Текст книги "Веселое заведение"

Автор книги: Сандра Даллас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

– Ну, кажись, я все перестирала – если, конечно, эта леди не обнаружит ненароком еще какую-нибудь грязную тряпку. – Уэлкам кивком головы указала на Эмму. – Она меня просто загоняла.

– Да, она старается на совесть, – сказала Эдди.

– Кстати, ты могла бы постирать еще и мою рубашку, – сказал Нед, распрямляясь и начиная ее расстегивать. – Заодно и пуговицы отполируешь. Я пришил себе медные, но как-то вдруг выяснилось, что они быстро тускнеют.

– Я на тебя работать не нанималась, – сказала Уэлкам.

Нед нахмурился и посмотрел на Эдди, но та лишь рассмеялась:

– Я тоже ничего не буду для тебя делать. Потому что ты ради меня пальцем о палец не ударишь. Если хочешь, чтобы у тебя сверкали пуговицы, смешай соль с уксусом и надраивай их сам сколько влезет. – Потом она повернулась к Уэлкам: – Нед хочет, чтобы на нем все сверкало, потому что собирается прокатить Эмму на двуколке.

Уэлкам, прищурившись, посмотрела на Неда.

– С чего это тебе взбрело в голову ее катать?

– Я его об этом попросила, – сказала Эдди. – Мне необходимо убрать ее отсюда, пока она не доконала мой бизнес.

– Я могла бы подыскать для нее работу в доме, а быть может, нашла бы ей занятие и на огороде, – высказала предложение Уэлкам.

Огород был полностью идеей Уэлкам. Она начала с ним возиться на следующий же день после своего приезда. Хотя Эдди считала, что огороду во дворе борделя не место – так же, как и розовым кустам, она изменила свое мнение, когда Уэлкам принесла ей первые листья салата-латука. После этого Эдди задалась вопросом, не трудилась ли Уэлкам во времена рабства на плантациях: когда та склонялась над стиральной доской, она видела на ее могучих руках и на левом плече шрамы. Но могло статься, что Уэлкам, подобно большинству негров, которых Эдди знала, просто-напросто слишком близко принимала к сердцу вопрос, где и как в случае чего раздобыть хлеб насущный, а такого рода беспокойство знакомо было и Эдди.

– Эмма и так уже весь двор перекопала. Если не можешь сама следить за огородом, нечего тогда было его и заводить.

Уэлкам пожала плечами.

– Борьба с природой доставляет мне удовольствие. – Поднявшись на ноги, она повернулась к Неду и кивнула: – Давай сюда свою рубашку. Так и быть, смешаю соль с уксусом и надраю тебе пуговицы.

Нед снял рубашку и отдал ее Уэлкам, которая, внимательно оглядев его обнаженный торс, вдруг расхохоталась.

– Не понимаю, что смешного? – спросил он.

– Ты на негра похож – правда, частями. Грудь у тебя белая, а шея и руки темные – точь-в-точь как у меня. Стало быть, ты наполовину негр, наполовину белый.

Нед промолчал и направился в сарай за чистой рубашкой. Эдди посмеялась вместе с Уэлкам, а потом заметила:

– Ничего не имею против мужчин, которые наполовину негры, а наполовину – белые.

Уэлкам перевела вдруг изменившийся взгляд на Эдди и пробормотала:

– Это, доложу я тебе, такая беда, что ты и представить не можешь.

– Ну, тебе лучше знать, – заметила Эдди.

– Ясное дело, – только и сказала Уэлкам. Подняв корзину с бельем и уперши ее в бок, она пошла в дом, бормоча: – Да простит мне бог грехи мои тяжкие…

Эдди сидела на заднем крыльце, обмахиваясь веером, пока не появился одетый в белую рубашку Нед. Заодно он надел чистые штаны, а его сапоги выглядели так, будто он прошелся по ним сапожной щеткой. Подойдя к колодцу, он облил голову водой и пальцами зачесал назад мокрые волосы; после этого он подошел к Эмме и что-то ей сказал. У Эммы появилось на лице озадаченное выражение; некоторое время она раздумывала над его словами, потом заулыбалась и согласно кивнула. Двинувшись к дому, Эмма на ходу поправила волосы и опустила закатанные рукава блузки. Неожиданно Эдди ощутила укол ревности и подумала, что была бы не прочь поменяться сейчас с Эммой местами и прокатиться на двуколке вместе с Недом. Возможно, с этими поездками она что-то перемудрила. Прежде чем Эмма успела пересечь двор, Эдди встала и вошла в дом.

– Вот что, – сказала она Уэлкам. – Отдай его рубашку мне. Я сама начищу ему пуговицы.

* * *

– Так ноженьки ломит, что спасу нет, – сказала на следующее утро Уэлкам, когда Эдди спустилась к завтраку и обнаружила, что служанка сидит за столом, вытянув ноги и положив их на соседний стул.

Эдди покосилась на ее мощные, голые, явно косолапые конечности.

– У меня тоже кое-что ломит, так что сочувствия от меня не дождешься, – сказала она с кислым видом. – Завтрак готов? – Ей было до смерти обидно, что Нед радовался жизни, катаясь по окрестностям с Эммой, в то время как она была вынуждена остаться в заведении и работать. Она даже ночью почти не спала: так из-за этого себя накрутила, напрочь позабыв о том, что мысль об этих прогулках пришла в голову ей, а вовсе не Неду.

Уэлкам опустила ноги на пол, оправила длинную полосатую юбку, но с места не двинулась.

– Я уже испекла на завтрак лепешки для Неда и этой леди. А потом замесила тесто и нажарила оладий для девиц, но я могла бы с равным успехом накормить их цыплячьими головами, поросячьими хвостиками и пастернаком – все равно благодарности от них не дождешься. Но я не нанималась готовить завтраки по три раза на дню, в особенности для тех, кто этого не ценит. Так что сегодня утром я больше ничего готовить не буду – даже пальцем не пошевелю. Вот так-то вот.

– Где Нед?

Уэлкам мрачно на нее посмотрела.

– Я собрала им кое-какой еды, завернула в клетчатую скатерть и уложила все это в небольшую корзинку, а потом они вскочили на коней и умчались бог знает куда. Он – в новой, чистой рубашке, а она – в платье для верховой езды, вся такая возбужденная… Уже несколько часов минуло, как они уехали. Если хочешь знать, есть во всем этом какая-то чертовщина.

– Да ничего я не хочу знать! Разве я тебя о чем-нибудь спрашивала? – ответила Эдди. – И вообще: тебе-то какое до всего этого дело?

Уэлкам неопределенно пожала плечами.

– Ты собираешься кормить меня завтраком? – спросила Эдди.

– Нет, мадам, не собираюсь.

Эдди вздохнула.

– Ты всегда будешь мне перечить?

– Если тебя что-нибудь не устраивает – я мигом отсюда съеду. Ты только слово скажи. – Уэлкам ухмыльнулась и, опершись о столешницу, поднялась со стула. – Ладно, так и быть, дам тебе хлеба с джемом. Этапривезла в своем сундучке кувшинчик айвового джема, сегодня утром отдала его мне и сказала, чтобы я тебя угостила. Девиц я, конечно же, джемом не угощала. В один прекрасный день я накрошу кукурузного хлеба, смешаю с пареным горохом, добавлю сусла, вылью эти помои в корыто и заставлю их съесть без ложки. Кстати сказать, точно так же кормили когда-то детей рабов.

Эдди наклонилась вперед и, пристукнув одним кулачком по другому, спросила:

– Тебя так, что ли, в детстве кормили?

Лицо у Уэлкам словно окаменело. Оправив ярко-красный головной платок, она отвернулась, подошла к сушилке для посуды и взяла большой разделочный нож. Достав из шкафчика начатую буханку хлеба, она отрезала ломоть, положила его на тарелку, а потом, прихватив масленку и кувшинчик с джемом, отнесла все это на стол.

– А ведь ты была рабыней, верно? – спросила Эдди.

– Я была еще совсем молоденькой, когда пришла свобода, – сказала Уэлкам, не отвечая на вопрос впрямую.

Эдди не стала на нее давить. Щедро намазав хлеб джемом, она некоторое время молча жевала, погрузившись в размышления. Потом спросила Уэлкам, есть ли на сундучке Эммы замок.

Уэлкам никак на ее слова не отреагировала, но, в свою очередь, задала ей вопрос:

– Как же ты допустила, чтобы он вот так ее увез – даже не в двуколке? Она, правда, очень хотела прокатиться на лошади, но бокового дамского седла у тебя-то ведь нет, верно? Вот она и уселась верхом, как мужик. Выглядело это, доложу я тебе, не лучшим образом.

Эдди с любопытством на нее посмотрела.

– Во второй раз спрашиваю – тебе-то какое дело?

– Говорю же – неважно это выглядело. Даже неприлично, можно сказать. Поскакала, понимаешь, враскоряку, как какая-нибудь фермерша. Никакого тебе лоска.

– У нас, между прочим, публичный дом, – фыркнула Эдди, – или ты забыла? Мы тут не такие рафинированные, как мистер президент Гровер Кливленд.

– Эта женщина – не публичная девка.

– Она сама захотела здесь остаться. А если расхочет – я ее удерживать не стану.

Уэлкам присела за стол и стала растирать себе ноги.

– Не нравится мне все это.

– Твоего мнения никто не спрашивает. Кроме того, ты, как и все, тоже можешь ошибаться. Помни об этом.

Эдди взяла еще один ломоть хлеба, намазала его маслом, положила поверх несколько ложечек джема и откусила кусочек.

– Айвовый джем… Не понимаю, почему люди делают джем из айвы? Почему не из слив или персиков? – спросила она.

– Может, она уехала из Канзаса раньше, чем там поспели сливы.

– Похоже, ты большой специалист по сливам.

– Ага, а ты по айве.

Эдди рассмеялась и покачала головой. Благодаря Уэлкам на душе у нее стало немного легче. Засунув остатки бутерброда с джемом себе в рот и тщательно облизав пальцы, она объявила, что собирается заглянуть в сундучок Эммы.

Собиравшая со стола посуду Уэлкам замерла и вопросительно посмотрела на Эдди.

– С каких это пор ты записалась в ищейки?

– Ни в какие ищейки я не записывалась, – обиделась Эдди. – Но надо же знать, кто живет под твоим кровом. Что, если эта особа – морфинистка? В таком случае в одно прекрасное утро все мы рискуем проснуться с перерезанным горлом – и ты тоже. Возможно также, она курит опиум. Тогда она может спалить это заведение вместе с девицами. А я, между прочим, за своих девочек несу ответственность. Она вполне может быть наркоманкой – уж больно тощие у нее бедра, – продолжала повествовать Эдди. – Да и вся она такая худющая, что ребра у нее, должно быть, постукивают друг о друга, как сухие кукурузные стебли. А наркотик, как известно, иссушает людей.

Уэлкам попыталась было сохранить на лице невозмутимое выражение, но не смогла и начала тихонько смеяться.

– Я, конечно, не утверждаю, но все может быть, – сказала Эдди, но потом, не выдержав, тоже рассмеялась. Ее неожиданно захлестнуло теплое чувство по отношению к Уэлкам. – В конце концов, это мой дом, и я имею право осматривать здесь все, что мне вздумается, не так ли? Если хочешь глянуть, что у нее в сундучке, тогда пойдем со мной. – Эдди встала из-за стола и, смахнув крошки со своего пеньюара, направилась в спальню. Уэлкам последовала за ней.

Эдди не помнила, чтобы ее комната хоть когда-нибудь была так чисто прибрана и находилась в таком идеальном порядке. Щетка для волос, гребень, бархотка для ногтей и зубная щетка, принадлежавшие Эмме, лежали на крышке бюро на равном расстоянии друг от друга; рядом с ними выстроились, как крохотные солдатики, шпильки для волос. Пол сверкал, как зеркало, а мебель, должно быть, недавно протирали влажной тряпкой, поскольку на ней не было того привычного налета из пыли и грязи, которые приносил каждый день сквозь окно ветер. На покрывале не было ни морщинки, и Эмма, видимо, подтянула на кровати ремни, на которых лежал матрас, так как он больше не провисал. Под кроватью стояла пара стареньких, скромных туфель, которые, однако, были тщательно вычищены. На вколоченном в дверь гвоздике висело черное платье.

– Готова спорить, что не ты убирала эту комнату, – сказала Эдди.

Уэлкам покачала головой.

– Она такая нервная. С чего бы ей нервничать, как ты думаешь? – спросила Эдди.

Она попыталась открыть крышку сундука, но выяснилось, что он заперт.

– Эта женщина мне не доверяет. Разве добропорядочные гости так себя ведут? – спросила Эдди. – Меня, к примеру, это оскорбляет.

Уэлкам повернулась и уже хотела было выйти из комнаты, но ее остановили слова Эдди:

– Куда ты так торопишься? Думаешь, я не в состоянии открыть замок у какого-то сундука?

Эдди взяла с бюро одну из принадлежавших Эмме шпилек, нарушив тем самым их идеальный солдатский строй, опустилась у сундучка на колени и вставила шпильку в замочную скважину. Потом она стала очень медленно поворачивать шпильку в замке по часовой стрелке. Через несколько секунд послышался негромкий щелчок, и Эдди, с торжеством посмотрев на Уэлкам, подняла крышку.

Уэлкам, стремясь заглянуть в сундук первой, плечом оттерла Эдди в сторону, немало тем самым удивив свою хозяйку.

– Нехорошим делом мы занимаемся, вот что, – проворчала Уэлкам.

Эдди проигнорировала ее замечание и с веселым «Оля-ля!» стала перебирать лежащие в сундучке вещи: панталончики, рубашечки, блузки и корсеты. Помимо белья, в сундучке оказался изрядный запас разноцветных кусочков материи для лоскутного одеяла, ленты для чепчиков, мягкая материя, как нельзя лучше подходившая для шитья шляпок, и несколько шелковых розеток. Эдди поняла, что Эмма не лукавила и впрямь подумывала о том, чтобы открыть шляпную мастерскую, и поделилась своими мыслями с Уэлкам.

– А может, она задумала обновить запас собственных шляпок? Глядишь, и мне сошьет одну, – ухмыльнулась Уэлкам. Эдди достала из сундучка кусок зеленой тафты и приложила к голове служанки.

– Куда лучше выглядит, чем твой старый платок, верно? Он у тебя так линяет, что даже волосы от него становятся красные. Если хочешь, возьми этот лоскут себе. Вряд ли она его хватится.

– Нет, мэм. Дьявол не получит мою душу из-за жалкого лоскута зеленого шелка.

– Как знаешь. – Эдди все глубже запускала руки в чрево сундучка, вынимая и откладывая в сторону старые чулки и туфли. Подшивка журнала «Петерсонс мэгэзин» за 1876 год на несколько минут привлекла ее внимание. Она стала ее пролистывать и задержалась на одной из страниц, чтобы полюбоваться на женщину в шляпе и платье в стиле «Саратога».

– Возможно, именно из этого журнала она и берет фасоны для своих шляпок. Одно плохо: они уже несколько лет как вышли из моды. – Поскольку Эдди каждый год ездила в Канзас-Сити, она считала себя экспертом по части дамской моды. Заглянув еще раз в сундук, Эдди заметила:

– Странно. Мне казалось, что среди ее вещей обязательно должны быть Библия и какая-нибудь кулинарная книга.

– Ну, готовить-то она умеет. Что же касается Библии, то у них в семье, возможно, хранится только один экземпляр, и он остался у ее брата. Кроме того, не похоже, чтобы она была любительницей бормотания.

– Любительницей чего?

– Читать молитвы, вот чего. Я ни разу не слышала, чтобы она заговаривала о боге – как, впрочем, и ты тоже.

Эдди фыркнула и нагнулась к сундуку, где на самом дне покоился какой-то предмет, завернутый в кусок шелка. Эдди взяла сверток в руки, развернула и замерла, пораженная: на нее смотрело лицо человека, который помогал Эмме сесть в поезд.

– Это ее брат, – сказала Эдди, передавая портрет Уэлкам.

– Очень интересный мужчина, – заметила Уэлкам.

– Ну, я не знаю… Если бы ты видела его во плоти, то сейчас бы этого не сказала. Уж больно мерзкий это тип.

– Она то же самое говорит. – Уэлкам поднесла портрет поближе к глазам, чтобы получше его рассмотреть, а потом вернула Эдди.

Эдди оставалось только недоумевать, с какой стати Эмма возит с собой портрет брата, коли так уж его ненавидит. Впрочем, могло статься, что она собиралась вставить в рамку от портрета фотографию своего мужа, ну а коль скоро такового не оказалось, вынимать из рамки дагерротип с изображением Джона Роби не имело никакого смысла.

Эдди положила портрет на дно и стала как попало наваливать в сундук вынутые из него вещи.

Уэлкам хихикнула:

– Думаешь, она не догадается, что ты рылась среди ее тряпок? Ты только посмотри, в каком они беспорядке – настоящее совиное гнездо!

– В таком случае сама их и укладывай, – буркнула Эдди и поднялась.

Она прошла на кухню, отрезала от буханки ломоть хлеба и сжевала его, даже не намазав джемом. Потом она некоторое время стояла в дверях спальни, наблюдая за тем, как Уэлкам старательно, вещичку за вещичкой, укладывала в сундук пожитки Эммы. Покончив с делом, Уэлкам захлопнула крышку, извлекла из замочной скважины шпильку, тщательно ее распрямила и вернула в строй шпилек на крышке бюро.

– Настоящая служанка настоящей леди, – заметила Эдди.

– Может, тебе сейчас завтрак подать? – спросила Уэлкам.

– Нет. Подай мне лучше стаканчик виски. – Эдди направилась было в гостиную, но потом повернулась и, склонив голову набок, посмотрела на Уэлкам.

– Выпьешь со мной? Или твое религиозное чувство запрещает и это тоже?

– Господь не одобряет пьянства, – сказала Уэлкам, но потом, усмехнувшись, добавила: – Но полагаю, он не будет возражать, если я выпью рюмочку-другую, чтобы облегчить ломоту в своих усталых ногах.

Эдди кивнула ей в ответ, а сама с улыбкой подумала, что Уэлкам наверняка была в свое время не дура выпить и повеселиться.

Прежде чем уснуть на диване в гостиной, Эдди выпила два или три стакана виски – а может быть, даже четыре или пять. Временами она позволяла-таки себе надираться; и когда проснулась, никак не могла вспомнить, сколько выпила Уэлкам – столько же или чуть меньше – и, что более важно, о чем они с ней разговаривали. День клонился к вечеру, и, кроме Эдди, в доме, похоже, никого не было. Отбросив плед, которым ее накрыла Уэлкам, Эдди поднялась на второй этаж и заглянула в спальни девушек, но те еще не вернулись из города. Эдди подумала, что они вполне могли подцепить в салуне парочку ковбоев. Оставалось надеяться, что они выпили не слишком много и в состоянии еще работать. Эдди решила, что в последнее время уделяла девицам недостаточно внимания, а это не дело. Она всегда считала, что должна быть для своих девушек кем-то вроде матери. Ну, ничего – когда закончится вся эта история с Эммой и ее деньгами, она обязательно устроит для двух своих пансионерок вечеринку.

В поисках Уэлкам Эдди прошла на кухню, но негритянка словно сквозь землю провалилась. Вполне возможно, она отправилась к себе в лачугу и отсыпается там после пьянки. Эдди решила не ставить это ей в вину: в последнее время она относилась к Уэлкам очень тепло, чуть ли не по-родственному. Снова поднявшись по лестнице на второй этаж, Эдди вошла в комнату мисс Фрэнки, налила в тазик теплой, стоялой воды из рукомойника и вымылась с мылом. Потом расчесала волосы и надела чистое ситцевое платье. После этого она опять прошлась по дому, но Уэлкам все еще не было. Усевшись на привычном месте у заднего крыльца, она подумала о Неде и о том, что он ей говорил.

Возможно, он прав. В самом деле, почему бы ей и не сказать Эмме, что они с ним вовсе не брат и сестра? Эдди всматривалась в даль, и хотя дорога была совершенно пустынна, Эдди знала, что Нед должен скоро вернуться. Уэлкам сказала, что Нед и Эмма уехали именно по этой дороге – возможно, для того, чтобы не проезжать через Налгитас. Эдди была Неду за это благодарна. Ей не доставляло ни малейшего удовольствия выслушивать шуточки клиентов по поводу того, что он оставил ее ради женщины, которая по возрасту годилась ему в матери. Эдди поерзала на сиденье, поудобнее устраиваясь на стуле. Обычно ей нравились тягучие послеобеденные часы, когда девицы шлялись по городу и в доме делать было особенно нечего. Но сегодня благодатное ощущение покоя почему-то не наступало. Эдди осмотрела свои руки, содрала с пальца заусениц, а когда на этом месте выступила крохотная капелька крови, сунула палец в рот. Посасывая палец и прикрываясь рукой от солнца, она еще раз окинула взглядом расстилающуюся перед ней прерию.

Где-то рядом прожужжала пчела и уселась на цветок дикой астры, которая пустила корни в голой, сухой земле на заднем дворе. Когда пчела улетела, Эдди встала со стула, сорвала бледно-лиловый цветочек, понюхала его и вставила в петличку на платье. Потом Эдди посмотрела на сарай. Могло статься, что, пока она спала, Нед и Эмма вернулись и, чтобы ее не беспокоить, укрылись от солнца в сарае. Еще раз окинув взглядом пространство прерии и не обнаружив ни единой души, Эдди побрела по коричневой, иссушенной солнцем траве к самой большой постройке на заднем дворе. Подойдя к сараю, Эдди открыла дверь и с минуту постояла у входа, дожидаясь, когда глаза привыкнут к темноте. Этот сарай она построила сама – после того, как «Чили-Квин» перешел в ее собственность. Помимо того, что он вмещал двуколку, фаэтон и фургон, в нем оставалось достаточно места для четырех стойл, кладовой и находившегося на втором ярусе сеновала. Эдди любила лошадей, хотя сама верхом давно уже не ездила. Наличие в хозяйстве хороших, породистых лошадей говорило о процветании. Кроме того, лошади были нужны для дела. Эдди любила, принарядив девиц, раскатывать с ними в коляске по городу, чтобы привлечь внимание обывателей. Она также послала в «Курьер & Ивз» в Нью-Йорке денежный перевод на сумму в три доллара, чтобы ей выслали картинку с изображением Лексингтона – знаменитой скаковой лошади. Картинку она вставила в позолоченную рамку и повесила у себя в гостиной. Даже на ее полочке для безделушек наряду с коллекцией разноцветных стеклянных туфелек и держателей для зубочисток помещались три миниатюрные фигурки лошадей.

Два стойла в сарае предназначались для ее лошадей, в третьем стояла лошадь Неда, а в четвертом хранилась всевозможная сбруя, уздечки и седла, так как кладовка отошла Неду. Обычно Нед, останавливаясь в «Чили-Квин», ночевал в комнате Эдди, но со временем она перетащила в кладовку кровать и лампу, и, когда в заведении становилось слишком уж шумно, Нед отправлялся спать в сарай.

Лошади Неда в сарае не было, как и одной из лошадей Эдди. Женщина подошла к единственному оставшемуся в стойлах животному и дала ему себя обнюхать. Мальчик, который ухаживал за лошадьми и прибирал в сарае, приходил сегодня утром и основательно вычистил стойла. Теперь в сарае приятно пахло сеном, и этот запах напоминал Эдди о родной ферме, которую она покинула еще в детстве. Эти воспоминания оставили ее равнодушной. Вспоминая детство, она прежде всего воскрешала в памяти поездку на поезде, который уносил ее прочь из края, где не было ничего, кроме нищих, грязных ферм.

Похлопав лошадь по шее, она собралась уже уходить, когда ее взгляд упал на дверь кладовки. Это было владение Неда, и Эдди никогда в нее не входила – за исключением тех случаев, когда Нед там находился. Она созерцала эту пристройку довольно долго. Копаться в вещах Эммы – одно дело, и совсем другое – сунуть нос в пожитки Неда. Это было святое. Кроме того, Нед терпеть не мог, когда к его особе проявляли излишнее любопытство. Тем не менее Эдди решила, что у нее есть полное право осмотреть жилище своего приятеля. Как-никак это ее сарай, и все, что в нем находится, так или иначе имеет к ней отношение. И что плохого в том, если она бросит взгляд на вещи Неда, коль скоро он об этом не узнает? Эдди нагнулась и достала из-под порожка ключ. Потом она прошла к двери сарая, выглянула наружу и внимательно оглядела горизонт, но и на этот раз никого не увидела.

Эдди отперла дверь и вошла в кладовку, на минуту остановившись, чтобы зажечь висевшую на стене керосиновую лампу. Хотя Нед не был таким аккуратистом, как Эмма, тем не менее его комнатка была чисто прибрана, одеяло закрывало постель и подушку, а одежда висела на вколоченных в стену гвоздях. Помимо кровати, в комнатке находились только стул с прямой спинкой и принадлежавший Неду сундучок. Эдди некоторое время смотрела на сундук, потом, сделав пару шагов, подошла к нему и потрогала крышку. Сундук оказался незапертым; Эдди открыла его, нагнулась и заглянула внутрь. Вещи заполняли сундук ровно наполовину. Прежде всего там находилась одежда Неда – чистые штаны и рубашки, а также тяжелое, на вате, пальто, которое он носил зимой. Под одеждой лежали школьный учебник и три газеты с сообщениями об ограблении банков на первой странице. Эдди точно знала, что Нед совершил два ограбления; относительно третьего уверенности у нее не было, хотя такая вероятность существовала. Под газетами Эдди наткнулась на кусок твердого коричневого картона и поначалу решила, что это элемент конструкции сундука. Однако, когда она вынула картонку из сундука и перевернула, ее удивленному взгляду предстала фотография многочисленной процветающей фермерской семьи. Чтобы лучше видеть, Эдди поднесла снимок поближе к свету. В центре снимка были запечатлены сурового вида мужчина и женщина. Женщина казалась изможденной, что было неудивительно, принимая во внимание число окружавших ее отпрысков. Самый высокий мальчик, державший в руках собаку, вполне мог оказаться Недом, но Эдди была не слишком в этом уверена – уж больно парнишка на фотографии был юн. На заднем плане находился двухэтажный каркасный дом с верандой, обвитой ползучими побегами какого-то растения, похожего на вьюнок. Судя по всему, Нед был родом из хорошей семьи, и это обрадовало Эдди, поскольку доказывало, что она в своем выборе не ошиблась.

– На ферме у Фоссов таких снимков не делали, – пробормотала себе под нос Эдди. Если бы она жила в таком доме, у нее наверняка была бы своя комната, где она могла бы запираться на ключ. Тогда, возможно, ей бы и убегать не пришлось. Эдди еще раз посмотрела на изображенного на фотографии мальчика. Хотела выяснить, оттопыриваются ли у него, как у Неда, уши. Но сказать что-либо определенное по снимку было трудно. Потом она перевела взгляд на двух девочек постарше; в руках у одной из них было лоскутное одеяло. Сейчас они уже взрослые женщины. «Что бы они, интересно знать, подумали, если бы узнали, что их брат – грабитель?» – задалась вопросом Эдди и решила, что они, скорее всего, об этом знают. «А что бы они подумали, – снова задала себе вопрос Эдди, – если бы узнали, что он живет с проституткой? Вернее, с „мадам“, – напомнила себе Эдди, – а в прошлом одной из самых популярных „чили-квин“ в Сан-Антонио». Если разобраться, Нед мог связаться с куда более негодной и низкой женщиной. Тем не менее у Эдди было ощущение, что сестрам Неда больше пришлось бы по сердцу, если бы он женился на такой женщине, как Эмма.

Эдди узнала о том, что у нее по щеке скатилась слеза, лишь когда она капнула на снимок. Она стерла прозрачную капельку рукавом и перевернула фотографию. С обратной стороны на коричневой картонной поверхности было написано: «Форт-Мэдисон. Ферма старого К.». «Что значит это К?» – подумала Эдди. Вполне могло быть, что на снимке запечатлено совсем другое семейство, а фотография досталась Неду случайно. В конце концов, ее могли забыть в сундуке, который он купил. Возможно также, что этот снимок попал к Неду вместе с ворованными вещами. Но коли так, непонятно, какой ему смысл возить с собой фотографию чужих людей. Эдди снова посмотрела на изображение мальчика с собакой. Ей показалось, что на снимке у мальчика точно так же, как у Неда, чуточку расплющен нос. Нед рассказывал, что папаша как-то раз сильно его толкнул, он врезался лицом в стену сарая и сломал себе переносицу. Тогда, быть может, фамилия Неда вовсе не Партнер, а другая – которая начинается с буквы К. Она ни разу не спрашивала его, действительно ли его фамилия Партнер, а сам Нед никогда об этом не говорил. Она тоже никогда ему не говорила, что на самом деле ее зовут Аделина Фосс.

Взглянув на фотографию в последний раз, Эдди вторично отерла влажное пятнышко рукавом, после чего положила ее в сундук изображением вниз – так, как она лежала прежде. Эдди досконально исследовала сундук – даже дно простукала, но денег в нем так и не нашла. Памятуя, с какой тщательностью Уэлкам укладывала вещи Эммы, Эдди старательно уложила в сундучок пожитки Неда и захлопнула крышку. Она уже собиралась продолжить осмотр, но заржала лошадь в стойле. Эдди торопливо вышла из комнатки Неда, заперла дверь и подсунула ключ под порог. Потом она подошла к лошади, погладила ее, чтобы успокоить, и вышла из сарая. Уэлкам сидела рядом со своей лачужкой-птичником и наблюдала за ней.

– Долгонько же ты там шныряла, – заметила она.

Эдди хотела было сказать Уэлкам, чтобы та не совала нос не в свое дело, но вовремя прикусила язычок. Уэлкам уже стала ей почти подругой. Вполне возможно, она вообще единственный близкий ей человек, подумала Эдди, ощутив вдруг острую жалость к себе. Кроме того, после обыска, который они вдвоем с негритянкой устроили в спальне Эммы, Эдди и сейчас особой вины за собой не чувствовала. К тому же Уэлкам не могла знать, чем она занималась в сарае. Эдди решила, что в данном случае ей разумнее всего промолчать.

– Похоже, ты забыла погасить лампу, – сказала Уэлкам.

Эдди оглянулась и увидела свет, пробивавшийся сквозь щели в дощатых стенах кладовки. Она вернулась назад, взяла ключ, открыла дверь комнатушки Неда и задула лампу. Вернувшись к Уэлкам, она на всякий случай сказала:

– Это мое дело, чем я занимаюсь в своем сарае.

– Твое, твое. Кто ж спорит? – ответила Уэлкам. – Ну а теперь скажи, что приготовить на ужин. Предлагаю чай с шалфеем и жареного цыпленка. – Негритянка добродушно улыбнулась.

– А что, если пожарить бифштексы? Ты бифштексы любишь?

Уэлкам снова расплылась в улыбке.

– Еще бы! До бифштексов я очень даже охоча. Это самая полезная для моего нутра пища. А еще я, так и быть, испеку торт. Если придешь на кухню, дам тебе вылизать миску от крема. Любила небось в детстве миски-то вылизывать?

– Никаких мисок я в детстве не вылизывала, – с достоинством произнесла Эдди.

Уэлкам издала похожий на лай короткий басовитый смешок.

– Я тоже, детка, чтоб меня черти взяли. Я тоже…

Эдди не видела Неда еще дня два. Эмму она тоже не видела, хотя, выходя ночью на кухню, отмечала про себя, что дверь в спальню заперта, а стало быть, Эмма у себя в гнездышке. Только накануне воскресного дня, когда завершился тягучий субботний вечер, давший очень мало прибыли, причиной чего обитатели «Чили-Квин» считали присутствие в его стенах Эммы, Эдди, заперши дверь и отправив девушек спать, прошла на кухню и неожиданно застала там поджидавших ее Неда и Эмму.

– Я уже стала подумывать, не уехала ли ты, – сказала Эдди.

Посмотрев на нее, Эмма с ноткой раздражения в голосе произнесла:

– Я знаю, что мое присутствие для тебя обременительно, и уеду отсюда, как только брат пришлет мне деньги.

– Тут у нас возникла идея, – сказал Нед.

Эдди перевела на него взгляд и сказала:

– Давайте обсудим ее в гостиной. Не знаю, как вам, а мне сейчас просто необходимо выпить.

Втроем они направились в переднюю часть дома. Вслед за ними поплелась и Уэлкам.

– Только тебя еще здесь не хватало, – сказал Нед.

– У меня нет от нее секретов. Так что она останется, – сказала Эдди.

Нед хотел было запротестовать, но, посмотрев сначала на Эдди, потом на Уэлкам, а потом снова на Эдди, которая с вызывающим видом подбоченилась, сказал:

– В таком случае оставайся, солнышко.

Эдди опустилась на диванные подушки, чуть ли не полностью заняв своими телесами маленькую софу с красной, влажной от пота клиентов обивкой. Нед и Эмма устроились на стульях напротив, в то время как Уэлкам села в тени, которую отбрасывала плюшевая штора такой длины, что, когда ее задвигали, нижняя ее часть волочилась по полу, как шлейф вечернего платья. Эдди плеснула себе в стакан виски, после чего передала бутылку Неду, который, в свою очередь, налил виски себе. Эмма взяла с подноса бутылку и два стакана, наполнила один из них и протянула Уэлкам; потом налила виски во второй. Прежде чем Эдди успела поднести к губам свой стакан, Эмма одним глотком прикончила содержимое своего.