Текст книги "Блюз ветренного города (СИ)"

Автор книги: Сара Парецки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

  Сара Парецки

   Блюз ветренного города

  СОДЕРЖАНИЕ

  Введение Прогулка по дикой стороне: поездка по Чикаго с В.И. Варшавски

  Заметки Грейс

  Пьетро Андромаха

  Растянутый

  У старой купальни

  Мальтийская кошка

  Установленный счет

  Кожа глубокая

  Трехточечный По

  Takamoku Joseki

  ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

  Эти рассказы писались в течение тринадцати лет, начиная с «Такамоку-дзэки » (1982) и заканчивая «Записками благодати» (1995), созданными специально для этого сборника. По этой причине некоторые подробности о жизни Ви будут казаться противоречивыми – иногда она водит Омегу, иногда ее Trans Am. Она купила Trans Am в 1990 году, в конце романа « Ожоги» . Ее собака, Пеппи, стала частью ее жизни в 1988 году, после завершения « Горькой медицины» . Повесть «Мальтийский кот» изначально была написана в 1990 году при администрации Буша-Куэйла.

  Иногда я пишу рассказы, когда пытаюсь понять вопрос, который, кажется, не заслуживает целого романа. Так было и с «Установленным счетом», где я боролся с проблемой личной ответственности. Необычная обстановка наводит на мысль о других историях: однажды я плавал на корпоративном соревновании (где я был настолько медленным, что другие пловцы ужинали к тому времени, когда я преодолел два круга); стартовое ружье и все ныряние сразу превратились в «У старого плаванья».Отверстие." Однако в «Мальтийском коте» я просто хотел отдать дань уважения великому мастеру крутого детектива.

  Сара Парецки

  Чикаго, июнь 1995 г.

  ВВЕДЕНИЕ

  Прогулка по дикой природе: поездка по Чикаго с В.И. Варшавски

  Одинокая цапля расправляет крылья и поднимается с болота. Он ненадолго кружит, затем направляется на юг, исчезая в окутывающем тумане. Горстка пурпурношейных уток продолжает грызть деликатесы в зловонной воде. Их семьи приезжали сюда на протяжении тысячелетий, преодолевая путь от Канады до Амазонки, которую мы, новички, считаем южной стороной Чикаго.

  Участок болота, на котором они отдыхают, невелик, около полутора квадратных миль. Это единственные остатки водно-болотных угодий, которые раньше покрывали двадцать пять миль от Уайтинга, штат Индиана, на север до Маккормик-плейс, чудовищного конференц-центра, расположенного на корточках рядом с озером Мичиган. Всего пятьдесят лет назад большая часть этого района, включая восьмиполосное шоссе, соединяющее южную сторону с Петлей, все еще была под водой. Болото было засыпано всем, от цианида до шлака, с большим количеством мусора, чтобы придать ему твердость.

  Местные жители называют оставшуюся часть болота прудом Dead Stick Pond из-за одноименного гниющего дерева, которое его усеивает. Он не появляется ни на каких картах города. Это настолько неясно, что полицейские Чикаго, расположенные в десяти кварталах от порта Чикаго, не слышали о нем. Нет и официальных лиц в местном офисе Чикаго-Парк-Дистрикт. Чтобы найти его, нужно знать уроженца.

  Я не уроженец этого района и даже не этого города. Я впервые увидел Чикаго июньским утром 1966 года в два часа дня. Я приехал из небольшого городка на востоке Канзаса, чтобы выполнять здесь летнюю службу для пресвитерии Чикаго – работать волонтером во время больших надежд, большого волнения, времени, когда мы думали, что перемены возможны, когда мы верили, что если мы вложим достаточно энергии, достаточно доброй воли в решение ужасных проблем нашей страны, мы сможем их навсегда решить.

  Ночью безбрежность города была ошеломляющей. На желтом небе вспыхивали красные вспышки, за которыми следовала миля на милю несгибаемых огней: уличные фонари, неоновые вывески, светофоры, мигающий полицейский блюз – огни, которые не загорались, а отбрасывали тени и заставляли город казаться монстром, готовым к пожирать неосторожных.

  Взгляд, которым я смотрю на Чикаго, всегда наполовину склонен к отчуждению и отчаянию, потому что для меня город – опасное место, где оба штата находятся только на поверхности. Когда я прилетаю ночью над россыпью огней, снова возникает ощущение крошечности одного одинокого неизвестного существа. Мне нужно сканировать пейзажпытаюсь выбрать достопримечательности южной стороны, которые говорят мне, что у меня здесь есть дом, друзья, любовник, теплая жизнь.

  Чикагцы находят свою особую теплоту там, где все горожане – в своем районе. В моем городе семьдесят семь отдельных районов, каждый со своим особым этническим или расовым составом, каждый со своим торговым районом, библиотекой, полицейским участком и школой. Взрослые, даже те, кто перебрался в пригород, идентифицируют себя с окрестностями своего детства: моя ирландско-американская секретарша с Южного берега часто плевалась, когда говорила об ирландских сотрудниках из западных сообществ. Она даже не стала передавать от них сообщения.

  Нортсайдеры не идут на юг; южане редко отваживаются доходить даже до Петли, если только их работа не приводит их туда. В Чикаго есть две бейсбольные команды, которые удовлетворяют эти узкие потребности. Детеныши играют на Ригли Филд в пяти милях к северу от Лупа; Уайт Сокс находятся в Комиски-парке, на таком же расстоянии к югу от него. (Финансовый район Чикаго называется Петлей из-за надземных железнодорожных путей, которые его окружают.)

  Будучи сторонником юга, меня часто резко критикуют на южных побочных мероприятиях за то, что я фанат Cubs. Я должен объяснить, что я начал свою верность с того лета 1966 года, когда я помогал руководить городской программой для детей. Детеныши, которые теперь были распроданы даже в проигрышные сезоны, тогда былив такой острой нужде в публике, что по четвергам нашим детям раздавали бесплатные билеты. Sox этого не сделали, поэтому я стал фанатом Cubs. Все чикагцы понимают одну вещь – это лояльность, особенно верность тому, кто вас подкупил. В течение многих лет честным чикагским политиком считался тот, кто остается покупателем, поэтому мое объяснение не выдерживает критики.

  Было трудно заставить детей ехать поездом на север. Хотя они жили в четырех кварталах от центра, большинство из них никогда не было в центре города, даже чтобы взглянуть на легендарные рождественские окна на Маршалл-Филд (когда-то достопримечательность Чикаго, теперь колониальная собственность конгломерата Миннеаполиса), и ни один из них когда-либо был на севере. Когда они обнаружили, что их не убьют, идя на Ригли Филд и обратно, они с нетерпением ждали игр.

  Из всех кварталов Чикаго мне больше всего интересны районы на дальнем юго-востоке, где Dead Stick Pond борется за выживание под ржавыми сараями старых сталелитейных заводов. Вся история города заключена в четырех небольших кварталах: Южный Чикаго, Саут-Диринг, Пуллман и Ист-Сайд.

  Чтобы увидеть истинную южную сторону, двигайтесь на юг по 1–94, автомагистрали Дэн Райан, вдали от Золотого побережья с его дорогими ресторанами и магазинами. Маршрут проходит через первую Джексон-стрит, где члены ЧикагоГреческая община управляет ресторанами, затем Чермак Роуд, которая ведет к Чайнатауну, затем кивает на 59-ю улицу, которая граничит со всемирно известным Чикагским университетом – моим районом – на своем пути к самому краю города.

  На 95-й улице, где автострада разделяется, предлагая водителю выбор между Мемфисом и Индианой, двигайтесь на восток по I-94 в сторону Индианы. На 103-й улице становится едко. Даже с открытыми окнами и выключенным обогревателем или кулером, у тебя кусает нос и слезятся глаза. Хотя сталелитейные заводы мертвы, а треть южной стороны не работает, все еще существует достаточно тяжелой промышленности, чтобы производить в этом старом производственном коридоре вонь.

  За окном слева от 103-й до 110-й улиц на милю тянется холм, усеянный метановыми факелами. Это свалка города Чикаго, куда мы, чикагцы, отправляем свой мусор. Он почти заполнен, и вопрос о том, куда слить в следующий раз, является лишь одним из факторов давления на Dead Stick Pond. Факелы предохраняют мусор от взрыва, поскольку бактерии, пожирающие наши отходы, производят метан. (Когда свалка проходит под дорогой, как здесь, взрыв метана может разрушить большие участки шоссе.)

  Вы также увидите зерновые элеваторы, торчащие из-за горы мусора, и, что поразительно, дымовые трубы морских грузовых судов. Свалка и заводы скрывают от дороги сеть водных путей.

  На 130-й улице, в двадцати милях к юго-востоку от Уотерса. Башня, где туристы и жители Чикаго любят делать покупки, вы, наконец, покидаете скоростную автомагистраль и направляетесь на восток в самое сердце промышленной зоны. В будний день ваш может быть единственным автомобилем среди полуфабрикатов, который конкурирует с баржами и поездами за снабжение фабрик и транспортировку их готовой продукции.

  Сто тридцатый проезжает мимо Метрона, одного из немногих уцелевших сталелитейных заводов Чикаго, Medusa Cement и Чикагской корпорации Scrap Corporation – с горой металлолома, чтобы доказать это. На Торренс-авеню вы встречаетесь с гигантским сборочным заводом Ford, крупнейшим в мире. Там вы снова поворачиваете на север, пересекая реку Калумет по старому вертикальному мосту с противовесом. Сразу за ним – 122-я улица, узкая, плохо вымощенная промышленная улица. Поверните налево под рекламным щитом компании Welded Tube Company и следуйте на запад.

  Под пурпурно-розовым небом от смога, над машинами возвышаются болотные травы и рогоз. Несмотря на столетие сбросов, которые наполнили грунтовые воды большим количеством канцерогенов, чем может классифицировать Агентство по охране окружающей среды, травы процветают. Если вы орнитолог и терпеливы, то здесь можно встретить луговых жаворонков и других аборигенов прерий.

  Через милю 122-я улица пересекается с гравийной дорогой Стоуни-Айленд. Справа идет до полигона УГИ. Слева он идет рядом с прудом мертвых палок, пока они оба не заходят в тупик у озера Калумет. Medusa Cement ведет раскопки в южной части болота; на западе здания корпорации Feralloyткацкий станок; восточнее ведется капитальное строительство.

  Противоречивые знаки, прикрепленные к деревьям, провозглашают, что территория предназначена как для чистой воды, так и предупреждают нарушителей об опасных отходах. Несмотря на предупреждающие знаки, в хороший день вы можете найти что угодно, от пары ботинок до кровати, брошенной в пруду мертвых палок.

  Рыба возвращается в реку Калумет и ее притоки после принятия Закона о чистой воде в семидесятых годах, но те, которые попадают в пруд, обнаруживаются с массивными опухолями и гнилыми плавниками. Фосфаты в воде дополнительно сокращают количество кислорода, который может проникнуть на поверхность. Несмотря на это, дикие птицы продолжают высаживаться здесь на своих миграционных маршрутах. А чикагцы, настолько бедные, что живут в лачугах без проточной воды, ловят обед на болотах. Их хижины усеивают немаркированные тропы в болотах. Жители имеют высокий уровень смертности от рака пищевода и желудка из-за загрязняющих веществ в их колодезной воде. Полудикие собаки вокруг их домов мешают любому агенту по социальному обеспечению получить четкое представление об их жизненной ситуации.

  К этому моменту вы либо замерзли и устали, либо вам жарко и хочется пить. В любом случае вы, вероятно, захотите расслабиться за местным напитком – рюмкой и пивом. Идеальное место для этого – Sonny's Inn в нескольких милях к северу.

  Вернитесь к Торренс-авеню и идите налево или на север. Со 117-й по 103-ю улицу почти двамиль, вы можете увидеть останки Wisconsin Steel. Когда-то он был одним из крупнейших производителей в мире, но вот уже полдесятилетия он обанкротился.

  На 97-й улице Торренс становится Колфаксом. Проезжайте на нем до 95-й улицы, где вы повернете направо и проедете три квартала до Коммерческой авеню, главной улицы Южного Чикаго. Два квартала к северу от 91-й улицы, и вы найдете Sonny's Inn через железнодорожные пути.

  Маленькие бунгало, расположенные вдоль маршрута, по большей части содержатся в хорошем состоянии, хотя некоторые из них выглядят довольно безнадежно. Несмотря на то, что почти 50 процентов населения не имеют работы, они по-прежнему гордятся своими домами и дворами. А банки Steel City и South Chicago, которые держат большую часть их жилищных ипотечных кредитов, рефинансируют их снова и снова. Сами по себе эти банки представляют собой удивительную достопримечательность: какой еще крупный город в мире может похвастаться банками, настолько преданными своему сообществу, что переносят своих клиентов через длительный период проблем?

  Именно галантность этого старого района заставила меня принять его за дом моего сыщика В.И. Варшавски. Галантность, с одной стороны, и расовая и этническая смесь, превратившая его в летучий суп, с другой. Южный Чикаго традиционно был первой остановкой для новых иммигрантов в Чикаго. Заводы, работающие в три смены в день, давали работу неквалифицированным и неграмотным. В этом районе проживали ирландцы, поляки, богемы, югославы, африканцы и совсем недавно латиноамериканцы. Как каждый новыйПрибыла волна иммигрантов, предыдущие, хрупко держась за американскую мечту о всеобщем процветании, будут бороться за то, чтобы не допустить новоприбывших. Государственные школы часто становились аренами настоящих боев. Девочки на улицах Южного Чикаго либо обзаводились парнями, чтобы защитить их, либо за ними днем ​​и ночью внимательно наблюдали родители, либо они изучали основы уличных боев, чтобы защитить себя. Несмотря на то, что Ви росла под бдительным присмотром матери, ее отец хотел, чтобы она могла заботиться о себе: как полицейский он лучше большинства родителей знал, с какими опасностями сталкивается девушка, которая не может бороться за себя.

  Итак, Ви достиг совершеннолетия в тени мельниц, совершив на выходных походы к пруду Dead Stick, чтобы посмотреть, как кормятся цапли. Она определенно знает бар «Сонни». Sonny's выдержал все волны этнических и расовых изменений. Это возврат ко временам покойного великого мэра Дейли. Его иконы висят на стенах и стоят на полках – подписанные фотографии с оригиналом Сонни, подписанные фотографии с президентом Кеннеди, предвыборные стикеры, пожелтевшие газетные статьи. Рога над стойкой скрывают некоторые памятные вещи.

  Если вы пойдете в обеденное время в будний день, ваши собутыльники будут представлять собой полный срез южной стороны – все расовые и этнические группы, которыми может похвастаться город, и большинство жителей района. Вы можете купить напиток и бутерброд меньше, чем за пять долларов. А если все-таки решишь пойти на родину и попросить рюмку и пива – это рожь и ничья. Не привлекайте к себе внимание, прося фирменный виски.

  Южный Чикаго не возглавляет список районов города, имеющих право на ограниченные средства на ремонт улиц и тротуаров. Вы можете заметить места, где обрушились тротуары. Если вы посмотрите в ямы, вы увидите булыжники на пять футов ниже. Поскольку столетие назад свалка не сдерживала болота, город поднялся и построил еще один слой поверх него. Южный Чикаго – одно из немногих мест, где сохранился первоначальный субстрат.

  Если вам посчастливилось остановиться в Palmer House в центре города, вам может быть интересно узнать, что это единственное сохранившееся здание из нижнего города. Не желая лишать себя гордости и радости, мистер Палмер поставил все здание на сваях так, чтобы перед ним была вымощена новая, более высокая улица Стейт-стрит.

  С вашим выстрелом и вашей польской собакой за поясом вы теперь готовы к большему количеству достопримечательностей. Проезжая на запад две мили до Стоуни-Айленда и четыре квартала к югу до 95-й улицы, вы окажетесь в районе исторической достопримечательности Пуллмана. Джордж Пуллман, заработавший состояние на изобретении и производстве автомобиля Pullman, в 1880 году построил почти две тысячи домов, чтобы сформировать модель деревни.для рабочих – отчасти для того, чтобы снизить профсоюзную агитацию. Дома построены в федеральном стиле из глиняных кирпичей, выкопанных в близлежащем озере Калумет. Компания Pullman управляла всеми сельскими магазинами и оказывала все услуги.

  К сожалению, дома быстро стали слишком дорогими для владения работающим населением. Недовольство компанией по этому поводу и по другим вопросам достигло апогея во время депрессии 1890-х годов, когда многие рабочие потеряли работу. На арене ожесточенных столкновений Pullman проиграл судебное разбирательство со своими рабочими за право владеть и управлять городом. Когда компания вышла из строя, район пережил множество экономических и этнических потрясений, но в 1970 году был признан национальной достопримечательностью. С тех пор люди ремонтировали эти красивые старинные дома.

  Из глины из Калумета получались лучшие кирпичи, чем из всех доступных сегодня. Одно из преступлений, от которых жители Пуллмана должны остерегаться, – это потеря кирпичных гаражей: люди уезжают в отпуск и возвращаются домой и обнаруживают, что их гаражи разобраны по кирпичику и увезены на тележках, чтобы стать частью строящегося дома в отдаленном районе.

  Вместо того, чтобы ехать по скоростной автомагистрали на север, вам следует съехать с южной стороны задним ходом, свернув на восток, на улицу Буффало, мимо Национального храма Святого Иуда, католического покровителя безнадежных или сложных случаев. Двигайтесь на север по Буффало, и внезапно вы обнаружите, чтосвернул на шоссе 41 США. Следующие две мили он немного поворачивает и поворачивает, но по указателям US 41 легко проследить.

  На 79-й улице вы увидите последний завод USX справа от вас, и внезапно вы окажетесь за пределами промышленной зоны, снова на тихих жилых улицах. На углу 71-й улицы и Саут-Шор-Драйв стоит старый загородный клуб Саут-Шор. Когда-то это было место встречи богатых и влиятельных людей, живших в этом районе. Здесь вышла замуж за одну из дочерей покойного мэра Дейли. Частный пляж и поле для гольфа были захвачены Чикагским парковым районом, полицейские лошади теперь занимают конюшни, а местные жители размахивают клюшками на траве. Клубный дом сейчас является общественным центром, красивым местом, заслуживающим боковой остановки.

  За загородным клубом вырисовывается озеро Мичиган. Вы можете съехать в детскую больницу La Rabida на полмили вверх по дороге, чтобы подняться по скалам с видом на озеро. С этой выгодной точки, глядя на юг, вы можете увидеть только что посетившее промышленное болото. К северу на фоне неба вырисовывается силуэт, прославленный Скидмором, Эдвардом Даррелом Стоуном, Бадом Голдбергом и их друзьями.

  Вернитесь в машину и вернитесь в US 41. Вскоре он превратится в восьмиполосное шоссе, которое быстро приведет вас к кольцевой дороге. Озеро Мичиган будет вашим спутником на протяжении всего путешествия, извергая пену наскалы – баррикада, воздвигнутая людьми в надежде укротить воду. Однако это не ручное озеро. Под асфальтом лежит болото, где вот уже двадцать пять тысяч лет обитают цапли. Озеро еще может его вернуть.

  G RACE N OTES

  я

  ГАБРИЕЛЛА СЕСТИЕРИ ИЗ ПИТИЛЬЯНО.

  Любой, кто знает ее местонахождение, должен связаться с офисом Малкольма Раньера.

  Я ЧИТАЛ « Геральд-Стар» за завтраком, когда на меня выскочило объявление из личного раздела. Я поставил свой кофе с особой осторожностью, как будто я был во сне, и все мои действия двигались с медлительностью времени сна. Я закрыл бумагу таким же медленным движением, затем снова открыл ее. Уведомление все еще было там. Я писал заголовок буква за буквой, на случай, если мое подсознание заменило одно имя другим, но текст остался прежним. Не могло быть больше одной Габриэллы Сестиери из Питильяно.Моя мать, которая умерла от рака в 1968 году в возрасте сорока шести лет.

  «Кто мог хотеть ее все эти годы спустя?» – сказал я вслух.

  Пеппи, золотистый ретривер, которого я делю со своей соседкой внизу, сочувственно приподняла бровь. Мы только что вернулись с пробежки мрачным ноябрьским утром, и она с надеждой ждала тоста.

  «Это не может быть ее отец». Его разум сломался после шести месяцев в немецком концентрационном лагере, и он отказался признать смерть Габриэллы, когда мой отец написал ему об этом. Мне пришлось перевести письмо, в котором он сказал, что слишком стар для путешествий, но пожелал Габриэлле успехов в ее концертном туре. Во всяком случае, если бы он был еще жив, ему было бы почти сотня.

  Может быть, брат Габриэллы Итало искал ее: он исчез в водовороте войны, но Габриэлла всегда надеялась, что он выжил. Или ее первый учитель голоса, Франческа Сальвини, которую Габриэлла очень хотела увидеть снова, чтобы объяснить, почему она так и не оправдала надежд Сальвини на ее профессиональную карьеру. Пока Габриэлла лежала на последней кровати в больнице Джексон-Парк с трубками, окружающими ее истощенное тело, ее последние сообщения были для меня и для Сальвини. Сегодня утром меня впервые осенило, насколько обидно, должно быть, счел это мой отец. Он обожал мою мать, но к нему она питала лишь тихую нежность старого друга.

  Я понял, что мои руки сжимают газету. мокрые от пота бумага и печать прилипли к моим ладоням. Со смущенным смехом я отложил бумагу и смыл чернила под кухонным краном. Было нелепо вертеть головой в догадках, когда все, что мне нужно было сделать, это позвонить Малкольму Раньеру. Я пошел в гостиную и стал рыться в бумагах на пианино в поисках телефонной книги. Ранье, похоже, был юристом с офисами на улице Ла Саль, в северном конце, где стоят дорогие новостройки.

  Очевидно, у него была сольная практика. Женщина, которая ответила на звонок, уверила меня, что она помощник мистера Раньера и знает все его файлы. Сам мистер Раниер не мог сейчас поговорить со мной, потому что он был на конференции. Или суд. Или Джон.

  «Я звоню по поводу объявления в утренней газете, чтобы узнать местонахождение Габриэллы Сестиери».

  «Как вас зовут, пожалуйста, и как вы относитесь к миссис Сестиери?» Помощник пропустил второй слог, так что имя получилось как «Систери».

  «Я буду рад сказать тебе это, если ты расскажешь мне, почему ты пытаешься ее найти».

  «Боюсь, что я не могу раскрыть конфиденциальные сведения о клиентах по телефону. Но если вы скажете мне свое имя и то, что вы знаете о миссис Сестиери, мы свяжемся с вами, когда обсудим этот вопрос с нашим клиентом ».

  Я думал, мы сможем поддерживать этот разговор весь день. «Человек, которого вы ищете, возможно, не тоттот же, что я знаю, и я не хочу нарушать частную жизнь семьи. Но сегодня утром я буду на собрании на улице Ла Саль; Я могу зайти, чтобы обсудить этот вопрос с мистером Раньером.

  В конце концов женщина решила, что у мистера Раньера есть десять свободных минут в половине десятого. Я назвал ей свое имя и повесил трубку. Сидя за роялем, я выбивал аккорды, как будто звук мог похоронить необузданность моих чувств. Я так и не смог вспомнить, знал ли я, как болела моя мама последние шесть месяцев своей жизни. Неужели она сказала мне, а я не мог – или не хотел – понимать? Или она решила укрыть меня от знаний? Габриэлла обычно заставляла меня сталкиваться с плохими новостями, но, возможно, не самой плохой из всех возможных новостей – нашим окончательным разлукой.

  Почему я никогда не работал над своим пением? Это было единственное, что я мог сделать для нее. У меня не было голоса, как выразилась Габриэлла, но у меня было хорошее контральто, и, конечно же, она настояла на том, чтобы я приобрел немного музыкальности. Я встал и начал работать над несколькими вокальными партиями, а затем внезапно стал безумным от желания найти музыку моей матери, старые тетради, по которым она меня учила.

  Я рылся в чулане в холле в поисках сундука, в котором хранились ее книги. Я наконец нашел его в самом дальнем углу, под картонной коробкой, в которой лежали мои старые дела, бейсбольная бита, коробка с одеждой, которую я больше не носил, но не мог заставить себя отдать…. Я сел напол туалета в отчаянии, с чувством, что я похоронил ее так глубоко, что не смог ее найти.

  Хныканье Пеппи вернуло меня в настоящее. Она последовала за мной в туалет и уткнулась носом в мою руку. Я ласкал ее уши.

  В конце концов мне пришло в голову, что если кто-то пытается найти мою мать, мне понадобятся документы, подтверждающие родство. Я встал с пола и вытащил сундук в холл. Сверху лежало ее черное шелковое концертное платье: я забыла обернуть его тканью и хранить. В конце концов, я нашел свидетельство о браке родителей и свидетельство о смерти Габриэллы в партитуре « Дон Джованни» .

  Когда я вернул партитуру в багажник, выплыл другой старый конверт. Я поднял его и узнал острый почерк мистера Фортьери. Карло Фортьери ремонтировал и продавал музыкальные инструменты или, по крайней мере, использовал их для продажи музыки. Он был тем человеком, к которому Габриэлла ходила для разговоров по-итальянски, музыкальных разговоров, советов. Он все еще иногда настраивал мое собственное пианино из любви к ней.

  Когда Габриэлла встретила его, он много лет был вдовцом, тоже с одним ребенком, тоже девочкой. Габриэлла подумала, что мне следует поиграть с ней, пока она пела или обсуждала музыку с мистером Фортьери, но Барбара была на десять лет или около того старше меня, и нам никогда не было, что сказать друг другу.

  Я вытащил пожелтевшую бумагу. Это было написано вИтальянский, мне трудно расшифровать, но, видимо, датируется 1965 годом.

  Обращаясь к ней как «Кара синьора Варшавски», г-н Фортьери выразил сожаление по поводу того, что она была вынуждена отменить свой концерт 14 мая. «Я, конечно, буду уважать ваши пожелания и никому не раскрою характер вашего недомогания. И, кара синьора , ты должен знать, что я считаю любое твое доверие священным: тебе не нужно бояться опрометчивости. Он был подписан его полным именем.

  Теперь я задавался вопросом, был ли он любовником моей матери. В животе у меня сжалось, как если бы вы думали, что ваши родители выходят за рамки предписанных им ролей, и я сложила бумагу обратно в конверт. Пятнадцать лет назад это же представление, должно быть, побудило меня вложить его письмо в Дон Жуана . Чтобы придумать, я засунул его обратно в партитуру и вернул все в багажник. Мне нужно было рыться в другой коробке, чтобы найти собственное свидетельство о рождении, а утро было уже слишком поздно, чтобы предаваться ностальгии.

  II

  Из офиса Малкольма Раньера открывался вид на реку Чикаго и на все новое стекло и мрамор по бокам. Это было захватывающее зрелище – если прищуриться, чтобы не видеть выжженные отходы западной части Чикаго, лежавшие за ним. Я приехал ровно в полдвенадцатого, одетый водин хороший костюм, черный, с белой блузкой из крепдешина. Я выглядела женственно, но сурово – по крайней мере, я так хотел.

  В Даниэль Стил похоронили помощника-приемщика Раньера. Когда я вручил ей свою визитку, она без спешки отметила свою страницу и отнесла карту во внутренний кабинет. После десятиминутного ожидания, чтобы дать мне понять его важность, Ранье вышел, чтобы лично поприветствовать меня. Это был мягкий круглый мужчина лет шестидесяти с серыми глазами, которые казались камешками поверх явно веселой улыбки.

  "РС. Варшавский. Хорошо, что вы зашли. Насколько я понимаю, вы можете помочь нам в расследовании дела г-жи Сестиери. Он назвал имя моей матери подлинной итальянской ноткой, но его голос был таким же жестким, как и его глаза.

  «Придержи мои звонки, Синди». Он положил руку мне на шею, чтобы провести меня в свой кабинет.

  Прежде чем мы закрыли дверь, Синди снова превратилась в Даниэль. Я отошел от руки – мне не хотелось смазывать мой пятисотдолларовый пиджак – и пошел полюбоваться бронзовой нимфой на полке у окна.

  «Красиво, не правда ли?» Раниер, возможно, комментировал погоду. «Один из моих клиентов привез его из Франции».

  «Похоже, это должно быть в музее».

  Звонок в коллегию адвокатов перед тем, как я покинул свою квартиру, сказал мне, что он был юристом по импорту-экспорту. Различный импорт, казалось, присоединился кего по пути в деревню. В комнате преобладала плита из розового мрамора, предположительно рабочий стол, но несколько старинных стульев также заслуживали второго взгляда. У дальней стены стояла маркетри. Вышеупомянутый Модильяни, вероятно, был оригиналом.

  «Кофе, мисс», – он снова взглянул на мою визитку, – «Варшавски?»

  "Нет, спасибо. Я понимаю, что вы очень заняты, и я тоже. Так что давайте поговорим о Габриэлле Сестиери ».

  «Д'аккордо». Он указал мне на одну из тонких антикварных вещей возле мраморной плиты. «Вы знаете, где она?»

  Стул не выглядел так, как будто он мог выдержать мои сто сорок фунтов, но когда Раниер сел на такой же, я сел с настороженностью, которая заставила меня подумать, что у него есть их, чтобы умышленно выводить людей из равновесия. Я откинулся назад и скрестил ноги. Женщина непринужденно.

  «Я бы хотел убедиться, что мы говорим об одном и том же человеке. И я знаю, почему ты хочешь ее найти.

  Улыбка скользнула по его пухлым губам, снова не касаясь грифельных осколков его глаз. «Мы могли бы фехтовать весь день, мисс Варшавски, но, как вы говорите, время ценно для нас обоих. Габриэлла Сестиери, которую я ищу, родилась в Питильяно тридцатого октября 1921 года. Она покинула Италию где-то в начале 1941 года, никто точно не знает, когда, но в последний раз о ней слышали в Сиене в феврале. Есть мнение, что она приехала в Чикаго. Что касается того, почему яхочу найти ее, ее родственник, который сейчас во Флоренции, но из семьи Питильяно, заинтересован в ее поиске. Моя специальность – импортно-экспортное право, особенно с Италией: я не специалист в поиске пропавших без вести, но я согласился оказать помощь клиенту. Родственник – миссис. Родственник Сестиери – профессионально связан с моим клиентом. А теперь ваша очередь, мисс Варшавски.

  «РС. Сестиери умер в марте 1968 года ». Моя кровь колотилась; Мне было приятно слышать мой голос без дрожи. «Она вышла замуж за офицера полиции Чикаго в апреле 1942 года. У них родился один ребенок. Мне.»

  «А твой отец? Офицер Варшавски?

  «Умер в 1979 году. Могу я узнать имя родственницы моей матери? Я знаю только одного члена ее семьи, сестру моей бабушки, которая живет здесь, в Чикаго, и очень хочу найти других ». Собственно, если бы они были похожи на мою озлобленную тетю Розу, я бы сразу не встретил оставшийся клан Вераци.

  «Вы были осторожны, мисс Варшавски, так что вы простите мою осторожность: у вас есть документы, удостоверяющие вашу личность?»

  «Вы говорите так, будто сокровища ждут пропавшего наследника, мистер Ранье». Я вытащил копии своих юридических документов и передал их. «Кто или что ищет мою мать?»