Текст книги "Добрые соседи"

Автор книги: Сара Ланган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Мейпл-стрит, 118
28 июля, среда

Ночь. Все давно легли. Стук в дверь. Рея Шредер не стала говорить: «Войдите».

– Ты там? – окликнул Фриц через старые тонкие доски. Столько лет в Америке, а акцент никуда не делся.

Рея сидела у себя в кабинете, заваленном непроверенными работами. Приглушила звук «Черной дыры», которая крутилась в старом видеомагнитофоне в углу. Видеомагнитофон – еще ее студенческих времен, она возила его с собой повсюду, где жила.

– Рея! – У него это звучало как «Рехья», всегда звучало так, с йотом в середине. Имя ее он произносил так редко, что сейчас оно ее ошарашило.

В комнате темно, светится лишь экран телевизора. Фриц вообще редко бывал дома, а когда бывал, в кабинет не заходил. Рея потрогала дочкин «Куб боли», лежавший на коленях: вот уже много часов она пыталась вскрыть его с помощью скрепки. К концу длинного дня пальцы утратили всякую ловкость.

Она пересекла комнату. Дотянулась до двери, повернула ручку замка, чтобы ему было не войти. Ее охватила паника, хотя почему – непонятно. Его рассердило, что за вечер она выпила две бутылки вина?

Он пришел по поводу кирпича? Или Шелли? Ни о чем этом ей с ним говорить не хотелось. Нету него права высказывать мнение, стучать в ее потайную дверь.

Она увидела тень его ног у порога. Он провел ладонью – кожа по дереву, звук такой своеобразный и такой похожий на шум ночного дождя.

– Да. Я понял, – сказал он наконец. – Не буду тебя трогать.

Потом – удаляющиеся шаги; его грубые кожаные домашние туфли.

Все в той же тьме она вернулась к столу, к запертой шкатулке, к «Черной дыре». Подцепила скрепкой язычок замка, оттянуть не сумела. На экране – эпизод, где хорошие парни обнаруживают, что капитан космического корабля сделал лоботомию собственному экипажу и превратил всех в рабов.

Они тем не менее не роботы. Вот бы папа был здесь и смотрел с нею вместе. Она вообразила его на соседнем стуле. Напрягла силу мысли.

В тот день ей было очень хорошо в венгерской кондитерской – кафе, куда ходили все умненькие студенты. Она и сама по возрасту еще могла сойти за студентку.

Они все вдевятером обсуждали паноптикум, и тут эта второкурсница с филфака, Эйлин Блум, что-то завела про Бертрана Рассела. В любой студенческой группе есть хоть один саботажник. Тот, кто не готов подчиняться авторитетам, или увлечен предметом до саморазрушения, или просто обладает дурным характером. В Эйлин Блум сочетались все три этих свойства.

Эйлин возомнила себе, что образованный человек не может верить в Бога. Рея вежливо привела контраргумент: нетерпимость – обоюдоострое оружие. Когда это не помогло, она просто заткнула Эйлин, что оказалось несложно: Рея хорошо знала труды Бертрана Рассела.

Остальные пошли за очередным заказом – горячей бабкой, прямиком из печи. Рея решила, что спор завершен. И тут Эйлин – глаза красные от ярости – плотно придвинула к ней свой стул: можно подумать, они не студентка и преподавательница. Можно подумать, они на школьном дворе и Рея по-прежнему неловкая хилая девчонка, которая пряталась в вестибюле, чтобы не выходить на перемену. Которая при первой возможности звонила домой, чтобы ее забрали. Случалось застать папу дома – он по болезни не пошел на работу. Он в таких случаях всегда за ней приезжал. Вез ее домой, машину вело в стороны. А потом весь остаток дня они дремали вместе на диване под старые научно-фантастические фильмы.

– Тут дело в вашем отце, – в конце концов произнесла Эйлин, так, чтобы никто не слышал.

Рея до того смотрела в свой бокал с пивом. В баре сильно шумели, в первый момент она решила, что ослышалась.

– Много вы знаете о моем отце.

– Если человек цепляется за сказочку о сверхъестественном существе, в этом всегда виноват отец.

Рея отвернулась, пряча налившиеся слезами глаза.

– И мне совершенно неважно, что вы мой преподаватель. Я, кстати, вас старше. Проявите честность и признайте, что Бога нет. Он мертв.

– У меня был совершенный отец, – ответила Рея.

Эйлин бросила на Рею косой взгляд: мол, что-то с вами не так. Она выявила в своей преподавательнице некий изъян, и ей не терпелось его рассмотреть повнимательнее.

Студенты вернулись, принесли бабку. Эйлин извинилась, встала, Рея следом. А потом как-то так вышло, что она пнула ногой дверь. Зашибла колено. Лицо по другую сторону выглядело как-то странно.

И сейчас, от одного лишь воспоминания, в колене вспыхнула боль. А может, она била по нему «Кубом боли» и дело в этом. Непонятным образом после появления Фрица прошел час с лишним. «Черная дыра» закончилась и началась снова. Открывающие титры – корабль выглядит жизнерадостно, кадры яркие, цветные. Тогда, в восьмидесятые, всех так воодушевляли всякие там гравитационные ботинки и вращающиеся коридоры – будущее с его космическими станциями и исследованиями галактик. Все ждали великих свершений.

Рея положила дочкину шкатулку в ящик стола. Больное колено пронзила боль, Рея встала, заперла за собой дверь. Пусть «Черная дыра» крутится дальше, в пустоте. Раз за разом.

В кухне громоздилась посуда. Рея приготовила на ужин макароны с маслом, оставила на столе и ушла в кабинет, – так она поступала почти каждый вечер с тех пор, как Шелли… В доме тихо, жара удушающая. На персидский ковер осыпались циркуляры, газеты, письма с соболезнованиями. Ковер она купила ради подлинного индиго, куда более насыщенного, чем обычный метилен.

Поднялась по лестнице – здесь лежала ковровая дорожка, тоже персидская. Прислушалась у двери Эллы, услышала тихое дыхание. Потом у двери Фрицика – то же самое. Напоследок у двери Шелли. Слушала дольше. Вообразила себе дыхание. Напрягла силу мысли.

Время текло. Его утекло больше, чем следовало. Фриц-старший наверняка уже спит. Теперь, видимо, можно спокойно ложиться в постель. Она похромала по коридору в свою комнату. Открыла дверь. Он бодрствовал, хотя время перевалило за три. Сидел на краю кровати, закрыв лицо руками, – домашние туфли стояли аккуратно, носками именно туда, куда ему нравилось. Рядом с ним – мокрая салфетка, которой он чистил уши.

Она уселась в сторонке, на другом конце их огромной кровати. От Фрица пахло чайной розой – этот его аромат Рея любила сильнее всех, – и она подумала: пожалуй, сейчас и надо. Во тьме, посреди ночи, рядом с мужчиной, который так долго оставался для нее невидимым, будет все одно что рассказывать в пустоту. Она сознается в том, что случилось в венгерской кондитерской, во всех своих сомнениях, которые она так и не озвучила, когда согласилась выйти за него замуж. Как так вышло, что на Мейпл-стрит она совсем одна. Как она ушла в себя. Как пользовалась той щеткой для волос. А главное – она расскажет о мраке, который давит на нее со времен «Черной дыры». Мрак, который до конца не смоешь, потому что он стал отдельной сущностью. Мрак, который творит неудобосказуемое.

Она расскажет ему все и по ходу дела развопло-тит все наваждения. Вернется вспять во времени, во времена до Шелли, до венгерской кондитерской, смоет все наслоения с той, лучшей жизни, которую ей полагалось бы прожить. Она стремилась к этому всей силой мысли.

– Хочу сказать тебе кое-что, – начала она.

Он поднял глаза, и она поняла, что он плачет.

Она уже и не помнила, когда он плакал в последний раз. Если до того и случалось, то не при ней.

– Мне так ее не хватает, – произнес он.

– Она жива. По крайней мере, для меня.

Прожекторы из далекого парка заливали их окна рукотворным лунным сиянием.

– Как с таким живут? – спросил он.

– С чем именно? Ты считаешь, я должна испытывать вину?

– Нет. Как люди живут, потеряв ребенка?

За те годы, что они провели вместе, он отрастил колючие усы. Волосы поседели. Он по-прежнему ходил в брюках хаки и рубашках поло, заляпанных химикатами. По-прежнему работал допоздна. Она попыталась вспомнить времена, когда он возил Шелли на рыбалку. Когда он играл с ней в «Уно» или в догонялки.

– Ты ее не растил. Не понимаю, чего ты плачешь, если никогда ничего для нее не делал.

– Я в растерянности, – ответил он. – В этой области я разбираюсь плохо. Но способности есть. Ты про меня всегда это знала. Я никого и никогда в своей жизни не любил, кроме тебя и детей.

Она вспомнила, как его расспрашивали в полиции: он ее не поддержал. Лишь сказал, что редко бывает дома и поэтому не следит за кирпичами, провалами и ночевками у друзей. Наверняка все, что говорит Рея, правда. Она вспомнила все те моменты – за последние двадцать с лишним лет, – когда ей хотелось прийти к нему, поплакать и попросить о помощи. О приязни. Об одобрении. О признании. Об одном-единственном, чтоб его, ласковом слове.

Она-то думала, что к ней под дверь его привели переживания. Может, даже и подозрения. Так ведь ничего подобного. Он просто, по своему обычаю, растерялся и хотел, чтобы она сказала ему, как быть.

– Как же я тебя ненавижу, – выговорила она. – Чтоб ты сдох.

Мейпл-стрит, 116
28 июля, среда

Уже была поздняя ночь, но Джулия не могла заснуть. Прошла на цыпочках в комнату к Ларри. Не придумала заранее, что ему скажет. Извиняться вроде бы не к месту. Да и в любом случае, для Ларри извинения – пустой звук. Он не верит в слова. Только в действия. Она решила было залезть к нему в кровать, обнять его. Но оказалось, он спит. Новый робот, которого она для него смастерила, лежал в мусорном ведре у двери: синяя рука из кухонного полотенца перевесилась через край, ладонь-винт оказалась снаружи.

Она вытащила робота, положила рядом с братом. Щеки его пошли пятнами от слез. Он спал без одеяла, разметавшись, волосы мокрые от пота.

– Ларри, – прошептала она.

Он дернулся во сне, перевернулся.

– Ты был прав. Я хотела еще мороженого.

Она вернулась к себе в комнату, к окну. Чарли Уолш тоже смотрел в окно. Почти все время, что они здесь прожили, она держала шторы задернутыми. Чарли тоже. По возрасту они, мальчик и девочка, различались ровно на год. Жить так близко было неклево. Даже неловко, ведь Чарли сообщил Крысятнику, что неровно к ней дышит. А когда Шелли упала, к Джулии пришло искушение. Просто объясниться. Показать ладонь со следами собачьих зубов, не до конца рассосавшиеся швы и сказать: «Я тоже пострадала. Ты как, ненавидишь меня? Винишь? А остальные?»

Но даже тогда они не раздернули шторы. Для этого потребовался кирпич.

Занавески раздернуты, покровы сняты – в ту ночь, когда она вернулась домой, проводив маму в больницу, он стал посланцем всего Крысятника. «Как там твоя мама? А ребеночек?» – спросил он. «Все ужасно, – ответила она. – Мама совсем не в себе. Я ее не узнаю». А потом она сломалась и заплакала. Он просто смотрел, пока она не успокоилась. Она надеялась, что он скажет: все будет хорошо. Он в таких вещах понимает, он же Чарли-логик. Но он просто посидел с ней молча, это было страшнее, зато честнее.

– Как мама? – окликнул ее Чарли от своего окна.

– Лучше.

Джулия вылезла наружу, уселась на подоконник, свесила ноги. Опасная затея – можно упасть и расшибиться. Она уцепилась руками за стену изнутри на случай, если соскользнет. Диковатый жест, воплощение того, что у нее творится в душе: специально для него.

– Тебе не страшно?

– Не знаю.

Чарли тоже вылез. Сел в ту же позу. Она удивилась – надо же так рисковать. Теперь они сидели ближе. Как бы объединившись. Так бывает в гостях у друзей: мама ушла, вы одни дома, что хотите, то и делаете.

– Ненавижу я эту улицу, – сказала Джулия. Чарли постучал по стеклу изнутри. Вид у него был грустный и сердитый.

– У тебя волосы красивые.

Короткие. Она заправила их за уши.

– Шелли там, у дыры, неправду сказала… Ты мне нравишься, Чарли. Я рада, что мы соседи.

Он щелкнул каблуками сандалий «Тевас».

– И ты мне нравишься.

– Вот и хорошо.

– А я тебе нравлюсь сильнее, чем просто друг? Сильнее, чем Дейв?

– Не знаю. Не спрашивай.

– Прости, – сказал Чарли.

Ничего страшного. Просто сейчас про это как-то не вовремя.

– Ага.

– Чарли! Помнишь, ты говорил, что, еще когда мы только приехали, ты сказал Дейву, Сэму и Шелли, что я тебе нравлюсь?

Чарли кивнул. Волосы, подстриженные под горшок, отросли и загибались на концах наружу.

В Бруклине его дразнили бы девчонкой, но она решила, что не против. Мальчик может быть красивым – ничего страшного.

– Почему? Чего во мне такого?

Чарли взмахнул своими «тевасами». Посмотрел на них, потом на ее босые грязные ноги. Она пожалела, что не помылась.

– Можешь не отвечать. Вопрос дурацкий.

– Ты мне нравишься, потому что ты хорошая, – ответил он, причем так торопливо, что она с трудом разобрала.

– А-а, – ответила Джулия, потому что, вообще-то, хорошие все.

А потом он прибавил, так же торопливо:

– Ты веселая, и слушаешь, когда другие говорят. Притворяешься бедной, но на деле не такая. И мне нравится, что ты заботливая сестра.

Джулия разжала руки. Тело качнулось – падать метров десять, и она подумала: что ощущала Шелли, когда падала. Вышла ли она из транса, осознала ли, что происходит? Оказавшись там совсем одна, думала ли, что Джулия про нее забыла?

– Я его сегодня обидела. Сказала, что он тупой и ненормальный.

Чарли грустно скривился.

– Я должна о нем заботиться, а тут взяла и обозлилась. Я все время поступаю неправильно. Знаешь, Шелли сказала мне одну вещь. Что ее обижает один человек, но не мой папа. А я ей: пошли в полицию. Мы потому и побежали, когда ее мама за ней погналась. Не хотели, чтобы она нас поймала и остановила. Я заставила Шелли думать, что это очень срочно. Накрутила ее. Вот она и не видела ничего вокруг. Я дала ей плохой совет.

Чарли слез с подоконника, встал во весь рост. Джулия подумала, что он ей не поверил. Или вообще ужаснулся. Сейчас задернет занавески. И тут он произнес:

– Иди к своей задней двери. Там встретимся.

– Правда?

– Да.

Он, будто отражение в зеркале, дождался, пока она отойдет, потом отошел тоже.

Она спустилась с лестницы на цыпочках. Дом знала назубок, свет зажигать не понадобилось. Добралась до задней двери, обнаружила там Чарли. Он редко проявлял непослушание. Слишком сильно любил родителей. У Джулии возникло чувство исключительности, как в то утро в Стерлинг-парке, когда он взял ее за руку.

Он помахал Джулии сквозь стекло. Показался ей старше, чем раньше. И еще она никогда не замечала, какая у него красивая кожа. Совершенно чистая, не в прыщах, как у нее.

Джулия открыла дверь. Смотреть на него было страшно, видеть его рядом – приятно. Приятнее, чем Дейва, сообразила она, потому что в Дейве была какая-то жесткость. С ним, даже перешучиваясь, приходилось оставаться настороже: в любой момент может сказать что-то обидное.

Они прошли через кухню. Он шел не сзади, а рядом, рта не раскрывал. Вместе они поднялись наверх, в единственное подходящее место – ее спальню. Она закрыла дверь, включила ночник. Кровать была застлана: папа настаивал, чтобы все соблюдали порядок. Сейчас это оказалось кстати. А вот садиться на кровать она не хотела, потому что тогда и он сядет. Они будут вместе сидеть на кровати.

Она села на подоконник. Он подошел, взглянул наружу, на свой собственный дом. Рассмотрел его в новом ракурсе.

– Давно хотелось выяснить, как он отсюда выглядит, – признался Чарли.

– И как он выглядит? – спросила она.

Он пожал плечами. Легонько улыбнулся – губы скорее розовые, чем красные. Оглядел ее комнату, плакаты с Билли Айлиш и Руби Бриджес, стопку манги. Взгляд задержался на красных хлопковых трусиках на полу – их она не убрала. Пожалела, что это не модная «неделька», как у Шелли.

– Вы собирались пойти в полицию? – спросил он.

Джулия кивнула:

– Ее избивали. Предложила я, но она согласилась. Мы вместе приняли решение.

I – А кто ее избивал?

– Ее мама.

Джулия опасалась, что, если рассказывать всем подряд, она тем самым предаст Шелли, но вот слова прозвучали, и с души камень свалился. А значит, она поступила правильно.

Чарли шумно выдохнул. Она ждала шквала вопросов в духе Чарли. Когда ее били? Как часто? Шелли не думала обратиться к школьному психологу? Джулия вообще уверена, что это правда, потому что Шелли любила приврать? Но Чарли откликнулся так:

– Это ужасно. Я тебе верю, но это ужасно… Я все гадал, чего вы с ней там так надолго застряли. Боялся, что она тебя обижает.

– Нет, этого не было. Мне кажется, ей хотелось поговорить со мной наедине. Но она так запуталась, что не знала, что дальше делать, ну, кроме как вести себя так, как она вела.

– Ага, – произнес Чарли.

Он стоял перед ней. Она подвинулась, чтобы и он поместился на подоконник. Окно так и было открыто, спины их – у всех на виду. Пристраиваясь, он поднял руку, обвил ее талию. Рука прижалась к ее животу, потом передумала, ослабла. Ей нравился его запах дорогого стирального порошка и прет-целей.

– Тебе так нормально?

Она кивнула:

– Мне в этом доме очень одиноко. Хорошо, что ты здесь.

Чарли посмотрел на нее так, что взгляд отдался у нее в грудной клетке.

– А что еще происходило с Шелли?

– Все это продолжалось довольно долго. Как часто – не знаю. И ее, в общем-то, волновали не побои. У меня в Бруклине были знакомые ребята – их постоянно колотили, а они только смеялись. Ей тяжело было держать это в тайне. Поэтому она так вредничала. Ей казалось, что она сходит с ума, – объяснила Джулия. – Шелли думала, мы все знаем ее тайну. Все знаем и даже не пытаемся помочь.

Чарли осмыслил ее слова. Кажется, не удивился. Джулия вспомнила его рассуждения про дом № 118– какое это совершенство.

– А ты знал? – спросила она.

– Вроде как догадывался, – ответил он. – Но про такое же не спрашивают. Уж тем более таких, как Шелли. Ну и Дейв же сказал, что у всех свои проблемы.

Она прижалась к нему. Рука его потрепыхалась, потом приняла решение. Легла ей на бедро. Она уронила голову ему на грудь и опять заплакала. На нем была футболка с «Джайентс» и шорты, все теплое и влажное от пота.

– Мне так жаль, что я ничего не сказала и не сделала. Может, тогда бы она не упала, – произнесла Джулия между всхлипами. – И у нас не было бы неприятностей.

– Ничего страшного.

– Правда?

– Ну не знаю, но ты ни в чем не виновата.

Она распрямилась. Глаза у него тоже были мокрыми.

– Ты чего?

Он всхлипнул. Подышал, пока не взял себя в руки.

– Мне все кажется: вот, самое плохое уже произошло, а потом происходит что-то еще хуже… Обвинение против твоего папы – это плохо. Потом весь квартал начинает его травить, даже мои родители, и это еще хуже. Выясняется, что миссис Шредер мучила Шелли, а мы ничего не знали. Как ей, наверное, было тяжело. Это тоже плохо. Но знаешь, что хуже всего?

Джулия покачала головой.

– То, что она там, Джулия. Она, Шелли. Она упала в провал и, наверное, погибла – а я с ней знаком с пяти лет. Я брал у нее бальзам для губ, мы вместе ходили в бассейн, в третьем классе я делился с ней попкорном, а теперь ее нет. Выходит, человек может просто уйти из твоей жизни, а ты даже попрощаться не успеешь. Мне грустно, но это не навсегда. Я про нее забуду. И это хуже всего. Мы все будем жить дальше, пока не умрем, а потом дальше будут жить другие.

Чарли плакал, хотя и пытался это скрыть. Джулия мягким движением заставила его отвести руки от лица.

– Ты ее не забудешь, – сказала она. – Я ей посылаю мысленные сообщения. Выталкиваю их из головы и бросаю в провал. Говорю, что я ее люблю. Говорю, чтобы она не сдавалась.

Чарли улыбнулся сквозь слезы.

– Ты мне нравишься, Джулия.

На это ей оказалось нечего ответить, да ей и не хотелось об этом думать, потому что ведь разговор у них шел о Шелли – и Шелли важнее. Тем не менее у нее возникло ощущение безопасности. Ей нравилось быть с ним рядом. Вот так вот, ночью, украдкой. Его близость исцеляла от всех родительских невзгод, от обиды, которую она нанесла Ларри. Одна хорошая тайна посреди множества плохих. Она подставила ему лицо. Закрыла глаза, подалась вперед.

Миновала секунда. А потом она почувствовала его губы. Теплые, мягкие, влажные от слез и слюны.

Поцелуй был коротким. Для нее – первым.

И приятным.

– Все хорошо? – спросил он.

– Мне понравилось.

Он сжал ее талию. Поцеловал еще раз. Она приоткрыла губы. Он приоткрыл тоже. Этот поцелуй длился дольше и проник во все ее тело, не только в рот. После него стало не так страшно и не так одиноко.

А потом Джулия придвинулась к нему совсем близко.

– Если на этой неделе новая ныряльщица ее не найдет, провал засыплют. Похоронят ее там. Ей уже будет не выбраться. И никто не узнает, что произошло и что мой папа не виноват. Он сядет в тюрьму, а ее похороны станут враньем.

– Знаю, – сказал Чарли. – И мне это не нравится.

– Можем мы попробовать, – предложила Джулия.

Чарли не сказал, что это дурацкая идея. Безумная, опасная. Он сегодня удивлял ее раз за разом.

– Я меньше любого ныряльщика. Могу слазать туда, пока провал не засыпали. А ты останешься сверху, подежуришь. Может, мы ее и спасем.

– Когда? – спросил Чарли.