Текст книги "Веселое заведение"

Автор книги: Сандра Даллас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Когда Эмма опустила на него глаза, трехногий стул под ней заколебался.

– Только на картинках. По моему мнению, старательским поселкам свойственна какая-то беспорядочность, бесшабашность. Такое впечатление, что людям совершенно наплевать, как их городок выглядит. Кажется, что для них сама жизнь и ее бурное течение куда важнее того места, где они живут. – Эмме надоело раскачиваться на трехногом стуле, и она поднялась на ноги. – В отличие от жизни старателей, моя жизнь на ферме была чрезвычайно упорядоченной.

– Я никогда не любил порядки на ферме.

Эмма сняла шляпу, вынула из прически булавки и, встряхнув головой, распустила волосы. Потом, разделив их густую черную массу на прядки, она начала заплетать себе косу.

– Так ты был фермером? – спросила она.

– Как я уже рассказывал, я сбежал с отцовской фермы, когда был еще ребенком. Это было во время гражданской войны; мне смерть как хотелось тогда поступить в армию барабанщиком. Когда отец об этом узнал, то крепко меня выпорол. Тогда-то я и ушел из дома – и подался на Запад. Я шел пешком всю дорогу от Форт-Мэдисон, что в штате Айова.

– И конечно же, взял себе на Западе другое имя. «Нед Партнер» звучит слишком помпезно, чтобы это могло быть твоим настоящим именем.

Нед ухмыльнулся. Даже Эдди до этого не докопалась.

– А мне вот нравилось, как звучит «Нед Партнер». Куда лучше, чем какой-то «Билли Келер». – Нед никому еще не называл свою настоящую фамилию, но по прошествии стольких лет подобное откровение вряд ли могло причинить ему большой вред. К тому же в Налгитасе не было ни одного человека, кому Эмма могла об этом рассказать.

– Твои родственники знают, где ты сейчас? – Эмма достала из кармана веревочку и перевязала косу.

– Нет. У меня есть сестра Элис. Я пишу ей время от времени, но она не знает, как со мной связаться.

– Может, ее и в живых-то нет.

Нед обдумал это предположение. Потом сорвал какой-то стебелек и стал один за другим обдирать с него листья.

– Мне бы не хотелось так думать.

– Возможно, это не так уж и важно. Имеет значение только то, что ты ей пишешь. Ты думал когда-нибудь о том, чтобы повидаться со своими домашними?

Нед покачал головой.

– Не люблю возвращаться. В отличие от Эдди. Она все время говорит о возвращении в Сан-Антонио. Уж очень она этот Сан-Антонио любит.

– А в Айову ей не хочется?

– С какой стати ей хотеть в Айову? Насколько я знаю, она там никогда не была.

Нед еще раз обдумал свои слова и посмотрел на Эмму: заметила ли она допущенную им ошибку? Эмма сдержанно ему улыбнулась, и он задался вопросом, как давно она знает, что они с Эдди никакие не брат и сестра. Скорее всего, уже давно, может, даже с самого начала. Отшвырнув ободранный стебелек в сторону, он потянулся за другим и вырвал его из земли прямо с корешком.

– Я никогда не любил возделывать землю. Особенно участки на берегу Миссисипи. Там можно в собственном поту захлебнуться. Вот хозяйствовать на ранчо – это да, это мне по сердцу.

Эмма, казалось, его не слушала. Приставив к глазам ладошку, она разглядывала поселок. Потом, наступив в грязь, сошла с деревянного настила и медленно пошла по улице, заглядывая в окна брошенных домиков. Нед поднялся на ноги и последовал за ней. Через несколько минут они добрались до железнодорожной станции и остановились. Платформа находилась в крайне запущенном состоянии, а здание вокзала представляло собой длинный полуразрушенный сарай с покосившейся вывеской, на которой было написано: «Уот-Чир». Вывеска была такой же грязной, ветхой и блеклой, как и сам поселок.

– Здесь и смотрителя-то нет. Неужели поезда все еще здесь останавливаются? – спросила Эмма.

– Думаю, если пассажир того потребует, поезд остановят. Но кому может понадобиться останавливаться в Уот-Чир?

Эмма пожала плечами.

– Может быть, какому-нибудь проезжему ковбою? – Она поднялась по ступенькам и заглянула в темное, пустое здание. – Как ты думаешь, в поселке кто-нибудь живет?

– Нет, насколько я знаю. Правда, появляется здесь время от времени один пожилой старатель – говорит, что ищет какую-то «материнскую жилу», но и он долго не задерживается.

Эмма вошла в здание; Нед следовал за ней по пятам. В зале не осталось никакой мебели, за исключением встроенной в стену скамейки да лежавшего вверх ножками сломанного стола. Сквозь поломанные доски пола проросли сорняки. На протянутой наискосок через единственный оконный проем веревочке висел кусок грязного выцветшего муслина. Из дальнего угла доносилось какое-то подозрительное шуршание; Эмма вздрогнула.

– Это крыса, – сказал Нед. – Обыкновенная серая крыса.

– Ненавижу крыс, – пробормотала Эмма, опасливо делая шаг назад. Наткнувшись на Неда, она едва не потеряла равновесие. Нед не дал ей упасть, подхватив ее руки. Руки у нее были тонкие и жилистые – не то что короткие, пухлые ручки Эдди, плоть у которой была рыхлая и мягкая, как вареная картошка. До сих пор Нед не прикасался к Эмме – за исключением тех редких случаев, когда помогал ей усаживаться в экипаж или в седло. Теперь же, когда они соприкоснулись телами, он ощутил странную дрожь.

– Что-то здесь холодновато, – сказал Нед, не двигаясь с места. Эмма, высвободившись из его рук, повернулась и направилась к выходу. Нед побрел за ней, пытаясь подавить неожиданно возникшее желание снова до нее дотронуться. Ни обнимать ее, ни тем более тискать ему не хотелось. Он мечтал об одном: снова дотронуться до ее руки.

Когда они возвращались по пустынной улице городка к лошадям, Эмма остановилась и сорвала с колючего куста засохший уже, мертвый цветок.

– Это роза. Из сорта вьющихся. Здесь наверняка жила женщина. Она-то и посадила этот розовый куст.

Пока они шли к лошадям, Эмма один за другим срывала с цветка сморщенные коричневые лепестки и бросала их на дорогу. Не похоже было, чтобы она торопилась отсюда уезжать. Отстегнув притороченную к седлу Неда фляжку, она сделала глоток, после чего протянула фляжку своему спутнику, который тоже глотнул из нее, но более основательно.

– Чем, по-твоему, отличается жизнь на ранчо от жизни на ферме? – поинтересовалась Эмма. – Я это к тому, что ты вроде бы не прочь стать ранчеро. Я лично особой разницы между фермером и ранчеро не вижу.

– Что такое? – удивленно спросил Нед.

– Ты вроде говорил, что хочешь пожить на ранчо.

Нед удивился еще больше. Ему казалось, что Эмма пропустила его рассуждения мимо ушей.

– Да, хочу. Хотя бы потому, что на ранчо не разводят свиней. Я их терпеть не могу.

Эмма рассмеялась. Неду нравился ее смех. Он не был ни визгливым, как у большинства женщин, ни басовитым и хрипловатым от виски, как у Эдди.

– А еще ранчеро не должен пахать землю. Когда я убегал с отцовской фермы, то дал себе слово, что не проведу больше плугом ни единой борозды.

– В таком случае фермер из тебя и впрямь получился бы никудышный.

Нед пристегнул фляжку к своему седлу, после чего наведался в дорожную сумку, вынул из нее запачканный лакричный леденец и, отломив от него кусок, протянул Эмме. Эмма, смахнув прилипшие крошки и мусор, сунула леденец в рот и присела на пороге, аккуратно расправив широкие складки своей похожей на брюки юбки.

– Есть одно ранчо, которое я был бы не прочь приобрести, – неожиданно сказал Нед. – Я о нем никому еще не рассказывал. Оно находится в Колорадо, неподалеку от Теллуриды. Думаю, я мог бы там разводить бычков и продавать говядину старателям.

Эмма перестала сосать леденец и, склонив голову набок, спросила:

– Почему же ты все еще его не приобрел?

Нед облокотился о перила крыльца и сверху вниз посмотрел на Эмму.

– Хотя бы по той причине, что оно стоит двенадцать тысяч долларов. Если платить сразу и наличными – то меньше. Но у меня нет таких денег.

– Я думала, у тебя есть по крайней мере пять тысяч. Эдди говорила, что ты взял их, когда ограбил банк.

– Эдди слишком много болтает. В любом случае эти пять тысяч не составят даже половины той суммы, которая мне требуется, – сказала Нед. Потом с минуту помолчал, окинул взглядом прерию и добавил: – Эдди ни за что не согласится жить на ранчо, а мне одному там будет тоскливо.

– Ты мог бы найти себе женщину, которой нравится жить на ранчо, – негромко заметила Эмма.

– Мог бы, – сказал Нед, обдумав ее слова. – Но денег-то все равно нет.

– В таком случае ты должен ограбить еще один банк, – сказала Эмма.

– Не так-то это просто – банки грабить, – ответил Нед. Он оттолкнулся от перил и отвязал лошадь Эммы. – По-моему, нам пора ехать домой.

Эмма поднялась с порожка и вскочила в седло. Нед отвязал своего жеребца, но на мгновение замешкался, глядя на алый цветок, который пророс сквозь щель в досках крыльца. Наклонившись, он сорвал цветок и, ни слова не говоря, протянул его Эмме. По всей видимости, это удивило Эмму; тем не менее она протянула руку, чтобы взять подарок. Однако Нед, вместо того чтобы вручить Эмме цветок, взял ее за руку и сжимал ее в своих ладонях не меньше минуты. Потом он отпустил ее, а цветок прикрепил к поводу ее лошади. Сделав это, он почувствовал, что выглядит глупо, вскочил на своего коня, сразу же дал ему шпоры и умчался вперед, предоставив Эмме его догонять. Эмма последовала за ним, но переводить лошадь в галоп не стала и ехала куда медленнее Неда. Так они проехали с милю, после чего Нед придержал своего жеребца и стал поджидать Эмму.

– Тут есть банк неподалеку – в Джаспере. Взять его – раз плюнуть. Надо только войти и выйти, – сказал Нед, когда Эмма с ним поравнялась и они поехали вместе, переведя лошадей на шаг. – Эдди давно уже не дает мне покоя – хочет, чтобы я его ограбил, но фермеры в округе Джаспера все сплошь нищие, так что денег в этом банке, скорее всего, кот наплакал.

Эмма не спеша обдумала его слова.

– Откуда ты знаешь, сколько там денег? Это все-таки банк, а не ссудная лавка. А в банках всегда должна быть наличность. Кроме того, в округе Джаспера, помимо нищих фермеров, наверняка живут торговцы и ранчеро, которые держат в этом банке свои сбережения.

Нед, кивнув в знак того, что принимает ее слова к сведению, рассказал ей все, что знал об этом банке. Выяснилось, что он бывал в Джаспере раз или два – правда, уже довольно давно. Город, в общем, произвел на него неплохое впечатление; более того, показался ему процветающим. Если разобраться, в этом не было ничего удивительного, поскольку через город проходила железнодорожная магистраль.

Когда Нед закончил рассказывать, Эмма, с минуту помолчав, сказала, что если к банку подъедут мужчина и женщина, то никто не заподозрит их в преступных намерениях. Нед придержал лошадь и с изумлением на нее посмотрел.

– Женщина испугается, – наконец сказал он.

– Когда лошади понесли, я ведь не испугалась, не так ли? – ответила Эмма. – Так что, если ты пойдешь на дело, я готова к тебе присоединиться.

– Я женщину на дело в качестве партнера не возьму, – отрезал Нед.

– А мужчину, которого знаешь хуже меня, взял бы?

Нед обдумал и это, но его ответ остался неизменным.

– Я с собой женщин на дело не беру.

– Я думала, ты хочешь купить себе ранчо, и полагала, что смогу помочь тебе в осуществлении твоей мечты. Или насчет мечты я ошиблась?

Нед с уважением подумал, что она умна и все понимает, как надо. Он довольно долго размышлял над ее предложением, прежде чем в весьма сдержанной форме дал ей понять, что готов принять ее помощь. К тому времени, как они доехали до «Чили-Квин», им даже удалось составить примерный план действий. Правда, когда разговор зашел о дележе предполагаемой добычи, их созданный на скорую руку союз едва не развалился. Нед, предлагая ей третью часть всех денег, считал, что поступает благородно, но Эмма требовала половину. В конце концов они сошлись на сорока процентах, при этом Нед добавил: «Когда пойдем брать следующий банк, тогда и разделим все поровну». Это должно было восприниматься как шутка, но Эмма в ответ не рассмеялась, а с самым серьезным видом кивнула.

Признаться, Нед не был уверен, что дело выгорит – с участием Эммы или без него. Он даже начал подумывать о том, чтобы отложить налет, если не отменить его вовсе, но потом, увидев, с каким ожесточением выступает против его идеи Эдди, разозлился, заупрямился и решил реализовать составленный им с Эммой план во что бы то ни стало. Противодействие Эдди, похоже, вызвало аналогичные чувства и у Эммы, поскольку она тоже укрепилась в принятом решении. Раздумывая над всем этим, Нед с удивлением понял, что совсем не понимает женщин. Он-то полагал, что Эдди и Эмма будут заодно, а вместо этого они тянули его каждая в свою сторону.

– Если что-нибудь случится, вся ответственность ляжет на тебя, – сказала напоследок Эдди.

Нед уже собирался ответить, что не допустит, чтобы с его партнером приключилось что-нибудь дурное, но неожиданно для себя осознал, что Эдди обращается не к нему, а к Эмме.

Как только солнце поднялось достаточно высоко, сделалось очень жарко. Эмма сбросила с себя одеяло, потом накидку, а через несколько минут и свой черный жакет. Прошло совсем немного времени, и она расстегнула верхнюю пуговку на воротнике блузки и закатала рукава. Под конец она сняла свой уродливый капор и надела соломенную шляпу с широкими полями.

– Ну как – похожа я теперь на фермершу? – спросила она.

Прошлым вечером она хотела позаимствовать у Эдди платье, которое могло бы подойти жене бедного фермера, но та, брезгливо поджав губы, ответила, что у женщин из «Чили-Квин» таких позорных нарядов просто быть не может. Нед сказал, что не так уж и важно, как будет выглядеть ее костюм, поскольку в Нью-Мексико фермерские жены, отправляясь в город, надевают все самое лучшее. Признаться, он ни разу не видел, чтобы Эмма надевала на себя что-нибудь такое, что могло привлечь внимание окружающих, но высказать ей это в открытую постеснялся. При всем том он не мог не отметить, что соломенная шляпа придала облику Эммы определенную законченность. Только жене фермера могло взбрести на ум носить такую шляпу с шелковым платьем. Кроме того, шляпа скрывала лицо Эммы, что уже само по себе было неплохо, хотя Нед и сомневался, чтобы кто-нибудь стал к ней присматриваться.

Нед против солнца ничего не имел. Ему нравилось смотреть на прерию с ее бурой растительностью, отливавшей в солнечном свете золотом. Но весна в этих краях была его любимым временем года. С ее приходом Великие равнины оживали; на их бескрайних зеленых просторах распускались яркие цветы, напоминавшие осколки цветного стекла, разбросанные по бархатному ковру пробивавшейся к свету свежей изумрудной травки. Впрочем, поздним летом прерия тоже была очень красива, особенно когда на фоне выцветшей сухой травы расцветали дикие пурпурные астры. Когда Нед кивком головы указал на алую россыпь этих цветов, Эмма заулыбалась.

– Нет, пожалуй, на свете такого цветка, который бы мне не нравился, – сказала она и тут же нахмурилась, словно вспомнила что-то неприятное.

– Как видно, все-таки есть, – сказал Нед.

– Лилии. Их я не люблю. Они всегда напоминают мне о смерти. – Тут она вздрогнула; Нед удивленно выгнул бровь, но Эмма не посчитала нужным ничего объяснять, и Нед так и не узнал, чью смерть она имела в виду. Возможно, Эмма в эту минуту подумала о своем отце или о матери; Эмма никогда о ней не упоминала. Однако могло статься, что у Эммы имелся какой-то секрет, некая мрачная тайна, мучившая ее по ночам и каким-то непостижимым образом связанная с лилиями. Вот у Эдди почти наверняка имелись тайны. Нед не сомневался, что она многое от него скрывает. Ничего удивительного: он знал, что ее жизнь была полна страданий и мрака. Но вот в том, что существование Эммы изобиловало горестями, он не был так уверен.

Что же касается Неда, то он старался ничего не принимать близко к сердцу и жить, избегая любых конфликтов, особенно душевных. Единственное, о чем он сожалел, так это о том, что потерял связь со своими сестрами: Элис и другой, постарше, которую звали Лиззи. Уж если ему суждено когда-нибудь остепениться и осесть, то он, вполне возможно, напишет им и сообщит, где его искать. Что же до дня сегодняшнего… Сегодня он даже не мог сказать наверняка, пережили ли они войну, а она, между прочим, закончилась добрых двадцать лет назад. Точно так же он ничего не знал о муже Элис, который вступил добровольцем в войска северян и, очень может быть, пал на поле чести. О муже Лиззи Нед почти не вспоминал – тот слишком задирал нос, и ему было на него наплевать. Помимо Элис и Лиззи, у Неда были другие сестры и братья, и он тоже был бы не прочь узнать об их судьбе. А еще ему хотелось бы знать, живы ли его родители. Он вспоминал иногда о своих родственниках и даже подумывал о том, что было бы неплохо съездить в Форт-Мэдисон и выяснить, живут ли они еще в тех краях. Ему даже необязательно было их видеть. Он мог прописаться в каком-нибудь местном отеле под вымышленным именем, а потом навести справки о семействе Келер. Он никогда не жалел о том, что в свое время от них сбежал. Он вообще редко сожалел о чем-либо. За свою жизнь Нед убил несколько человек – троих, уж если быть точным. Поначалу ему было их жаль, но так как смерть – штука необратимая, Нед примирился со смертью этих трех типов и старался как можно реже о них вспоминать. Он привык считать, что без них мир стал намного лучше.

Одну вещь он знал совершенно точно: если бы он остался дома, то никогда бы не встретил Эдди. Ее профессия его нисколько не смущала. Он знал многих женщин, но Эдди нравилась ему больше всех. Нед не любил липких, приставучих дам, и Эдди сразу ему приглянулась, в том числе и потому, что ничего от него не требовала. Довольно быстро они пришли к негласному соглашению, что ограничивать свободу друг друга не будут. Кроме того, Эдди ясно дала ему понять, что о спокойной оседлой жизни и не помышляет. Ей нравилось ощущать себя полноправной хозяйкой «Чили-Квин», и помощь Неда, как и его постоянное присутствие в этих стенах, ей не требовалась. Как-то раз она ему сказала, что если он ищет себе жену, то ему лучше ее оставить и не тратить зря время. Но хотел ли он сам остепениться и зажить семейной жизнью – вот в чем вопрос. Что ж, тогда он этого не хотел, это точно, но совсем недавно вдруг стал об этом подумывать. Не часто, но пару раз такая мысль в голову ему приходил. Возможно, толчком к такого рода размышлениям послужила мечта заполучить собственное ранчо. Время от времени перед его мысленным взором представал красивый большой дом, колыбелька с агукающим младенцем и открытая веранда, где в кресле-качалке сидела женщина с пяльцами в руках. Но даже при большом желании Нед был не в состоянии представить себе в этой качалке Эдди.

В последнее время отношения между ними складывались не слишком хорошо. Эдди все чаще ворчала, раздражалась, что, понятное дело, не могло вызвать у Неда теплых чувств. Однако порывать с ней и съезжать с насиженного места в «Чили-Квин» Нед не торопился. Он не любил резких перемен в своей жизни.

Через некоторое время Эмма достала из сумки рукоделие и принялась за работу. Неда охватило странное, почти забытое чувство: сидеть рядом со склонившейся над рукоделием женщиной – это было так по-домашнему! Нед вспомнил, как точно так же склонялись над лоскутными одеялами его сестры, когда наступал вечер и работа по дому была сделана. Иногда он сам сиживал вместе с сестрами, обмениваясь с ними шутками, болтая о том о сем. При этом он всегда занимался каким-нибудь делом – к примеру, чинил сбрую или разбирал по настоянию отца механизм веялки или молотилки, чтобы заменить негодную шестеренку. Нед любил возиться с разными механизмами. Он вообще любил работать и, вполне возможно, продолжал бы трудиться на ферме, если бы отец не обращался с ним как с ломовой лошадью и, взвалив на его еще не окрепшие детские плечи непомерную ношу, не взбадривал его то и дело плеткой.

И с чего это он вдруг так разленился, задал себе вопрос Нед. Должно быть, из-за Эдди. Она ничего не позволяла ему делать в «Чили-Квин». Он не раз предлагал ей свою помощь, но, постоянно получая отказ, плюнул и с тех пор пальцем о палец не ударил. А ведь было время, когда он хотел приколотить отставшую доску или заново навесить дверь, немного ее подстрогав, чтобы она без усилий и скрипа входила в дверную раму. Но Эдди всякий раз ему говорила, чтобы он оставил это дело. Он и оставил, просто не хотел навязываться. Но он скучал по работе; временами руки у него так и чесались что-нибудь отремонтировать или изготовить какую-нибудь полезную в хозяйстве вещь. Иногда он думал, как это, должно быть, приятно сделать что-нибудь для женщины, которая нуждалась бы в нем и в его помощи.

– Мои сестры тоже шили, – сказал он, взглянув на мозаику из ярких кусочков материи в руках Эммы.

– Большинство женщин шьет. Что тут удивительного? – ответила Эмма.

– Я хочу сказать, они любили это занятие и знали толк в том, что делали. Помнится, в школе мне не давалась геометрия, и Лиззи объясняла мне ее законы, пользуясь элементами лоскутного одеяла, состоявшими из треугольников и прямоугольников.

– В жизни не встречала мужчины, который бы подмечал и ценил такие вещи, – сказала Эмма, поднимая на него глаза. Солнце било ей прямо в лицо, и она заморгала. Несмотря на тени, которые отбрасывали ей на лицо широкие поля шляпы, Нед видел окружавшие ее глаза тонкие морщинки. Такие же морщинки были и в уголках ее рта. «Интересно, – подумал Нед, – сколько ей лет и не вышла ли она из детородного возраста». А потом спросил себя, с какой стати ему лезут в голову подобные мысли.

– Мои родители всегда говорили, что безделье – мать всех пороков и дьявольское наущение, – заметил он, глядя на то, как Эмма управляется со своей иголкой.

– С некоторых пор мне кажется, что я живу исключительно по наущению дьявола, – со вздохом ответила Эмма.

Когда наступил полдень, они остановились на отдых на берегу пересохшей речки, где росло с полдюжины гигантских трехгранных тополей. Других деревьев в пределах видимости не было. Прерия походила на гладкий ковер, вытканный из коричневой шерсти разных оттенков; на горизонте маячило небольшое стадо тонконогих антилоп.

– Какие они грациозные! Так и кажется, что они парят в воздухе, – заметила Эмма.

Нед думал примерно то же самое, и его обрадовало, что красоты прерии не оставили Эмму равнодушной. Он распряг лошадей и дал им напиться из грязного ручейка, с трудом пробивавшего себе дорогу в сухой, растрескавшейся от жары земле. Потом он стреножил лошадей и пустил пастись. Эмма достала из фургона корзинку с провизией, вынула из нее буханку черствого хлеба, кусок твердого сыра, пикули и положила все это на расстеленную в тени салфетку.

– Судя по всему, Уэлкам решила, что мы и питаться должны тоже как нищие фермеры, – сказала она, указывая кивком головы на скудное угощение.

– Уэлкам пора бы утихомириться, а то она слишком много болтает и вечно сует свой нос куда не следует. Можно подумать, это она в доме всем заправляет, – проворчал Нед. – Уверен, не будь она такая работящая, Эдди давно бы уже выставила ее за дверь. – Он достал нож и нарезал хлеб на куски. Потом настругал твердый как камень сыр. – Ничего, сегодня вечером мы с тобой на славу отужинаем в отеле.

– Я вовсе не против ночевки в фургоне. Не стоит привлекать к себе внимание, разбрасываясь деньгами в гостинице, – сказала Эмма.

– Ну, это очень скромный отель, хотя кормят там вполне прилично. Кстати сказать, этому заведению в моем плане отводится определенное место, поскольку задняя дверь у него выводит прямо к банку. Два эти здания отделяют друг от друга не более дюжины шагов. Этот банк так легко взять, что остается только удивляться, почему никто не сделал этого раньше. Нам нужно только спуститься по лестнице, выйти из задней двери, войти в банк, а потом, сделав дело, вернуться в отель. Я уже говорил Эдди, что подломить там кассу проще, чем меду отведать.

– Иногда без забот и меду не отведаешь, – сказала ему Эмма. Голос у нее при этом сделался таким резким и неприятным, что Нед с удивлением поднял на нее глаза. Эмма прожевала кусочек хлеба и, проглотив, добавила: – Ведь как бывает-то? Поднесешь ложку с медом ко рту, а тут откуда ни возьмись – пчелы. Да не одна или две, а целый рой. Тут уж не до меда – знай отмахивайся, чтобы не покусали. – У Неда сложилось такое впечатление, что она говорила, обращаясь скорее к себе, нежели к нему. Нехотя проглотив еще один кусочек хлеба, она поднялась на ноги. – Ты отдыхай, а я пойду прогуляюсь. Так в этом фургоне насиделась, что ноги сводит.

– Почему бы и нет? Прогуляйся. Время терпит. Кроме того, лошади должны отдохнуть, да и я, признаться, вздремнуть не прочь, – сказал Нед. – Часы-то у тебя есть, верно? Если через час не проснусь, приходи меня будить. – Нед растянулся на земле, надвинул на лицо шляпу и через минуту или две уже спал сном праведника.

Когда Эмма его разбудила, он, к большому для себя удивлению, обнаружил, что салфетка и остатки съестных припасов уже уложены в корзину, а лошади взнузданы и впряжены в фургон.

Джаспер считался более респектабельным городом, чем Налгитас. Салунов здесь было не в пример меньше, а над крышами глинобитных хижин и более солидных деревянных строений высились шпили двух местных церквей. В сумерках Джаспер казался уютным и ухоженным и, что более важно, весьма процветающим. Здание вокзала здесь было в два раза больше, чем в Налгитасе, и отсвечивало свежим деревом: его только что построили и даже не успели еще покрасить. Новенькая вывеска с выведенным на ней словом «Джаспер» стояла у стены. Между прочим, процветание здешней общины означало, что в банке могло оказаться куда больше людей, нежели предполагал Нед. Кроме того, в банке могли установить новый, более современный сейф. С другой стороны, рост благосостояния местных граждан являлся неоспоримым свидетельством того, что деньги в банке имелись, а это было важнее всего. Порадовавшись такому обстоятельству, Нед с заговорщицким видом сжал Эмме руку. Хотя Эмма и копалась в земле, высаживая розы и помогая Уэлкам работать на огороде, кожа у нее на руках была не менее гладкая и мягкая, чем у Эдди.

Подобно Налгитасу, Джаспер был отвоеван у прерии. Главная улица здесь состояла из полудюжины кварталов, застроенных кирпичными и каменными домами. Над входом в магазины висели полотняные навесы от солнца, а вдоль проезжей части были посажены деревца, придававшие городским кварталам уютный и законченный вид. Когда они ехали по улице, Нед указал Эмме на «Юнион-Отель» – выстроенное в два этажа красное кирпичное здание с двойными дверями, и сказал, что они оставят лошадей и фургон в платной конюшне, а потом вернутся к отелю пешком. Только что пришел поезд, и не было никакой необходимости афишировать перед гостиничным клерком то обстоятельство, что они приехали в фургоне. Конечно, в случае расследования этот факт быстро выплыл бы наружу, тем не менее, чтобы его установить, шерифу потребовалось бы какое-то время, а в таком деле, которое они задумали, даже несколько минут отсрочки могли им помочь ускользнуть от преследования. Эмма пришла к выводу, что в словах Неда есть рациональное зерно.

Нед остановил фургон у муниципальной конюшни и пошел договариваться о ночевке для лошадей. После этого они с Эммой достали из фургона свои саквояжи и направились к отелю. Шедшая рядом с Недом Эмма казалась такой же малопривлекательной и бесцветной, как и проходившие мимо жены фермеров и мелких торговцев. Никто ее не замечал – как, впрочем, и Неда. Его потертые брюки и выцветшая, в пятнах пота от долгой езды по жаре рубашка были точно такими же, как и у великого множества приехавших в город по делам фермеров и ковбоев. По счастью, Неду не нужно было слишком стараться, чтобы изменить внешность. Стоило ему только пару дней не побриться, прилизать волосы и мазнуть себя грязью по щеке, как привлекательный молодой человек исчезал, а на его месте появлялся типичный, средних лет обитатель прерий, чье достояние составляли только седло и лошадь. Вряд ли кому-нибудь удалось хотя бы с небольшой степенью достоверности дать его словесный портрет. Даже Эдди – и та редко узнавала его изображение на афишах по розыску преступников.

– Нам нужна комната, – сказал Нед гостиничному клерку, опуская глаза и заглядывая в лежавшую перед служащим книгу регистраций. Единственное, чего не мог изменить Нед в своей внешности, – это цвет глаз, и клерку совершенно необязательно было запоминать, что они у него зеленые.

– Две комнаты, братец, – сказала Эмма.

– Что такое? – удивился Нед. Минуту, не меньше, он не мог взять в толк, чего она хочет.

Клерк ухмыльнулся.

Тогда Эмма, понизив голос – так, чтобы ее могли слышать только эти двое, зашипела:

– Мы же цивилизованные люди, братец. Так что изволь взять мне отдельную комнату. Уж если я переехала к тебе, чтобы помогать по хозяйству, то будь добр держаться приличий. Нам нужны две комнаты, сэр. У вас есть свободные? – Эмма посмотрела на клерка в упор. – Что это вы так развеселились? Разве я сказала что-нибудь смешное?

Появившаяся было на губах клерка улыбка исчезла; он опустил голову и стал листать книгу регистрации.

– У нас достаточно свободных комнат, мэм. Желаете получить две рядом?

– Я хочу, чтобы мне дали комнату на втором этаже в дальнем конце коридора – уж больно я не люблю постороннего шума. Что же касается моего брата, то пусть сам скажет, что ему нужно.

– Поселите меня в комнате напротив, – сказал Нед. Выходка Эммы до такой степени его позабавила, что он едва не рассмеялся. Овладев собой, он потер глаза кулаком и стал смотреть в сторону от клерка, как если бы имевшая место сцена чрезвычайно его смутила.

– Вам необходимо прописаться, – сказал клерк.

«Вот незадача», – подумал Нед, почесав затылок. Они с Эммой забыли придумать себе вымышленные имена, под которыми должны были зарегистрироваться в гостинице. Нед взял перо и, пододвинув к себе регистрационную книгу, стал медленно вписывать туда первую пришедшую ему на ум фамилию. При этом он проговаривал вслух каждый слог, чтобы слышала Эмма.

– У-иль-ям Смит.

Когда он положил ручку, клерк повернулся к Эмме.

– Как вас зовут?

– Мисс Смит, – произнесла она с таким суровым видом, что клерк даже не стал спрашивать ее первое имя.

Клерк вручил Неду две пары ключей, и он, подхватив саквояжи, двинулся по лестнице на второй этаж. Их с Эммой комнаты оказались в дальнем конце коридора – по бокам черной лестницы. Нед отпер обе комнаты разом и предложил Эмме выбрать ту, которая ей больше нравится. Когда Эмма сделала выбор, он поставил ее саквояж на пол и расхохотался.

– Клянусь богом, Эмма, даже я бы не сыграл лучше! Ты у нас просто прирожденная актриса.