, поклонился принцу и покинул бальную залу.

– Мистер Фарук аль-Рашид. За заслуги перед системой общественного питания.

Та же неведомая сила снова принялась переставлять его ноги одну за другой, ведя Молотка к подиуму, на котором стоял принц.

– Общественное питание, – произнес он. – Это ведь вы производите пикули?

– Да, ваше высочество. Поначалу только пикули с лаймом, а теперь еще самые разные чатни и соусы.

– Понимаю. А где находится ваше производство? В Лондоне?

– Нет, мы начинали в Ренфру, под Глазго, а теперь у нас есть и другие заводы, в Лутоне. И… – Молоток умолк, испугавшись, что лепечет никому не интересную чушь.

– Ах да, я же пробовал ваши пикули с лаймом, – сказал принц. – Очень вкусно. Я много ездил по Индии и Пакистану, где…

– Да, конечно. А вы читали А.-Х. Эджертона, сэр?

– Как-как? Эджертона?

– Да, сэр, Эджертона. Очень хороший викторианский писатель. Некоторые называют его Троллопом для бедных, но мне он представляется скорее Диккенсом для богатых.

– Я постараюсь познакомиться с ним. А теперь я должен прикрепить вот это к вашей груди… И надеюсь, что всякий раз, как в вашем бизнесе будут возникать трудности, вы станете вспоминать это мгновение и черпать в нем новые силы.

– Вы много хороших книг прочитали, сэр? – спросил Молоток.

– Столько, сколько позволило время, – ответил принц.

– Я также большой поклонник Дика Фрэнсиса и Т.-С. Элиота, – сообщил ему Молоток.

– Прекрасно. Моя бабушка тоже их любила. Во всяком случае, старину Дика Фрэнсиса. Был очень рад познакомиться с вами, мистер аль-Рашид. Примите мои поздравления.

И принц протянул ему руку, показывая, что разговор окончен.

Молоток неистово потряс ее, глядя в глаза принца. Он ощущал себя маленьким мальчиком. И чувствовал, как покойные мать и отец заглядывают поверх его плеча. «Что это тут делает Фарук?» «Что ты задумал, пугало маленькое?»

Голоса их звучали в голове Молотка так громко, что ему стало трудно сосредоточиться на чем-то другом. Горло сжалось, глаза наполнились слезами, он неуклюже отшагнул назад, стараясь не наступить на штанины длинноватых, взятых напрокат брюк. Кое-как поклонившись и развернувшись кругом, он поплелся по красной ковровой дорожке, сознавая, что глаза всех, кто находится в бальной зале, направлены на него, и это мешало ему согласовывать движения рук и ног.

Как только он добрался до далекого коридора, от него потребовали снять орден, поскольку таковой полагалось уложить в подарочный футляр. Проделавший это мужчина чарующе улыбнулся Молотку:

– Ну как, хорошо поболтали с принцессой?

– Прошу прощения?

– Она, как залезет на подиум, такой балаболкой становится. А, вот и он, сэр. Гонг – слышите? Удачи вам.

Спал Финн плохо, а проснувшись, обнаружил, что бодрствование еще и похуже сна. Вчера, чтобы оправиться от потрясения, вызванного видом удавившегося шизофреника Алана, Финн высосал большой косяк «Авроры / Суперплана-два», и высосал слишком быстро, не успев даже осознать его действие. А потом крепко спал до рассвета.

И, проснувшись, снова заснул, – так, во всяком случае, ему показалось. Хотя, похоже, он все-таки вставал, ходил по комнате. Или и это – сон, из которого ему необходимо выкарабкаться? Финн понял, что все еще лежит в постели. Если он снова заснул, значит, и не просыпался, но теперь-то он находится в ванной комнате, и кран открыт, и душ бьет в него мощными, как у Йосемитского водопада, струями, – так почему же он продолжает лежать в постели? Простыни же намокнут.

– Вставай, ты опаздываешь, – сказал женский голос – женский, но не мамин.

Финн услышал свой голос, или подумал, что услышал:

– Мне в школу нужно.

– Сегодня последний день занятий.

– Хотя я все равно уроки не сделал.

– Вставай, никчемный, гребаный чурбан. Вставай.

Финн на четвереньках пополз к двери. Комнату наполняли люди, их голоса. Впрочем, никаких людей он не видел. Может быть, думал Финн, я все-таки сплю.

Он прижался лицом к серому ковру и почувствовал, как туго переплетенные нити трутся о новые набухающие на подбородке прыщи.

А когда дополз до порога, лег на него и закричал, зовя мать:

– Мам! Мам! Мама!

Потом сжался в комок, крепко стиснув обтянутые футболкой ребра.

– Она никогда не придет. Она его не слышит.

– Ма– ма!

– Вот же мешок с дерьмом.

Слишком много мыслей вертелось в голове Финна, их вдруг полилось туда столько – и ведь все сразу, – что он не мог ни принять, ни как-то упорядочить их. Волнорез смыло.

Финну хотелось спустить свое тело вниз по лестнице, попросить кого-то о помощи, однако привести в действие ту часть мозга, которая управляет руками и ногами, ему не удавалось. Он просто не мог отыскать ее в этом хаосе. И остался способным лишь на одно рефлекторное движение, на то, чтобы все крепче стискивать свои ребра.

Голос звал маму, но Финн не мог понять, принадлежит ли этот голос ему.

А другие голоса спорили с ним.

В конце концов он почувствовал, что на его плечо легла рука. Рука Ванессы, хоть Финн и не знал, что она уже рядом.

– Господи, милый, да что же это?

II

Хасан оставил родителей – все еще пребывавшего в ошеломлении отца и суетившуюся вокруг него, разрумянившуюся от гордости мать – во дворце и пошел по траве к станции «Грин-парк» линии «Пикадилли».

Наконец-то, думал он, я вернулся в настоящую жизнь, к тому, что и вправду имеет значение. Войдя в вагон, он снял галстук и запихал его в карман. В «пабе» Хасан должен был появиться в 12.40, – он попросил у Салима разрешения прийти последним. Времени оставалось мало, однако охваченного душевным подъемом Хасана это не тревожило. Ему предстояло потрудиться во имя Божье, исполнить Его волю.

Он читал в газетах кафиров статьи о группировках исламистов, читал всякого рода претенциозные изыски, посвященные психологии «террористов», смотрел в кино «художественно-документальный фильм» о врезавшихся в Башни самолетах. О чем не говорилось нигде – и чего, похоже, никто не понимал, – так это о радости, о чистом восторге веры!

Людей, подобных ему, изображали безумцами, не способными связать и двух слов, но Хасан, пока он ехал в погромыхивавшем поезде метро к «Мэнор-хаус», ощущал ясность сознания, какой до этой поры не ведал. Все было, как и сказал им в Брэдфорде Али, очень просто. Жизнь не нуждалась в теории струн, одиннадцати измерениях, она вовсе не требовала, чтобы ты ломал голову над врожденной противоречивостью человеческого сознания. Она требовала лишь одного: следуй простой истине, явленной тебе в откровении. А откровение это стояло на полках любого книжного магазина и стоило 6,99 фунта. Стояло всегда. И чему же должно было дивиться в большей мере – восхитительной чистоте истины или тупому нежеланию людей принять предложенный им дар?