Текст книги "Добрые соседи"

Автор книги: Сара Ланган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Этот страх засел у него внутри с самого начала – с того момента, как он обо всем услышал. Точнее, даже раньше. С того дня, когда они сюда приехали, с этой своей несостоятельностью и татуировками, протащили свое убожество сквозь баррикады пригородов, принесли заразу. Именно поэтому он сегодня не стал орать на близнецов, хотя оба и заслужили. Не исключено, что они жертвы. Не исключено, что он их не защитил и бесятся они от душевной боли. От страшной травмы, нанесенной Уайлдами.

– Да, – ответила Линда. – Я так думаю.

И Доминика это сразу же убедило.

Участница интерактивного бродвейского шоу «Монстры с Мейпл-стрит» о своем решении сыграть роль Реи Шредер, самого популярного персонажа

«Для меня Рея – настоящий герой. Она – как Яго [персонаж „Отелло"], источник злословия. Если вы читали пьесу, вам совершенно ясно, что Дездемона никому не изменяла. Платок подбросили. Отелло это прекрасно знал. Он не болван какой – тактик и военачальник. И потом, смысл убивать женщину просто за измену? Отелло убил Дездемону, потому что имел такую возможность. Он чувствовал в ней угрозу, а что с этой угрозой делать, не имел понятия.

В этом вся Мейпл-стрит. Они очень боялись Уайлдов… Расстрел на Мейпл-стрит случился примерно за три года до Большого Обвала. Я помню те дни. Было предчувствие краха. Что-то говорило о том, что банки, сельское хозяйство да и все остальное того и гляди рухнет. Безупречная метафора – дыра, которая все расширяется, можно не обращать на нее внимания, но рано или поздно она тебя поглотит. Этим людям предстояло потерять работу и жилье. Предстояло и самим стать Уайлдами.

Я ни в чем не виню Рею. В смысле, Мейпл-стрит могла ее просто проигнорировать – предложить ей пойти вздремнуть, закинуться прозаком или что еще. Вместо этого они сами начали злословить.

Вы читали ее диссертацию? Нечто среднее между Фрейдом и Франкенштейном. Полный отрыв от реальности. Так что нет.

Я не виню ее за то, что она содеяла. Я виню тех, кто мог бы поступить иначе.

А именно – жителей Мейпл-стрит».

Эван Кауфман, Менло-Парк, Калифорния

Мейпл-стрит, 118
26 июля, понедельник

Динь-динь!

Рея Шредер положила щетку, с помощью которой вычищала липкую грязь из-под ногтей.

Динь-динь!

– Из комнат не выходить! – крикнула она и выскочила (одно колено здоровое, другое ноет) из ванной, спустилась в прихожую. Осмотрела пол – нет ли где битума. Все улики уничтожены. Ни следа. Она распахнула дверь настежь. – Доброе утро, следователь Бьянки! – поздоровалась она. В нынешних обстоятельствах улыбка стала бы перебором. – Вы нашли мою Шелли?

– Боюсь, что нет.

За сегодняшний день второй визит полиции.

В первый раз они явились прямо на рассвете, она перехватила их на крыльце. Сказала, что остальные спят, разыграла карту «у меня дочь пропала, а может, и погибла, проявите уважение». А сейчас подалась вперед, не давая Бьянки заглянуть внутрь.

– Ваш визит связан с Арло Уайлдом? – спросила она. – Я думала, что после моей жалобы хоть что-то начнет происходить. Но ничего не происходит!

– Я над этим работаю, – ответил Бьянки. – В его отношении начато расследование.

Рея указала на дом соседей: порванная водная дорожка, разбитое окно. Машина стоит перед домом, но самих Уайлдов нет. Рея ощутила неподдельную жалость. До чего же они себя довели своими неразумными поступками.

– Мне страшно подумать, что люди на такое способны. Арло… я ему доверяла. И Герти тоже.

– Я могу войти? – спросил Бьянки. – Я знаю, что утром все в доме спали, но мне действительно нужно с вами поговорить.

С ней это было не впервые. В университете тоже было расследование. Сперва полиция, потом администрация, потом ее факультет. Она знала, что нужно ответить «да». В противном случае они вернутся с ордером на обыск.

– Разумеется! – Она отступила от двери, проводила его в гостиную с оголенными окнами. Дом № 118 пропах жарой и вином. Густой запах человеческого жилья. Уборщица перестала приходить после того, как на прошлой неделе ей пришлось ликвидировать последствия погрома – отдраивать раковину и выметать осколки. Напоследок она прислала эсэмэску: «Простите, миссус! Еду домой в Перу. Храни вас Бог!!!»

– Присаживайтесь! – пригласила она, указывая на стул, и вдруг осознала, что на нем так и осталась полоска менструальной крови Шелли. Усадила инспектора на другой конец стола, чтобы он не заметил. – Простите, что здесь беспорядок. – Голос и выговор у нее были мягче обычного. Этакая домохозяйка. Это обличье ей давалось легко – им она пользовалась в родительском комитете и с Линдой Оттоманелли. В этой роли не так мучительно объясняться с идиотами.

– У вас дома очень мило.

Бьянки был среднего роста и телосложения, с сорокалетним брюшком; незаметный человечек, как это бывает с сорокалетними людьми, которым не повезло с генетикой. При этом ведет себя любезно, не высовывается из своего не слишком дешевого костюма, старается, чтобы она чувствовала себя вольготнее. Однако глаза обшаривают все вокруг.

– Что случилось? – спросил он, указывая на ее колено, которое она впервые за много лет замотала эластичным бинтом.

– А, давняя травма. Обострилась от стресса. Нужно сделать укол кортизона. Вам кофе? Чаю? Почти пять часов… Позволим себе? Может, пиво?

– Мне нужен ваш сын, – ответил Бьянки. Волосы совсем бесцветные – не разберешь, седой или блондин. – Я хотел бы поговорить с вами одновременно.

– A-а. Но Фрицик слишком расстроен. Он не в состоянии. Я сама с радостью все объясню.

Он улыбнулся. Даже улыбка какая-то бесцветная.

– Если не здесь, придется вам с Фрициком завтра с утра явиться в участок.

– Завтра? Да, конечно, – ответила Рея. – Он сам приедет на машине… Так что там? – спросила она, чувствуя, как заиграли нервы – то же самое с ней случилось на защите диссертации. Но тогда она была значительным человеком. Все ловили каждое ее слово.

– Где вы были прошлой ночью? – спросил он.

– Вы о чем?

– В вашем квартале произошло нападение с отягчающими последствиями. Уайлдам в окно бросили два кирпича. Где вы и ваши родные были прошлой ночью?

– О господи! Да дома, конечно! – воскликнула Рея. – В своих кроватках. Под одеяльцем!

Бьянки не сводил с нее глаз. Ждал, что она еще скажет. Комната будто бы отдалилась, как вот когда слишком стремительно встаешь на ноги, – и Рея поняла, что он ей не верит. А еще поняла, что, в связи с ее жизненными обстоятельствами, он ей сочувствует. Иногда этого довольно.

– Могло такое быть, что, пока остальные спали, кто-то из членов семьи выходил из дома?

Она сделала вид, что обдумывает вопрос.

– Нет. Дом-то старый. Все скрипит. А я сплю чутко.

– Вы что-то слышали? Как играет музыка? Или бьется стекло?

– Нет.

Бьянки указал на голые окна – Рея сорвала тюлевые занавески, она валялись на полу.

– Смотрю, у вас, как и у соседей, снижена подача электричества. Кондиционер не работает. Окна настежь. Но спали вы нормально?

– А что, там шумели? Ничего не знаю. С ней все будет хорошо?

– С кем?

– С Герти Уайлд. – Произнеся это имя, Рея почувствовала, как у нее участился пульс.

Бьянки не ответил, и ей показалось: он думает, что подловил ее. А на деле не подловил.

– Я ведь права, да? Утром об этом говорили. Герти пострадала?

Он продолжал пристально смотреть на нее. В груди у Реи стал копиться азарт – пугающий, но целительный. И дело было не в том, что она желала соседке или ее ребенку смерти. Она даже не хотела, чтобы мужа ее посадили в тюрьму. Ей важно было, чтобы соседи поняли, что именно натворили. Ей важно было, чтобы они, обидевшие бедную Шелли, испытали такие душевные муки, что жизнь стала бы им невмоготу. Чтобы они покончили с собой. И Джулия тоже. И даже Ларри. Тяжестью своей смерти они создадут полость во времени. В эту полость соберется весь мрак и морок, очистив тем самым все остальное.

– Да, миссис Уайлд пострадала.

– Ребенок выживет?

– У меня есть свидетель. По его словам, кирпичи бросал человек, напоминающий телосложением вашего сына Фрица-младшего.

Ужас. Аппетитно карамельная ванна ужаса.

– Фрица? Вы имеете в виду моего сына Фрици-ка? Или моего мужа Фрица?

– Вашего сына.

– Это не похоже на правду. Фрицик, почитай, поступил в Хофстру! Не станет он этим рисковать ради такого… Это просто невозможно! А уж я всяко не бодрствовала посреди ночи и не забавлялась с кирпичами. Да и нет у нас никаких кирпичей! У нас дом оштукатуренный!

– Как вы думаете, почему свидетель полагает, что видел именно вас и вашего сына?

Рея громко выдохнула, изображая расстройство. Заговорила шепотом:

– А вам известно, что он наркоман?

– Я в курсе его проблем со здоровьем.

– Можете уточнить у фармацевта. Мало у кого ноги болят через десять лет после ампутации… Непросто, полагаю, смотреть, как все твои соседи вырастают, уезжают из дома, а ты сидишь взаперти. Его бедные родители совсем состарились. Вам не приходило в голову, что он принял одно за другое? В смысле, странно, что в это время играла песня Арло. Которая? «Болит и бьется сердце»?

– «Бессмыслица». – На лице все то же выражение, будто он поймал ее на лжи. Вот только для этого ему мозгов не хватит. Да и никому другому.

– Ну, эту я вообще не знаю. Странное дело, да? Я вот подумала: а может, это его поклонники? Ну, люди часто охотятся на знаменитостей.

– Как именно?

Рея пожала плечами, будто говоря: «Вы видели, что случилось с моей несчастной дочерью? Уж я-то знаю: этот мир безумен!»

Бьянки усмехнулся уголками губ.

– Я вас оставлю. Спасибо, что уделили мне время.

– Это все? Я точно ничем больше не могу вам помочь?

– Можете завтра ко мне зайти вместе с Фрициком.

– Зайдем, разумеется! Мы очень переживаем из-за Уайлдов. Действительно страшная история.

Но не могу не признать, что мы и сами на грани. Мы так горюем по Шелли, что больше ничего в голову не лезет. Вы не могли бы отнестись к этому с пониманием? Не беспокоить нас, пока о ней не будет новостей?

Он посмотрел на нее. Прямо в глаза. Спокойно, проницательно.

– Мы ее отыщем.

– Вы о чем? У вас появились новые зацепки?

– Питер Бенчли, – ответил он.

– Гм?

– Я не называл его имени, но вы тут же определили, какой именно свидетель дал показания против вашего сына.

Рея пожала плечами. Их взгляды так и не разомкнулись. Противостояние. Она боялась, что, отведя глаза, обозначит свою вину.

– У нас тут народ разговорчивый. Ничего не скроешь, ни плохого, ни хорошего. А я не глухая.

Бьянки наконец отвел взгляд. Переместил его в прихожую – она поняла, что о прихожей-то и не подумала. На краю ковра остались следы битума – ее следы. Осмотрел он и гостиную. Сиденье, перепачканное кровью Шелли, было прямо на виду. Он смотрел на него, и ее охватило безумное желание дать ему по голове. Стулом или металлическим основанием лампы. Прямо здесь, прямо сейчас. Дождаться наступления темноты, сбросить тело в провал. А если кто увидит, она их убьет тоже.

– В холодной воде тело наверняка сохранится. Есть люди, работа которых – исследовать все подробности. Мы быстро установим, кто виноват, – сказал он. И вновь перевел глаза на нее. Поймал ее взгляд.

В памяти ее всплыла девушка на полу туалетной кабинки.

Рея Шредер помимо своей воли поперхнулась.

Это он тоже заметил. А потом медленно зашагал вниз по лестнице, такой неприметный, почти невидимый.

Перинатальное отделение клиники Уинтропа, Минеола, Нью-Йорк
26 июля, понедельник Раннее утро

Герти запомнила все. Звуки. Запахи. Перепуганные лица своих детей. Мигалку на крыше скорой, где ей пришлось ехать одной, – мигалка окрашивала все в тревожные красные тона. Как запомнила многочисленные спальни, в которых взрослела. Выбитые двери. Она лупила кулаками по стенам. Один мужчина издавал тихие звуки, а откуда именно, она выяснила лишь много позже, в темноте, открыв дверцу собственного шкафа. Она вспомнила все это, а потом мир окрасился красным.

Эхограмма в реанимации показала: девочка.

Головка, глазки, ручки-ножки. Крошечное морское существо.

Герти кричала и плакала. Не умолкала, и, даже понимая, что пугает детей и Арло, ничего не могла с собой поделать.

Ее тряс какой-то врач. Потом медсестра. Снова крики. Алое зарево повсюду. Как так может быть, что у нее внутри ребеночек? Его туда плохой дядя посадил? Она сама еще ребенок! А потом – укол в руку и медленный, холодный наплыв невесомости.

– Успокойтесь, – сказал врач. – Ребенок не пострадал. Вот, посмотрите.

Гупешка на эхограмме отворачивалась от камеры.

– Рана поверхностная, матка не задета. Просто небольшое давление на позвоночник.

Герти услышала, что все ее родные целы. Все поняла. Но в безопасности себя не почувствовала. Ей казалось, что вся земля состоит из каких-то острых вещей. Она не могла перестать содрогаться, завывать, детским голоском выкрикивать гнусные слова. Такое случалось и раньше, когда она жила с Чири, и однажды – совсем недолго – потом, когда ее госпитализировали с послеродовой депрессией после появления Джулии.

– Пошла она на хер, эта гребаная Шредерша, – неестественным детским голоском кричала какая-то безумица. Вернее, она сама. Она и была этой безумицей.

Дети спрятались за занавеску, выглядывали оттуда, широко распахнув глаза. Арло стоял в нескольких шагах, сгорбившись, стараясь стать незаметным. Она знала, что ночной кирпич они не запомнят. Они запомнят, как главная в их семье слетела с катушек.

– Бе-бе-бе, – не унималась она. – В дырку всех этих говенных соседей.

Перед лицом всплыла врач. Прошептала настойчиво, сурово, как шепчут друг другу женщины, когда речь идет о важных вещах и о детях:

– Прекратите! Сию же минуту!

Распахнув глаза, заходясь ужасом, из последних сил взывая о помощи, Герти раскрыла рот.

– Охотники на подходе. Детей хватают первыми!

Опять укол, и все померкло.

Психиатрическая клиника «Кридмор»
27 июля, вторник Середина дня

Она проснулась в другой больнице, в палате с запертой дверью. Ее расспрашивал старший дежурный психиатр клиники «Кридмор» – государственного дурдома на Лонг-Айленде.

Ей повезло. Психиатр оказался вменяемее соц-работников ее детских лет и даже вменяемее психотерапевта, который разбирался с ее послеродовой депрессией. Он задал несколько вопросов о ее детстве, поинтересовался, била ли она своих детей. Помышляла ли нанести травмы младенцу в животе. Принимала ли прописанные ей лекарства – да, принимала. Любят ли они с Арло друг друга, или ее стоит поместить в приют для женщин, подвергшихся домашнему насилию. Еще он спросил, почему она так отреагировала, откуда такая истерика. Она ответила: а вот если бы ваши соседи сбились в стаю и огрели вас кирпичом по беременному животу, вы б точно не истерили?

Поскольку у нее в прошлом случались психические расстройства, а также поскольку на попечении у нее находились несовершеннолетние, он решил сутки-другие подержать ее в больнице. Зайдет попозже. Если она будет вести себя так же разумно, выпишет.

Вечером пришел Арло. Она хотела выглядеть сильной: продемонстрировать ему, что не свихнулась, не слетела с катушек. Но едва он сел на стул у кровати, она опять разрыдалась от чистого стыда – забыв про кирпич окончательно.

Он не стал ее утешать, хотя она этого ждала. Похоже, обычное чутье ему изменило: он не понял, что ей очень нужна поддержка.

– Мне так стыдно.

– А я устал стыдиться. Мы ничего плохого не сделали, – ответил он.

И вытянул вперед руки. Только если вглядываться. А так все зажило. Но она же видела его голышом. Следы остались и в других местах.

– Мне кажется, я что-то сделала не так. Я это постоянно ощущаю.

– Знакомое чувство.

– Детей можешь привести? Они здесь? – спросила она. – Мне нужно их обнять.

– Они в кафетерии.

– Не хотят меня видеть?

– Ничего личного.

Она снова заплакала. Взять себя в руки смогла не сразу. Он ее не утешал, она видела, что он полностью выдохся. Выдохся до боли в теле, до потери сна, до самой сердцевины.

– Посиди со мной рядом, – попросила она.

Он покачал головой. Стараясь не заплакать.

– Боюсь, потом встать не смогу.

– Я очень детей расстроила?

– Они оправятся, – сказал он.

Они оба по собственному опыту знали, что это неправда.

27 июля, вторник

Не сразу, но она пришла в себя. Мысли перестали путаться, страшный испуг отступил. И после этого – одна, в больнице, далеко от своей улицы она принялась рассуждать про тот кирпич.

Арло не просто заметил на Мейпл-стрит одного психа. Если бы речь шла о единственном психе, случившемуся еще можно было бы найти объяснение. Однако он заметил толпу соседей – числом не менее десятка, – которые перемазались битумом, чтобы скрыть лица.

Что за люди способны на такое?

Мейпл-стрит действительно считает, что Арло изнасиловал Шелли? Не может быть. Все улики говорят об обратном.

Что же тогда происходит?

Она знала этих людей. Не только Рею, но и остальных тоже. Видела, как они не спят по ночам, доделывая за детей домашние задания по биологии. Видела, как они расстраиваются, читая новости про подростков-наркоманов, детский рак и отравление воды свинцом. Они устраивали романтические вечеринки, учились танцевать сальсу.

Читали романы про активисток – все, даже мужчины. Отучились в настоящих университетах – где плющ и настоящие общежития – и надеялись отправить детей в университеты еще лучше. Как вышло, что эти люди ополчились на них с Арло, а заодно и на Джулию с Ларри?

Она жалела о переезде на Мейпл-стрит. А ведь это она настаивала. Арло хотел купить квартиру в том же доме, где они жили. Остаться в окружении знакомых людей. Людей симпатичных, но настолько зачуханных, что у них не было ни времени, ни желания что-то совершенствовать в своей жизни – кроме как сесть на диету и бросить курить. Это она стремилась на Лонг-Айленд. Пришла ей такая мысль: они станут тайными агентами, изучат секреты жизни среднего класса из пригорода. Приобретут аналогичные привычки и в результате, как и эти люди, получат работу поденежнее. Она рассудила, что, даже если им с Арло будет неуютно на Мейпл-стрит, дети постепенно свыкнутся. Их перспективы – вот что важнее всего.

Но после переезда все оказалось не так. Никто не проявил к ней интереса, кроме Реи. В разговорах с соседями она ощущала разделявшую их пропасть – как будто говорила сплошные глупости, а какие именно, никто ей не объяснял. Как и не объяснял, что положено говорить. Они никогда не направляли к ней клиентов, хотя Герти раздавала визитки направо и налево. Никогда не приглашали Арло зайти к ним в офис, поговорить с менеджером про новую копировальную технику, хотя он сказал, что с радостью заглянет, в любое время. Все, кроме Реи, сразу меняли тему, если упоминалось имя Ларри, – можно подумать, она должна его стыдиться. Типа, если у тебя в жизни не все совершенно, закрой рот и молчи об этом, пока не добьешься совершенства, – тогда можешь и похвастаться.

Рея успела доказать, какая она гадина. Охотница похуже Чири, которой Герти – помогай ей Боже – желала смерти. Но здесь, в больнице, времени у нее образовалось хоть отбавляй, по большей части – наедине со своими мыслями. Первым делом она перебрала в голове, как развивались их с Реей отношения, попыталась нащупать приметы предательства. Перебирала так тщательно, что не избежала и размышлений о собственном поведении.

Если честно, тишь, гладь да божья благодать закончились задолго до четвертого июля. Эсэмэски, на которые она не получала ответа, полуулыбки и взмахи рукой вместо того, чтобы остановиться и поболтать, запрет Шелли приходить к ним с ночевкой – человек рассудительный обратил бы на это внимание. Даже на барбекю в честь Дня поминовения, месяцем раньше, Рея разве что притормозила, чтобы сказать ей не просто «добрый день», но и что-то еще, а потом двинулась дальше.

Если Герти действительно дорожила этой дружбой, почему ничего не предпринимала? Почему не позвонила Рее в дверь – можно было даже притащить бутылку красного вина, – не попросила посидеть, поговорить по душам? «Это из-за того вечера у меня на крыльце? – спросил бы нормальный, вменяемый человек вроде тех, которых показывают по телевизору. – Не знаю, что там с тобой происходит, но мне ты всегда можешь довериться, потому что я тебя очень ценю. И ты была права. Я судить не стану» – вот что сказала бы эта нормальная женщина. И ведь она действительно очень ценила Рею. Да и судить бы не стала.

После падения Шелли вменяемая женщина сделала бы для Шредеров макаронную запеканку, а потом стояла бы рядом с Реей, пока та несла вахту у провала. Вменяемая женщина сказала бы: «Я люблю / любила твою дочь. У меня душа болит от ее отсутствия. Вообразить не могу, что чувствуешь ты сама. Чем я могу облегчить твое бремя?»

Почему она ничего этого не сделала? Почему даже подумала об этом только сейчас? Почему, раз уж на то пошло, оставила Джулию в то утро наедине с обезумевшей Шелли Шредер, хотя любая вменяемая мать просто остановила бы машину?

Что с ней не так? Откуда такая полная слепота?

Герти когда-то читала: когда человек начинает слепнуть, он этого не осознает. Мозг заполняет образующиеся пробелы. Ты сидишь за рулем, едешь мимо коров в поле, а видишь лишь зеленую траву. Мозг строит догадки на основании прошлого опыта. Герти пришло в голову, что так же устроена и человеческая душа. Вся в дырках. Ткань кажется целой, на деле это не так, но обычно нам это не мешает. Ведь так у всех. Но вот одна дыра совмещается с другой. В тебя попадают кирпичом, и ты слетаешь с катушек. Твой ребенок падает в провал, и ты превращаешься в Бастинду, Волшебницу Запада.

Может, именно такая искра и проскочила между ней и Реей. Их провалы в слепоту совместились.

27 июля, вторник

Арло, Джулия и Ларри приехали к самому началу времени посещения. В углу потолка захлебывался новостями телевизор, Герти пыталась его выключить, но пультом завладела ее накачанная транквилизаторами соседка.

Герти улыбнулась во весь рот. Успокоительно, как она умела. Но голос ее сорвался.

– Лапочки мои. Как же я рада вас видеть.

Дети медленно подошли к ее кровати. Она похлопала по краю, но садиться они не стали.

– Ладно, давайте так, – сказала Герти, когда они уселись на пол, а Арло – в кресло.

Вид у всех был уставший и задерганный. Они ждали от нее объяснений – что она тогда несла этим своим детским голосом.

– Мне уже лучше, – заверила Герти. – Мне по голове попало. Вот в ней и помутилось.

– Правда? – уточнил Ларри. – Тебе лучше?

А давай ты вернешься домой. Ты мне нужна дома.

– Это психиатрическая клиника, – сказала Джулия. – Сюда не пускают, если не докажешь, что ты близкий родственник.

В хороший день Арло начал бы сыпать шутками, чтобы всех подбодрить: «А что там одного цвета – красно-сине-зеленого? Кто похоронен в могиле Гранта? Что будет, если скрестить курицу со скелетом?» Но сейчас он просто рухнул в кресло, точно шинель без хозяина.

– Джулия, ей уже лучше! – объявил Ларри.

– Ага. Мне гораздо лучше, – подтвердила Герти.

В нормальном случае Джулия стала бы противоречить. Стояла бы на своем, пока Герти не признала бы: да, никто ей не попадал кирпичом по голове. Просто у нее крыша поехала. Мамочка немножко ку-ку. Но что-то сдвинулось у Джулии внутри. Она будто бы лишилась невинности. Поэтому Джулия встала. Медленно, чтобы не напугать, накрыла ладонь Герти своей. Сжала.

– Порядок, – сказала она.

После этого они попытались вести разговор так, будто все как обычно. Дети сообщили, как дома жарко, а еще битум разлился до самого общественного бассейна. Арло сказал, что, пока ее не было, они наводили дома порядок, готовились к ее возвращению.

– Тебе здорово попало за то, что пропускаешь работу? – спросила Герти.

– Нет, – ответил Арло. – Джош Фишкин сказал: вернешься, как сможешь.

– А платить будут?

Арло посмотрел на свои ногти – чистые и подпиленные. Герти обратила внимание, что волосы у детей расчесаны, лица умыты. Стресс не стресс, а быт он не запускает. Но уж такой Арло по природе. Хозяйственный.

– Мое имя просочилось в газеты, так что…

– Как именно просочилось?

– Ну, в том смысле, что я автор той самой песни и что копы меня допрашивали по поводу пропавшей девочки. Без подробностей. Я боялся, что папарацци явятся к нам под дверь, но им хватает того, что они откапывают в Сети, плюс еще разжились фотографией нашего дома с сайта недвижимости.

– Тебя уволили? – прошептала она.

– Временный отпуск. С половинной оплатой.

– Арло, Арло.

– Ага. Нет, тут ничего личного. Хуже другое: мне сказали, наш отдел закрывают. Офисное оборудование плохо продается. Никто же теперь в офисах не работает.

Тихо звучали новости. На экране мелькнуло изображение провала, потом – школьная фотография Шелли, седьмой класс. Эти ее длинные черные волосы, воздушные, как крылья ангела. Раздался голос Реи: «Я просто не понимаю…»

– Меня от нее наизнанку выворачивает, – пожаловалась Герти. – Хуже того. Мне постоянно кажется, что вся улица того и гляди выволочет меня из дома. Измажет смолой, изваляет в перьях.

Дети слушали. А не надо бы им такое. Джулия встала. Взяла Ларри за руку.

– Дашь нам денег на кока-колу? – спросила она.

Арло вручил ей пятерку, сказал не торопиться.

Когда они вышли, Арло выпалил:

– Я думаю, нам не стоит возвращаться на Мейпл-стрит.

– А какие варианты?

– Чири же все живет в той квартирке с двумя спальнями?

– Только через мой труп. Да и через него ни за что.

– Ладно. Я позвонил маме, но она не согласилась. – Жалко.

– Ага. Лечат ее бесплатно, но ей не по средствам… А везти тебя назад на Мейпл-стрит мне совсем не хочется. Нас будут травить. Это ежу понятно. А то, как на тебя это подействовало…

Она покраснела, вспомнив плотную стену мрака.

– Просто я плохо справляюсь с тем, что случается ночью. Да еще и прямо у меня в спальне. Такая особенность. А так я не психическая.

– Знаю. – Арло не протянул к ней руку. И, пожалуй что, был прав. Он, видимо, знал ее лучше, чем она сама. Потому что ей-то хотелось, чтобы муж ее приласкал и утешил, однако она еще не была к этому готова. Потрясение, вызванное кирпичом, пока не сгладилось. Нервы оставались в режиме панике. – Это совершенно понятно, учитывая, что тебе пришлось пережить…

– Да, – подтвердила Герти. – Если бы не ночью и не у нас в спальне…

– Знаю… Я говорил с Бьянки. На нашей улице будет дежурить полицейский. Но только восемь часов в сутки. Остальные шестнадцать мы беззащитны. И я боюсь, может случиться что-то еще.

Герти глубоко вздохнула, чтобы опять не сорваться.

– Почему они так с нами?

– Не знаю.

Она прикрыла мокрые глаза ладонями.

– Если они нас так боятся, может, пусть сами уезжают? У них-то денег полно.

– Мне кажется, они, типа, заняли оборону.

Арло протянул к ней руку. Герти поморщилась. На этом все и застыло: ладонь на постели, тело совсем рядом. Зазор между ними казался раскаленным.

– Я их ненавижу. И желаю им смерти. Каждому, – сообщила Герти.

– Да.

Вернулись дети.

Реклама в телевизоре закончилась, пошел очередной сюжет. Прямой репортаж от провала, где спасатели проводили последние поисковые работы. Они, как могли, расширили туннель, вызвали особо обученную ныряльщицу ростом метр пятьдесят – она сможет протиснуться. «Я надеюсь, что правда откроется, – говорила Рея. – Дочь моя упала, когда спасалась от хищника. Мне известно, что его допрашивала полиция».

Они смотрели, все вчетвером. Худая, испещренная тенями Рея казалась настолько убитой горем, будто ее съедал рак. Говорила она так убедительно, что и сами Уайлды едва не поверили, что на Мейпл-стрит пробрался какой-то чужак. Опасный.

– Это не совпадение. Она это задумала сразу после того, как Шелли упала. Готовит почву. Чтобы обвинили тебя, – прошептала Герти.

На экране появился Арло – он стоял перед домом № 116, рядом с Герти и детьми. Фотографию сделала Рея, сразу после их переезда. Шею Арло обвели красным кругом.

Арло с детьми поискали пульт в кровати у дремлющей соседки, но не нашли. Это не остановить.