Текст книги "Этюды любви и ненависти"

Автор книги: Савелий Дудаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 42 страниц)

***

* От украинского слова «колiй» – повстанец; крестьянско-казацкое восстание на Правобережной Украине в 1768 г. против крепостничества и национального гнета. – Примеч. ред.

***

Думаю, попадись ему тогда его земляк Иван Демьянюк, он расстрелял бы его на месте…

Жаль, что оба знаменитых летчика ушли из жизни до "перестройки". Им по праву принадлежит почетное место среди праведников – оба могли бы посадить дерево в "Яд вашем".

Как создаются сюжеты В свое время я писал об ашкеназах Средней Азии. Есть еще одна история, не вошедшая в повествование о завоевании Русского Туркестана, рассказанная советским драматургом Александром Петровичем Штейном (1906-1993). Его отец, влекомый неизвестностью, бежал на окраину империй из Каменец-Подольска, не поладив с отчимом. "Влекомый неизвестностью"? Может быть, юноша начитался рассказов Николая Николаевича Каразина?* Поступил конторщиком на строительство Закаспийской железной дороги. 15 мая 1888 г. в Самарканд прибыл первый поезд и, возможно, на нем и приехал Петр Штейн. Со строительством среднеазиатских дорог начался хлопковый бум, в Туркестан хлынули дельцы, предприниматели, авантюристы.

В эти же годы П. Штейн и женился на дочери николаевского солдата, который в составе экспедиционного корпуса генерала К.П. Кауфмана прошел путь завоевателя имперских окраин. К.П. Кауфман, с 1867 г. Туркестанский генерал-губернатор, благоволил евреям и наделил их правом иметь земельные участки. При его преемниках началось постепенное вытеснение евреев с земли и ограничение их гражданских свобод. (После погромов 1882 г. родилось "палестинофильство" – прототип будущего сионизма, и, как в сионизме, появилась идея "Уганды", так в противовес "палестинофильству" возникла идея переселения евреев в Сибирь или Среднюю Азию.) Авторами проекта переселения евреев в только что завоеванные Кауфманом и Скобелевым Ахалтекинские степи были отец и сын Цедербаумы, пославшие сей гениальный проект министру внутренних дел графу Н.П. Игнатьеву. За "игнатьевский план" ухватился профессор Ис.Г. Оршанский, сочинивший переселенческий устав и получивший за это от критиков кличку "лжемессии". Что это был не полный бред, свидетельствует тот факт, что проект одобрил известный миллионер Лазарь Поляков53.

***

* Подробно о нем см.: Дудаков СЮ. Парадоксы и причуды филосемитиз-ма и антисемитизма в России. М., 2000. С. 380-388.

***

Вернемся, однако, к деду А.П. Штейна, к солдату. Выйдя на поселение, он выписал из родных мест невесту, которая «вместе с другими солдатскими невестами, оберегаемая казачьим конвоем от нападения кочевников, продвигалась на верблюде в глубь Средней Азии. В новых местах пообвыкла. Женщина деловая и, видимо, прижимистая. Когда умер мой дед, она стала домовладелицей, построила номера для приезжающих, вела дела уверенно, детей обучала в гимназии, посылала учиться в Россию и даже во Францию». Ну чем не гимн еврейской женщине. На всю жизнь будущий драматург запомнил ее афоризмы: «Давать в долг все же лучше, чем в долг брать», «Нарядное платье – это еще не барыня», а особенно поговорку: «Кто жалуется, что у него суп жидкий, а кто, что жемчуг мелкий». «Направленность бабушкиной мудрости была очевидна»: замужество дочери, которая связала судьбу с неимущим человеком, считала мезальянсом. Неприятие этого брака усугублялось тем, что дед, несмотря на длительный отрыв от еврейства, был глубоко верующим человеком. А зять – безбожник, глумился над религией – знакомая по многим воспоминаниям семейная драма.

Вспомнил драматург и о своих бухарских туземных сородичах: "Здесь издавна жили бухарские евреи, будто бы прямые потомки испанских беглецов, скрывшихся от очередных гонений то ли испанского короля, то ли великой инквизиции. В кривых, пыльных, нищенских кварталах прозябали ремесленники, извозчики, мелкие торговцы, неизвестно чем и на что существовавшая голь, в мутных арыках плескались грязные ребятишки. Жили скученно, дурно, однообразно, храня фанатическую верность Древней религии и всем ее установлениям; переселялись из дома в ивовые шатры, когда наступал Судный день; покупали только мясо, клейменное своими мясниками; одевались, как узбеки и таджики, в стеганые ватные или шелковые халаты, но перепоясывались не кушаками, а веревкой – упрямо сохранявшийся след средневекового унижения, каковое, как известно, паче гордости. Обитавшие в русской части города (Ташкента) приехавшие из России евреи, главным образом потомки николаевских солдат, вполне обрусевшие и ассимилировавшиеся, относились к своим единоплеменникам снисходительно, но чаще – высокомерно. Разбогатевшие бухарские евреи при первой же возможности переселялись в Новый город"54.

В этом описании есть несколько неточностей, в частности в том, что касается происхождения бухарских евреев (я писал об их происхождении в статье, посвященной К.П. Кауфману, которого А. Штейн не раз упоминает, причем вполне нейтрально), не сведущ автор и в названиях еврейских религиозных праздников: Иом-Кипур путает с Шавуотом (Судный день и праздник Кущей, отсюда "ивовые шатры"). Но последнее понятно: комсомольская молодость несколько потеснила в памяти прошлое, и к тому же мальчик был крещен "вольнодумцем отцом". Родители Штейна в 1912 г. отправились в Латвию, точнее в Юрмалу, а еще точнее, в Майоренгоф (ныне просто Майори), но не с целью перехода в лютеранство. История каждого "мешумида" грустна, вот как ее описал А. Штейн: «Смутно помню двор хлопкоочистительного завода богатых бухарских евреев, братьев Потеляховых…

Здесь, в хлопке, полиция искала прячущихся людей, не имевших права жительства…

На этом заводе служил мой отец, которого я помню так же смутно, как и двор, все сквозь далекую-далекую дымку…

Однажды у хлопковых гор появились люди в белых форменных рубахах, с красивыми кокардами на фуражках, с шашками, бившими по черным штанам, заправленным в белые полотняные сапоги.

Обнажив шашки, стали протыкать хлопок, то в одном, то в другом месте. Меня очень развлекало это зрелище, и я не мог от него оторваться. Мать стояла рядом, судорожно сжимая мою руку в своей, – это я тоже запомнил. Потом люди с шашками ушли со двора. Мать все стояла недвижно, по-прежнему до боли сжимая мою руку.

Темнело.

Мать подошла к горке хлопка со стороны глиняного дувана, ткнула в него рукой.

Отряхиваясь, вылез из хлопка отец. Помню, в чем он был – костюм чайной китайской чесучи – тройка. Покрытый неочищенной хлопковой ватой, бледный, молчаливый, не взглянув ни на мать, ни на меня, закурил. Руки тряслись. Чуть пошатываясь, пошел к дому. Мы медленно поплелись за ним.

Городовые искали отца. Кто-то донес на него. Он не был революционером. Просто у него не было права жительства в Туркестане. Оно, это право, было у братьев Потеляховых, "туземцев", на которых не распространялся этот закон (вспомним Кауфмана, закрепившего за бухарскими евреями эти права. – С. Д.), было это право и у моей матери, поскольку посчастливилось ей родиться дочерью бывшего николаевского солдата из кантонистов, отслужившего двадцатипятилетнюю службу, и оно, это право, было у нас, детей, поскольку были мы внуками деда, завоевывавшего Туркестан, и мы, дети, пользовались наравне с матерью всеми полагающимися завоевателям и их семьям льготами… Потому-то в 1912 году родителям пришлось развестись. А затем – вновь обвенчаться.

Мне было пять лет тогда, но я запомнил, как шел отец после облавы, не глядя на нас с матерью, шел, чуть пошатываясь…

Вскоре после этого происшествия отец, устав от вечной и унизительной боязни быть пойманным и высланным из Средней Азии, надумал сменить иудейское вероисповедание на христианское. Он не признавал ни того, ни другого – он был атеистом. Его фанатически религиозные хозяева братья Потеляховы и моя верующая бабушка резко осуждали отца за это решение, однако их реакция еще более его ожесточила.

Приняв решение, позвал к себе моих брата и сестру – двенадцатилетнего гимназиста и десятилетнюю гимназистку. Разумеется, меня не позвал, я еще ничего не смыслил.

Сказал им он так:

– Вообразите себе, дети, попали вы на остров, где живут дикари. Дикари предложили бы вам выбор: либо стать такими же дикарями, как они, то есть подчиниться их дикарским законам, принять их веру и поклониться их идолам, либо вам тут же отрубят головы. Как вы бы поступили?

– Я бы сделала вид, – подумав, ответила сестра, – что поклоняюсь их идолам, а сама тихонько загнула бы мизинец, то есть это значило бы, что моя клятва недействительна.

Помолчав, отец посмотрел на брата.

– А ты?

– Я бы умер за веру! – воскликнул брат со всей пылкостью.

– Ну и дурак, – сказал отец и, озлившись, уехал в Майоренгоф – креститься»55.

Добавить к этому рассказу нечего. Назвав свои воспоминания "Повестью о том, как возникают сюжеты", А. Штейн процитированный сюжет еще и комментирует, вкладывая комментарий в уста своего близкого друга драматурга Александра Вампилова (1937-1972):

"Да, это драматургия, негромко говорит Вампилов, внимательно выслушав мой рассказ, бросая чайкам хлебные корки, поглядывая на остроконечный шпиль лютеранской церкви, торчащий в прибрежном леске…" Певец театральной Москвы «Меня часто спрашивали: "Вы ярый филосемит?" – Нет, но несть для меня ни эллин, ни иудей. – "Кто же вы?" Я отвечал: рассказчик, желающий быть искренним».

Человек, которому принадлежат эти слова, историк театра и критик, долгие годы был директором Императорского театра. Он происходил из старинного русского рода (основатель рода некий Владислав Каща из Нилка Неледзевского, гордого герба Правдзии, муж знатный короны Польской, участник Куликовской битвы). Исторический анекдот: их прозвище волею великого князя Ивана III было "Отрепьевы", и лишь в 1671 г. им позволили вновь именоваться Нелидовыми. Были Нелидовы стольниками, постельничьими, послами, генералами, фрейлинами. Пожалуй, самая знаменитая в этой фамилии Екатерина Ивановна Нелидова, подруга императора Павла I и, безусловно, одна из самых образованных женщин XVIII в. (ее заброшенную и почти утраченную могилу незадолго до своей смерти в 1905 г. восстановил философ князь С.Н. Трубецкой).

Наш герой Владимир Александрович Нелидов (1869-1926), родившийся в Москве и умерший в Нью-Йорке, никогда не кичился своим происхождением. Московский старожил, блестящий рассказчик, он не конкурент "дяде Гиляю". Конечно, интеллектуальный уровень В.А. Нелидова не сравним с таковым автора "Трущобных людей", хотя зачастую он писал о тех же персонажах, что и В.А. Гиляровский (1853-1935), – похоже, но не так… Читать В.А. Нелидова – истинное наслаждение.

Есть у Нелидова рассказ о театре "Габима", к судьбе которого в советское время он имел отношение. Привожу этот редкий текст полностью: «Был в Москве и существует и по сейчас (писалось до переезда театра на Запад и в Палестину. – С.

Д.) еврейский театр Габима. Габима по-древнееврейски "подмостки театра".

Произносится это слово с ударением на третьем слоге, а первая буква мягко, как французское "h". О Габиме необходимо рассказать.

В 1917 г. явился к Станиславскому человек, по фамилии Цемах, еврей, и заявил, что хочет организовать театр на древнееврейском языке, а учиться актерскому творчеству у него, Станиславского. Ответ был: год работать, и потом показательный спектакль. Работать не со Станиславским, а с его помощником Вахтанговым. Условия были приняты.

Первый показательный спектакль был осенью 1918 г. в студии на Кисловке.

Приглашены были люди театра и печать. Входим в прекрасно оборудованное помещение, человек на сто. Скромно, но с огромным вкусом. Большинство приглашенных – ни звука по-еврейски. Кто-то успел усвоить, что "да" по-древнееврейски "кэн". В программе три одноактных пьесы: драма, лирическая драма и веселая комедия.

Вахтангов хотел изложить нам содержание пьес. Ему говорят: не надо. Коли работа правильна, мы и так должны понять. И вот после первой же пьесы мы, не знающие языка, все верно сами передали ее общее содержание. Со второй и третьей пьесой было то же. Три одноактных вещи люди, не покладая рук, более года разрабатывали по системе Станиславского. Победа Габимы была полная.

Я, к сожалению, видел потом только одну их постановку – "Вечный жид". Помню, как в начале был показан базар. "Где это я раньше видел?" И чем дальше, тем мысль все назойливее. Вспомнил: в Иерусалиме. Пересчитал "толпу". Девять человек. А не выходят из головы шум Иерусалимской толпы, ее красочность, зной востока и т. д.

Я надеюсь, что высокодаровитый руководитель студии Цемах пишет ее историю.

Габима – живой пример достижения системы Станиславского. Был поднят вопрос о предоставлении этой студии небольшой субсидии, как и прочим академическим театрам, как бывшие Императорские, Художественный, Частная опера и Драма. Евреи-коммунисты подняли бунт и через влиятельных друзей достигли того, что был поднят вопрос о закрытии Габимы.

Решено было публично, "коллегиально" решить, нужен или нет, этот театр. Место решения – Камерный театр. Председателем собрания выбирается его директор А.Я.

Таиров. Ораторам предоставлено каждому по десяти минут. Один из нас предложил выпустить сначала противников. Они вздору наболтают, а мы воспользуемся.

Докладчик Цемах временем ограничен не был. Помню конец его речи: "Габима – это наша весна, это ледоход наших душ, мы не хотим больше слез, мы хотим песен радости и веселья". Много веселья потом доставили нам наши противники. Один, например, заявил (прочие были не лучше): "Почему надо поощрять Древнееврейский язык и культуру, а не готтентотскую?" Когда наступила моя очередь, я заявил "моему глубокоуважаемому противнику", что, разумеется, как только у готтентотов окажутся Соломон и пророки, появится Библия, культура в 6000 лет, Рубинштейны и Спиноза, то, думаю, все мы, "буржуазные недоумки", как вы в своей талантливой речи нас назвали, горой станем за культуру готтентотов. Вдруг реплика "места": "оставьте, это идиоты!" Кончаю и подсаживаюсь к подавшему реплику, сидевшему рядом с князем С.М. Волконским, тоже, конечно, из числа защитников.

Сидит с нами четвертый, коммунист бухаринского толка, но на сей раз он поддерживает "буржуазное скудоумие". Сидим и мирно беседуем. Кстати, наше мнение победило. Сказавший "идиоты" оказался милым собеседником, очень любезным, но с виду калабрийским бандитом, с черной как уголь бородой. "Знаете, с кем Вы сидите?" – слышу шепот сзади. "Нет!" – "Это Блюмкин, убийца Мирбаха, первого германского посла".

Я обратился к своей компании с заявлением: "А ведь только в России могут подобраться подобные единомышленники – гофмейстер, князь Рюриковой крови, его бывший сослуживец и подчиненный, а ныне друг, политический террорист и, наконец, коммунист, для которого "Ленин – белый". Мое непонимание не уменьшилось.

Напротив»56.

Приведу еще одно свидетельство на тему "Габимы" – упомянутого Нелидовым "Рюриковича" князя С.М. Волконского (1860-1937), в свое время управляющего Императорских театров (после революции преподавал в театральных студиях актерское и сценическое мастерство): «"Габима"… студия, ставящая пьесы на древнееврейском языке. Председателем ее был некто Цемах, он же был и отличный актер. Я был ими приглашен для того, чтобы ознакомить их с моей теорией читки. Я нашел такое внимание, такое понимание не только приемов моих, но и их воспитательного значения, как ни в одной из знакомых моих студий; а знал я их штук двадцать пять, если не больше. Когда я увидел, что они освоили мои принципы, я им откровенно заявил, что дальше нам продолжать занятия ни к чему; они по-русски все-таки никогда читать не будут, акцент им всегда будет мешать, а теперь их задача в том, чтобы применить к их древнееврейской читке то, что я им по-русски показал. Мы расстались, но остались в добрых отношениях; они всегда приглашали меня на свои репетиции и спектакли. Они в то время… дали интересную пьесу, "Пророк". Должен родиться Спаситель мира, но в момент рождения ребенок пропадает. Народ у подножия городской стены в волнении ждет вести о рождении и потом с ужасом слышит весть об исчезновении. Встает Пророк, берет свой посох и объявляет, что он идет его искать. Это "Вечный жид", это неутомимая жажда, неугасимое искание Мессии…

Цемах был прямо прекрасен в роли Пророка. Но сильнейшее впечатление было не от отдельных лиц, а от общих сцен. Это сидение народа перед стеной, суета и говор базарного утра, – кто только знает восток, тот не мог не восхититься красочностью… одежд, образов, говора, шума. И затем – переходы! Восхитительны своею незаметностью и своим нарастанием переходы от радости к ужасу, от всхлипываний к рыданию… Незабываемы некоторые подробности: синее платье жгучей прелестницы, фигура нищего, грязного, в рубищах, валяющегося в пыли базарной площади… Должен сказать, что это представление дало мне давным-давно уже не испытанное чувство настоящей трагедии. Незнание языка облегчалось розданной на руки русской программой…

Я сказал, что с "Габимой" связано интересное воспоминание. "Габима" получала государственную субсидию. Некоторая часть московского еврейства восстала против субсидирования такого учреждения, которое играет на древнееврейском, для многих непонятном, языке. Это-де никому не нужно, это "буржуазная затея". Они сильно действовали в правительственных кругах, дабы сорвать эту ассигновку и добиться ассигновки для театра, где бы давались представления на жаргоне. Тем временем "Габима" разослала приглашения на диспут, который она устроила в одном из театров, и пригласила представителей театрального мира и своих недоброжелателей на генеральное сражение. И вот тут я увидел картину, которая раскрыла мне неизвестные для меня стороны еврейства. Нужно ли говорить, что противники "Габимы", восставшие против "буржуазной затеи" и требовавшие театра на жаргоне, были коммунисты? Здесь, что было интересно, во-первых, картина евреев-коммунистов.

Много я видел людей яростных за эти годы, людей в последнем градусе каления, но таких людей, как еврей-коммунист, я не видал. В его жилах не кровь, а пироксилин: это какие-то с цепи сорвавшиеся, рычащие, трясущиеся от злобы. Но затем, второе, что было интересно, – ненависть еврея-коммуниста к еврею не коммунисту. Опять скажу: много я видел распаленных ненавистью, и в жизни… и на сцене… видел расовую ненависть, ненависть классовую, ненависть ревности, но никогда не видал, на что способен родич по отношению к родичу только за разность убеждений. В далеких, тайных недрах истории должны лежать корни этой ненависти. До чего доходило! Габимистов обвиняли в "деникинстве"… в спекулятивных целях: постоянно выплывало в качестве ругательного слово "сухаревцы"; это потому, что на Сухаревке был тайный рынок в то время, когда продажа имущества была запрещена. Но самое страшное для них слово, даже только понятие, при далеком ощущении которого они уже вздымались на дыбы, это – "сионизм". Это стремление некоторой части всемирного еврейства устроить в Палестине свое государство, это стремление к национализму, перед глазами евреев-коммунистов-интернационалистов вставало каким-то чудовищным пугалом. Можно себе представить, что для них зарождение национальной идеи, идеи отечества в самом чреве, в самой матке коммунизма… Было много интересных моментов. Помню великолепную речь Цемаха… он говорил о жизненной… силе, которую они черпают из соприкосновения с древнееврейским духом…

Немало было блестков еврейского юмора. Один старичок сказал: "Много здесь спорят о том, что древнееврейский живой или мертвый язык? Собственно, не так это важно; но думаю, что если бы он был мертвый, то о нем бы не говорили или говорили бы одно хорошее"… В результате "Габима" получила правительственную субсидию. И это была победа культуры над бескультурьем. А для меня результат: интересный вечер и несомненное убеждение, что есть два еврейства. Одно ищет пробуждения всех сил своей древней природы:

Кто скажет мне, какую измеряют

Подводные их корни глубину? для того чтобы положить их угловым камнем того национального здания, которое должно из Палестины встать соперником прочих народов. Другое еврейство ищет напряжение всех своих способностей для того, чтобы, не теряя своего духа, спрятать свой лик, просочившись в другие народности…»57 Воспоминания Нелидова и Волконского во многом перекликаются. Но князь, пожалуй, иносказательно говорит об участии евреев в революции, неистовстве, ненависти коммунистов. Безусловно, для него евреи – дрожжи революции. Конечно, не все. Он это подчеркивает. И пытается найти источник ненависти евреев не только друг к другу… Ему ясно, что эта ненависть выше классовой и расовой. Так какую же ненависть должно испытывать еврейство по отношению к "гоям"?! Думаю, эта ненависть ассоциировалась у князя Волконского с расправой над Иисусом. Князь убежден в существовании еврейского заговора, несмотря на разность взглядов противоборствующих сторон. Перечитаем еще раз: сионисты хотят построить свое государство в Палестине, чтобы стать "соперником прочих народов", а интернационалисты, "не теряя своего духа", спрятать свой лик, просочившись в другие народности.

Браво, князь! Вы читали "Протоколы Сионских мудрецов" и усвоили их. И вправду, кто еще может подсказать князю глубину подводных течений иудаизма?

Нелидов и Волконский безоговорочно сходятся в одном: борьба против "Габимы" – это дуэль культуры с бескультурьем. Нелидов упоминает человека, застрелившего императорского посла, Якова Блюмкина, который был не только убийцей, но и поэтом и большим поклонником театра "Габима". А знание древнееврейского языка помогло ему создать просоветскую агентуру в Палестине. Таковы уж превратности судьбы: "нам не дано предугадать", что, где и когда пригодится…

Довольно подробно рассказал В.А. Нелидов об участии евреев в театральной жизни столицы, назвав множество имен ныне почти забытых актеров. Порой он иронизирует над их "общечеловеческими" слабостями, но при этом не скупится на похвалу их профессиональных достоинств. "Чисто русскому таланту Рыбакова" Нелидов противопоставляет талант актера Малого театра Осипа Андреевича Правдина. Еврей Иосиф Трайлебен, изменив «свою фамилию на русскую, сообщал окружающим, что он швед по происхождению, блестяще этим языком владел, но за его спиной наивно злословили, что Правдин имеет предком одного из пленных после Полтавского боя, где Петр I разбил шведа Карла XII, что будто этот предок остался жить по капризу судьбы в черте оседлости для русских евреев.

Человек блестяще образованный, владеющий в совершенстве многими… языками… культурный, Правдин может быть назван "европейцем" Малого театра. Европеизм сказывался у него во всем…» Нелидов считает Правдина выдающимся актером, если не бриллиантом "дома Щепкина", то, безусловно, украшением. Лучшие его роли – прекрасный Шуйский в "Борисе Годунове" Пушкина и Растаковский в гоголевском "Ревизоре".

А его игру в "Талантах и поклонниках" (он играл Васю) хвалил сам Островский.

Этот швед или "полтавец" сроднился с Москвой и, бывало, вполне по-российски пускался в загул. Выбранный управляющим Малым театром, он ходил туда каждый день и после Октябрьского переворота, не боясь быть застреленным поставленным у входа часовым. Пьяная солдатня ограбила театр. Правдин умер в своем кабинете на 74-м году жизни от голода и холода. По мнению Нелидова, после смерти Правдина осталось лишь два актера его калибра – Ермолова и Южин58.

Другой актер из "золотой" плеяды Малого театра, Федор Петрович Горев (1850-1910), сыграл более 300 ролей. Горев – еврей, приемный сын помещика Алферова. Этот красавец, "с лицом старинной камеи", пишет Нелидов, был человеком "трагически необразованным, наивным и даже глуповатым. Энциклопедия сообщает о нем лаконично: недюжинный актер, вызывавший восторги одних и строгую критику других. Любопытная деталь: в молодости Горев был судим за подделку векселей, причем в это время он уже работал в театре!..

Среди его ролей критика выделяет героев Шиллера – Карла, Фердинанда, Дон-Карлоса и других. Нелидов подробно комментирует игру Горева в "Плодах просвещения" (он играл Григория) и роль еврея-миллионера в неназванной им современной пьесе: «Герой пьесы – добрый человек, но когда его затронули, тысячелетняя ненависть потомков (Израиля), ненависть к "гоям" проснулась и не знает пощады. "Мщу до седьмого колена", – чувствовал зритель». И далее о Гореве: в нем были задатки гения, казалось, он мог сыграть Шейлока, Мефистофеля, Грозного, но он даже не претендовал на такие сложные роли.

Сын Горева, Аполлон Федорович Горев (1887-1912), тоже талантливый актер, сыграл в поставленном К.С. Станиславским "Ревизоре" Хлестакова – мэтр отзывался о нем с похвалой. Увы, карьера Горева-младшего прервалась очень рано: в 25 лет он умер от туберкулеза59.

Существуют различные точки зрения на отношение театрального мира к еврейству.

Без всякой натяжки можно констатировать, что эта среда менее других… заражена антисемитизмом. Вот что писал по этому поводу известный до революции антрепренер и актер Вениамин Никулин (Ольковицкий): «…считаю уместным выразить мое глубокое чувство преклонения перед тогдашней русской актерской громадой.

Торжественно подтверждаю, что у русских актеров никакого юдофобства вообще и никаких признаков антисемитизма не было. Даже если встречался молодой актер -еврей из южан, говоривший вместо "вы" – "ви", вместо "барыня" – "бариня" и так далее, то русские актеры добродушно посмеивались и настойчиво советовали таким начинающим товарищам сделать все возможное, чтобы выбраться из родной Одессы, Елизаветграда, Родомысля или Каменец-Подольска – на север, поближе к Москве, Волге, Сибири. Но тут-то и возникал трагический вопрос о праве жительства вне черты оседлости.

С одной стороны, евреи являлись очень желательными актерами в русском театре.

Трезвые, трудолюбивые, аккуратные, не картежники и никак не хулиганы. Часто они обладали к тому же выразительной хорошей наружностью, приятным голосом, темпераментом и чуткостью. Будучи в большинстве начитанными и умственно развитыми, они сильно способствовали и оздоровлению закулисных нравов.

С другой стороны, они оказывались загнанными в злополучную черту оседлости, где преобладала южная, не чисто русская литературная или бытовая речь. Конечно, это было трагично…

Еще раз с радостью и гордостью отмечаю, что русские актеры за малым уродливым исключением были вполне на высоте, относясь к евреям и другим инородцам идеально по-товарищески»60.

Пожалуй, нелишне процитировать и сказанное В. Никулиным о Е.Б. Вахтангове, который вместе с Никитой Балиевым (будущим директором московского театра "Летучая мышь") начинал свою театральную карьеру во Владикавказе с участия в бесплатных гимназических постановках Никулина: «Потом, много лет спустя, я имел счастье видеть его гениальную работу в "Потопе", "Принцессе Турандот" и бессмертном, благодаря его, Вахтангова, воплощению, "Дибуке" в Габиме. Невозможно постичь и понять, как кавказец по рождению, армянин по национальности и христианин по вере, этот великий ясновидец Вахтангов мог… выявить тот дух народа, показать до осязаемости тот таинственный цемент, которым спаяна эта стойкая и вечная библейская нация»61. (Неточность: Вахтангов наполовину русский.) Вернемся, однако, к воспоминаниям В.А. Нелидова.

При чтении большинства мемуаров или иных сочинений я ощущаю некое напряжение авторов (если угодно – натяжки), когда они пишут о евреях или еврействе. Нелидов подобного ощущения во мне не вызывает. Он совершенно свободно говорит о евреях, об их достоинствах и недостатках, правда, слишком уж часто подчеркивает их национальность. Например, для Нелидова миллионер Лазарь Поляков, которого ненавидел московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович, – гениальный делец и "идеальный человек". Нарушая все законы, Поляков стоял на страже интересов умирающей княгини: "мягкий и добрый Поляков был в этом вопросе, как скала, и спас состояние для законных наследников". И далее: «Фигура Полякова настолько интересна, что о ней стоит сказать… Маленький еврейчик из черты оседлости, он начал с содержания небольшой почтовой станции, стал крупнейшим железнодорожником, председателем Земельного банка и десятков других учреждений, а от Александра III получил дворянское достоинство. На редкость гуманный и просвещенный, он был горячо любим и почитаем всеми, кто его знал. Его похороны напоминали похороны великого князя. Около ста придворных мундиров явилось его хоронить. Трудно себе представить тогдашнюю Москву без Полякова. Его доброта была безгранична. Рассказывали, например, что когда у него сидели по делам в кабинете, то часто за спущенной драпировкой восседала его супруга Розалия Павловна и, когда Поляков начинал по доброте поддаваться на просьбы, из соседней комнаты раздавался предостерегающий оклик его благоверной: "Лазарь!" И Лазарь бил отбой.

Сия Розалия, верная Сарра своего Авраама, ни разу за свою жизнь не проглотила куска ни в одном христианском доме, отклоняя приглашения великих князей, министров и послов. Поляков являлся на обеды один, а Розалия Павловна "всегда очень сожалела", у нее "болела голова", и она на следующий день делала визит хозяйке дома»62.

Краткий комментарий: Лазарь Соломонович Поляков (1842-1914) действительно был выдающимся предпринимателем и филантропом. Он дружил с генерал-губернатором Москвы князем В.А. Долгоруковым и с публицистом М.Н. Катковым. Отстоять права евреев во времена губернаторства великого князя Сергея Александровича ему не удалось. Нелидов оговорился: похороны Полякова напоминали похороны не великого князя, а князя Долгорукова, которого москвичи обожали.

Жена Полякова свято чтила кашрут и поэтому избегала посещать дома христиан. И, пожалуй, самое интересное в контексте нашего "театрального" повествования: внучка Полякова – великая балерина Анна Павлова. Так что вклад семейства Поляковых в русскую культуру весьма велик!

На мой взгляд, интересен рассказ Нелидова о его пребывании в стенах Катковского лицея. Одним из самых любимых преподавателей лицеистов был преподаватель немецкого и древнегреческого языка и директор лицея Владимир Андреевич Грингмут (1851-1907), впоследствии стяжавший печальную славу погромщика. (В свое время С.Ю.

Витте жаловался Теодору Герцлю на выкреста Грингмута, препятствовавшего гражданской эмансипации еврейства.) Вот что пишет о нем В.А. Нелидов: «Директор был тот самый Грингмут, проклинаемый впоследствии всеми прогрессивными кругами, когда он сделался главным редактором правительственного органа "Московские ведомости". Статьи любимого учителя мне было больно читать. Я отправился к нему и спросил его: "Как вы, который так нас учили, можете так писать? Вы, который добились от нас добровольной просьбы давать на лишний час больше греческого языка в неделю?" Мне отвечено было: "В чем же разница того, чему я учил тогда и пишу теперь?" Я увидел, что тот, прежний Грингмут умер, и после этого я видел его только раз в жизни, когда он лежал в гробу»63.