Текст книги "Этюды любви и ненависти"

Автор книги: Савелий Дудаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 42 страниц)

Соркин ошибся. Через некоторое время в "Отечественных записках" появилась июльская сатира Щедрина о вампирах самобытных и инородных. Сатира эта произвела сильное впечатление. Соркин торжествовал…40 «Что прикажете делать! – восклицал в 1876 г. упомянутый аноним в "Одесском вестнике". – Крупные писатели русские заражены… юдофобией. Тургенев еще в юности написал рассказ "Жид", где вывел отца, продающего офицеру свою дочь.

Некрасов в последней своей поэме ("Современная песня". – С. Д.) написал еврейскую песню, где проводит самые нелестные для евреев мысли. Щедрин также не может встретиться с евреем, чтобы не щелкнуть его… И это русская интеллигенция.

Это люди, которых нельзя упрекнуть в злостном пристрастии или глупых предрассудках… У Достоевского, наконец, это юдофобия доходит почти до мании»41.

Первое открытое письмо непосредственно главному редактору "Отечественных записок" Н.А. Некрасову после первого погрома 1871 г. в Одессе было опубликовано в "Вестнике русских евреев" в 1872 г. (в то время еще тлели надежды евреев на равноправие) и подписано неким юристом М. Хволосом. Думаю, что публикация "вынудила" десять лет спустя Салтыкова-Щедрина внять просьбе Соркина. Письмо Хволоса очень пространное, поэтому привожу его с купюрами:

М.Г. Николай Алексеевич!

Одна из характеристических и с первого взгляда совершенно загадочных черт злосчастного вопроса в России это – поразительное невежество, легкомысленное, а подчас даже просто недобросовестное отношение к нему большинства органов русской печати. Никакой мыслитель в мире, хоть будь он семи пядей во лбу, обладай гениальнейшим даром индукции, не в состоянии будет обобщить, найти какую-нибудь общую формулу, связное определение всей беспорядочной, разнокалиберной массе суждений, толков и пересудов, каким подвергается беспрестанно этот злосчастный вопрос в России. Мало того, нет никакой возможности составить себе хоть приблизительное понятие о том, чего именно хочет, добивается, какую цель преследует эта громадная клика столько лет спорящих, судящих и толкующих об этом вопросе публицистов…

Евреи то невежественны, трусливы и ленивы, то уж слишком умны, ловки, проницательны и смелы; то вредны, то весьма полезны; то их следует истребить, изгнать, уничтожить, то стараться об их обрусении, содействовать их сближению с русскими; то они замкнуты, сплочены, изолированы, то вдруг наводят страх своим стремлением расселиться по всем градам и весям великой и обильной земли русской; то они фанатичны и не податливы для русской цивилизации, то они слишком накинулись на образование и уже очень стремятся в гимназии и университеты, и пожалуй, чего доброго, станут во главе интеллигенции и государственного управления – что грозит особой опасностью, так как они, образованными, живо расстаются со своими религиозными преданиями, но не пристают к христианству и о, ужас! становятся самым радикальнейшим "нигилистическим", как выразился недавно один ворон в павлиньих перьях в одной комиссии, элементом государства…

Никогда пресловутое правило: ab uno disce omnes (Вергилий. Энеида. Кн. 2, стих 65-66. В. Брюсов и С. Соловьев перевели их так: "Данаев ныне коварство познай; одного по проступку / И обо всех них суди". – С. Д.) не исполняется так точно и непреклонно: какой-нибудь Ицко сплутовал, надул Ивана, какой-нибудь Давид эксплуатирует Ивана, где-то шинкарь Яков взял у блудного Лазаря 10% в месяц – сейчас сонм высоконравственных корреспондентов спешит протрубить об этих важных событиях во всех благочестивых и пекущихся о благе дорогого отечества органах печати, которые поднимают неистовый шум и гвалт, бьют в набат, что евреи ужасный народ, что они все плуты и мошенники, эксплуататоры и ростовщики. … Дело тут вовсе не в логике, не в желании добиться истины и правильной, справедливой постановки и разрешения вопроса. Во всей суматохе орудуют совсем другого рода пружины, действуют такие мотивы, которые по существу своему не поддаются логике, которых никакими разумными и спокойными разъяснениями не проймешь, которые, так сказать, логически не проникаемы… никакой разумный спор, никакие разъяснения были до сих пор невозможны.

Далее М. Хволос отдает дань времени: антагонизм между русскими и евреями подогревается польской партией, вплоть до того, что евреи чувствуют в антисемитских статьях польскую "дирижерскую палочку". В свое время я писал о влиянии польских юдофобов, обвинявших евреев в ритуальных преступлениях, на русскую литературу. Но после восстания 1863 г. это влияние в общем сошло на нет.

Русский антисемитизм, хотя и зависимый от польского или германского, был вполне самостоятелен. "Дирижирование" автор усматривает даже в статьях почти либерального "Голоса", редактируемого вполне "приличным" человеком – историком В.А.

Бильбасовым. Обращение М. Хволоса к Некрасову было продиктовано тем, что подобные юдофобские материалы стали публиковать "Отечественные записки", издатели которых не раз декларировали, что являются преемниками гуманистических традиций "Современника". Антисемитизм он находит в "Дневнике провинциала", принадлежащего перу некоего М.М.: «… держу пари, что и ему (Гейне) не удалось бы найти хоть малейший след элемента здравого смысла в таком неказистом ублюдке, каким представляются некоторые цинически развязные остроты "Дневника провинциала" ноябрьской книжки. Нам было особенно больно и обидно встретить в этом "Дневнике" такую грубую, ни к селу, ни к городу… пригнанную брань, что по некоторым литературным приемам, развязности и резкости стиля, а подчас, бесспорно, своеобразному, едкому юмору, в нем чувствуется как бы сатирическое перо г.

Щедрина… Но кто бы ни скрывался под буквами М.М., нельзя не пожалеть о появлении такой брани в "Отечественных записках" рядом с произведениями Гуцкова* и с честными, открытыми и даже чересч уротрицательного направления "Записками еврея". Мы только заметим автору "Дневника", что его возгласы: "О, пархатые", "шайка пархатых жидов…", "жиды, наверное, ограбили меня из-за ненависти к христианам" и проч. не только не остроумно, но, при своей сальности и грубости, не имеют даже достоинства оригинальности и новизны. Такими блестками кабацкого юмора угощал и забавлял когда-то простодушную и терпеливую российскую публику прискорбной памяти Фаддей Булгарин».

***

* Карл Гуцков (1811-1878), немецкий писатель, автор трагедии «Уриель Акоста», перевод которой (второе издание) появился в «Отечественных записках» как раз в 1872 г.; с тех пор пьеса не исчезала из репертуара российских театров.

***

Сравнение Щедрина с Булгариным по части ругательств справедливо лишь отчасти:

Хволос не замечает, что у Булгарина – это голос автора, а у Салтыкова – чаще всего голос отрицательного героя. Попутно замечу, что в "Дневнике провинциала" появляется нарицательный Булгарин: "Правда, что тогда же был и Булгарин, но ведь и Булгарины бывают разные. Бывают Булгарины злобствующие и инсинуирующие, но бывают и добродушные, в простоте сердца переливающие из пустого в порожнее…" Евреи из "Дневника провинциала" – горе-предприниматели (Гершка, Зальцфиш, Иерухим), говорящие на ломаном русском языке, – такими их видит русский антигерой, требующий, чтобы «пархатый крестился, отрезал кудри и оставил "жидовскую" веру»42.

"Записки еврея" Григория Исааковича Ба/о/грова совершили переворот в русско-еврейской литературе. Будучи фанатиком просветительства (Хаскалы) в еврейской среде, он, по мнению некоторых критиков, доходил "до крайности" в отрицании затхлого быта местечек.

Далее М. Хволос позволяет себе весьма смелый для подцензурной печати пассаж, отдавая должное толерантности осужденного и сосланного Н.Г. Чернышевского, имя которого было под запретом: «Затем вспомним, что в начале шестидесятых годов "Современник" проповедовал в лице одного из талантливых и главных своих редакторов, что даже последняя торговка тряпьем – еврейка всегда честно и добросовестно поступает с людьми честными, а провозгласившие себя преемниками этого журнала "Отечественные записки" проповедуют в начале семидесятых годов в лице автора "Дневника", что вообще "жиды наверно ограбят христианина из-за ненависти к нему». Эпизод относится к роману Чернышевского "Что делать?", в котором "одна из самых оборотливых евреек", Рахель, – "добрая знакомая Веры Павловны, с которой Рахель была, безусловно, честна, как почти все еврейские мелкие торговцы и торговки со всеми порядочными людьми" (курсив мой. – С. Д.)43.

Затем М. Хволос обращается к истории. Когда-то два еврея-журналиста, И.А. Чацкий и М.И. Горвиц*, выступили против антисемитской статьи В.Р. Зотова, опубликованной в "Иллюстрации" под названием "Западнорусские жиды и их современное положение". Почти все собратья по перу – от Ивана Аксакова до…

Фаддея Булгарина – их тогда поддержали. Но, как правильно заметил профессор Ш.

Эттингер, общий протест был обусловлен не столько антисемитизмом, сколько проблемой свободы печати. Отсюда такое единодушие представителей самых разных лагерей. Увы, кроме одного лагеря – "Современника": ни Добролюбов, ни Некрасов этот протест не подписали, Чернышевский подписал. Более того, Н. Добролюбов считал, что подобные протесты отвлекают общество от подлинных проблем: "Зачем это, думал я, русские ученые и литераторы ополчились в крестовый поход для доказательства, что клевета гнусна", – резонерствовал он в "Письме из провинции", опубликованном в "Свистке". Некрасов в анонимной заметке "Кювье в виде Чацкина и Горвица" утверждал примерно то же самое и цитировал лихие стишки из "Свистка":

О гласность русская! Ты быстро зашагала, Как бы в восторженном каком-то забытье:

Живого Чацкина ты прежде защищала,

А ныне добралась до мертвого Кювье.

Добролюбов не без ехидства подсчитал число подписавших протест "знаменитостей": из 150 имен более половины – 77 – никому не известны. Есть, например, три Хомякова, но нет Н.А. Некрасова. Вероятно, "зубоскальская" статья Добролюбова вызвала внутренние трения в редакции "Современника". Статью предварительно посылали И.С. Тургеневу, который ответил, что он против публикации, ибо тон статьи не соответствует важности произошедшего. Статья появилась лишь в "Свистке" с пропусками отмеченных Тургеневым слов – "кривляний", как он выразился44. Из великих, кроме И.С. Тургенева, протест не подписали И.А. Гончаров, Л.Н. Толстой и, конечно, Ф.М. Достоевский. (Вскоре произошел разрыв Тургенева с "Современником" – дискуссия по поводу статьи Добролюбова была не единственной тому причиной.

Некрасову пришлось выбирать, и он выбрал…).

М. Хволос утверждает, что публикация "Дневника" в "Отечественных записках" – в первую очередь дело антирусское: "…взгляд на трех миллионов евреев как на государственный нарост, подлежащий неизбежно ампутации – после знаменитых экспериментов Испании и средневековой Германии, – невозможен больше для общества и государства, считающих себя членами европейской международной семьи". Увы, не прошло и нескольких десятков лет, и ампутация еврейства в Европе была проведена весьма успешно, и слово "гуманизм" стало ругательством.

***

* М.И. Горвиц (1837-1883), профессор Медико-хирургической академии;

И.А. Чацкин (?-1902), врач и журналист.

***

Заключительная часть письма касается непосредственно Некрасова:

«Обращаюсь посредством специального еврейского органа с этим письмом к Вам, Николай Алексеевич, как к истинно народному русскому поэту, поэтические творения которого служат для всех без исключения образованных евреев настольными книгами и любимейшими, светлыми источниками, откуда они черпали и черпают материалы для знакомства с русским народом, его горем и нуждою, силою и цельностью его духа… – и надеюсь, что будете настолько справедливы и беспристрастны и не откажетесь перепечатать это письмо в ближайшем номере "Отечественных записок"45. Напрасно автор ждал публикации – ее не последовало. "Ответ", как уже сказано, десять лет спустя дал Салтыков-Щедрин. И это был реванш Соркина.

В серии очерков Салтыкова-Щедрина "Признаки времени", в главке под названием "Хищники", есть такой пассаж: "Взгляните, например, на такого-то Икса! – прибавляют другие: не проходит дня, чтобы он чего-нибудь не надебоширничал, однако его не знает ни полиция, ни мировой суд! Почему-с, смею я вас спросить? А просто потому, что это мужчина сильный и из себя видный! Взгляните, напротив того, на такого-то Зета!

Вот он не дебоширничает, даже по середке тротуара никогда не пройдет, а все к сторонке жмется, а из части да и суда не выходит! А отчего, спрашиваю я вас? А все оттого, милостивые государи, что Зет видом жидок и что за такую его провинность всякого порядочного человека так и подмывает ковырнуть ему масла, ушибить поленом или сделать всяческую другую неприятность!"46. Блестящий пример сатиры и ничего оскорбительного в употреблении слова "жидок" здесь нет. А вот и авторский голос, почти сразу после процитированного фрагмента: "Мало-помалу в этой компактной толпе упраздняются понятия о добром и злом, о правом и неправом, о полезном и вредном". Ясно, что русский Свифт говорит это о собственном народе, – говорит то, о чем стыдливо молчали десятки лет, например – об иностранном происхождении русских былин и их героев вплоть до самого Владимира Красное Солнышко. А как гениально описаны Салтыковым "тайное общество" и его правила: "Устав Вольного Союза пенкоснимателей"… Что ни говори, еврейство не главный объект его сатиры.

Салтыков признался в "Недоконченной беседе": "Я русский литератор и потому имею две рабские привычки: во-первых, писать иносказательно и, во-вторых, трепетать".

Здесь же целую главку он посвятил еврейству и вполне сознательно отказался от полуправды: "История никогда не начертала на своих страницах вопроса более тяжелого, более чуждого человечности, более мучительного, нежели еврейский.

История человечества есть бесконечный мартиролог, но в то же время она есть и бесконечное просветление. В сфере мартиролога еврейское племя занимает первое место; в сфере просветления оно стоит в стороне, как будто лучезарные перспективы истории совсем до него не относятся. Нет более надрывающей сердце повести, как повесть этого бесконечного истязания человека над человеком. Даже история, которая для самых загадочных уклонений от света к тьме находит соответствующую поправку в дальнейшем ходе событий, и та, излагая эту скорбную повесть, останавливается в бессилии и недоумении". Салтыков пытается ответить на им же поставленные вопросы: антисемитизм – почему? Главная причина – религиозная рознь. К сожалению, пришлось прибегнуть к "иносказанию-эвфемизму: "В ряду этих запутанностей главное место, несомненно, занимает предание, давно уже утратившее смысл, но доселе сохранившее свою живость" (выделено мной. – С. Д.); затем расовые различия и экономические причины, когда примеры берутся не из толщи еврейской массы, а из немногочисленной буржуазной среды, частично или полностью порвавшей со своим лоном.

И далее: "Нет ничего бесчеловечнее и безумнее предания, выходящего из темных ущелий далекого прошлого и с жестокостью, доходящей до идиотского самодовольства, из века в век переносящего клеймо позора, отчуждения и ненависти. Не говоря уже о непосредственных жертвах предания, замученных и обезглавленных, оно извращает целый цикл общественных отношений и на самую историю накладывает печать изуверской одичалости. Но бесчеловечность явится еще более общедоступной как предание, и что, следовательно, последнее прежде всего становится достоянием толпы, и без того обезумевшей под игом собственного несчастья. Именно этою-то общедоступностью и обладает предание, поразившее отчуждением еврейское племя.

Когда я думаю о положении, созданном образами и стонами исконной легенды, преследующей еврея из века в век на всяком месте, – право, мне представляется, что я с ума схожу. Кажется, что за этой легендой зияет бездонная пропасть, наполненная кипящей смолой, и в этой пропасти безнадежно агонизирует целая масса людей, у которых отнято все, даже право на смерть". Пожалуй, так о религиозной нетерпимости по отношению к еврейству из русских писателей или мыслителей никто не писал.

Салтыков ставит себя на место страдальца: "Ни один человек в целом мире не найдет в себе столько творческой силы, чтобы вообразить себя в положении этой неумирающей агонии, а еврей родится в ней и для нее. Стигматизированный (здесь и далее курсив мой. – С. Д.) он является на свет и стигматизированный агонизирует в жизни, и стигматизированный же умирает. Или лучше сказать, не умирает, а видит себя и по смерти бессрочно-стигматизированным в лице детей и присных. Нет выхода из кипящей смолы, нет иных перспектив, кроме зубовного скрежета. Что бы еврей ни предпринял, он всегда остается стигматизированным. Делается он христианином – выкрест; остается при иудействе – он пес смердящий. Можно ли представить себе мучительство более безумное, более бессовестное?" Повторю: так о евреях и еврействе в российской публицистике никто никогда не писал. Если бы Салтыков ничего более на эту тему не написал, то и этого было бы достаточно. Салтыков же одним из первых отметил, что даже высокий уровень образования не спасает от антисемитизма, пример – Германия, явно угодив этим либеральным кругам. Через полстолетия именно Германия уничтожала еврейский народ на базе "высокой" науки, теоретической и практической. На решение еврейского вопроса Михаил Евграфович смотрел пессимистически и не потому, что был мизантропом, а потому, что верил в непобедимость Зла.

Салтыков понимал, что непредвзятому читателю будет тяжело читать правду, и смягчил удар: «Даже в литературу нашу только с недавнего времени начали проникать лучи, освещающие этот агонизирующий мир. Да и теперь едва ли можно указать на что-нибудь подходящее, исключая прелестного рассказа г-жи Ожешко "Могучий Самсон". Поэтому те, которые хотят знать, сколько симпатичного таит в себе замученное еврейство и какая неистовая трагедия тяготеет над его существованием, – пусть обратятся к этому рассказу, каждое слово которого дышит мучительною правдою. Наверное, это чтение пробудит в них добрые здоровые мысли и заставит их задуматься в лучшем, человечном значении этого слова». (Говоря "наша литература," Салтыков, однако, ссылается на рассказ польской писательницы Элизы Ожешко (1841-1910). Видимо, отечественного "луча" не нашлось.) В самом конце "Дневника" Ф.М. Достоевского сказано: "А все-таки братство". В братство, по Федору Михайловичу, не верится после всех инвектив против еврейства.

В братство Салтыкова верится: "Знать, – писал он, – вот, что нужно прежде всего, а знание, несомненно, приведет за собой и чувство человечности. В этом чувстве, как в гармоническом целом, сливаются те качества, благодаря которым отношения между людьми делаются прочными и доброкачественными. А именно: справедливость, сознание братства и любовь"47.

Примечания

1 Будущность. 1902. № 33. С. 653. 2 Гинцбург И.Я. Из прошлого: Воспоминания. Л., 1924. С. 25. 3 Цит. по: Горнфельд А. Письма Антокольского // Восход. № 47/48. С. 76. 4 Репин И.Е. Далекое-близкое. М., 1964. С. 442-443. 5 Гинцбург И.Я. Из прошлого. С. 98-99. 6 И.Е. Репин – Н. Прахову, 28 мая 1867 г. // Прахов Н.А. Страницы прошлого. Киев, 1958. С. 31. 7 Репин И.Е. Письма к писателям и литературным деятелям, 1880-1929. М., 1950. С. 97-98. 8 Крамской И.Н. Письма. Статьи: В 2 т. М., 1965. Т. 1. С. 127, 270, 389. 9 М.М. Антокольский: Его жизнь, творения, письма и статьи. СПб.; М., 1905. С. И. 10 Там же. С. 70. 11 Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. Письма: В 13 т. М.; Л., 1960-1968. Т. XIV: Письма. С. 246. 12 Цит. по: Кропоткин П.А. Записки революционера. М., 1966. С. 376. 13 Olietti U. Cose d'arte // Fanfulla. 1874. № 78. Цит. по.: Прахов Н.А. Указ. соч. С. 232-233. 14 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. М., 1983. Т. 24. С. 205. 15 Там же. Т. 25. С. 227. 16 Г. Меньшикову // Восход. 1904. № 7/8. 17 Гинцбург И.Я. Воспоминания о М.М. Антокольском // Еврейская жизнь. 1904. № 1.С. 18 Цит. по: Прахов Н.А. Указ. соч. С. 237. 19 М.М. Антокольский: Его жизнь… С. 144. 20 Там же. С. 1005-1008; Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем. Т. XIII: Письма. С. 99-100. 21 Кауфман А.Е. За много лет: Отрывки из воспоминаний старого журналиста // Еврейская старина. 1913. Т. VII. С. 336. 22 Там же. С. 337; Кауфман А.Е. За кулисами печати: Отрывки воспоминаний старого журналиста // Ист. вестник. 1913. Т. СХХХП. С. 127-129. 23 Щукинский сборник. 1909. Вып. 8. С. 198-199. 24 Там же. С. 200-203. 25 Там же. 26 М.М. Антокольский: Его жизнь… С. 1009-1012. 27 Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем Т. XIII: Письма. С. 205. 28 Там же. С. 268-269. 29 Павловский-Яковлев ИЛ. Воспоминания об И.С. Тургеневе: Из записок литератора // Русский курьер. 1884. N° 164. 30 Цит. по: Мещерский В.П. Мои воспоминания. СПб., 1912. Т. 3: 1881-1894. С. 127. 31 Павловский-Яковлев И.П. Указ. соч. // Русский курьер. 1884. № 137. 32 Кугель А.Р. (Homo Novus) Литературные воспоминания. Пг., 1924. С. 124-126. 33 Тургенев И.С. Роман Б. Ауэрбаха «Дача на Рейне» // Полн. собр. соч. Т. 11 С. 34 Маковицкий Д.П. У Толстого, 1904-1810: Яснополянские записки: В 4 кн. Литературное наследство. М, 1979. Т. 90, кн. 1. С. 119. 35 Панаева (Головачева) А.Я. Воспоминания. М., 1956. С. 112; СУ. (Ума-нец). Мозаика // Ист. вестник. 1912. Т. СХХХ. С. 1025. 36 Павловский-Яковлев И.П. Указ. соч. // Русский курьер. 1884. Ms 150. 37 Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем. Т. IX: Письма. С. 95. 38 Там же. С. 491. Коммент.; День. 1871. 19 марта, № 12. 39 Еврейская энциклопедия. СПб., 1908-1913. Т. XIV. Стлб. 487. 40 Кауфман А.Е. За кулисами печати. С. 128; Он же. За много лет. С. 337-338. 41 С.С. Журнальные очерки // Одесский вестник. 1876. № 208. 42 Салтыков-Щедрин М.Е. Полн. собр. соч. СПб., 1900. Т. 8. С. 225; см. также: С. 343-344. 43 Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч. М., 1939. Т. XI. С. 195. 44 Добролюбов Н.А. Собр. соч.: В 9 т. М.; Л., 1963. Т. VII. С, 325; Он же. Письмо из провинции // Свисток. М., 1981. С. 21, 441-442; Некрасов Н.А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1966. Т. 5. С. 500-501. 45 Хволос М. Письмо к Н.А. Некрасову // Вестник русских евреев. 1872. №24. Стлб. 743-751. 46 Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1965-1977. Т. 3. С. 197. 47 Салтыков-Щедрин М.Е. Полн. собр. соч. Т. 8. С. 609-624.