Текст книги "Веселое заведение"

Автор книги: Сандра Даллас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

7. ЭММА

Эмма следила глазами за поездом, пока он не скрылся из виду, потом стянула с себя платье и швырнула его на платформу. После этого она попыталась развязать шарф, которым Эдди примотала кошель с деньгами к ее талии, но узел не поддавался, и она решила оставить все, как есть. В конце концов, предложенный Эдди способ перевозки денег был ничем не хуже любого другого. Развязав завязки корсета и высвободив его из-под шарфа с кошелем, Эмма сняла корсет и надела мужские брюки для верховой езды и клетчатую рубашку, которую из-за жары решила пока не застегивать. Натянув сапоги, она стала выкладывать из коврового саквояжа свои пожитки – жакет, портрет Джона в рамке, подаренную матерью брошь, часы на цепочке, томик стихов, пальто, кожаные ковбойские перчатки, наполовину готовое лоскутное одеяло, сумку с принадлежностями для шитья и карманные часы, которые она прикалывала к жакету. Потом она вынула и поставила на землю рядом с саквояжем кофейник. Эмма никогда не была особенно сентиментальной, поэтому сейчас никак не могла взять в толк, почему она засунула его в саквояж, а не оставила в «Чили-Квин». Джон наверняка стал бы из-за этого над ней подсмеиваться, а ей этого не хотелось. Поэтому она снова положила кофейник в саквояж вместе с черным платьем и корсетом, после чего задвинула саквояж под платформу, где ему предстояло гнить до скончания веков. Все остальные вещи она аккуратно разложила перед собой на платформе.

Уэлкам собрала ей в дорогу поесть; Эмма расстелила салфетку, в которую был завернут завтрак, и положила на нее свои припасы. Хотя она была не голодна и еда не вызывала у нее никакого аппетита, дорога ей предстояла дальняя, а останавливаться и терять время на перекусы было нельзя; поэтому она без всякого аппетита сжевала сандвич с курятиной и надкусила яблоко, отложив кусок пирога с корицей на потом. Уэлкам знала, что она любит пирог с корицей, и испекла его специально для нее. Если разобраться, заботливость и предупредительность Уэлкам основательно скрасили ей те две недели, которые она провела в «Чили-Квин», хотя, конечно, нельзя отрицать, что временами негритянка бывала излишне навязчивой. Эдди и Нед тоже были с ней очень милы, и то обстоятельство, что ей пришлось основательно их надуть, наполняло сердце Эммы непривычной грустью. Правду сказать, у нее почти с самого начала не лежала к этому делу душа. Эдди оказалась вовсе не такой дурной женщиной, как она предполагала, что же касается Неда, то он был с ней даже слишком добр – предложил ей кров, руку и сердце. Она ничего этого не хотела и не замечала, вернее отказывалась замечать, к чему все идет. Причинять ему боль ей не хотелось, но и выйти из дела, не закончив работы, она не имела права. При всем том мысли о Неде и о ранчо, которое они с Недом при других обстоятельствах могли бы назвать своим домом, повергали ее в печаль.

Поскольку копаться в душе ей было явно противопоказано, она стала думать о лежавшем перед ней дальнем пути. Зашвырнув подальше огрызок яблока, она поднялась на ноги. Так как им с Джоном предстояло ехать верхом остаток дня и всю ночь, Эмма решила, что сейчас самое время немного прогуляться и размять ноги.

Спрыгнув с платформы, она пошла по главной улице заброшенного поселка Уот-Чир; заглянула в бывший салун и остановилась у домика, где они с Недом привязывали к перилам своих лошадей. Помнится, в тот день Нед подарил ей дикую алую астру, и Эмма оглянулась в надежде найти еще один такой цветок, чтобы приколоть к своей рубашке. Потом, правда, она одернула себя: предаваться ностальгическим воспоминаниям ей ни в коем случае не следовало. Нед разбудил в ней нечто такое, что, как она считала, давно уже в ней умерло. С ним в ее жизнь снова вошла радость, какой она не знала уже много лет, и мысли о нем заставляли трепетать и болезненно сжиматься ее сердце. Эмма вспомнила его ленивый, чуточку рассеянный взгляд, глаза, которые в ярком свете солнца становились зелеными, как два изумруда, его волнистые волосы и то, как они развевались на ветру, наконец, его сильные и твердые руки, которые так были похожи на руки Тома. Эмма уже почти забыла, какие руки были у Тома. Том много лет назад был важной частью ее жизни, еще до того, как она встретила Джона. И теперь она должна запереть Неда в тайнике своей души, то есть поступить с ним так, как она в свое время поступила с Томом, и постараться забыть о нем. Ее прошлая жизнь была отгорожена от нынешней глухой стеной, и если бы не сны, которые она была не в силах контролировать и которые прорывались сквозь эту стену, то можно было бы тешиться сознанием, что прошлого как бы вовсе не существовало, или наведываться туда мыслями лишь в крайнем случае. Итак, решено: через несколько дней она забудет о Неде. В конце концов, он ничуть не лучше других людей, которых они с Джоном обобрали. Но нет, все-таки лучше, потому что те, другие, были настоящими негодяями и заслуживали своей участи. Нед же, правду сказать, сильно от них отличался. Но в самом начале она не могла этого знать, а теперь уже ничего не поправишь. И потом: она предана одному только Джону, а преданность, как давно для себя решила Эмма, важнее любви. Если бы не Джон, она бы, скорее всего, умерла или – что того хуже – влачила бы жизнь одолеваемого чувством мести странного, почти потустороннего существа, словно затерявшегося между жизнью и смертью, каковым она, собственно, и была, когда встретила Джона. Иногда ей казалось, что она прожила чертовски долгую жизнь, люди, которые были вдвое старше ее, казались ей ровесниками.

Интересно, испытывает ли хоть когда-нибудь подобные чувства Эдди? Она вспомнила, как вздрогнула Эдди, когда они проезжали на поезде мимо нищей обветшалой фермы. Поначалу она была совершенно уверена, что Эдди ей не понравится, хотя, в отличие от Джона, содержательниц публичных домов не осуждала. Со временем, однако, она поняла, что Эдди заслуживает уважения или хотя бы доброго слова уже за одно то, что придерживается достаточно высокого мнения относительно своей особы и своей профессии, пусть даже она и вышла из самых низов и сделалась проституткой по доброй воле. Нед рассказывал, что как-то раз в Сан-Антонио Эдди арестовали за занятия проституцией и препроводили в городской суд. Вместо того чтобы заявить, что вышла ошибка и она ни в чем не виновата, Эдди сказала судье так: «Да, я пропащая женщина. Но если уж я такая дурная и то, чем я занимаюсь, запрещено законом, то почему вы, ваша честь, ходите ко мне каждую субботу?» Эмма тогда подумала, что при других обстоятельствах Эдди могла бы даже стать ее подругой.

Эмме не хотелось думать о том зле, которое она причинила Эдди, как равным образом о том, как могла навредить ей Эдди, если бы ей представилась такая возможность. Отогнав от себя эти мысли, она повернулась и быстро зашагала к обветшалому зданию вокзала. Солнце безжалостно сжигало все вокруг, и когда Эмма добралась до станции, с нее градом катился пот, а дыхание вырывалось из груди короткими, прерывистыми толчками. Переведя дух, она окинула взглядом южную сторону горизонта, но ничего, кроме высохшей желтой травы и растрескавшейся от жара земли, не увидела. Впрочем, Джону было еще рано появляться – прежде ему предстояло отделаться от Неда, а для этого было необходимо изыскать какой-нибудь удобоваримый предлог. Они с Джоном надеялись, что ему так или иначе удастся ускользнуть от Неда, оставив его дожидаться ее возвращения в Налгитасе. Но в самую последнюю минуту выяснилось, что Нед запланировал встретиться с ней в Джаспере, по причине чего имевшееся в их распоряжении время для побега автоматически сокращалось почти вдвое, а это не могло ее не нервировать. Вообще, с тех пор, как пришло письмо от Джона, она нервничала постоянно, поскольку знала, что Джону и Неду предстоит какое-то время находиться вместе, а при таком повороте событий достаточно было даже малейшей ошибки, чтобы расстроить дело или, того хуже, заставить Неда заподозрить подвох. Если бы жизнь Джона оказалась из-за этого под угрозой, она никогда бы себе этого не простила.

Она присела в тени здания рядом с разложенными на платформе вещами и подумала, что не прочь сейчас немного вздремнуть. Прошлой ночью в «Чили-Квин» она так и не смогла заснуть и вышла на кухню, чтобы заварить себе чаю, но потом подумала, что если станет растапливать очаг, то шум может разбудить Эдди или кого-нибудь из ее девиц. Не говоря уже о том, что Уэлкам, увидев в окне огонь, скорее всего, наведалась бы на кухню, чтобы выяснить, кто там орудует, и забросала бы ее вопросами. А вопросов Уэлкам, как, равным образом, ее испытующего взгляда, который, казалось, проникал в душу, Эмма опасалась. Отказавшись по этой причине от своего первоначального намерения, она открыла заднюю дверь и просидела час или два на пороге, глядя перед собой в темноту.

Упираясь затылком в стену здания, Эмма вдыхала напитанный запахом шалфея воздух и слушала басовитое жужжание пролетавших мимо жуков. Неподалеку зашуршало в траве некое существо, и она подумала, уж не гремучка ли это. Но не змей она опасалась. Она боялась Неда. Если он ее настигнет, то расправится с ней без всякой жалости. Эмма снова усилием воли отогнала мысли о Неде и взялась за шитье, но пальцы у нее были влажными от пота, и иголка скоро стала липкой. Эмма не без труда прокалывала ею материю, которая при этом едва слышно поскрипывала; эту желтую материю ей купил в Джаспере Нед. Отложив шитье, она, прикрываясь от яркого солнца рукой, еще раз оглядела прерию. Жара действовала на Эмму как сильное расслабляющее средство; несмотря на владевшую ею нервозность, она, прислонившись головой к стене, сама не заметила, как уснула.

Очнувшись от сна, который немного ее освежил, она первым делом задалась вопросом, сколько времени она проспала, но ответить на него не смогла, поскольку ее часы встали, а часы Тома она не заводила с тех пор, как уехала из Джорджтауна. Откинув крышку, она прочитала выгравированное на ее внутренней стороне посвящение. «Тому. На вечную память. 20 апр. 1868 г. Эм.». Это были золотые часы – дорогие и почти новые: фермеры редко носят золотые изделия. Конечно же, ей следовало оставить их дома, но она так и не смогла заставить себя с ними расстаться.

Эмма окинула взглядом находившиеся перед ней вещи, дотронулась до томика стихов, чуть сдвинув его в сторону, сложила рукоделие, после чего положила сумку с принадлежностями для шитья на отведенное для нее место. Джон часто посмеивался над ее тягой к порядку и аккуратности, но он не мог не признать, что своими успехами они в значительной степени обязаны педантичности Эммы и тому вниманию, которое она уделяла даже самым мелким деталям. Разложенные в строгом порядке вещи радовали глаз. Теперь Эмма была уверена, что, когда у нее будет лошадь, она сможет уложить седельные сумки и подготовиться к отъезду за каких-нибудь несколько минут.

Эмма съела кусок пирога с корицей, сложила салфетку и сунула ее в стоявший под платформой саквояж. Потом она снова принялась за шитье; еще раз проверила сделанные ею стежки, соединявшие разноцветные лоскутки в цельное полотнище, после чего сняла наметку. В тени депо было прохладнее, чем на платформе. Эмма сосредоточенно работала иглой, надеясь, что рукоделие позволит ей немного успокоиться, и набирала сразу по шесть, семь, даже восемь стежков. Оторвавшись от работы, она в который раз вгляделась в южный сектор горизонта и увидела в отдалении всадника, мчавшегося среди зарослей колючего кустарника, чьи листья в свете солнца казались почти белыми. Она воткнула иголку в ткань, вскочила на ноги и уже подняла было руку, чтобы помахать всаднику, но в самый последний момент решила подождать. Что, если это не Джон, а какой-нибудь ковбой или старатель? Это мог быть кто угодно – даже Нед. В самом деле, что, если Неду удалось вдруг разгадать их игру и он устремился за ней в погоню? Эта мысль заставила ее содрогнуться от ужаса, но уже в следующее мгновение она заставила себя успокоиться. Наверняка ничего дурного не произошло и Нед, как и было задумано, мчится сейчас в Джаспер. Он узнает о том, что она сошла в Уот-Чир, лишь через несколько часов, так что беспокоиться не о чем. Тем не менее она вернула принадлежности для шитья в сумочку, завернула свои вещи в узелок и засунула за пояс револьвер. После этого она вошла в здание вокзала и, застегивая на груди рубашку, осторожно выглянула из окна.

Всадника не было видно. Эмма проверила барабан револьвера, невольно думая о том, как ей быть в том случае, если вопреки всем ее предположениям в Уот-Чир приехал Нед. Сжав в руке револьвер, она крадучись двинулась вдоль стены и еще раз выглянула наружу в том месте, где от стены были оторваны доски. Теперь всадника было видно очень хорошо. Она сразу же его узнала и выбежала наружу, размахивая узлом с вещами. Джон ехал на отличной лошади вороной масти; вторая лошадь, предназначавшаяся Эмме, была привязана за поводья к луке его седла и скакала с ним рядом. Соскочив с седла прямо на платформу, Джон сжал Эмму в объятиях. Потом, чуть от нее отстранившись, он посмотрел на нее и сказал:

– А вот и ты, хвала господу. Когда я смотрел на тебя на вокзале в Налгитасе, мне прямо не верилось, что стоящая передо мной вялая, бесцветная женщина и есть моя Эмми! Ах, если бы ты только знала, каким одиноким я чувствовал себя эти две недели.

– Мне тебя тоже очень не хватало, – сказала Эмма, положив голову ему на плечо. Она не лукавила: без него ей и вправду было плохо. Она обретала чувство покоя и уверенности в завтрашнем дне, лишь оказавшись рядом с ним. И так было всегда.

Джон смотрел на нее, лучась от радости.

– Когда мы вернемся домой и ты снова наденешь свое алое бархатное платье, я отведу тебя во французский ресторан, где угощу самым лучшим ужином. Ты прошла через тяжелое испытание, и тебе просто необходимо как следует встряхнуться. – Потом он перевел взгляд на лошадь, которую привел с собой. – Этот жеребец тебе понравится. Чарли, что и говорить, знает толк в лошадях. – Джон усмехнулся, словно вспомнил что-то очень забавное. – Чарли сказал мне, что эту пару пытался сторговать у него Нед Партнер, но он послал его куда подальше.

– Нам пора ехать, так что обсудим все это позже. Солнце уже высоко, а путь неблизкий, – сказала Эмма и, отвернувшись, принялась перекладывать вещи в седельные сумки. Джон между тем привязал ее пальто к задней луке седла.

– Ты думаешь, Нед за нами погонится?

– Еще как погонится, – сказала Эмма. – А ты бы разве не погнался, если бы у тебя отняли пять тысяч семьсот пятьдесят долларов и выставили полным идиотом?

Голос у нее при этом был неприятный и резкий; она сразу же пожалела, что заговорила с Джоном в таком тоне, и поторопилась улыбнуться, чтобы развеять неприятное впечатление от своих слов.

– А все-таки нам удалось провернуть это дельце, верно? – Джон придержал лошадь, пока она садилась в седло, а потом передал ей поводья. – В результате Нед обвинит во всем Эдди, поругается с ней и почти наверняка от нее съедет, а Чарли только этого и добивается: хочет, чтобы Эдди побольнее прищемили хвост. Что же касается нас с тобой, то мы получили деньги Неда. Мы ведь этого добивались?

– Совершенно верно. Но не следует упускать из виду, что Нед готов на все, чтобы их вернуть. Он будет гнаться за нами без устали – днем и ночью, в дождь и в зной, и успокоится только тогда, когда схватит нас за шкирку, – сказала Эмма, когда Джон вскочил в седло и поехал вперед, держа путь на север. – Самое интересное, если он даже нас пристрелит, то будет считать, что сделал доброе дело.

Джон повернулся в седле и одарил Эмму испытующим взором.

– Значит, все эти две недели тебе угрожала опасность?

Эту фразу можно было расценивать и как вопрос, и как утверждение.

– Нет, не думаю.

– Ну и ладно. Сейчас тебе уж точно ничего не грозит.

Но Эмма знала, что это не так. Даже находясь рядом с Джоном, она не была в безопасности. Окончательно это себе уяснив, она ударила лошадь каблуками и, обогнав Джона, поскакала вперед.

Они ехали без остановки весь день и весь вечер, терпеливо снося жару, пыль и прочие неудобства. Когда солнце приблизилось к линии горизонта и стало смеркаться, Джон предложил сделать небольшой привал, но Эмма отказалась, потребовав, чтобы они продолжали путь, хотя голова у нее от долгой езды на солнцепеке просто раскалывалась от боли и она страшно устала.

– Мы обогнали его как минимум на день. Все равно он раньше завтрашнего утра с места не двинется, – сказал Джон.

Эмма знала, что Джон испытывает некоторую слабость, как это у него всегда бывало после приступа мигрени. Тем не менее она продолжала настаивать на том, чтобы они ехали дальше.

– Ты его совсем не знаешь. Между тем он потерял все, что у него было ценного в этом мире. – Эмма помотала головой, словно пытаясь сбросить с себя охватившую ее при этих словах печаль. На самом деле Нед потерял нечто большее, чем деньги, но Эмма, разумеется, не стала говорить об этом Джону. – Нам остается только надеяться, что поезд уйдет из Джаспера прежде, чем он туда приедет. Тогда он, пребывая в уверенности, что я нахожусь в городе, кинется меня разыскивать, а поиски, как ты понимаешь, дело хлопотное, а главное, требующее больших затрат времени. Не найдя меня в городе, он наверняка решит, что я надула не только его, но и тебя, и поехала дальше на Запад. Жаль, что я не попросила тебя задержать его в Налгитасе подольше.

– Что толку теперь об этом говорить? Даже если случится худшее и он доберется до Джаспера раньше поезда, лошадь у него так притомится, что ему останется одно: побыстрей отвести ее в конюшню.

– Он может купить в Джаспере новую лошадь.

– Хорошую, положим, не купит. Возьмет, какую предложат – то есть клячу, вроде тех двух, что он приобрел в Налгитасе. – Тут Джон искоса на нее посмотрел. – Да, я слышал о том, что вы с ним ездили в Джаспер. Надеюсь, ты не удивляешься моей осведомленности? Рано или поздно я бы все равно об этом узнал. Но это твое дело. Кстати сказать, я бы и сам из этого Налгитаса куда-нибудь убрался, если бы мне довелось прожить там больше двух дней.

Эмма смотрела на заросли кустарника, чьи желтые цветочки пятнали просторы прерии до самого горизонта. Поскольку она молчала и никак не комментировала его слова, Джон продолжал говорить:

– Ты сама отмечала, что как наездник он нам уступает. Даже если он найдет в Джаспере хорошую лошадь и всю дорогу будет гнать, все равно ему дотемна в Уот-Чир не поспеть. А в темноте он найти наши следы не сможет. – Их с Эммой собственные лошади были очень хороши, это не говоря уже о том, что они знали, где при необходимости можно раздобыть свежих. – Кроме того, – усмехнулся Джон, – Чарли считает, что у него не мозги, а яйца всмятку.

– Это не так, – откликнулась Эмма, недоумевая, с какой стати она защищает Неда. – Просто у него легкий характер, и по этой причине многие люди считают его глупым и недалеким. Но я придерживаюсь на этот счет другого мнения. По правде сказать, я даже боялась, что ему удастся раньше времени раскрыть нашу махинацию. Сейчас, по крайней мере, он нас уж точно раскусил.

– Думаешь, он догадается, кто ты такая? – спросил Джон, когда они наконец сделали остановку, чтобы напоить лошадей и немного размяться.

Эмма пожала плечами:

– Во всяком случае, Эдди обо мне слышала. Она упоминала мое имя, когда мы ехали в поезде. Ей вдруг захотелось немного меня попугать, и она начала рассказывать о грабителях, заметив, что среди них есть и женщины. Кстати, женские имена, которые она в этой связи называла, были мне незнакомы. Наверняка это прозвища каких-нибудь проституток. Потом она назвала имя Ма Сарпи и сообщила, что эта женщина сидит в тюрьме в Брекенридже.

Голубые глаза Джона весело блеснули.

– Уж коли ходят такие слухи, в Брекенридж нам лучше не соваться. А о Джорджтауне она ничего не говорила?

Эмма отрицательно покачала головой.

– Мне просто не терпится оказаться дома. Там мы будем в безопасности.

Пока они взнуздывали и седлали лошадей, Джон обдумывал ее слова.

– Тем не менее осторожность не помешает. Поэтому предлагаю в Пуэбло повернуть на запад и дальше держать путь через Лидвиль. Если Нед в погоне за нами доберется до Пуэбло, он наверняка решит, что мы поехали в сторону Денвера. Но ему и в голову не придет, что мы можем свернуть с главной дороги и поехать через горы. Нед хоть как-то связывает тебя в своем представлении с Денвером?

Этого Эмма не знала. Она не помнила, чтобы в разговорах с Недом упоминала о Денвере, а уж тем более о Лидвиле или Джорджтауне. Но предложение Джона ехать через горы ее не слишком обрадовало, хотя бы по той причине, что им пришлось бы трястись в седлах еще несколько дней. Но она знала, что Джон прав и ей придется с ним согласиться, хотя каждая клеточка ее затекшего от долгой езды верхом тела бурно против этого восставала.

Джон повернулся к ней и пристально на нее посмотрел.

– Как думаешь, хватит тебе на это сил?

Нед как-то раз задал ей тот же самый вопрос. И она ответила Джону так, как в свое время ответила Неду:

– Не уверена, что это путешествие доставит мне большое удовольствие, но я справлюсь.

Когда они проезжали мимо неглубокого оврага, по дну которого змеился издыхающий от жары ручеек, Джон решил, что лучшего места для привала не найти, и, вопреки желанию Эммы ехать дальше, решил остановиться здесь на ночлег. Эмма, однако, чувствовала себя в прерии при лунном свете открытой всем взглядам и высказалась против намерения Джона разжечь костер. Поскольку ночь была светлая, Эмма опасалась, что пустившийся за ними в погоню Нед может заметить дым. По этой причине им пришлось ограничиться холодным ужином, после которого они завернулись в одеяла в надежде, что сон позволит им хоть немного сбросить с себя накопившуюся за день усталость.

Где-то после полуночи Эмма проснулась от того, что кто-то тряс ее за плечо. «Нед!» – содрогнувшись от ужаса, подумала Эмма и пожалела, что они с Джоном не договорились дежурить по очереди. Но это был Джон, который поставил ее в известность, что во сне она громко кричала.

– Кошмары замучили? – спросил Джон, который держал ее так крепко, что она не могла пошевелиться.

– Да, – прошептала Эмма, вспомнив о том, что ей привиделось. В прошлом дурные сны посещали ее с такой удручающей регулярностью, что она боялась ложиться спать. С течением времени, однако, они тревожили ее все реже и реже, но все-таки являлись к ней. Обычно это происходило, когда они с Джоном заканчивали очередное дело. Этому способствовали сопутствовавшие ее опасной работе нервное возбуждение, страх разоблачения и сильная апатия, которая овладевала ею в самом конце.

– Я с тобой посижу, – сказал Джон, но Эмма отвергла его предложение. Ей было приятно чувствовать у себя на плечах его сильные руки, которые давали ей ощущение покоя, но она знала, что он утомлен скачкой ничуть не меньше ее. Это не говоря уже о том, что после приступа мигрени у него обычно бывал упадок сил и ему, чтобы восстановиться, требовался продолжительный отдых. Так или иначе, один из них должен был хотя бы немного поспать, и Эмма поняла, что бодрствовать придется ей. Она особенно против этого не возражала, поскольку вообще спала очень мало.

Джон полез в седельную сумку, вынул фляжку с виски и протянул Эмме.

– Выпей немного – вдруг поможет? Только не переусердствуй. Завтра нам опять по жаре целый день ехать, а с похмелья это вдвойне трудно.

Было время, когда только виски ей и помогало. Эмма открутила крышку и сделала глоток, но этот напиток показался ей сейчас слишком крепким и горьким, и она вернула фляжку Джону.

– Не терзай себя понапрасну. Эдди и Нед это заслужили – да и другие тоже, – сказал Джон, снова укладываясь на свое одеяло и глядя на звезды, рассыпанные по черному бархату неба.

– Другие – может быть. А вот Нед и Эдди – нет. Мы имели о них превратное представление. Они не так уж плохи – что бы там ни говорил о них Чарли. Я вот думаю, Эдди могла бы тебе даже понравиться. – Наклонившись к нему, она неожиданно для себя сказала: – Джон, мы с Недом убили братьев Майндеров. Я зарезала Эрли, а Нед пристрелил Черного Джесси. Это были ужасные люди, напрочь лишенные всякого представления о морали. Эрли, к примеру, был точь-в-точь таким, как Янк Маркхэм. Мы закопали братьев лицом вниз – там, где их никто не найдет. Я была бы не прочь, если бы вот так же, лицом к преисподней, похоронили Янка.

До сих пор Эмма не решила окончательно, рассказывать ли ей Джону о Майндерах, но, начав, уже не могла остановиться и рассказала все. О том, в частности, как они с Недом готовились ограбить банк в Джаспере, а Майндеры их опередили. Потом она поведала Джону о спуске в каньон во время дождя, о ночевке под скалой и о том, как они с Недом, открыв утром глаза, увидели стоявших над ними братьев Майндеров с револьверами в руках. Она рассказала Джону, как Эрли принудил ее пойти с ним за скалу, и она подчинилась, но потом, когда он отвернулся, ударила его ножом в спину и продолжала безостановочно наносить удары, хотя он был уже мертв. Точно так же она разила бы ножом Янка Маркхэма, если бы ей представилась такая возможность. Правду сказать, тогда ей на долю секунды даже показалось, что перед ней Янк, а вовсе не Эрли Майндер.

Повествуя об этом, Эмма говорила спокойным, размеренным голосом и не пролила ни одной слезинки. Со стороны можно было подумать, что она рассказывает о событиях, происшедших совсем с другой женщиной. Только замолчав и переведя дух, Эмма осознала, что, пока она рассказывала, Джон обернул ей плечи одеялом и, присев с ней рядом, в течение всего этого времени ласково поглаживал ей руки и спину.

– Я просто счастлива, Джон, что мы их убили. Нед поведал мне историю о двух мальчиках, которых Майндеры пристрелили просто от нечего делать. Это были ужасные люди, и они заслуживали смерти. Но теперь они никому не причинят вреда. Я рада, что они лежат в земле.

Эмма сделала паузу; все ее тело сотрясалось от дрожи. Немного успокоившись, она заговорила снова:

– Этот Эрли… я смотрела ему в глаза, когда он тащил меня за скалу, и мне показалось, что снова вернулись времена Янка и все, с ним связанное… Когда мы спускались в каньон, шел дождь. Потом загрохотал гром. Я всегда дрожу, когда слышу удары грома – из-за Коры Нелли. Она боялась грома. В ту ночь, перед тем как появился Янк, тоже гремел гром, и мы взяли Кору Нелли к себе в постель, чтобы ей не было страшно…

– Я знаю, – сказал Джон.

Его спокойный, ровный голос подействовал на нее умиротворяюще. Сидя на одеяле, он, сжимая Эмму в руках, укачивал ее, словно ребенка. Он находился с ней рядом до тех пор, пока она не сказала ему, что с ней все хорошо и он может отправляться спать. Она сказала, что присмотрит за лошадьми и еще немного посидит, глядя на звезды, – пока не захочет спать по-настоящему.

– Сомневаюсь, что тебе когда-либо удастся окончательно освободиться от этого кошмара, – со вздохом сказал Джон, поднимаясь с места.

Эмма промолчала, но они оба знали, что он прав и от кошмаров прошлого ей не избавиться никогда. Скоро Джон пошел спать, но Эмма так и не смогла заснуть. Завернувшись в одеяло, она сидела в темноте, чувствуя, как призраки прошлого снова постепенно завладевают ею. Перед ее глазами предстали картины былого, и она увидела все так же ясно, как если бы это было вчера. Но на самом деле с тех пор минуло целых восемь лет.

* * *

Когда Эмма вышла замуж за Тома Сарпи, ей было восемнадцать. Она познакомилась с Томом в то самое утро, когда он в поисках удачи приехал в город Галена, штат Иллинойс. Он служил в армии северян под началом Улисса С. Гранта и решил, что городок, откуда его генерал был родом, вполне подходящее место для человека, который решил после войны строить заново свою жизнь. Эмма развешивала простыни на заднем дворе пансиона, где готовила, убирала и стирала, и сразу заприметила Тома, который, поднявшись вверх по холму, остановился у дверей дома.

– Сэр? – сказала она. Говорила она крайне неразборчиво, поскольку во рту у нее были бельевые прищепки, походившие на передние резцы крупного грызуна.

Том склонил голову набок и ослепительно ей улыбнулся.

– Полагаю, у вас найдется свободная комната? – спросил он.

Уже позже, когда они познакомились, он рассказал ей, что комната была ему без надобности, поскольку денег у него было в обрез и он экономил каждый цент. Но он хотел познакомиться с Эммой, и вопрос о найме комнаты был самым подходящим предлогом, чтобы завязать с ней разговор. Она показалась ему чрезвычайно привлекательной девушкой.

Эмма вынула изо рта прищепки и кивнула; она опасалась, что если заговорит, то голос ее выдаст, поскольку именно в эту минуту спрашивала себя, бывает ли любовь с первого взгляда. Потом она провела Тома в пансион и показала ему комнату на втором этаже, которая находилась как раз под ее коморкой в мансарде. Эмма жила в этом пансионе с шестнадцати лет, когда ее отец умер от горя. Ее мать умерла двумя годами раньше, и после ее смерти отец так и не сумел оправиться. Ее родители были образованными людьми: к примеру, ее мать происходила из хорошей семьи, жившей в Нью-Джерси, где она посещала частную школу. Детство у Эммы было счастливым; ее воспитывали так, чтобы она могла понимать поэзию, красиво шить и вышивать и изысканно выражать свои мысли. Ее отец был процветающим фермером, но после того, как умерла мать Эммы, дела у него шли все хуже и хуже, поэтому, когда он сам отошел в лучший мир, его единственной дочери вместо денег достались одни долги. По этой причине Эмма не поступила в колледж, как планировали ее родители, а ушла из школы второй ступени, где училась, и устроилась на работу в пансион. Она неоднократно получала предложения руки и сердца – в молодости она была прехорошенькая: высокая, черноволосая, с правильными чертами лица, – но никто из мужчин не привлекал ее внимания до тех пор, пока к пансиону, где она работала, не подошел в один прекрасный день Том Сарпи.

– Вам придется снять комнату на месяц. Таковы правила, – произнесла Эмма, когда окончательно уверилась в том, что голос у нее не дрожит. Надо сказать, такого правила не существовало, просто Том так ей сразу понравился, что ей захотелось задержать его в городе подольше, чтобы без помех свести с ним знакомство.

Позже Том сказал, что снял бы комнату и на год, если бы она его об этом попросила. Оказалось, однако, что месяц – срок вполне достаточный для знакомства, поскольку, когда он подошел к концу, Том и Эмма поженились, и брак этот был заключен, что называется, на небесах. Роман их протекал в основном в стенах пансиона, поскольку денег на красивые ухаживания у Тома не было. Зато Том помогал Эмме на кухне и развлекал ее разговорами, когда она лущила горох или вынимала косточки из маслин. Пока она стирала простыни и рубашки, он колол дрова, а когда ее дневная работа подходила к концу, отправлялся с ней на прогулку. Они неспешно шли по главной улице города, застроенной нарядными коттеджами и особняками с колоннами, или прохаживались вдоль реки; бывало также, что они никуда не ходили, просто сидели на пороге: Эмма шила, а Том глазел на прохожих.