Текст книги "Неделя в декабре"

Автор книги: Себастьян Чарльз Фолкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

– Вы думаете, мне будет несложно вставить этот вопрос словно бы ненароком?

– Разумеется. Обычная приятельская болтовня, то да се. Сколько мы заплатили вам в прошлый раз?

– Двадцать.

– Ладно. Тридцать.

– Хорошо, что смогу – сделаю.

Выйдя на холодную, пустынную улицу, что тянется неподалеку от Челсийской гавани, Джон Вилс достал из кармана синий сотовый телефон, которым он пользовался для звонков внутри офиса, прокрутил список контактов до имени Мартина Раймана и нажал на зеленую кнопку.

– Мартин? Сегодня в двенадцать встречаемся в том заведении в Найтсбридже, у ленты, по которой подают суши. И лучше ничего там не ешьте, потому что вас ожидает ланч в «Саджиорато». Столик на двоих. Пригласите кого-нибудь. Ту же Сузанну Рассел из Эйч-Эс-Би-Си. Она ведь вам нравится, верно? Хорошенькая иумная, вполне в вашем вкусе. И позвоните Магнусу Дарку. Скажите, что у вас кое-что есть для него. Договоритесь встретиться завтра. За ланчем. Все равно где. Посорите там деньгами. Какой-нибудь из ресторанов с психопатом шеф-поваром, берущим под две сотни фунтов за блюдо. Поняли?

Конвейерные ленты с суши нравились Вилсу тем, что у них самым естественным образом могли встречаться друг с другом незнакомые люди. На самом-то деле Райман, состоявший в списке его «офисных» номеров, на Олд-Пай-стрит никогда не заглядывал, а о том, что Джон Вилс подрядил его в консультанты, только им двоим известно и было – даже Стивен Годли ничего об этой договоренности не знал. В благодарность за большие вознаграждения и небольшую долю активов фонда Райман, получив звонок от Вилса, бросал все остальные свои дела.

Ко времени появления Вилса, к 11.55, он уже стоял со стаканом воды в руке у ползшей, попыхивая, ленты. Из тех трех людей, с которыми Вилс встречался этим утром, Райман был наиболее, и это еще очень слабо сказано, элегантным – чего и следовало ожидать, поскольку и платили ему куда больше, чем двум другим.

– Интернетовские чаты, – сказал Вилс. – Вы умеете ими пользоваться?

– Думаю, что да. Я все же возьму немного лосося, Джон, для видимости.

Вилс понял – это намек на то, что и ему неплохо бы взять какую-то еду. Одним из качеств, которые нравились Вилсу в Раймане, было немногословие; а еще ему нравилось, что Райман его не боится – в отличие от Алана Винга или Стюарта Теккерея со всем его дерьмовым лоском клубного теннисиста.

– По дороге в «Саджиорато», – сказал Вилс, – заглянете в интернет-кафе. Обзаведетесь полудюжиной одноразовых электронных адресов. Войдете в финансовый чат. Зарегистрируетесь как официант девятнадцати лет. Напишете: «Вчера вечером я прислуживал на званом обеде в Челси и слышал, как глава лондонского офиса Первого нью-йоркского банка говорил об их решении купить АКБ. Исторические корни, имеющиеся у АКБ в большинстве развивающихся стран и бывших колоний, позволят Первому нью-йоркскому удовлетворить его стремление стать поистине „глобальным“ банком… и ду-ду-ду».

– Первый нью-йоркский? – переспросил Райман, снимая пластмассовую, окаймленную пурпурным колечком крышечку со своего сашими.

– Такие у меня имеются сведения, Мартин. Затем сегодня после полудня вы посетите другое интернет-кафе. Хотя, наверное, можно будет воспользоваться и тем же. Решайте сами. Зарегистрируетесь как любитель, по мелочи играющий на бирже. Физиотерапевт-австралиец, влезающий в интернетовские разговоры своих клиентов. Вы увидели сообщение официанта. И захотели прокомментировать его. Похоже, у нас появился хороший шанс. Самое время покупать акции АКБ. Несколько простых фраз. А завтра утром посмотрите, как все сработало, и, если потребуется, добавите еще пять или шесть комментариев. И завтра за ланчем подбросите этот сюжетец Магнусу Дарку. Столик вы уже заказали?

– Да. Дарк у меня такую историю с руками оторвет. Он уже успел пожаловаться, что ему не хватает материала. Сами понимаете, мертвый сезон, на носу Рождество. Мы с ним встретимся в ресторане, принадлежащем тому круглолицему телевизионному шефу. Колонка Дарка печатается по пятницам, значит, за завтрашний день он успеет ее накатать. Вы очень точно выбрали время.

– Хорошо. Однако сегодня, когда будете в «Саджиорато», переговорите с тамошним барменом, Тони. Отдайте ему вот это. – Вилс протянул через стойку, у которой они стояли, две бумажки по 50 фунтов. – Вы знаете Дугги Муна, краснолицего, занудливого денежного маклера, который всегда занимает там столик у окна?

– Да. Это его любимая забегаловка. Сколько я ни бывал там, каждый раз его видел.

– Попросите Тони под строжайшим секретом рассказать Муну, что он видел нашего человека из АКБ обедавшим в отдельном кабинете с председателем правления Первого нью-йоркского.

Райман облизал губы. Похоже, эта часть общего плана вызывала у него наименьший энтузиазм: без анонимности интернета расстояние между ним и Управлением по финансовому регулированию – а то и полицией – сокращалось до незначительного.

– А завтра? Что я скажу Дарку?

– Пару дней назад в «Файнэншл таймс» появилась статейка о возможных будущих слияниях банков. Попросите Дарка просмотреть ее. Поговорите о достоинствах таких слияний. Напомните о «Роберте Флеминге» и слиянии «Чейз Манхэттена» с «Джей Пи Морганом»: Старой Империи с Новой Америкой. Дайте ссылку на чат. Скажите, что там могут появиться какие-то подтверждения сделки. Не пытайтесь пустить слух, это вам все равно не удастся, просто укажите на информацию, которая уже существует. Нынешние журналисты вытягивают большую часть своих сведений из интернета – на сколько-нибудь серьезные исследования у них нет ни времени, ни средств. Большую часть газетных статей сочиняют юнцы, редакционные стажеры, и занимаются они всего-навсего повторной переработкой уже попавших в Сеть материалов друг друга. Однако посоветуйте Дарку быть осторожным в формулировках. Пусть выдаст все за идею, которая пришла ему в голову, когда он размышлял о подходящем к концу трудном годе. Он может написать так: «Разве это не представляется естественным?» Если кредитный кризис усугубится, для всех банков наступят трудные времена и, разумеется, многие из них пожелают получить дополнительные гарантии своей безопасности. Пусть представит все как явление временное, но положительное. Приятное добавление в чулок с рождественскими подарками. Понятно?

– Да. Думаю, ему это понравится. Противоядие от мрачных настроений, от мыслей о конце света. Хорошая новость для держателей акций.

– И для пенсионеров, – прибавил Джон Вилс.

– По временам, – сказал Мартин Райман, слизывая с кончика палочки для еды немного васаби, – мне кажется, Джон, что вас очень легко перепутать с Дедом Морозом.

– Что ж, в такое время года, – ответил Вилс, не улыбнувшись саркастической шутке Раймана, – даже в нашем мире многие стараются вернуть людям хотя бы малую часть того, что мы от них получили.

Габриэль Нортвуд провел утро среды, положив ноги на стол и читая Коран.

– Какой мерзавец, – время от времени бормотал он вполголоса. – Нет, ну какоймерзавец…

Он всегда полагал, что портрет самого черствого и безжалостного божества рисует Старый Завет. Яхве, или Иегова, бог евреев, их Исхода, их диетических законов и кровавых битв с другими семитскими племенами; Яхве – бог изгнания, казней, кровопролития, моровых язв и истребления первенцев… Он, безусловно, выглядел образцом непримиримости. Однако в сравнении с богом Корана старина Яхве начинал казаться Габриэлю едва ли не добрым дядюшкой.

Бог Корана не делился с ним ни великими преданиями Старого Завета (хоть и ссылался на них), ни современными наставлениями Нового по части праведной жизни. Он предлагал лишь собственные слова, ipsissima verba, [49]49
  Точные слова цитируемого (лат.).


[Закрыть]переданные через архангела Джабраила Пророку, который запомнил их и записал буква в букву. И главная его мысль, излагаемая почти на 400 страницах, выглядела просто: веруй в меня или гореть тебе в вечном пламени. И так страница за страницей.

Мучительное наказание ожидает неверных. [50]50
  В этом и следующих двух абзацах цитируются с той или иной степенью точности суры 33, 4, 76, 101, 104, 56, 41, 28, 55 и 52 Корана.


[Закрыть]Унизительное наказание уготовано им. Мы ведь приготовили для неверных узы, цепи и огонь. А что даст тебе знать, что такое оно? Огнь пылающий! Горе всякому хулителю-поносителю, который собрал богатство и приготовил его! Думает он, что богатство его увековечит. Так нет же! Будет ввергнут он в «сокрушилище», в огонь воспламененный. А если он из числа заблудших, то – угощение из кипятка и горение в огне. А Мы непременно дадим вкусить тем, которые не веровали, тяжкое наказание! Огонь для них как вечное обиталище.

На каком месте ни открой, все то же и получишь. «Посмотри, какой был конец тиранов». Похоронный звон, заевшая пластинка муэдзина.

Зато верующих ожидают «добротные, прекрасные, черноокие, скрытые в шатрах, не коснулся их до них ни человек, ни джинны… Они – точно яхонт и жемчуг, возлежа на ложах, расставленных рядами. И Мы сочетаем их с черноглазыми, большеокими».

Жизненный выбор, установленный Пророком, был, как любила выражаться – к великой досаде Юстаса Хаттона – Дилайла из комнаты клерков, «и ежу понятным». Каждый, думал Габриэль, предпочел бы девственницу адскому пламени – во всяком случае, каждый мужчина, поскольку, что, собственно, предлагается женщинам, оставалось неясным. Чего Корану не хватало, так это доводов и свидетельств в пользу представленной в нем картины столь радикально разделенной надвое посмертной жизни.

Иегова разводил воды Чермного моря. Он разрушал города на равнине. [51]51
  Второзаконие, 3:10.


[Закрыть]Он говорил в уши пророков. Он насылал чуму на врагов израильтян. Иисус, дабы доказать свою божественную природу, творил чудеса и изобрел совершенно революционный способ обхождения с людьми – благожелательный. Он ходил по водам. Он воскрешал мертвых. Аллах же, с другой стороны, снизойти на землю или доказать свою правоту не потрудился. Он не давал себе труда убеждать кого-либо; единственный раз лично обратившись к человеку, Аллах предложил ему лишь предостережение: веруй в меня или умри.

Одолев 200 страниц, Габриэль ощутил страшную усталость. А кроме того, самодостаточная, не допускающая возражений уверенность Корана в своей правоте содержала в себе нечто, напоминавшее Габриэлю о чем-то другом, о ком-то, кого он хорошо знал. О некоем голосе. Однако связать его с каким-либо именем прямо сейчас Габриэлю не удавалось.

Он читал где-то, что арабы чувствовали себя отлученными от монотеизма, поскольку и через несколько сотен лет после его возникновения у них так и не объявилось собственного пророка, который получал бы прямые указания свыше; походило даже на то, что их еврейские и христианские торговые партнеры насмехались над ними за эту недостачу. Когда же Пророк наконец пришел, со времени явления и ухода второго воплощения Бога, Иисуса Христа, миновало 600 лет: промежуток, который, по нынешним меркам, лет этак 1400. Для короткой истории монотеизма срок страшно долгий, думал Габриэль, особенно если все это время твои соседи смотрят на тебя как на отставшее в развитии существо. И некоторые из яростных повторов книги демонстрируют, похоже, плоды, вызревшие за столетия тайных надежд и безмолвия. Так что после всего этого пустого времени Пророку лучше было высказываться покатегоричнее.

Не исключено, впрочем, думал Габриэль, что его отношение к книге слишком формально или педантично. В конце концов, во Второзаконии и Книге Левит вздора тоже хватает: «У кого раздавлены ятра или отрезан детородный член, тот не может войти в общество Господне…» [52]52
  Второзаконие, 23:1.


[Закрыть]Однако евреи не стояли на месте. И они и христиане признали, что их священные книги были написаны людьми, – пусть и вдохновленными Богом, – и огромное большинство и тех и других с радостью воспринимало слова этих книг в контексте своего времени и без особых хлопот примиряло их с современным знанием, лишь бы оно позволяло сохранить утешительное ощущение высшей силы, которой не безразлично то, что происходит с тобой и до и после смерти.

Ислам же, насколько понял его Габриэль, никогда ни пяди своей земли не уступал. После того как в ходе ранних теологических споров было раз и навсегда постановлено, что Коран буквальным образом передает каждым своим слогом не искаженное посредниками слово Божие, все мусульмане обратились в «фундаменталистов» по определению. Ислам по природе своей не обладал сходством с иудаизмом или христианством; эта религия была по врожденной сути ее безоговорочно фундаменталистской. Разумеется, между понятиями «фундаментальный» и «воинствующий» – не говоря уж об «агрессивный» – существует великая разница, но и она не отменяет упрямой истины: будучи столь чистым, столь надменным и бескомпромиссным, Ислам сильно сокращает число верующих, на которых он может рассчитывать.

После ланча Габриэль отправился на встречу с Дженни Форчун, которой предстояло провезти его по «Кольцевой».

Он уже совершил однажды, когда готовился к первому слушанию дела, такую поездку, однако полагал, что ее полезно повторить, это позволит ему по-настоящему прочувствовать работу Дженни. Начальник станции, ожидавший его у турникета, провел Габриэля вниз, на платформу, где он и дождался ее поезда.

Когда она нажала на кнопку, чтобы открыть для него дверь, на лице Дженни обозначилось самое близкое подобие улыбки, какое Габриэль когда-либо видел у нее.

– Заскакивайте, – сказала она.

Возможно, подумал Габриэль, Дженни чувствует себя более уверенно просто потому, что они это уже проходили, – ничего нового для нее, а значит, и бояться нечего.

Габриэль опустил откидное сиденье, сел. Внутри кабина была выкрашена в небесно-голубой цвет, из приборной доски торчал прямо перед Габриэлем предназначенный для обучающего машинистов инструктора рычаг экстренного торможения. Дженни глянула в зеркальце заднего вида, нажала, чтобы закрыть двери вагонов, две кнопки, утопила в приборную доску рукоять управления двигателями и медленно повернула ее против часовой стрелки. Поезд тронулся.

– Как дела, Дженни?

– Спасибо, неплохо. А ваши?

– Хорошо, спасибо.

Что это у нее – тушь на ресницах? В такой темноте не разберешь.

– О чем я должна вам рассказать? – спросила она.

– О… Нет, давайте просто поболтаем, ладно?

– Давайте.

– Вы не ощущаете себя здесь оторванной от мира?

– Да, пожалуй. Но мне это нравится.

– Это ваш собственный мир.

– Правильно.

– А что вы делаете вечерами?

– Прихожу домой. Ухаживаю за Тони. Он мой брат по отцу. Телик смотрю. Играю в «Параллакс».

– Это такая игра в альтернативную реальность?

– Да, замечательная. Мой макет зовут Мирандой. Она косметолог. – Слово «макет» Дженни произнесла как «макуэт», и Габриэль не сразу понял, что оно значит.

Она повернула рукоять до шестичасовой отметки, довернула, включая тормоза, до четырех, а затем возвратила на пять, чтобы въезжавший в станцию поезд сбросил скорость не слишком резко. Когда он остановился, Дженни отпустила рукоять, и пружинка вытолкнула ее из доски.

– А книги? – спросил Габриэль, как только поезд снова тронулся с места. – Вы ведь любите читать, правда?

– Люблю.

– А почему?

– Не знаю. Наверное, это мой способ бегства от реального мира.

– Ну что вы, совсем наоборот, – сказал Габриэль. – Книги объясняютреальный мир. Позволяют подойти к нему так близко, как вы никогда не смогли бы в обычной жизни.

– Это почему же?

– Люди же не говорят вам, что они в точности думают и чувствуют, как устроены их мысли и чувства, верно? У них не находится для этого времени. Или правильных слов. А книги именно это и делают. Ваша повседневная жизнь похожа на фильм, который вы смотрите в кинотеатре. Картинки могут быть интересными, но если вам хочется узнать, что скрывается за плоским экраном, читайте книгу. И она вам все объяснит.

– Даже если ее персонажи придуманы?

– Конечно. Потому что они основаны на настоящей жизни, но, правда, с выброшенными из нее скучными подробностями. Во всяком случае, таковы хорошие книги. Все, что я знаю о людях – хотя, возможно, знания мои не так уж и обширны… Я бы сказал так: половина моих знаний основана на том предположении, что люди должны чувствовать примерно то же, что чувствовал бы на их месте я. А девяносто процентов другой половины созданы книгами. И только десять, если не меньше, определяются реальностью – наблюдениями, разговорами, чужими словами – в общем, жизнью.

– А вы интересный.

– Спасибо, Дженни. Почему вы помахали рукой?

– Машинист встречного поезда помахал мне. Мы всегда так делаем. Если, конечно, навстречу нам идет не поезд линии «Дистрикт». Ее машинисты, встречаясь с нами, просто гасят в кабинах свет.

– То есть «Кольцевая» и «Дистрикт» соперничают?

– Еще как. Кровавая рубка – похуже, чем в мини-футболе.

– Ладно. Давайте поговорим о вашей работе. Расскажите мне о станциях. Они для вас все на одно лицо или у каждой свой, особый характер?

Пока они беседовали, Габриэль разглядывал Дженни. Очень изящные руки – не подходят, подумал он, для грубой работы, впрочем, рукоять и кнопки управления дверьми больших усилий не требовали. Ладонь бледнее, чем верх кисти, пальцы длинные, с коротко подстриженными ногтями – вот этого, по крайней мере, наверняка требует ее работа.

– …А «Бейкер-стрит» – станция приятная. На ней всегда людно – наверху «Мадам Тюссо» и так далее. И кирпичные стены ее все те же, какие были с самого начала, а им уж вон сколько лет. На «Набережной» тоже много людей, там и театры, и Стрэнд. А на «Темпл» обычно тихо.

– Я знаю.

Габриэль отметил, с каким вниманием она, даже разговаривая, вглядывается на станциях в зеркальце заднего вида. Черные волосы Дженни были стянуты сзади ленточкой, станционные лампы бросали свет на ее лицо, на бледно-смуглую кожу, на губы, пигментация которых плавно переходила от темно-коричневой к розовой. Дженни, похоже, почувствовала, что он разглядывает ее, и вдруг повернула голову, чтобы посмотреть на Габриэля.

Он взглянул в ее глубокие, темные глаза. Дженни удержала его взгляд, ничего не сказав. Габриэль подумал, что, пока они смотрят друг дружке в глаза, он сможет внушить ей уверенность в себе. Дженни не моргала и не поворачивала головы, однако в глазах ее постепенно разгорался неяркий свет испуга и вызова. Так и не оторвав от него взгляда, она нажала на дверные кнопки, надавила на рукоять и повернула ее влево. И только когда погромыхивавший поезд набрал скорость в двадцать миль, Дженни повернулась наконец к ветровому стеклу, и Габриэлю показалось, что он различил в ее лице самое начало, а может быть, и останки улыбки.

– Ну и «Олдгейт», раз уж вы спросили, – сказала Дженни. – Там обитает призрак какой-то женщины. Правда, он добрый. Один рельсовик как-то дотронулся до контактного рельса и…

– Рельсовик?

– Это рабочие, которые у нас пути обслуживают. Он по ошибке дотронулся до контактного рельса, и напарник увидел, как эта женщина взяла его за плечо и оттащила в сторону. И он остался невредимым. А мог бы просто изжариться.

Поезд несся сквозь мрак, сбрасывал и набирал скорость, повинуясь простым командам левой руки Дженни. В конце каждого круга, сказала она, ей приходится вставать, чтобы размять спину, потому что сиденья машиниста ну просто зверски неудобные. Габриэль молчал. Он чувствовал что-то до жути трогательное в этой грубоватой, исполнявшей свою работу женщине; вовсе не обязательно прочесть много книг или быть проницательным наблюдателем, чтобы понять: когда-то ее жестоко отвергли или оскорбили и теперь она отыскивает меру собственной значимости в работе. Габриэль разрывался между желанием внушить Дженни более обнадеживающий взгляд на жизнь и простым преклонением перед гордостью, которую она ощущает, выполняя полезное дело. Да, собственно, и что он, сломленный и одинокий, может ей предложить? Чему из почерпнутого им в любимых книгах может научить эту деловитую, умную женщину? И что, если она от чего-то прячется здесь, под землей? Разве он, если сказать правду, не цепляется с той же целью за свои кроссворды и французские романы?

– Скоро конец круга, – сказала Дженни.

– Как быстро. Сколько прошло времени?

Дженни взглянула на часы:

– Пятьдесят шесть минут.

– Понятно. Наверное, мне следует…

– Я-то пойду по новому кругу.

– Значит, я мог бы остаться с вами и…

– Ну да, сделать еще один круг. Если хотите. То есть…

– Да. Хочу. Думаю, так я смог бы побольше узнать о вашей работе. А то в этот раз мы говорили все больше о книгах – ну и так далее.

Дженни улыбнулась:

– Ладно, начинайте. Садитесь и спрашивайте.

На самом темном участке «Кольцевой», как раз перед станцией «Виктория», Габриэль вдруг спросил:

– Скажите, не мог бы я как-нибудь вечером прийти к вам и поиграть в «Параллакс»?

– А разве правила это не запрещают? Мы же… ну, вы понимаете, я ваша клиентка.

– Мы могли бы поговорить о работе. Или давайте пообедаем где-нибудь. В ресторане, который вам по душе. А потом я вернусь домой. Мы можем ни о чем больше не разговаривать – до января, когда завершится слушание дела.

– Только о работе?

– Именно. – Габриэль уже начал гадать, какими, вообще-то говоря, деньгами он оплатит этот обед.

– Ну хорошо. Может быть, завтра? Завтра я работаю до шести.

– Завтра это было бы… Идеально. Договорились. – Черт, где же он деньги-то возьмет? – А скажите, Дженни. Этот женский голос. Запись, которая произносит: «Поезд подходит к станции „Кингз-Кросс“. Пересадка на линию „Пикадилли“». Это кто-то из ваших коллег? Или актриса, или еще кто-нибудь?

– Не знаю. Мы называем ее Соней.

– Почему?

– Потому что она нас в сон вгоняет.

– А как она узнает, когда включаться? Что запускает запись?

– Число оборотов, которые делают колеса. От станции к станции оно всегда разное. Правда, после сильного дождя все сбивается. Колеса немного проскальзывают. И она думает, что поезд подъезжает к «Блэкфрайарс», когда он только-только от «Мэншн-Хаус» отходит.

– И что вы тогда делаете?

– Отключаем дурынду.

В 5.30 Молотку аль-Рашиду предстояло в предпоследний раз встретиться с Р. Трантером. Это свидание было дополнением к их регулярным утренним беседам, которые происходили по четвергам, – завтрашняя их встреча станет заключительной, поскольку в пятницу ему предстояло явиться во дворец, и они договорились сделать ее «обзорной», – а сегодня они могли в последний раз заняться чем-нибудь новеньким. Молоток взглянул на часы. Возвращаться с работы домой сразу после ланча было для него делом непривычным, и он надеялся, что Трантер не заставит долго себя ждать. В последнее время его наставник вызывал у Молотка легкое раздражение. А ведь поначалу все было иначе.

Перед первым весенним визитом Трантера Молоток сильно нервничал.

– Назима, – сказал он, – с минуты на минуту к нам может прийти выдающийся деятель литературы. Мы с ним уединимся в моем кабинете, чтобы поговорить о книгах и чтении. Ты сможешь устроить так, чтобы минут через двадцать нам подали чай и фрукты?

– Конечно, милый, – ответила Назима. Манера выражаться, усвоенная мужем в последнее время, вызвала у нее улыбку: чем большими становились дома, в которых они поселялись, тем меньше оставалось в разговорах Молотка от «брэдфордского пакисташки», как его однажды назвали в ее присутствии, и тем больше появлялось от Дэвида Найвена. [53]53
  Дэвид Найвен(1910–1983) – английский актер, полвека игравший в Голливуде английских аристократов.


[Закрыть]

За время долгой и счастливой супружеской жизни Назима и сама утратила свой прежний йоркширский акцент и ныне говорила, по ее представлениям, точь-в-точь как дикторы Би-би-си – старой Би-би-си, поскольку теперь многие из выступавших по радио как раз и производили впечатление уроженцев Брэдфорда.

– Что он за человек, как по-твоему? – спросила она у Молотка.

– Думаю, джентльмен в старинном английском стиле.

– Вроде принца Чарльза?

– Полагаю, да. Он же учился в Оксфорде. Скажи, а мой костюм выглядит достаточно элегантно?

– Не задавай глупых вопросов, Молоток. И не стесняйся его. Он всего лишь продавец, у которого имеется нужный тебе товар. Вроде выращивающего лаймы мексиканского фермера.

– Родригеса?! Ты же обещала никогда о нем больше не упоминать.

Раздался звонок, и Молоток пересек огромный, выложенный плиткой вестибюль, приготовляясь к встрече с устрашающим джентльменом гвардейских статей, облаченным в костюм с Сэвил-Роу.

– Здравствуйте. Мистер аль-Рашид, я полагаю.

За дверью стоял худощавый рыжеватый мужчина в синем анораке, зеленом галстуке, коричневых туфлях и с двухсуточной щетиной на щеках. Глаза его слегка отливали краснотой.

Он протянул руку:

– Ральф Трантер. Впрочем, большая часть моих знакомых зовет меня Эр Тэ.

Вряд ли Молоток мог объехать все континенты планеты (кроме Австралии) и не прийти к заключению, что внешний облик человека мало что значит. И все же…

Впрочем, он не ударил лицом в грязь.

– Очень рад знакомству с вами, мистер Трантер. Сюда, прошу вас.

Они пересекли вестибюль, затем колоссальную гостиную, из окон которой открывались виды на поля и перелески, вышли через двойные двери в коридор с обшитыми деревом стенами и, миновав его, оказались в кабинете Молотка аль-Рашида – большой комнате, длинные полки которой были заставлены не книгами, но японскими фигурками из слоновой кости, фарфоровыми шкатулками, обрамленными фотографиями Назимы и Хасана, а также разного рода памятными подарками – лаймом на золотой пластинке, поднесенным Молотку рабочими одной из принадлежащих ему фабрик, ведущим колесом его первой конвейерной линии, закрепленным на дубовой панели, которую украшала табличка с дарственной надписью. На письменном столе стоял компьютер с монитором диагональю в тридцать шесть дюймов; такие в обычных магазинах не продавались.

– Очень мило, – произнес Трантер.

В интонации его присутствовал легкий оттенок сарказма, который Молоток предпочел игнорировать, – некоторым людям просто недостает благовоспитанности. Он усадил Трантера в кресло, а сам присел за стол.

И, широко улыбнувшись, сказал:

– Перейдем, если позволите, к делу, мистер Трантер. У меня имеется к вам простое предложение. Мне необходимо то, что вы могли бы назвать ускоренным курсом. В недалеком будущем меня ожидает встреча с ее величеством королевой, а я ощущаю себя недостаточно подготовленным к разговору с ней.

– Вот как?

Едва ли не в каждом слове Трантера ощущалась скептическая нотка, хотя Молоток затруднился бы сказать, считает ли Трантер встречу с королевой выдумкой или просто подтверждает, что он, Молоток, к разговору с ней не готов.

– Видите ли, я родился в простой семье. Все мои родные были крестьянами и книг не читали. Образование я получил в государственной школе, выпускники которой становились электриками и водопроводчиками. Подозреваю также, что я страдаю дислексией, хотя в те времена мы почти ничего об этом расстройстве не знали. Я хотел бы, чтобы вы познакомили меня с великими произведениями английской литературы прошлого и наделили сведениями о современных писателях, – тогда, если ее величество заведет разговор о книгах, я смогу сказать ей что-нибудь интересное.

Трантер пару раз открыл и закрыл рот.

– Да, это я сделать могу, – наконец согласился он. – А вы и вправду думаете, что королева заговорит с вами о книгах? Она ведь не славится особой начитанностью, верно?

Молоток помрачнел. Эта мысль ему в голову не приходила.

– Но, разумеется, – поспешил продолжить Трантер, окинув взглядом роскошный кабинет, – лучше быть готовым ко всему. А кроме того, познания подобного рода всегда могут сослужить вам хорошую службу. При каких-то других оказиях.

– Да, конечно. Это правильный взгляд на вещи. Ну так вот, я проделал кое-какую подготовительную работу, выяснил имена самых уважаемых современных писателей и попросил мою секретаршу миссис Хайн посетить книжный магазин. Прошу вас, взгляните на это небольшое собрание книг и сообщите ваше мнение о них. Посоветуйте, с какой мне лучше начать.

Молоток указал на две возвышавшихся на его столе стопки книг – по пятнадцать примерно в каждой. Трантер подошел и встал рядом с ним.

– Вот этот автор, насколько я знаю, очень известен, – сказал Молоток, сняв с верхушки одной из стопок мрачноватого вида том в твердой обложке – поперек его супера тянулась яркая полоска, извещавшая, что эта книга вошла в список претенденток на премию «Кафе-Браво».

– Известен, – согласился Трантер, – и безнадежно перехвален. То, что у нас называется ПМ.

– А что это?

– Псевдоирландская мутотень.

– Не понимаю.

– Не важно. Забудьте о нем.

– А вот этот? – спросил Молоток. – Здесь сказано, что он дважды получал премию Ассоциированного королевского.

– Нет-нет. Кошмарная креативная писанина. Жуткий, вычурный фигляр. Сомерсет Моэм для бедных, все его ключевые моменты выглядят прискорбно неправдоподобными.

Вид у Молотка стал озадаченным.

– Понимаю. Возможно, меня ввели в заблуждение. Я руководствовался тем, что нашел в интернете.

Трантер фыркнул:

– Господи, это уж мне родео недоумков. Привал помешанных. Если бы кто-то изобрел детектор, позволяющий выявлять писанину чокнутых графоманов, и использовал его в качестве интернет-фильтра, Всемирная паутина лишилась бы девяноста процентов трафика.

Молоток вглядывался в острое, лисье лицо стоявшего рядом с ним человека. Большую часть произносимого им понять было попросту невозможно. И Молотку показалось странным, что этот мастерски владеющий словом джентльмен даже не попытался изменить свою манеру речи так, чтобы за нею можно было уследить.

– Этот? – спросил он, беря еще один расхваленный на все лады роман.

– О боже, – сказал Трантер. – Человек, который обратил слово «анальный» в составную часть слова «банальный». Сочинитель страдающих запором рассказиков, которые умоляют, чтобы их сочли многозначительными. Его трагедия в том, что он не прирожденный «европеец». Ему следовало бы подвизаться в рекламе.

Так оно и шло, книжка за книжкой. «Претенциозный и сентиментальный… хотелось бы, чтобы он вылез из клозета и перестал, ради всего святого, притворяться, будто его мелкотравчатые лесбиянки – это и вправду женщины».

В конце концов из приобретенных миссис Хайн книг осталось на столе лишь три-четыре, а Молоток начал понемногу терять терпение. Он протянул Трантеру книгу, автор которой был известен даже ему.

Трантер взял ее, покачал головой и бросил книгу обратно на стол.

– Телевизионный сценарий, в который вдохнули малую толику жизни, – сказал он.

К двум последним он не удосужился даже прикоснуться.

– Барбара Пим, в которую долили воды… Ну а такие и вовсе пишутся километрами…

– Что же, мистер Трантер, – сказал Молоток, – похоже, я подошел к осуществлению моего замысла не с того конца.

– Тут нет вашей вины, – ответил Трантер. – Все это – завсегдатаи книжного рынка, которым мирволят правящие круги литературы.

– Ну хорошо, – сказал Молоток, – а кого из ныне живущих британских писателей вы могли бы мне порекомендовать?

Трантер поскреб подбородок, отчего щетина тихо зашуршала под его ногтями.