Текст книги "Проигрыш — дело техники"

Автор книги: Сантьяго Гамбоа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Барраган вернулся очень скоро и принес с собой два «куба-либре».

– Агент сообщил, что уходить еще рано, велел ждать условного сигнала. Зато ему удалось снабдить нас вот этим.

– А ждать долго, как вы думаете?

– Понятия не имею, но полагаю, до сигнала безопаснее оставаться здесь. Будьте здоровы!

Нанси отпила глоточек, и голова у нее пошла кругом. Поцелуй Баррагана доставил ей удовольствие, она позволила ему взять себя на руки и отнести на диван. Через несколько мгновений Нанси уже лежала раздетая, одна нога на спинке дивана, другая – на плече хефе.

13

Моя история продолжается, сеньоры, в самую цветущую пору юношества, наступающую после исполнения шестнадцати лет – возраста превращения подростка в мужчину, а следовательно, в силу естественных и понятных причин, обращения им все более пристального внимания на прекрасных конгенерических особей – женщин. Не стану вдаваться в излишние подробности, поскольку место здесь для них не подходящее, да и собрались мы по другому поводу. Добавлю только, что шестнадцать лет – возраст сомнений и душевного непокоя. Отсюда важное значение женщины для юноши, обделенного жизненным опытом, особенно если ему, как и вашему покорному слуге, пришлось примерить на себя штаны единственного мужчины в доме гораздо раньше, чем он получил право называться таковым, в силу нужды и известных обстоятельств моей незамужней тети и святой бабули. Их крошечная кондитерская давала нам троим возможность жить вполне достойно, спору нет, но близость к сладкому подтачивала мою твердость духа, и со временем я все чаще запускал палец в подошедшее тесто или свеже-сваренный крем, не ведая при этом, что творю. Как правило, подростка не заботит собственное обжорство, поскольку ему присуще расти вверх. Однако, что касается вашего покорного слуги, то в шестнадцать лет я уже вытянулся на всю вышину, какая мне отпущена до конца жизни. А потому добавочные дебетовые начисления сладкого начали накапливаться и повисать в приходной части баланса моего живота, цепляться в бока, как клещи. Шестнадцать лет – трудный возраст, когда вожделеешь недоступного, и тут я попрошу многоуважаемых дам закрыть ладонями уши, так как должен признаться, что это недоступное есть женское тело (кое, кстати сказать, является предметом гордости моих земляков и многочисленных комментариев за границей). До девушек, бывало, внушала мне моя бабушка, нельзя касаться не то что руками, но лепесточком розы, и эти слова точно кинжалом резали слух подростка, которому в пылу юношеской страсти могли привидеться женские ножки даже в отсутствие таковых. В итоге – здесь я призываю достопочтенных дам по правде закрыть ладонями уши – указанный подросток очутился в школе, где многие и многие поколения мужчин получили свое базовое половое образование – в доме терпимости. На этих ранних своднических уроках я впервые и на всю оставшуюся жизнь усвоил, что значит быть толстым. Поначалу все было вполне безобидно. «Эй, толстячок, пивком не угостите?» – восклицали лукавые жрицы любви, и это обращение я воспринимал, как пиджак с чужого плеча, будто оно адресовалось вроде бы не совсем ко мне. Между тем снежный ком продолжал расти, с легких женских рук прозвище «толстячок» очень быстро вошло в словарный обиход моих друзей, соседских ребят, а там мало-помалу с ним свыкся и я сам. Я недаром останавливаюсь на данном жизненном этапе, ставшем переломным в моей судьбе, поскольку именно тогда необходимо производить естественные телодвижения, как-то: бегать, танцевать на всевозможных празднествах, гонять с мальчишками футбольный мяч по баскетбольной площадке – начала становиться для меня утомительной. Я прилагал усилия, чтобы быстрее перебирать ногами, но всегда наступало мгновение, когда воздух у меня в груди делался, словно каменный, и внутренний голос нашептывал на ухо: сбавь обороты, остановись, ты ведь толстяк! Вот тогда я возненавидел сладкое! Я объявил войну белым наркотическим кристаллам и тысячу раз поклялся бежать от них, как от чумы или холеры! Но вечерами приходил домой, и моя добрая тетушка говорила мне с душевной теплотой и лаской в голосе: «Арис, мальчик мой, ты совсем забегался, даже вспотел, дай-ка я положу тебе на тарелочку вкусненького!» Я только отрицательно мотал головой, так как стоило мне открыть рот, прозвучало бы «да!», что соответствовало истине. А мудрая тетушка, умевшая угадывать самые сокровенные мысли своего племянника, заботливо касалась рукой моего лба и приносила тарелочку с вкусненьким, и меня охватывало смешанное чувство домашнего уюта, любви, благодарности и – как обычно – отчаяния. Это повторялось раз от разу, а я смотрелся в зеркало и не узнавал себя, потому что передо мной стоял все тот же «толстячок», над которым подтрунивали насмешницы, пардон, из дома терпимости, и мне не хотелось верить своим глазам – это не я, говорил я себе, а настоящий я прячется где-то внутри того, что это кривое зеркало выдает за меня. И я старался отыскать настоящего себя в зеркале, хотя бы определить его очертания, для чего втягивал пухлый живот, закусывая от усердия губу, поворачивался в разные стороны и выпячивал грудь, но ничего не помогало, мне не удавалось разглядеть истинного себя ни с какого боку, а отражение неизменно оставалось тем же самым – неуклюжий, жирный увалень, над которым потешаются друзья, тот самый, что пыхтит от одышки, карабкаясь в гору во время охоты с камнями на армадила, слишком быстро устает, чтобы бегать по ночным улицам с другими ребятами, и вызывает улыбку у продажных девок…

14

Женщина торопливо подошла к стоянке такси. Неподалеку выстроилась в очередь вереница машин. К женщине подкатил желтый «додж-дарт», и водитель, следуя ее указанию, довез пассажирку до кинотеатра «Астор-пласа». Там сегодня показывали «Телохранителя» с Кевином Костнером. Приготовив двухтысячепесовую купюру, женщина приблизилась к кассе, купила билет и скрылась в дверях кинотеатра. В зале она устроилась в уголке ложи бенуара, куда обычно никто из зрителей не садится, если есть другие свободные места. Едва в зале погасили свет, к женщине подсел мужчина.

– Кто-нибудь видел, как ты уходила с работы?

– Нет, не думаю.

– Ладно, пошли отсюда!

– Да, жду тебя в четырнадцатом!

Эта цифра означала комнату номер 14 в мотеле «Билир-рубина», что за поворотом между Каракас и Тринадцатой.

Женщина приехала первой. Зашла в ванную, сходила на унитаз по-маленькому, затем встала перед зеркалом, подняла подол юбки и, поворачиваясь в разные стороны, принялась критически себя рассматривать. Покусала губы, чтобы выглядеть более сексуальной, несколько раз шлепнула себя по ягодицам, после чего снова натянула трусы. Кажется, все в порядке. Она прошла в комнату, разделась, обнажив красивые ноги и обвислую грудь, и к тому времени как прибыл мужчина, уже ждала его голая в постели. Тот, не теряя времени, присоединился к ней, начались ласки, потом стенания. Именно тогда в дверях появился Силанпа, стреляя вспышками своего «никкормата».

– Полиция, всем оставаться на местах!

Будто ударом тока, двоих в постели отбросило в разные стороны.

– Хосе Луис, сделай что-нибудь, не будь таким размазней! – закричала женщина, но мужчина только закрыл лицо одеялом. По шевелению плеч и складок материи угадывалось, что он плакал.

– Сучий сын! – снова закричала женщина, обращаясь уже к Силанпе. – Вы же людям жизнь ломаете, не понимаете, что ли?

Они встретились глазами. Силанпа разглядел косметику у нее на щеках, волосы, стянутые в хвост на затылке, серебряный браслет на запястье. Женщина показалась ему очень привлекательной своими беспомощными попытками закутать в простыню нагое, покрытое испариной тело. Лицо ее выражало мольбу. Силанпа подошел к столу и написал на бумажке номер телефона.

– Позвоните мне, обсудим! – С этими словами он вышел из комнаты, ненавидя обоих за измену, боль которой испытал и сам, и одновременно жалея несчастную парочку, вынужденную прятаться в дешевых мотелях ради нескольких быстротечных минут торопливой любви.

Ему подумалось, что пора уже перестать принимать заказы на частный сыск. Силанпа попытался вообразить, что бы он чувствовал, если бы ему принесли фотографии Моники. Есть что-то мазохистское в лицезрении любимой женщины в чужих руках, соприкосновения ее тела с телом другого мужчины. Он открыл фотокамеру, вынул кассету и швырнул под колеса мчащихся по улице автомобиль. Через несколько он уже парковал свой «Рено-6» на стоянке санатория в Чие.

Гусман выглядел неплохо. Силанпа вручил ему пакетик ачирас, в подробностях пересказал беседу с Абучихой и описал то, что видел на территории турецкой бани.

– Я, со своей стороны, думал об этом деле, Виктор, вертел его так и сяк, и вот что мне пришло в голову. Подобных ужасов у нас в стране пока не наблюдалось, так ведь? То есть я хочу сказать: те наши соотечественники, для кого убийства превратились в повседневное занятие, конечно, садисты, но даже они никогда не совершат подобного зверства. Поэтому мне кажется, что есть в этом определенный смысл и… не знаю, не знаю почему, но мне чудится в этом что-то вроде ритуала, призванного передать какое-то послание, может быть, даже определенному адресату, как бы на языке, понятном только в узком кругу… И еще: жестокость может выражаться в разных формах, но идея посадить человека на кол свидетельствует об известной изощренности ее авторов… Впрочем, возможно, я ошибаюсь:

– Но то, что у нас такого еще не было – сущая правда!

– Вот я и говорю. Покопайтесь-ка в архивах, почитайте историческую литературу на эту тему, узнайте – кто и за что сажал людей на кол?

Силанпа поделился тем, что почерпнул в энциклопедии, и Гусман взял это себе на заметку. Потом посмотрел в глаза Силанпе.

– Чувствую, вы хотите рассказать мне еще о чем-то, – произнес он.

– Нет, больше пока ничего не добыл.

– Я имею в виду лично вас. Что-то случилось?

Силанпа поднял глаза к потолку, будто выискивая на нем невидимое пятно или трещинку…

– Да, Моника…

– О господи!

– Она изменяет мне с Оскаром, своим прежним любовником – помните, я рассказывал?

– Я предполагал, что произойдет нечто подобное… А вы уверены?

– Я их застал.

Гусман почесал обе щеки.

– Что, сильно гложет?

– Чувствую себя в полном дерьме, но стараюсь не думать.

– Между вами что-то произошло накануне?

– Да так, фигня. В общем, я ее продинамил пару раз из-за работы.

– Это уже не фигня! Это самое большое зло, какое можно причинить женщине! Вы с ней говорили?

– Не могу заставить себя встретиться с ней, боюсь услышать правду.

– Если такая женщина, как Моника, поступает подобным образом, значит, что-то нарушилось у нее внутри. Подломилась какая-то опора.

Силанпа молча смотрел на него, и Гусман продолжил:

– Любовь похожа на пьянку. Пока длится возлияние, душа поет от счастья. Но рано или поздно веселье заканчивается, а наутро с похмелья так болит голова, что часто зарекаются брать в рот спиртное. Вы все еще любите ее?

– Да.

– А она вас?

– Кажется, она чувствует себя виноватой, во всяком случае, такой я ее еще не знал. – Силанпа провел рукой по волосам. – Не соображу, как поступить, я в полной растерянности, боюсь, если встречусь с ней, только насыплю соли на рану, и больше вообще никогда ее не увижу!

– А вы не бойтесь! Вы, Виктор, человек начитанный, и знаете, что жизнь начинается лишь после того, как постигнешь истину.

– Не хочу постигать истину, предпочитаю жить иллюзиями! – ответил Силанпа.

– Мы говорим о женщине из плоти и крови, приятель! Если вы ее любите, идите к ней, простите ей все и молите, чтоб она простила вас. Помните, время летит стремительно. Берегите в себе все лучшее, что подарила вам жизнь. А если не любите ее, забудьте о ней!

– Я ее не понимаю. Не знаю, чего она хочет.

– Иное дело, если она вас разлюбила. В таком случае вам остается напиться, разрыдаться, разориться, рвать и метать, разбить вдребезги пару стаканов! Убейте Моби Дика и отпразднуйте это событие, распив бутылку пиратского виски «Олдпарр»! Вот и все! Мужчина, затеявший воевать против женщины, обречен на поражение. Даже Наполеон, покоривший пол-Европы, произнес однажды мудрые слова: «Только в сражениях с женщинами победа достигается бегством»!

– Мне не нужна победа!

– Сосредоточьтесь на чем-нибудь еще, займите свой мозг каким-то делом, – настаивал Гусман. – Трудность в том, что любовь – такая же дурная привычка, как пристрастие к азартным играм, порок, не имеющий материального воплощения, а значит, нечего удалять из организма, чтобы излечиться.

Распаляясь, Гусман все больше повышал голос, пока дверь в палату вдруг не отворилась. Вошла медсестра, неся на блюдечке таблетки. Силанпа понял, что ему пора.

На обратном пути он размышлял над словами Гусмана. Конечно, со стороны все ясно и легко, когда не чувствуешь постоянной боли, засевшей в кишках раскаленной занозой. «Я абсолютно трезв», – вспомнил Силанпа и остановился возле магазинчика, где выпил одну за другой три копы агуардьенте. Слишком уж ополчилась против него действительность в последнее время, чтобы не пожелать изменить ее. Да только это безнадежно, сказал он себе, в задумчивости сидя над своим «ундервудом»: действительность – единственное, от чего не спрятаться и не убежать. Она всегда нас найдет и настигнет.

Войдя в квартиру, Силанпа увидел на полу письмо, которого днем не было. На конверте стояло его имя, а сверху логотип: «Турецкие бани „Земной рай“. Внутри он нашел лист бумаги с условиями вступления: заполнить анкету, приложить фотографии и выслать чек на двадцать тысяч песо. В случае одобрения его кандидатуры Силанпе предоставляется право однократного посещения „Земного рая“ и пользования всеми услугами в счет вступительного взноса. Лишь после этого ему вручат карточку постоянного члена натуристского клуба. Примечание гласило, что в одиночку приходить бесполезно и даже неэтично. „Земной рай“ по своим философским принципам в отношениях человека с природой опирается прежде всего на общепринятые моральные устои, а потому посетители допускаются исключительно парами».

Силанпа сунул листок в свой чемоданчик и нажал на кнопку автоответчика. «Силанпа, это Моника. Неужели все так серьезно? Уже девять вечера, а я, как дура, сижу у телефона и жду твоего звонка!»

Он проглотил комок в горле, вытер повлажневшие глаза и стал слушать дальше. «Говорит Эмир Эступиньян. Докладываю: Лотарио Абучиха готов ехать в воскресенье в Тинху на поиски известного гаража. Конец связи».

Силанпа почувствовал на себе укоряющий взгляд муньеки.

– Да, я по дороге выпил немного, – виновато произнес он и соврал: – Только две стопочки, клянусь!

На кухне он открыл дверь холодильника и тут же захлопнул: ничего съестного там не было. Что же делать? Звонить Монике не хотелось. Идти в кино не хотелось. Мысль возникла сама собой из ничего: Кика! И Силанпа помчался с визжанием покрышек на поворотах, проскакивая перекрестки на красный свет.

Ощущая животом и грудью влажное тело Кики, он вошел в ее плоть с блаженным чувством, будто очутился в храме, устроенном в парилке. И все-таки, сколько же ей лет?

– В зависимости оттого, кто вы такой: если полицейский, то двадцать, если клиент – шестнадцать. Что вам больше нравится?

– То, что на самом деле.

– Этого я и сама не знаю.

Ему пришлось наобещать Кике с три короба, чтобы уговорить сопровождать его, и в итоге она согласилась. Сначала повез угощать гамбургером в ресторан на углу 84-ой и 15-ой, а затем ей приспичило ехать в «Саломе» танцевать сальсу.

– Вы сами сказали – все, что захочу!

– Ладно, поехали!

Они пили пиво и танцевали, затесавшись в толпу влюбленных парочек. Возможно, Моника тоже приходила сюда с Оскаром, как раньше с Силанпой. Не исключено, что они и сегодня здесь были и ушли совсем недавно, устав танцевать, и теперь сидели, погасив свет, и тихонько разговаривали – наверное, о нем, о Силанпе, о времени, потерянном для них по его вине. Примерно в четыре утра Кика начала зевать, и Силанпа пошел расплачиваться.

– Куда теперь? – поинтересовалась она.

– Ко мне домой, нам надо выспаться.

– Ха-ха, выспаться! Больше всего вам сейчас надо поставить меня на четвереньки! Ах ты, поросенок! – игриво добавила Кика, клюнув его губами в глаз. – Уж я-то знаю вас, мужиков!

Силанпа молча взял ее под руку и отвел к машине. Ему вдруг сделалось грустно оттого, что такая молодая девушка, совсем девчонка, уже привыкла во всем видеть ложь и обман.

У него дома Кика первым делом выдвинула все ящики, открыла дверцы шкафов, кладовки, холодильника; включила и выключила телевизор, разузнала у Силанпы про муньеку и велела снять с нее вуаль, включила радио и некоторое время слушала музыку, перескакивая с одной станции на другую; налила себе в стакан кока-колы, но, не притронувшись к ней, тут же открыла банку с оливками и попросила виски. Потом направилась в ванную, спросив у Силанпы разрешения принять душ, и наконец, оставшись в одних трусиках, упала на кровать со слипающимися от усталости глазами.

– Завтра тебя ждет сюрприз, – пообещал ей Силанпа.

– Какой?

– Повезу тебя в одно очень любопытное место!

– Куда?

– Недалеко от Боготы, завтра узнаешь!

На загородное шоссе они выехали уже ближе к полудню. Кика напевала вместе с радио и заставляла Силанпу останавливаться возле каждого очередного лотка на дороге, чтобы купить фрукты, меренгаду, клубнику со сливками… Силанпа молча наблюдал за ней с некоторой завистью; наконец не удержался и спросил:

– У тебя когда-нибудь было по-настоящему плохо на душе?

– Да, когда убили брата, – ответила она с набитым клубникой ртом. – Он был на два года старше меня. Ему всадили три пули в Сьюдад-Боливаре.

– Как это случилось?

– Лучше не спрашивайте, не люблю говорить об этом.

Они поплутали недолго, пока Силанпа не заметил издалека сосновый частокол. Кика засмеялась, прочитав на вывеске: «Земной рай».

– Кика, у меня к тебе просьба, не распускай здесь язык, разговаривай только со мной, я потом все объясню.

Дверь открыл довольно неприветливый мужчина. Силанпа протянул ему конверт с приглашением, и тот окинул его изучающим взглядом.

– Пройдите в кабинет.

Они вошли.

– Позвольте узнать, для чего вы хотите вступить в клуб?

– Мы устали от городской суеты, от лицемерия и ханжества. Захотелось сменить обстановку, вот мы и решили приобщиться к философии натуризма.

– Прекрасно, прекрасно… Проходите в парную, раздевалка находится вон там.

У Кики широко раскрылись глаза. Ей предстояло раздеться догола и присоединиться к мужчинам и женщинам, которые, также нагишом, расположились в нескольких комнатах, беседовали, читали газеты! Это ее рассмешило.

– Пошли в парную!

В первые минуты Кика покашливала, но по мере того как от жары стали раскрываться поры, мышцы приятно расслабились, ей начало нравиться.

– Здорово, и кафель такой красивый!

Сауна оказалась менее приятной: тусклое освещение, деревянные скамьи, сухой горячий воздух, обжигающий кожу, и густой, дурманящий эвкалиптовый аромат. Через несколько минут Кика уже обливалась пóтом.

– А теперь – под ледяной душ!

Силанпа изучал посетителей: дряблые животы, волосатые спины, огромные и плоские женские груди, возлежащие поверх жировых складок на месте исчезнувших с годами талий, изредка на глаза попадается молодое тело… Он узнал навес, на который залезал с помощью Эступиньяна, двор под ним, однако ничто происходящее здесь не вызывало у него подозрений. Неужели выбранная им тропа ведет в тупик?

Силанпа решил пройтись по территории, пересек двор и открыл дверь с надписью «Служебное помещение». Он миновал коридор, спустился по лестнице, оставил позади какой-то офис, где несколько человек о чем-то горячо спорили. Еще одна лестница привела в вестибюль, и Силанпа в нерешительности остановился, не зная, куда двинуться дальше, как вдруг услышал чьи-то приближающиеся шаги. Он стал озираться, подыскивая, где бы спрятаться. Единственный выход вел в гараж. Силанпа выбежал через него и тут же широко раскрыл глаза: за деревянной перегородкой стоял «мицубиси» цвета голубой «металлик». Он запомнил номер и пошел обратно к Кике; поднялся по обеим лестницам и уже проходил по коридору, когда кто-то остановил его, положив руку на плечо.

– Сеньор что-то ищет?

– Да, туалет.

Мужчина отворил дверь и жестом пригласил выйти во двор.

– Вон там, напротив.

– Спасибо!

Силанпа принялся высматривать женщину с внешностью, совпадающей с описанием Абучихи: белокурая, с серыми глазами. Возможно, состоит в здешней администрации.

Кика потела в турецкой парной, болтала с пожилым сеньором и, судя по всему, наслаждалась жизнью.

– Вот, познакомьтесь, дон Альберто!

– Очень приятно, – буркнул Силанпа.

– Радостно лицезреть поклонников натуризма среди молодежи! Это как… возрождение жизни, сказал бы Данте!

– А вы давно увлекаетесь натуризмом?

– С шестнадцати лет, представьте себе! В те времена нас называли дегенератами, у которых только и на уме, что выставлять напоказ свой срам! Лицемеры! Как будто половые органы – единственный атрибут наготы! Потом мы создали этот клуб, основали ассоциацию, хотя, поверьте, мы можем чувствовать себя в безопасности лишь благодаря жестким мерам предосторожности.

– А в каком году построили этот клуб?

– В семьдесят первом – даже не верится, сколько времени прошло!

Силанпа продолжал посматривать в окно, как вдруг отворилась дверь в один из смежных залов, и в парную вошла женщина с яркой внешностью, подходящей под описание Абучихи. Внимание Силанпы привлекли глубоко посаженные глаза, складки кожи на шее и усыпанные веснушками руки.

При виде Кики незнакомка удивленно подняла брови.

– О, Сусан, идите-ка сюда, я вас познакомлю! У нас новенькие, – оживился старик.

Женщина села на деревянную скамейку, положив ногу на ногу, бросила неприязненный взгляд на точеную фигурку Кики, стрельнула глазами в Силанпу, после чего у нее на лице, будто на проявленной фотографии, нарисовалась улыбка.

– Очень приятно, добро пожаловать!

– Я как раз говорил им, как важно для нас, чтобы в наши ряды вливалась молодежь!

– Конечно, конечно!

– А вы тоже с детства увлекаетесь натуризмом? – поинтересовался Силанпа.

– Да, – ответила та несколько рассеянно. – Простите, пожалуйста! Альберто, я за тобой. Ты не мог бы зайти со мной в офис на минутку?

– Конечно, пошли!

– Мы еще увидимся, сеньоры, желаю приятно провести время! – Сусан обратила на них ледяные глаза.

Силанпа проводил обоих взглядом до двери и посмотрел на часы – было четыре пополудни. Что ж, в баню уже сходил не зря, теперь можно еще и попариться!