Текст книги "Я знаю все твои мысли"
Автор книги: Сара Миллер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
– Дай я кое-что принесу, – говорит она. Гиду нравится смотреть, как она идет по комнате в одной футболке и трусиках. Молли открывает ящик комода и достает коробочку из-под обуви, а из нее извлекает массивную желтую свечу и коробок спичек. Она зажигает свечу, ложится на кровать и улыбается. Молли ему улыбается! Он целует ее в щеку, в губы, в шею, снова в губы. Набирается храбрости и смотрит на ее грудь. Он накрывает ладонью одну грудь и думает: я коснулся груди Молли Макгарри! Он здесь. Он действительно здесь! И у него получается!
Молли говорит:
– Знаешь, почему хорошо, что мы точно не знаем, девственники мы или нет?
Гид качает головой.
– В общежитии никого нет. Мы можем пробраться ко мне в комнату.
Гид обнимает ее и снова целует. Это долгий, крепкий поцелуй, но без языка. Благодарный поцелуй.
И он даже не думает о пари! Он просто рад.
Когда они подходят к двери, Гид, повинуясь импульсу, берет ее за руку и целует.
– Никогда раньше не целовал девушке руку, – признается он. Он, видите ли, только что вспомнил о пари. И думает, что это умный шаг. Изящный шаг.
В кампусе совсем пусто, даже удивительно – океан тишины и холодной зеленой травы. Они входят прямо через парадный вход и поднимаются по лестнице в ее комнату, не встретив ни души.
Над кроватью Молли висит репродукция Пикассо в рамке из какого-то музея Олбрайта-Нокса. Гид присмаривается поближе.
– Ничего себе, в Буффало есть музей? – удивляется он. Стена со стороны Эди вся увешана рисунками американского флага. Ему становится любопытно: неужели Эди действительно такая патриотка? Если так, это делает ее еще более чудаковатой. Но тут он вспоминает дневник Бетси Росс. Это еще ничего.
Молли снимает комбинашку и кладет ее на стол. На ней белая футболка и белые трусики. Не стринги, но симпатичные. Гиду нравится линия ее ягодиц и груди в тусклом свете улицы. У нее мягкая, женственная фигура, и так она почему-то выглядит моложе. Она ложится в постель. Гид снимает бриджи и принимается расшнуровывать рубашку, но тут Молли подзывает его и усаживает на край кровати. Она отводит в стороны его руки и сама начинает распутывать шнуровку. Его сердце бьется очень быстро, и его биение ускоряется, когда онпонимает, что она раздевает его и при этом смотрит ему прямо в глаза. Он в постели Молли Макгарри, сегодня День Всех Святых, и он вот-вот… выиграет пари. Но есть кое-что и получше: его раздевает девушка. Он часто представлял свой первый раз, но такое… такое ему и не снилось.
Не думаю, что есть на свете хоть один человек, которому бы не нравилось смотреть, как другие люди занимаются сексом. Но смотреть и слышать комментарий… как-то это странно. Мне почти кажется, что это я его направляю.
Дверь закрыта. Презервативы на ночном столике. Он берется за низ футболки и медленно поднимает ее. Интересно, она думает, что он нарочно совершает такие чувственные движения? На самом деле он просто боится увидеть ее обнаженную грудь вблизи.
– Дай я кое-что принесу, – говорит она. Гиду нравится смотреть, как она идет по комнате в одной футболке и трусиках. Молли открывает ящик комода и достает коробочку из-под обуви, а из нее извлекает массивную желтую свечу и коробок спичек. Она зажигает свечу, ложится на кровать и улыбается. Молли ему улыбается! Он целует ее в щеку, в губы, в шею, снова в губы. Набирается храбрости и смотрит на ее грудь. Он накрывает ладонью одну грудь и думает: я коснулся груди Молли Макгарри! Он здесь. Он действительно здесь! И у него получается!
Молли говорит:
– Знаешь, почему хорошо, что мы точно не знаем, девственники мы или нет?
Гид качает головой.
– Мы можем отнять друг у друга как бы половинку девственности. Вполне справедливо.
Гид готов. Вот только шея немножко затекла. Все этот ошейник. Конечно, надеть его стоило, но он не– множко потянул мышцы. Если опереться на локти и чуть повернуться вправо… так лучше. Намного. Он ложится на матрас, любуясь красками на картине Пикассо, отражающейся в окне, и тут… что это под картиной?
– Нет, – бормочет он, – не может быть… – Он медленно оборачивается и показывает на дверную руч– ку. – Посмотри, – говорит он, – посмотри туда!
На ручке двери висят желтые трусики-стринги. Те самые желтые стринги.
– О господи, – ахает он, – это же трусы Даниэль, это ее трусы!
Молли садится на своей маленькой односпальной кровати, натянув простыню на грудь. И закатывает глаза.
– Откуда у меня в комнате трусы Даниэль? Наверное, это Эди.
– Нет, потому что я помню… когда ты закрыла дверь, то положила руку на ручку, потому что… – Он краснеет, потому что, пусть это звучит по-мальчишески глупо, он действительно обратил внимание на то, как она сжимает ручку, потому это напомнило ему… ну, сами знаете! – Короче говоря, – продолжает Гидеон, не зная и не заботясь о том, догадалась ли Молли, по– чему он вспомнил, что она хваталась за ручку, – на этой ручке ничего не висело. Я уверен в этом так же, как в том, что меня зовут Гидеон. – Он хватает трусики и держит их на виду. – Шестой размер. Средний. У тебя средний размер, а у Эди… не знаю, микроскопический? Трусы от «Банана Репаблик». Мне продолжать? Это те самые трусы!
Молли потрясенно таращит глаза. И, пожалуй, немного нервничает.
– О боже, – Гидеон принимается ходить туда– сюда. – Послушай, я не до конца рассказал тебе ту историю с трусами. То есть то, что за ней последовало. Понимаешь, я занимаюсь с тобой сексом… точнее, собирался заняться с тобой сексом, потому что мы заключили пари. Не подумай, ты мне нравишься, меня к тебе тянет. Но все закрутилось именно из-за того, что мы с Калленом и Николасом поспорили. Еще в первый день в школе.
– Но почему я? – У нее не очень сердитый голос. Кажется, ей просто любопытно. Но Гида так мучают угрызения совести, что он не замечает.
– О боже. – Он садится у изножья кровати. И не может не заметить, что Молли потихоньку от него отодвигается.
– Вообще, зачем ты мне это расказываешь? – спрашивает Молли. Теперь ее голос скорее полон досады, чем любопытства.
– Зачем рассказываю? – Гид непонимающе трясет головой. – Что значит, зачем рассказываю? Потому что это подло. Потому что… сама посуди, ты – предмет спора! Разве после этого ты не чувствуешь себя дешевкой?
Молли делает глубокий вдох. На выдохе ее голос немножко дрожит, точно она вот-вот расплачется. Ее гла– за округлились и блестят.
– Пожалуйста, скажи что-нибудь, – говорит Гид. Молли встает из-под одеяла. Она кажется меньше, чем обычно. Она надевает футболку и спортивные штаны, подходит к двери, открывает ее и выглядывает в коридор.
– Путь свободен, – сообщает она. – Думаю, тебе лучше уйти.
Он уже прошел полкоридора, когда услышал, что она зовет его.
– Знаешь что? Мне всегда казалось глупым, что сюда не пускают мальчишек. А теперь я понимаю, за– чем это нужно.
Гиду очень хочется верить, что девушки способны простить парней, которые заключают на их счет дурацкие пари. Ему хочется верить, что они с Молли смогут начать сначала. Но судя по тому, что происходит в следующий понедельник на испанском, когда они представляют свою пьесу, ему не стоит быть таким оптимистом.
Молли обнимает его, как и положено. Странно: всего несколько дней назад они делали то же самое, только всерьез, но теперь эти объятия воспринимаются со– всем иначе. Ну что поделать. Когда они целуются, он приоткрывает один глаз всего на миллиметр и видит, что Лиам с заинтересованным видом смотрит на них. Это хорошо, убеждает себя Гид. Теперь, когда увижу по телевизору целующихся актеров, буду знать, как они себя чувствуют. Это хороший опыт. Вот только чувствует себя Гид ужасно. Когда другие ученики начинают хлопать, им приходится встать очень близко друг к другу на крошечной самодельной сцене, и Молли острым каблуком впивается ему в ногу. Больно.
– Мне очень, очень понравилось! – восклицает мисс Сан Видео. – Особенно то, что все вы надели маски. Потому что если бы мы были фашистами, то все стали бы свиньями. – Она продолжает хлопать.
Они не поправляют ее и не напоминают, что на самом деле это собачьи маски. Потому что их маски действительно похожи на свинячьи. Им ставят пятерки. Молли оказалась права, но Гиду отчего-то становится грустно.
Мрачный ноябрь
В воскресенье вечером Каллен с Николасом выносят огромный знак вопроса и трусы на улицу и аккуратно складывают рядом с мусорными баками за общежитием
«Проктор».
Во вторник днем Гид, Николас и Каллен возвращаются после дневных занятий и обнаруживают обе части карнавального костюма и записку: «Негабаритный мусор. Пожалуйста, избавьтесь от него ко вторнику, иначе вас ждет штраф или исключение. Джин Кавано».
Двадцать минут спустя они колесят на БМВ по бостонскому пригороду в поисках открытого мусорного бака.
Гид на заднем сиденье, предается мрачным мыслям. Сегодня раздали их сочинения. Они по-прежнему читают «Моби Дика». Мистер Барнс охарактеризовал идею Гида (что кит символизирует мужскую энергию и на его месте могла бы быть гора, небоскреб или женщина) одним словом, написанным через весь титульный лист темно-красными буквами: «ЧУШЬ». А там, где Гид писал про женщину, мистер Барнс нацарапал: «О боже!» И влепил ему трояк. Сперва Гид подумал: жалко, конечно, что ему поставили такую низкую оценку, но надо непременно рассказать Молли, что он написал, она будет смеяться! А потом вспомнил, что теперь она его ненавидит.
– Минуточку, – говорит он, чувствуя внезапное озарение. – Ребята, это вы повесили трусы на дверь! У вас был и мотив, и возможность. Трусы!
– Но они же у тебя в комнате, – говорит Николас с нехарактерной для него нежностью, выезжая со стоянки одного супермаркета и пересекая дорогу, ведущую к другому.
– Я понимаю, что тебе пришлось пройти через испытание, – заявляет Каллен, беспокойно теребя свои кудряшки одной рукой и держа сигарету в другой. – Но я просто не понимаю, как в ту долю секунды, когда ты доставал и любовался своей шведской сосиской…
– Венской сосиской, – хором поправляют его Гид и Николас.
– Неважно. – Каллен стряхивает пепел в окно и продолжает: – Как в тот момент, когда ты любовался своей вялой сарделькой во всей ее девственной красе, кто-то из нас сумел совершенно бесшумно открыть дверь комнаты Молли и повесить на ручку трусы популярной марки, популярного цвета и популярного размера?
– Ага! – Гид пытается подловить его. – Откуда ты узнал, что они висели на дверной ручке?
– Ты сам нам сказал, – хором отвечают Каллен и Николас.
Гид высовывается в окно и вдыхает успокаивающий прохладный запах озона:
– По крайней мере, теперь все кончено.
Николас кладет босые ноги на заднее сиденье, тянет пальцы на себя, улыбается и вновь вытягивает пальцы. Продолжая любоваться своими ступнями, он говорит:
– Мы любим тебя. Мы тебя очень любим. Ты просто потрясающий. – Он берет большие пальцы ног обеими руками и начинает раскачиваться вперед-назад. Они кружат по стоянке молла примерно в шести километрах от кампуса. Стоянка кишит девчонками из обычной школы в дешевых свитерах, усеянных катышками, с толстыми попами, затянутыми в узкие джинсы, и подтянутыми попами в совсем узких джинсах.
Гид уставился на одну из них, поражаясь тому, сколько на ней косметики. И тут Каллен говорит:
– Пари все еще в действии. Мы изменим дату, разумеется, – дадим тебе еще месяц. Но игра продолжается.
Не могу поверить. Мне даже хочется оказаться в голове Каллена или Николаса просто ради того, чтобы испытать, что это такое – слышать мысли психов, которые не хотят отказываться от тайного пари, хотя оно уже ни для кого не тайна!
– Хмм, ребята, разве весь смысл пари не в том, что она не знает…
– Конечно, конечно, – кивает Каллен. – Это важный компонент пари.
– Но теперь она знает… – замечает Николас.
– …И это важный компонент пари! – завершает за него Каллен.
Наконец им удается найти открытый мусорный бак: когда они подкатили, работник супермаркета как раз загрузил мусор и уехал на своем грузовике с платформой.
– Я сам выброшу, – заявляет Каллен, чтобы у него появился повод выйти из машины, несмотря на дождь. Он достает с заднего сиденья красный вопросительный знак и трусы и забрасывает их поверх кучи сломанных обувных коробок и упаковочных пенопластовых шариков. Пытается запихнуть их в бак, но мусора слишком много. Наконец, он встает на цыпочки для упора и наваливается со всей силы, согнув знаки вопроса и трусики пополам. Он возвращается к машине, вытирая ладони о джинсы. Оглядывается. Трусы лежат себе, а вот знак вопроса выпрямляется и торчит над помойкой, непобедимый, как пари.
Гид слишком потрясен и деморализован, потому несколько минут не может произнести ни слова. Когда они въезжают на территорию школы, он наконец говорит:
– Знаете, теперь каждый раз, когда я буду пытаться заговорить с ней, она станет думать: он хочет затащить меня в постель.
– Это не так уж плохо, – отвечает Каллен.
Он имеет в виду, что девчонкам нравится чувствовать себя желанными. Это, конечно, правда. Но все равно он не понимает главного. Впрочем, чего от него ждать.
Они сразу идут ужинать. Гид не на шутку проголодался и уминает все подряд, забыв об обвислостях. Он видит Молли и пытается улыбнуться. Она не реагирует. Он ожидал, что она отнесется к нему хотя бы сочувственно, ведь это свойственно ее натуре. Но она смотрит сквозь него. За такое поведение ему хочется ее дискредитировать, и он думает: «Ведет себя как стерва из частной школы». А потом вспоминает: это же и есть частная школа.
Вообще-то, Молли – единственный здесь человек, не соответствующий духу частной школы. И она его ненавидит.
– Тебе нельзя ни с кем обсуждать пари, – говорит Николас, вырывая у Каллена стакан шоколадного молока и заменяя его стаканом с водой.
– Если кто-нибудь спросит, все отрицай, – говорит Каллен. – У нас могут быть неприятности.
– Из-за чего? – шепчет Гид, увидев направляющихся к ним Девона и Лиама.
– Азартные игры, – шепчет Николас и злорадно поднимает брови.
Не может быть, чтобы они говорили серьезно, думает Гид. Взять бы недельку отпуска…
– О да, – добавляет Николас, – столько треволнений, что я и забыл. Моя мать хотела пригласить нас всех домой на День благодарения. Поедем?
С тех пор как мама Гида ушла, в День благодарения на Кристмас-Парк-Драйв он смотрел матчи любительского футбола, ел плохо приготовленную индейку и множество консервированных овощей. И кроме них с отцом никогда никого не было.
– Я – «за», – говорит Гид, пытаясь скрыть восторг. Хоть чему-то можно порадоваться.
В тот самый момент мимо их столика проходит Молли. Гид понимает, что означает ее взгляд. Она не смотрит на него, изо всех сил стараясь не смотреть. Она помнит обо мне, думает Гид. Она помнит обо мне, и я не поеду домой на День благодарения. Не идеальная жизнь, но сойдет.
Дождь все не прекращается. Ребята часто сидят в комнате, и поэтому курят много марихуаны. Но как-то вечером Гид, уже собравшись приложиться к бурбулятору, вдруг краешком глаза видит свое сочинение по «Моби Дику» и слово «ЧУШЬ», написанное поперек страницы.
– Кажется, с меня хватит, – говорит он, передавая бурбулятор Каллену. – По-моему, я от травы тупею.
– Чувак, – говорит Каллен минутой позже, набрав полный рот дыма, – не вали все на траву.
– Хорошо, – отвечает Гид, – может, лучше свалить все на тебя?
Николас заставляет его бегать каждое утро, несмотря на дождь.
– Ты какой-то расстроенный, – говорит он. – Тебе нужно просто забыть обо всем.
– Как ты поступил с Эрикой? – спрашивает Гид. – Просто забыл о ней?
Николас, который делает наклон через голову, так и замирает с вытянутой рукой и таращится на Гида.
– Я расстраивался не из-за нее, а из-за того, что она была расстроена. Это большая разница.
Гидеон пишет Молли письмо с извинениями. Как это согласуется с тем, что пари все еще в силе? Никак. Но Гид пытается примирить два этих факта и при этом чувствует себя двойным агентом. Раньше он рассказывал Каллену и Николасу о всех своих действиях в отношении Молли, а теперь тщательно скрывает свои угрызения совести. Он посылает письмо из города, наклеив марку и напечатав письмо и адрес на конверте на тот случай, если кто-то из них увидит, как она разбирает почту.
Дорогая Молли!
Мне очень стыдно, что я заключил это пари. Это был подлый поступок. Ты мне очень нравишься, и надеюсь, я не очень обидел тебя. Гид
Отправив письмо, он звонит отцу из телефона– автомата в студенческом центре. Раздаются гудки, и он молится, чтобы включился автоответчик. Автоответчик включается.
– Привет, пап, – говорит Гид. – Я просто звоню сказать, что не приеду домой на День благодарения.
– Алло? Гид? Как это не приедешь?
– Ммм… – А как хорошо все складывалось! – Я… я еду в гости к Николасу в Нью-Йорк.
Джим смеется, но Гид слышит, что это притворный смех:
– Что ж, с Николасом не посоревнуешься, да?
Вопрос человека, занявшего пассивно-агрессивную позицию, думает Гид. И что ему ответить?
Давай же, Гидеон. Надо обставить все так, чтобы отец подумал, что ему еще и повезло.
– Да ты кого угодно сделаешь, пап. – Это была трудная задача, но Гид рад, что справился. – А теперь хорошие новости: я приеду на Рождество.
Отличная работа, Гидеон. Ты все понял.
– Ладно, ладно. – Он слышит облегчение в голосе отца. – Так, значит, Большое Яблоко.
– Так и знал, что без Большого Яблока не обойдется, – бормочет Гид.
– Что ты сказал? А то за окном «скорая помощь» проехала.
Гид отвечает, что попросил друзей принести ему яблоко. Джим смеется и говорит, что начал есть яблоки вместо ужина и похудел на полтора килограмма за неделю.
Не в пари дело
Во вторник накануне Дня благодарения, за час до того как отправиться с Николасом в Нью-Йорк, Гид наведывается в почтовую комнату и по дороге злится на самого себя. Если Молли до сих пор не ответила, почему это должно произойти именно сегодня? В комнате для писем шумно, как всегда перед каникулами. Все такие раскрасневшиеся, счастливые, с большими дорожными сумками в руках.
Но в ящике его ждет конверт. Красный, как пальто Молли. Преисполненный оптимизмом Гид разрывает конверт.
Гидеон. Не в пари дело. Молли.
Гидеон корчит гримасу. Неужели нельзя было написать что-то однозначно плохое или однозначно хорошее? Чтобы он смог понять, как ему себя чувствовать? Несколько часов спустя Гидеон сидит у окна скоростного поезда. Николас спит на соседнем сиденье и,
несмотря на это, привлекает внимание. Мимо то и дело проходят девочки из частных школ и студентки колледжей – и сексуальные, на высоких каблуках и в джинсах, и маленькие и коренастые, в свитерах и пижамах. Этих девочек явно прислали подружки взглянуть на Николаса, потому что все они пытаются не улыбаться. Школьницы прячут смущенные и взволнованные лица в воротниках узорчатых свитеров. Студентки просто смотрят искоса. Везучий ублюдок. Даже когда спит, все на него смотрят! Если бы я выглядел так, думает Гид, все эти девчонки меня бы не игнорировали. И никто бы не заключил пари на мой счет. Я бы ходил на свидания с девушкой вроде Пилар, и мне бы не пришлось подло поступать с Молли Макгарри.
Да ладно, Гидеон! Неужели ты вправду думаешь, что был «вынужден»? Нет, он так не думает. Он понимает, что в какой-то момент пари Каллен, Николас и он сам стали единым целым. Он знает только, что это не он заварил кашу.
Нажав кнопку на сиденье, он откидывается назад и размышляет о том, что положить начало и не препятствовать развитию ситуации – это, по сути, одно и то же.
– Извините. – Гид оборачивается и видит мужчину с землистым лицом. Плечи его блестящего черного костюма припорошены перхотью. – Это новый ноутбук. Поосторожнее.
Гид поднимает сиденье, но лишь наполовину. Мужчина с ноутбуком ерзает и раздраженно кричит. Гид смотрит на холодный каменистый берег Коннектикута и вспоминает программу по каналу «Дискавери» о каком-то племени из дремучих бразильских лесов. Членам этого племени приходилось посвящать большую часть сознательной жизни ужасно неприятному и опасному занятию. То ли их единственным пропитанием был ядовитый жук, которого приходилось вынимать из зубов разъяренного зверя, то ли они жили в хижинах, скрепленных гвоздями из определенного вида металла, который можно было выковать лишь в самый жаркий день года. И вот, показав жизнь этих несчастных людей, отчаянно пытающихся выжить, голос за кадром равнодушно произнес, отстраненно растягивая слова, отчего у Гида по спине поползли мурашки: «Это их ми– и-ир. Таковы обстоятельства их существова-а-ания». Как будто этим можно было поставить точку. Но, как ни странно, именно это диктору и удалось.
А это мой мир, думает Гидеон под усыпляющий стук клавиатуры ноутбука. Таковы обстоятельства моего существования.
Мимо проходит еще одна девочка в узорчатом свитере. Ее взгляд скользит по его лицу и останавливается на Николасе. Гид не сердится. Таковы обстоятельства ее существования.
– Ты ведь был в Нью-Йорке? – спрашивает Николас, когда они подъезжают к Пенсильванскому вокзалу. В толпе людей, собирающихся выйти из поезда, Гида распирает важность.
– Да, – говорит он. – То есть я был в «Радио– Сити-Мюзик-Холле» и в «Эмпайр-Стейт-Билдинг».
– Это не Нью-Йорк, дорогуша. – Седая дама щелкает выдвижными колесиками и ручкой черного чемоданчика. В руках у нее полотняная сумка со слоганом:
«Радио WNYC: пища для ума». – Нью-Йорк – это джаз, искусство, кафе. Ты должен показать ему настоящий Нью-Йорк. Ночную жизнь большого города. – Она подмигивает Николасу и вперевалочку уходит, ступая в калошах.
– «Настоящий Нью-Йорк». – Николас качает головой. – Как меня достали эти снобы. Они, наверное, рыдали, когда в Гринвич-Виллидж открыли «Гэп».
Они едут на метро: это весело и необычно. Гид слышал про метро много странного: что там одни бомжи, которые только и делают, что пытаются сорвать с вас бриллиантовые ожерелья и вырвать из ушей серьги. Каково же было его удивление, когда он увидел обычных людей, которые ведут себя тихо и спокойно, читают книжки или смотрят прямо перед собой. Дорога занимает считанные минуты.
Они выходят в сумерки, в мерцание рождественских гирлянд, и Гид кивает: он доволен, он начинает расслабляться, его охватывает радостное предчувствие, при– чина которого ему не совсем понятна.
А мне кажется, я знаю, в чем дело. Я обожаю гостить у родителей своих друзей. Чужие родители почти всегда классные. Они тебя кормят. Еда у них совсем другая, не такая, как дома, – как правило, лучше. Или наоборот: они совсем не обращают на тебя внимания. Просто рай земной. А у Николаса к тому же одна мама. Один родитель всегда лучше двух. Родители-одиночки просто мечтают тебе угодить.
Во время короткой прогулки до дома Николаса Гид замечает, что квартал населен почти исключительно привратниками, старушками и старичками, хмурыми женщинами в твидовых костюмах и заспанными мужчинами в тренчах, выгуливающими крошечных собачек. Большинство зданий красивые, с огромными окнами, пышно украшенными сосновыми ветками и красными лентами. Есть и несколько уродливых зданий – новые, белые, похожие на круизные лайнеры, установленные вертикально на нос.
– Где мы? – спрашивает Гид.
– Это Парк-авеню, – со зловещей торжественностью произносит Николас. – сердце Верхнего Ист– Сайда.
Мимо проходит шикарно одетая симпатичная девушка примерно их возраста в красном пальто. Гидеон вспоминает Молли и записку. Не в пари дело. Эта фраза одновременно успокаивает и тревожит его. Что это значит? Что он с самого начала ей не нравился? Да нет же, нравился. Когда они разговаривали, ее лицо… она всегда выглядела такой счастливой.
Я рада, что он пытается логически проанализировать ситуацию, рада, что он думает. Мальчикам– подросткам вообще полезно думать, иначе у них мозги атрофируются.
Кажется, когда он сказал ей про пари, она не слишком расстроилась. Верно? Или ему показалось? Он как-то слышал о художнике, который все свои разговоры записывал на диктофон. Может, стоит попробовать? Не в пари дело.
– Не в пари дело, – произносит он вслух. Николас стонет:
– Зачем думать о пари сейчас? Молли здесь нет! Сделай перерыв.
Ему легко говорить.
Они заходят в дом Николаса через каменную арку, возле которой дежурит привратник в голубой униформе.
– Николас! – восклицает он. У привратника седые волосы, а форма плотно облегает коренастое тело. – Все шалишь?
Николас подходит к нему и пожимает руку.
– Как жизнь, Кенни?
– Не жалуюсь, – отвечает Кенни, похлопывая себя по животу. – По крайней мере, жильцам! – Он разражается громким хохотом, который сопровождает их, пока они идут по огромному внутреннему дворику. Его размеры просто поражают. Дворик размером с футбольное поле, с башенками по краям и маленькими каменными пристройками, возле которых стоят другие привратники в голубых ливреях. У некоторых в руках папки, другие разговаривают по телефону. Больше похоже на средневековую крепость, чем на многоквартирное здание.
– И ты здесь живешь? – спрашивает Гид.
– Да, всю свою жизнь, – безжизненным тоном отвечает Николас, предупреждая Гида, чтобы держал восторг при себе.
В лифте их приветствует еще один служащий в голубой униформе. Лифт отделан великолепным деревом драгоценных пород и медью, начищенной до головокружительного блеска. Лифтер нажимает кнопку с надписью «ПХС». Пентхаус С. Гид внутренне улыбается. Он в городе пентхаусов!
– Это ведь твоя настоящая мама? – спрашивает он. Николас кивает.
– Если бы мы сейчас ехали на встречу с моей мачехой, я бы вел себя, как законченный ублюдок.
Гиду всегда казалось, что Николас осознает, что чувствуют те, на ком он вымещает свои гнев и напряжение. Это замечание вызывает в нем нежные чувства.
Дверь лифта открывается. Навстречу им идет стройная, высокая, пышущая энергией и молодостью брюнетка. Ее сопровождает белый пекинес. Она берет лицо Николаса в ладони.
– Дорогой, – говорит она и целует его сначала в одну щеку, потом в другую. Потом делает шаг назад и оглядывает Гидеона.
– Я Гидеон, – говорит он, чувствуя, что она сморит на него слишком долго и надо бы что-то сказать. – Сосед Николаса по комнате.
– О, Гидеон! – Она берет его за руки. Собачка восторженно бегает вокруг них кругами. – Ты, наверное, рад оказаться в Нью-Йорке! – Она наклоняется и гладит пекинеса по головке. – Кто мамина радость? Кто мой сладкий мишка?
Они ужинают китайской едой, заказанной из ресторана. Гид уплетает за обе щеки. Два вида лапши, креветки с брокколи, свиные ребрышки, а для Николаса – какое-то склизкое неаппетитное блюдо из тофу. Его мать набила холодильник дистиллированной водой и кувшинами с холодным зеленым чаем. Она сидит и, улыбаясь, смотрит, как ест ее сын, выбирая полоски овощей из начинки яичного рулета. Гид не припоминает, чтобы когда-либо видел такое счастье на лице человека.
Кажется, родительская любовь – сильная вещь, по– тому что Николас тоже выглядит счастливым. Расслабленная улыбка на его лице – это что-то новенькое.
После ужина они идут в маленькую комнату, обитую деревянными панелями, на стене которой висит большой телевизор с плоским экраном.
Куда твоя мама подевалась? – спрашивает Гид. Он щелкает программами: детские мультики, краснолицые мужчины в костюмах, белка, взбирающаяся на дерево Николас пожимает плечами.
– Гуляет с собакой. Она гуляет по кварталу.
Значит, готовится стать одной из тех старушек, что прогуливаются по Верхнему Ист-Сайду.
– Она так молодо выглядит, – замечает Гид. А на самом деле ему хочется сказать: она так странно выглядит.
Николас кивает.
– Она занимается спортом часа три в день, не меньше, – отвечает он. – Хочет снова выйти замуж.
– Думаешь, у нее получится?
Николас подходит к двери и аккуратно ее закрывает.
– Нет, – тихо говорит он, как будто мать может услышать его с улицы, – никто не захочет жениться на старухе.
– Она не старуха, – возражает Гид.
– Но и не девочка, – замечает Николас. – Сам посуди: у нее есть морщины, и она принимает кальциевые добавки. И слабительное.
С этим не поспоришь. Они смотрят программу о ловле тунца у берегов Японии. Какой-то пожилой британец берет интервью у японских рыбаков, и один из них начинает на него сердиться. Внизу идут субтитры.
– Мы не хотим никому причинить вреда. Мы просто делаем то, что умеем. То, что должны. Разве у нас есть выбор?
Гидеон мудро кивает.
– Это их мир, – говорит он, – таковы обстоятельства их существования.
Николас улыбается. Кажется, он понимает.
– Эй, – вдруг вспоминает Гид, – дай посмотреть фотографию сестры.
Сестра Николаса учится в школе-интернате в Швейцарии. Она не приезжает домой на каникулы. Николас выдвигает пару ящиков, пролистывает альбомы и протягивает Гиду тонкую стопку фотографий. О боже. Она прекрасна – женская версия Николаса. Пронзительно-голубые глаза (как у жуткой собаки-волка), темные волосы, сочные, алые от природы губы. Она даже красивее его.
– Скажи честно, – говорит Гид, – ей нравится Каллен?
– С сожалением признаю, что да. Я – единственная причина, почему они до сих пор не вместе.
Гид внутренне улыбается. Если он выиграет пари, то от него будет зависеть важный исторический момент дружбы Николаса и Каллена.
Гидеону приготовили отдельную комнату. Миссис Уэстербек провожает его, пространно извиняясь:
– Комната очень маленькая, но думаю, тебе будет удобно. По крайней мере, надеюсь!
Комната вправду небольшая, но стильный датский диван, японские гравюры на стенах и высокие окна с видом на оживленную Парк-авеню просто великолепны.
– Как думаешь, оставить шторы открытыми? – Она открывает шторы. – Или закрыть? – Она их закрывает. – Как тебе нравится?
– Все нормально, – говорит Гид, – я сам справлюсь.
Миссис Уэстербек обиженно сникает.
– Хотя, лучше, наверное, открыть. Она тут же выпрямляется.
– Отлично, – говорит она и торжественно распахивает шторы от центра к краю окна. Гид улыбается, разделяя ее маленькую радость.
Как мило, что она оказалась такой хорошей. И как хорошо, что он оказался таким милым. Кажется, меня сейчас стошнит. Но если серьезно, он почувствовал, что ей хочется открыть шторы, и позволил ей сделать это. Большинство ребят ничего бы не заметили, а если бы и заметили, подумали, что у нее не все дома. Но Гид понимает. Она делает то, что у нее хорошо получается. А он знает, как ему нравится делать то, что выходит у него.
На прикроватном столике Гид замечает черно-белую фотографию мужчины, похожего на Николаса. Наверное, это его отец. Он отводит взгляд, но миссис Уэстербек берет фотографию.
– Это Том, – говорит она, – отец Николаса. Фото сделано сразу после того, как мы поженились. Мы познакомились на свидании вслепую, в последний месяц моей учебы в Вассаре. Помню, я тогда подумала: какая находка! Какой замечательный мужчина!
Может, их свести с моим папой, думает Гид. Но отец чувствовал бы себя здесь так неловко. И наверняка что-нибудь опрокинул бы.