Текст книги "Добрые соседи"

Автор книги: Сара Ланган

Мейпл-стрит, 116

В телефоне у Арло Уайлда зазвонил будильник.

«Психо» Бернарда Херрмана просочилась в сон, в котором Герти рожала котенка. У котенка были огромные дивные глаза, Герти с детьми очень обрадовались. Сам-то он видел: что-то не так, но не хотел их расстраивать.

Заиграла музыка, и он такой: знаете, ребята, а ведь это кот.

Он стукнул по телефону, встал. Шторы опущены, в комнате темно. Маломощный оконный кондиционер громко и грустно выл. С нынешней жарой он не справлялся: кожа у Арло была мокрой от пота. Он ступил через и на сырые полотенца и всякую женскую дребедень – губную помаду, утягивающие трусы, которые Герти накидала на пол. Много у нее было достоинств, но не любовь к порядку.

– Джулия! Ларри! – окликнул он пару раз, сгоняя пот с отекшего с перепоя лица.

Надев одни только боксеры в тигриную полоску – когда-то ради шутки купленные ему Герти, – он для начала посмотрел, что там в комнатах у детей. У Джулии: дочь пошла в мать – куча одежды, сверху сверкают тарелки с присохшими к ним неузнаваемыми крошками. У Ларри: идеальный порядок, ни одной личной вещи на виду, за исключением куклы-робота, – Ларри все пытается переубедить других, что это не кукла, а инструмент. У супергероев есть антигравитационные пояса, у Железного Человека сердце из вибрания, а у Ларри его Робот. Чего Ларри не понимает, так это почему родные хотят, чтобы у него была кукла: просто с куклой он больше похож на нормального ребенка.

– Есть кто дома? – позвал Арло, когда опять вылез в коридор.

Да чтоб вас.

На первом этаже к холодильнику была приклеена записка:

– Ишь ты, шутит! – пробормотал он, потом налил в стакан апельсинового концентрата, разбавил водой. Принялся хлебать, жидкость закапала из уголков рта. Подошел со стаканом к окну, увидел детей. Сидят на батуте с частью Крысятника. Дурковатые близнецы Оттоманелли (Мак? Мейсон? Мусой?) опрокинули на батут какую-то емкость, вроде бутылки с отбеливателем.

100

– Ладно. У вас порядок, – пробормотал он.

Вернулся наверх, отыскал свой телефон – сигнал был слабый. Оставил сообщение Фреду Атласу – мужику из дома № 130 по Мейпл-стрит. «Фред! Пошли в кино. В Мальверне „Разговор" показывают. Герт сказала, что приведет к вам детей, скоротает с Би вечерок… Знаю, что у вас хреново, но хоть развеешься. От Хэкмена не отказываются».

Включил аналоговый радиоприемник. После появления дыры сигнал был ужасный, стриминг не работал. Удалось поймать только местную частоту – там две говорящие головы скандалили по поводу надвигавшегося обвала фондового рынка.

Собрал одежду. Протер раковину в ванной. Запустил стиральную машину, разобрал то, что лежало в сушилке. Сложил чистое кучками перед дверями у детей. В детстве он вел хозяйство вместо обоих разведенных родителей. Вошло в привычку.

На кухне собрал тарелки с присохшими хлопьями. Разбавил еще концентрата, потом придумал кое-что получше, засунул голову в морозильник. Лед начал исходить белым паром, когда он запихал туда еще и плечи.

Редко у него бывало такое похмелье. Большинство барменов в обычных его местах в центре знали любимый напиток Арло – «Проспект русалки»: имбирное пиво, лед и сода, взболтать – на вид как водка с тоником. Большинство барменов. Однако не все. Вчера вечером Оскар Хип, глава правления «Банковского траста», потащил его в какой-то затрапезный ирландский паб на Фултон-стрит, «Цельный шиллинг». Кончилось тем, что Арло пришлось пить пиво вровень с этим красноносым алкашом. Пять кружек, напоминавших медленное мучительное удаление миндалин без наркоза на Западном фронте.

– Спой мне пару тактов «Все Кеннеди в реке»! – накинулся на него этот придурок, как только выяснил, кто Арло такой.

Арло спел. Далеко не пару тактов. Но не эту песню. Другую. Свою любимую. «Бессмыслицу». Все три минуты и сорок секунд основного трека.

Посетители «Цельного шиллинга» наблюдали. Поняв, что перед ними Дикарь Арло Уайлд из верхних строк рейтингов, похваленный «Роллинг стоун», лидер «Мести за Фреда Сэвиджа», они прямо обалдели.

 
Я все это вижу,
А ты нет.
На кофейном столике,
Где свет.
Субботнее утро,
Смотрим «Супердрузей».
Бэтмен спекся, Робин бежит.
Почерневшие ложки на полу.
Я хлебаю ими «Эпл Джек».
Айрин стучит. Ты киваешь.
Но не просишь войти.
 
 
Я все это вижу.
А ты нет:
Бурый диван,
Закрытые окна,
Ту, кого ты велел называть мамой.
Все места за нашим
Разбитым окном,
Других я не знаю.
 

Пьяный и грустный, он, допев первый рефрен, вдруг подумал о папе и обо всем остальном, что в жизни пошло не так. Вытащил губную гармошку и довел дело до конца:

 
Айсмена растопили
В первый же мой приход.
Мне всего девять лет,
Я тоскую о том,
Чего не случилось.
 

Двадцатилетние банкиры-яппи в костюмчиках за тысячу баксов, бармены-ирландцы с деланым акцентом и даже сам Оскар зааплодировали. Арло уже сильно набрался, лампы кружились, эхо рождалось не где положено – будто стены обросли острыми углами и постепенно смыкались.

– У меня там душа лежит, пиздюки, – пробормотал он, правда, никто не услышал. Да и не то чтобы в этих словах был какой-то смысл, кроме как что ему очень жалко самого себя.

– Спой «Все Кеннеди в реке»! – заголосили вокруг, сперва шумными вспышками, потом хором, скандируя: – В ре-ке! В ре-ке! В ре-ке!

Арло слушал их вопли с закрытыми глазами и воображал себя в старой студии на Орчард-стрит, как раз перед тем, как с группой подписали контракт. Когда мир казался совсем маленьким: завоевывай – не хочу, а гитара в руке служила билетом в будущее.

Он решил: нате, раз хотите, и спел «Все Кеннеди в реке».

Вечер закончился, когда Оскар отказался подписывать договор на новую партию комбинированных принтеров, хотя Арло и предложил ему колоссальную скидку.

– Мы в этом году затянули пояса, так что не могу. Но ты очень сексуальный. Что-то в тебе есть такое, шершавое. Может, встретимся как-нибудь, не по работе?

Арло вручил этому козлу свою карточку, пожал липковатую руку и произнес:

– Ты мне сказал, тебе нужны новые принтеры. Я торгаш. Принтерами торгую. Этим и кормлю семью. У меня жена брюхатая и просрочка по ипотеке. Захочешь, мать твою, принтер купить – дай знать.

Вместе с другими полуночниками и грустными коммивояжерами он час дожидался на Пенн-стейшн поезда на 3.06 на Гарден-Сити, потом полтора километра шел от станции до дома, вслушиваясь в эхо собственных шагов на жутковато-пустынных улицах пригорода.

С тех пор и пяти часов не прошло, а Арло уже залез по плечи в раскрытую дверь морозильника, потерся щекой о дешевый бифштекс и подумал, как здорово было бы огрести немного фарта. Он не хотел возвращаться в прошлое. Он успел стать другим и считал, что в прошлой жизни ему теперь будет не так уж весело: пьянствовать с группой ночи напролет, вкалывать кокс в грязноватом сортире кафе «Леско», лопать недожаренную яичницу, брести, шатаясь, по авеню Д.

Нет, сбегать он не хотел. Ему бы выгодную сделку или похвалу регионального директора по продажам, который, похоже, не замечает, что Арло никогда не пропускает работу по болезни, не опаздывает на встречи. Ему бы звонок от его агента в Герше по поводу демо новой песни, которую он ему отправил. А главное – хоть кто бы заметил, сколько трудностей он преодолел и все равно справился.

Но ничего этого Арло Уайлду не обломилось. По крайней мере, сегодня. Сегодня дети с Мейпл-стрит затеяли игру на опасной поверхности. И закончиться это должно было падением.

Стерлинг-парк

Нормальный человек остался бы дома. Забился бы в свою комнату до понедельника, пока мама не отвезет в лагерь на смену по кодированию, или в клуб юных инженеров, или еще куда. Нормальная девчонка дождалась бы, пока эта история с месячными рассосется.

В этот момент Джулия Уайлд поняла, что ее бывшая лучшая подруга навеки Шелли Шредер – ненормальная.

Даже с приличного расстояния Джулия заметила, что немигающий взгляд Шелли сосредоточен на одной-единственной цели. Она неслась со всех ног, разбрасывая грязь и битум. Один раз споткнулась, но и в этот миг не оторвала глаз от Джулии.

– Бежим, – предложил Чарли.

Они не побежали. Шелли покрыла половину расстояния. Три четверти. Выглядела она как-то не так.

– Что с ней такое? – спросил Дейв.

Шелли совсем приблизилась, и тут все стало ясно. Она отрезала волосы. Судя по всему, просто отхватила все косы у самого черепа, потому что оставшиеся черные пряди торчали толстыми неопрятными жгутами.

– Ух ты, – произнесла Джулия.

Шелли, даже не притормозив, пролетела между Джулией и державшимся за ее руку Ларри. И вот она уже стояла на гигантской деревянной платформе. В самом центре, ногой на дырке от сучка.

– Ты чего, вообще обалдела? – рявкнул на нее Дейв Гаррисон.

Но Шелли не смотрела на него, только на Джулию. На лице застыла ярость. Выглядело это страшно, как будто Шелли, той Шелли, ее бывшей подруги, больше не было в этом теле.

– Пшли, пшли, пшли! – прошипела она, засунув кулаки под мышки, – локти предстали кончиками бесперых крыльев. – Явились сюда и даже по доскам не прогулялись. Трусы – я так и знала!

– Слезь, – сказал Чарли. – Упадешь.

Не сводя с Джулии свирепого взгляда, Шелли ухмыльнулась сквозь стиснутые зубы. Сквозь зубы она и говорила.

– Я самая храбрая.

– А пошло оно, – сказал Дейв Гаррисон. Подпрыгнул к крючку экскаватора, ухватился за него обеими руками. Раскачался и подошвами резиновых шлепанцев въехал Шелли в грудь, а потом довольно точно приземлился на другой стороне. Приземлился тем не менее на доски, и доски издали нехороший стон.

– Иди, Шелли, домой, – посоветовал он, отходя на безопасное расстояние.

Шелли широко расставила ноги, но с доски не сошла. Она переоделась в чистую розовую юбку-шорты, никакой крови не было видно. Глядя на Джулию так, будто все остальные были мебелью, она объявила:

– Ты и я. Будем драться здесь. До смерти.

– Чокнутая, – прокомментировала Джулия.

– Пшла-пшла-пшла! – выкрикнула Шелли в ярости.

– Мы что, первоклашки? – осведомилась Джулия.

Она прижалась носками к краю доски. Почувствовала под подошвами шлепанцев дрожь теплого дерева – так вибрирует сушилка на низких оборотах. Действительно создавалось впечатление, что там что-то есть. Что-то живое.

– Это мой Крысятник. Забирай мартышку и вали к себе в Бруклин. Сдай его в дурдом, там ему и место.

Джулия не стала оборачиваться и смотреть, как реагирует Ларри. И так знала, что он себя теребит, может даже ходит кругами. Когда его дразнили, он не плакал. Слишком часто это случалось. В школе, в автобусе, в продуктовом магазине – на все слез не хватит. Вместо этого он отключался. Взгляд делался тусклым, отрешенным и оставался отрешенным, даже когда его переставали дразнить. Каждый раз Джулии казалось, что она теряет новый кусочек брата, который уже не вернешь. Однажды она объяснила Шелли: следить, чтобы он был цел и невредим, – ее работа, вот только она не знает как. Очень боится не справиться. В семье у нее была своя особая функция: оберегать Ларри.

– Я вот слышала, что школьная психиатричка поставила ему умственную отсталость, – заявила Шелли. – Уровень – имбецильность, что лучше идиота, но хуже дебила.

Джулия вскочила на платформу. Хр-р-рясь! Дерево затрещало под их двойным весом, но ей было плевать, упадет она или нет. Ей хотелось только заткнуть кулаком эту мерзкую зубастую улыбку у Шелли во рту.

– А ну прекратила так про моего брата! Ща как дам!

– Дурищи, слазьте оттуда. Сломается, – обратился к ним от края Дейв.

Услышав эти слова, Шелли нагнулась, а потом подпрыгнула, поджав ноги, будто не на деревяшке, а на батуте. При ее приземлении от дырочки в обе стороны пошла трещина сантиметра в два.

Хр-р-рсь!

– А ну кончай! – выкрикнул Дейв, исходя злостью. – Шелли, я серьезно. Жить надоело – твое право. Но Джулию оставь.

Тем временем подошли Элла, Сэм, Марклы и Лейни и окружили провал.

– Шелли, не надо так! – обратилась к сестре Элла. – Мама говорит…

Шелли захохотала, но совершенно беззвучно. Сотрясаясь всем телом. В отсутствие волос нечему было смягчить черты ее лица. Большие глаза, казалось, провалились в глазницы, скулы и подбородок выпирали, слишком резко и четко очерченные. Она выглядела тридцатилетней копией себя, прожившей тяжелую горестную жизнь. Еще один прыжок – высокий, тяжелый.

Хр-р-ря-а-ась!

Платформа прогнулась, разошлась еще сильнее. Джулия скорчилась. Гнев ее куда-то делся. Хотелось одного – слезть с этой чертовой платформы. Господи, ну прошу тебя. Можно я не упаду, ну пожалуйста. Не отдавай меня дыре…

Платформа замерла. Крысятник затих. Все замедлилось, лишь цикады сердито пели песню зноя.

– Прекрати, – громко сказала Джулия низким голосом, хотя боль в горле никуда не ушла. Она находилась в центре и боялась встать. Вдруг с первым же движением они обе полетят вниз?

– Как следует попроси, – откликнулась Шелли.

– Джулия, отползай оттуда. Брось ты ее! – крикнул Чарли.

– Руки в дыру засунь! – безмозглыми стереоколонками ухнули Марклы.

– Шелли, ну пожалуйста. По-хорошему прошу. Перестань прыгать, – сказала Джулия.

Шелли сошла с платформы. Та скрипела и стонала при каждом шаге.

– Джулия уродина и трусиха, но мы это и так знали, когда проголосовали, что больше с ней не водимся.

Джулия, все еще скрюченная, набиралась храбрости, соображала, что лучше: встать и пойти или, проявив осмотрительность, поползти.

– А моя мама устроит еще одно барбекю, когда дыру засыплют. Чтобы отпраздновать. Приглашаю всех, кроме Джулии, – сказала Шелли. – А Джулия пусть признает, что она паршивая врунишка. Тогда мы все опять будем дружить, и мне даже будет наплевать, что в семействе у нее сплошные шлюхи, уголовники и дурики. Извинишься, Джулия?

– Я вообще не люблю барбекю, – вставил Дейв.

– Руку внутрь засунь! – выкрикнул Майкл.

– Засунь! Засунь! – точно таким же голосом откликнулся Марк.

Джулия знала, как бы следовало поступить, какой поступок одобрили бы ее родители и брат: сползти с этой дурацкой платформы, пока она не развалилась, извиниться, и пусть этот жаркий поганый день катится дальше.

Но одно дело – уйти от врага, от бывшей подруги; другое – позволить себя сломать. Не хотелось ей это делать на глазах у Ларри. Он подумает, что Шелли права, он не заслуживает нормального к себе отношения. Если она извинится, Дейв Гаррисон и Чарли Уолш, может, вслух ее и не осудят, но она упадет в их глазах. Перестанет быть равной. Остальные-то так, слабаки. Давно усвоили закон стаи: что Джулию можно обижать невозбранно, что они с Ларри – самые презренные во всем квартале.

Джулия очень долго вела себя хорошо. Пыталась вписаться, как ее просили родители, несмотря на свои лохматые кудрявые волосы и бруклинский акцент, причем отнюдь не благовоспитанный. Несмотря на то что одевалась хуже других и не очень любила учиться. Несмотря на то что все остальные тут были знакомы почти с рождения, она пыталась найти среди них место и себе, и Ларри. Когда не получилось, она не стала навязываться. Просто забрала Ларри и спряталась дома. Вела себя как положено. Но вот это – полный беспредел. Не станет она извиняться. После всего, что Шелли натворила и наговорила. Джулия сделала единственное, что ей пришло в голову. Храбрее и бесшабашнее некуда. Она засунула кулак в дырку в платформе.

– Вот, Шелли. Так здорово. А ты перепугалась? Мне-то нормально, – объявила она, шевеля пальцами там, в дыре.

Марклы завопили. Чарли схватил Ларри за плечи, чтобы тот не кинулся к Джулии, – а он вроде как порывался. Джулия засунула руку глубже. Видимо, вес ее сместился, металлические скрепы загудели, раздался пронзительный звон.

Ларри, с его боязнью звуков, заткнул уши.

Все ждали. Джулия засунула руку в дыру по самое плечо, прижав ухо к теплому, перепачканному маслянистой жидкостью дереву.

– Дура ты. Я же пошутила, – сказала Шелли. Вот только в голосе ее звучало нескрываемое восхищение.

Настоящая, живая человеческая плоть! Давай, попробуй! – сказала Джулия. Руку щипало от какого-то химического жара, она чувствовала, как чьи-то еще движения колышут воздух. Кончики пальцев так и зудели от ощущения чего-то живого, дышащего – совсем рядом. Рука ее была не одна. Самое время испугаться, но Джулия не боялась, потому что остальные явно опешили, изумились, замерли. Впервые чистокровные американцы с Мейпл-стрит застыли в восхищении перед хабалкой Джулией Уайлд.

– Ай! – Она закатила глаза, застучала ногами по шаткой платформе. – Спасите! Меня схватили!

– Слезай! – кричали все хором, но она будто и не слышала. Все отлично. Все по-настоящему. После этого никто уже не осмелится дразнить ни ее, ни Ларри. Никогда в жизни.

А потом воздух там, рядом с рукой, стал совсем жарким и влажным. Будто кто-то резко выдохнул. Платформа содрогнулась, скрепы запели от сотря-сепия. Наскок. Джулия отпрянула. Не успела. Боль оказалась неожиданно чистой. Джулия крикнула – по-настоящему. Отдернула руку. Из дыры вылетел столбик пара, Джулия упала на спину, откатилась в сторону.

– Кусается! – выкрикнула она, но совершенно беззвучно. Вдохнула пар. Легкие обожгло жаром! Она не чувствовала, что по запястью течет теплая кровь, не ощущала боли. Осталось лишь подстегнутое адреналином понимание какого-то чистого, неустранимого воздействия на ладонь с обеих сторон. Зубы, встретившиеся в середине, на кости.

ХРЯСЬ!

Что-то ударило платформу снизу. Дерево вспучилось.

– Она живая! – ахнул Сэм. – Мамочки! Она живая!

Марклы отбежали в сторону. Элла тоже.

Ларри, не отрывая ладоней от ушей, издал свой страшный звук, этакий кошачий вой.

ХРЯ-А-А-АСЬ!

Платформа встала дыбом, выплевывая болты, вырываясь из певучих скреп.

Сэм бегом пустился в сторону домов, за ним Элла и Марклы. При виде руки Джулии на лице у Дейва отразилось замешательство. Он покачнулся, точно теряя сознание. Раны было видно даже сквозь кровь.

– Позову на помощь, – сказал он, делая шаг назад. И тоже пустился наутек.

Остались только Ларри и практичный Чарли.

– Ты в порядке? Чем тебе помочь? – выдавил Чарли. – Там швы надо накладывать, плюс колоть от столбняка и, может, от бешенства. У тебя ведь есть медицинская страховка? Ничего, если мы скорую вызовем?

– Пошел вон, – прошелестела Шелли. – Не выйдет ничего. Она тебя дерьмом считает.

Рука у Джулии распухла. Дыхание прерывалось. Пока она собралась с силами, чтобы заговорить, Чарли тоже решил сбежать.

– Я на помощь позову! – произнес он тихо, почти неслышно.

– Вставай, – сказала Шелли, когда он удалился. – Эта дыра все паром плюется. Дышать нечем.

Джулия качнула головой и указала на грудь – внутри все горело.

– Давай! – Шелли подхватила Джулию под мышки, заставила встать, повела прочь, шаг за шагом.

Джулия посмотрела вперед, назад. Ларри не видно. Он снова полез к дыре? Убежал с остальными? Ей никак не отдышаться! Она отняла руку, до того притиснутую к груди, осмотрела. По два глубоких отверстия с каждой стороны. Клыки. «Они заразные? – подумала она в смятении. – Я теперь стану зомби?»

Центр тяжести куда-то сместился, она осела на землю, совсем без сил.

– Иди отсюда, – выдохнула она. – Найди Ларри. Я сама.

– Ларри убежал, да и нам валить надо.

– Шелли, мне никак.

Если ты умрешь, мне влетит, – ответила Шелли, волоча Джулию по перемазанной битумом траве. – Давай.

Джулия помогала ей, отталкиваясь одной рукой. Они отползли метров на десять. За ними тянулся кровавый след, и Джулию это тревожило. Вдруг эта тварь там, внизу, ее учует.

Шелли осела на землю и поползла рядом.

– Двигайся!

Джулия ускорилась. Дышать стало чуть легче. Она знала, что ей положено ненавидеть Шелли, и в принципе она ее ненавидела. Но утешало то, что они одни. Будто вернулось нечто доселе утраченное.

– Джулс, ты такая врунишка, – сказала Шелли, не переставая ползти. Но голос был куда добрее, чем раньше: видимо, ей пришла в голову та же мысль.

Пятнадцать метров, а может, и больше. Безопасное расстояние. Джулия вдохнула поглубже, протолкнула в легкие чуть больше воздуха. Снова включилась логика. Там, видимо, какой-то зверь. Перепуганная собака, застрявшая на каком-то уступе, – пытается вылезти, а ей никак. Ее укусила немецкая овчарка Ральф… так ведь?

– Ты о чем вообще? Я никогда не вру, – сказала Джулия.

Шелли остановилась. На белках глаз проступила красная сетка. Черные пряди намокли от пота и прилипли к черепу.

– Ты не сказала родителям, что я хочу жить у вас. Наврала.

– Нет, я у них спросила.

– Врешь.

Ларри где-то впереди? Наверняка. Хотелось его позвать, но было слишком больно – и в горле, и в груди.

– Слушай, мне нужно наложить швы, и у меня Ларри пропал. Мне сейчас не до твоих переживаний.

– Думаешь, ты такая крутая? Бруклинка с Нью-Лотс-авеню. Ничего ты не знаешь.

– Я знаю, что ты обзываешь моих родных.

– Говорить правду – не значит обзывать.

– Неправда! Ларри умный. Тебе это известно. А папа? Ты вообще соображаешь? Ничего он тебе не сделал.

Шелли не стала спорить. В отсутствие Крысят-ника не было смысла устраивать спектакль. Она стиснула ладони, потом предплечья. На розовой коже остались белые следы.

– Зачем тебе вообще жить с нами? – не унималась Джулия. – Ты сказала Лейни Хестия, что у нас не дом, а свинарник. Ты виляешь. Потому что я не стала твоей подпевалой.

Шелли опустила голову на колени и заговорила оттуда – совсем тихо, голосом настоящей Шелли:

– Ты сказала, мы одна семья. Лучшие друзья, навеки.

– Так и было. А потом ты меня кинула. Когда я приходила в Крысятник, ты каждый раз устраивала сцену. Говорила гадости про Ларри. Знаешь же, что я стараюсь сделать его нормальным. Как ты могла?

Шелли провела рукой по волосам. Их почти не было, она явно испугалась.

– Я в шутку. Вы, Уайлды, вообще шуток не понимаете.

– Ты его обидела. А он тебе доверял.

Шелли шумно выдохнула. Снова ощупала волосы. Рука выглядела потерянной.

– Она меня вообще убьет, – пробормотала она.

– Чего?

Нагнув голову, Шелли продолжала ощупывать волосы. Тут срезаны подчистую, там торчат довольно длинными прядями.

– Я не виляла, когда спрашивала. Честно тебе сказала: мне плохо. Вот я б не стала требовать доказательств. Ты же вроде как моя подруга. И ты же вроде как мне поверила.

Джулия посмотрела вперед. Крысятник все улепетывал, хотя уже и медленнее. Мир выглядел незнакомым, тревожным, будто они оказались на Марсе.

– Да, поверила. В смысле, ты чувствительная. Много чего чувствуешь. В твои чувства я всегда верила.

– Что ж ты мне не помогла?

– В смысле, я все понимаю. Твоя мама, красное вино, Элла – все это жесть полная. У вас в доме только и разговоров что про дорогую одежду и Гарвард. Не поешь, поставив тарелку на живот, а если бы тебе это и позволили, диваны твердые как камень. Я это все понимаю. Но у меня дома тоже несладко. Когда ты приходишь, они играют спектакль. Так что если ты ко мне переберешься, вряд ли тебе станет много проще жить.

– Откуда ты знаешь?

– Мои предки ничего не умеют. Мама вообще безбашенная. Как робот: раз – и отключилась. Сама видела, как она сегодня утром уехала. А вечером я ее спрошу – она меня пошлет. Даже не извинится. Сделает вид, что ничего не было. Папа вообще в отключке. Сама проверяла. Типа, не делаю, что он мне говорит, залезаю на диван в грязной обуви.

Вообще-то нельзя, а он такой – не реагирует. А иногда как озвереет – аж зубами скрипит. Выругается и уйдет. Иногда орет. Вижу, что хочет меня ударить. Но не трогает. Не знаю, как объяснить, но мне его тогда почему-то жалко… Я у них не спросила, потому что дело-то дохлое. Не разрешат они тебе у нас жить. А спрошу – моя мама настучит твоей маме, выйдет скандал. Мне влетит за то, что бучу подняла. Мне постоянно прилетает. Тебя-то всегда защищает твоя мама. А меня никто.

Шелли дергала себя за прядки, будто пытаясь их растянуть.

– Мне тоже прилетает.

– Я ни разу не видела, чтобы на тебя орали, Шелли. С тобой мама обращается как с хрустальной принцессой. Тебе даже за Эллой присматривать не нужно. Я совершенно не понимаю, зачем тебе из такого места перебираться ко мне.

Шелли разревелась.

– Ничего ты не понимаешь. Она меня теперь убьет. Она обожала мои волосы.

Джулия дотронулась до ее плеча, и Шелли рухнула ей в объятия. Джулия удерживала ее, смутившись, гадая, не ловушка ли это. Но Шелли действительно рыдала. И слышать, как бывшая подруга выплескивает из себя боль, было невыносимо, поэтому Джулия сжала ее покрепче, облепляя грязью, пытаясь держать ладонь на отлете, чтобы не перепачкать еще и кровью.

– Они у тебя слишком длинные были. Так лучше, – проворковала она.

– Я сама вижу, какие гадости делаю, – глухо произнесла Шелли Джулии в плечо. – И не могу удержаться. Как будто… у меня внутри монстр и мне с ним не справиться.

Джулия вдохнула запах подруги – странный запах человека, совсем не похожего на твоих родных. Они ели разную пищу, использовали разные стиральные порошки. Джулия обнаружила, что тоже плачет. Как ей этого не хватало. В двенадцать лет кажется, что обниматься – это слюнтяйство. Лучше сесть близко-близко в машине или залезть под одно одеяло, когда играете в «Дэскрафт».

– Почему ты тампон не вставила? – спросила Джулия. – Ты ж понимаешь, что Марклы и твоя сестра теперь всем расскажут.

Шелли посмотрела вперед, на аккуратное полукольцо домов на их улице.

– У меня закончились. А она выпила, в магазин съездить не могла. Я хотела напихать туалетной бумаги или еще чего, но забыла… – Рот ее перекосился, она опустила взгляд в колени. – Нет, и это неправда. Я знала, что протеку, но мне было плевать. Вчера такой вечер был мерзкий. Сколько она мне плела эти косы. Я проснулась – и как будто не дома. Знала, что протеку, что вы увидите, но мне было плевать.

– А… – Джулия не знала, что на это ответить. Слова не складывались. Месячные – поганая штука. Огромные пропитанные кровью прокладки стыда. Джулия минут по десять в день тратила на проверку, не пришли ли в первый раз, говорила себе, что, когда придут, она ни за что, ни за что никому этого не покажет. Сознаться, что у тебя месячные, – такой стыд. – У Брук Леонардис в школе началось, и никто об этом ни слова. Сиена Мюллер весь стул в столовой перепачкала. А с тобой-то ничего страшного. Можно сказать, что ничего не было. Я подтвержу. Сделаем вид, что у них всех просто мозги переклинило.

– Ты не понимаешь.

– В смысле?

Шелли так и глядела в колени, пряди волос торчали во все стороны.

– Я как будто смотрю на свою жизнь со стороны. Настоящая я где-то там, а остальное – это просто тело, которое ходит, говорит и на всех орет. А настоящая я скоро умру.

У Джулии защипало в глазах. Она вспомнила, как когда-то любила Шелли. И сейчас, в эту самую минуту, снова ее любила.

– Не говори так, пожалуйста.

Шелли шмыгнула носом.

– Я все думаю про бритву. У меня есть этот «Куб боли» с доказательствами. Там все понятно. А сверху я положу записку.

Джулия побледнела. Доказательства? Какие еще доказательства?

– Не нужно про бритву, – попросила она.

Шелли заговорила тихо и монотонно, будто твердя заклятие:

– И там будет сказано: «Это вы меня довели. Я умерла, чтобы не быть с вами. Вот и радуйтесь теперь».

Джулия пыталась быть храброй. Быть твердой – вдруг Шелли нуждается в твердости.

– Прекрати. Ты вечно драматизируешь. Так и заболеть можно.

Шелли раскрыла рот, будто ее сейчас вырвет, глаза у нее расширились, и Джулия едва ли не воочию увидела у нее в душе страшную пустоту, которая изматывала и душила, съедала изнутри. Шелли плакала всухую, без звуков и слез.

Джулия обняла подругу. Сжала покрепче.

– Не надо. Больно.

Тревога. Удар током в тысячу вольт. Джулия ослабила хватку.

– А слушать никто не хочет, – продолжила Шелли. – Если им рассказать, не поверят. Ты была моей лучшей подругой, но я и тебе ничего не могла рассказать. Ты тоже не хотела слушать. Ну еще бы, я же само совершенство. Вот только меня никто не любит. Я злюка. Психичка. Никто за меня не вступится. Даже родные – они ничего не видят. Или делают вид, что не видят. Я просто больная, а остальные здоровые. С ними ж такого не делают.

Слова прыгали, кувыркались, а Джулия все пыталась сочленить их по-иному, сложить историю подобрее. Не получалось.

– Что с тобой происходит? – спросила Джулия.

Губы у Шелли дрогнули.

– Она меня убивает, – прошептала она.

– Она? – переспросила Джулия.

– Эта, – ответила Шелли.

Глаза Джулии обожгло слезами, но она сдержала их, изо всех сил пытаясь оставаться сильной. Если это правда, это важнее всех на свете правил. Важнее того, что кто-то на тебя наорал, что тебя не пустят в гости к друзьям, если у тебя не все оценки отличные. Важнее, чем если тебя огрели совершенно ни за что. Гораздо глубже.

– Твоя мама, – догадалась Джулия.

Голос у Шелли сорвался.

– Только никому не говори.

Джулия окинула взглядом пустую жаркую улицу, провал у них за спиной – он продолжал расширяться. Все выглядело непонятным. Все выглядело незнакомым, потому что мир встал вверх тормашками. Взрослые оказались детьми, дети оказались предоставлены самим себе – и, похоже, так оно было всегда.

– Покажи следы, – попросила Джулия. – Мне нужно видеть.

Глаза у Шелли увлажнились.

– Ты обо мне плохо подумаешь.

– Неправда. Я тебя прекрасно знаю. Мы сто раз играли в «Скажи или покажи». Я тебя знаю.

Шелли нагнулась вперед, закатала блузку. Кожа под ней оказалась не белой, а желтоватой, как сходящий синяк. Повсюду виднелись красноватые точки, образовывавшие овалы. Почти все уже заживали – неясные тени. Плюс четыре свежих. Ярко-красные, с запекшейся кровью – похоже на засос, который Дейв Гаррисон в прошлом году посадил ей на задах «Севен-илевен» в шутку, да только не в шутку.

Джулия очень осторожно дотронулась до пятнышка посередине. Средним и указательным пальцами мягко провела вниз вдоль позвоночника. От прикосновения Шелли слегка обмякла. Выдохнула. Почти утешилась.

А потом одернула свою дорогую блузку из «Фри пипл».

– Я попросила, чтобы она мне заплела французские косички по всей голове. На тринадцатый день рождения. – Шелли посмотрела на Джулию. – В сентябре, да? Уже так давно?

Джулия не знала, что ответить.

– Да, был твой день рождения. Помню.

Шелли обуяло глубинное, нутряное смятение.

– Кажется, тогда оно было впервые. Она сделала это в шутку, потому что у нас ничего не получалось, мы обе посмеялись. А потом снова, и было уже не смешно… Иногда я забываю. А в сам момент будто ухожу куда-то, – произнесла Шелли тихо, как будто стоял вечер и они были вдвоем у Джулии в комнате, в спальных мешках. – Она никогда меня не трогает там, где видно из-под купальника… Я как увижу себя в зеркале, каждый раз удивляюсь. Такой бред, такая тайна – мне даже кажется, что это я сама себя. Может, когда мне исполнилось тринадцать, у меня произошло раздвоение личности или шизофрения началась. Я знаю, со мной что-то не то. Но так высоко мне спину не достать. Не может быть, что это я сама себя. Собственно, поэтому я и стала их фотографировать. Чтобы убедиться, что они есть на самом деле.