Текст книги "Бестия"

Автор книги: Рут Ренделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Глава 8

Во время преступления в Тэнкред-хаусе из револьвера было выпущено пять пуль.

Из заключения эксперта по баллистике явствовало, что они были выпущены из револьвера «кольт-магнум» калибра 0,38 дюйма. Изнутри каждый ствол имеет отчетливые линии и канавки, которые оставляют след на пуле. Внутренняя поверхность каждого ствола имеет индивидуальные отметины, как отпечатки пальцев. Отметины на гильзах калибра 0,38 дюйма, найденных в Тэнкред-хаусе, от всех пуль, что вызвали смерть Дэвины Флори, Наоми Джонс и Харви Копленда, совпали, а значит, могли быть выпущены из одного и того же оружия.

– По крайней мере, мы знаем, что использовалось одно оружие, – сказал Уэксфорд. – И мы знаем, что это был «кольт-магнум» калибра 0,38 дюйма. Стрелял человек, которого видела Дэйзи. Оружие применял только один человек, он убил всех. Не странно ли это?

– У них был только один револьвер, – возразил Берден. – Или только один настоящий револьвер. Знаете, я где-то вчера прочитал, что в одном американском городе стало известно, что у них находится преступник, совершивший несколько убийств, и всем студентам университетского кампуса для личной защиты разрешили купить оружие. А ведь это мальчишки девятнадцати-двадцати лет. Только подумайте! А у нас пока что трудно купить огнестрельное оружие, и слава Богу.

– Помните, мы говорили об этом, когда убили беднягу Мартина?

– И тоже был «кольт» калибра 0,38 или 0,357 дюйма.

– Я отметил это, – резко сказал Уэксфорд. – Но гильзы – в убийстве Мартина и в этом – все равно не совпадают.

– К сожалению. Если бы совпадали, то мы уже имели бы что-то конкретное. Один патрон использован, а пять осталось? Показания Мишель Уивер не казались бы столь неправдоподобными.

– А не приходило вам в голову, что применение револьвера вообще выглядит странно?

– Мне? Я сразу об этом подумал. В большинстве случаев используют обрезы.

– Да. Достойный британский ответ Дэну Вессону. Скажу вам еще кое-что, Майк, что кажется мне странным. Допустим, в магазине было шесть патронов, полный комплект. В доме находились четыре человека, но убийца стрелял не четыре раза, а пять. Харви Копленд был убит первым, и все же, зная, что у него всего шесть патронов, он выстрелил в Копленда дважды. Почему? Может быть, он не знал, что в столовой находятся еще трое, возможно, он запаниковал. Он идет в столовую, убивает Дэвину Флори, затем – Наоми Джонс, по одной пуле на каждую, потом стреляет в Дэйзи. В магазине остается один патрон, но он не стреляет в Дэйзи дважды, чтобы «прикончить» ее, как сказал бы Кен Гаррисон. Почему не стреляет?

– Он забеспокоился, услышав наверху шум от кошки. Услышал шум и убежал?

– Да. Возможно. Или же в магазине было не шесть патронов, а только пять. Один был уже использован до визита в Тэнкред-хаус.

– Но не для бедняги же Мартина, – тут же ответил Берден. – От Самнер-Куиста есть что-нибудь?

Уэксфорд покачал головой.

– Думаю, что дело затянется. Я велел Бэрри проверить, где находился Джон Гэббитас во вторник, когда он ушел и так далее. И я хочу, чтобы вы вместе с ним разыскали людей по фамилии Гриффин, некоего Терри Гриффина и его жену, они живут в районе Мирингэма. Они работали в усадьбе до Гэббитаса. Мы ищем кого-то, кто знает эти места и тех, кто жил в доме. Возможно, с обидой на них.

– То есть бывшего работника?

– Вероятно. Кого-то, кто знал о них все – что у них было, их привычки и тому подобное. Кого-то, кого не знаем мы.

После ухода Бердена Уэксфорд сидел за столом, разглядывая фотографии с места преступления. Как стоп-кадры убийственного, угнетающего фильма, подумал он. Эти фотографии не увидит никто, кроме него, результат подлинного насилия, подлинного преступления. Эти огромные темные пятна и брызги – подлинная кровь. Видеть эти фотографии – привилегия или несчастье? Настанет ли такой день, когда газеты будут публиковать подобное? Кто знает. В конце концов, еще не так давно не печатали фотографии мертвых.

Сделав усилие, он заставил себя забыть о человеческих чувствах, и его мозг вновь превратился в четко действующий механизм, анализирующий, ничего не упускающий, расставляющий вопросительные знаки. И он взглянул на фотографии другими глазами. Как бы трагично, отталкивающе, чудовищно ни выглядело место преступления, в нем не было ничего не соответствующего обстоятельствам. Именно так падают женщины, когда перед этим одна из них сидела за столом лицом к двери, а другая, напротив, встала и смотрела на дверь. А кровь на полу у конца стола – кровь Дэйзи.

Он видел то, что видел прошлой ночью. Окровавленную салфетку на полу и забрызганную кровью салфетку в остывающих, конвульсивно сжатых пальцах Дэвины Флори. Ее лицо, уткнувшееся в тарелку, полную крови, и жуткую уродливую рану в голове. Наоми, словно в обмороке откинувшуюся на стуле, длинные темные волосы свесились через спинку и почти касаются пола. Брызги крови на плафонах, стенах, черные пятна на ковре, мелкие кровавые точки на кусках хлеба и скатерть, потемневшая там, где ее беспрепятственно пропитала густая обильная кровь.

Уже во второй раз с начала расследования – и позже он будет вновь и вновь испытывать то же самое – у него возникло ощущение духа нарочитого разрушительства, попрания красоты, возвращающегося хаоса. Без всяких на то оснований ему казалось, что он чувствует в преступнике какую-то шальную страсть к разрушению. Но в самих фотографиях не было ничего несоответствующего. В данной ситуации все выглядело так, как и следовало ожидать. С другой стороны, фотографии распростертого Харви Копленда, лежащего на спине у подножия лестницы ногами в сторону залы и двери, озадачивали его. Возможно, показания Дэйзи что-то прояснят.

Если преступники спустились по лестнице и встретили его в тот момент, когда он поднимался, чтобы посмотреть, что происходит, то почему он, после того как в него выстрелили, не упал на ступени головой вниз?

Уэксфорд помнил о четырех часах, вчера он договорился о встрече с ней именно в четыре часа. Движение на улицах было небольшое, и он подъехал к больнице раньше назначенного срока. Часы показывали без десяти четыре, когда он вышел из лифта и направился по коридору к палате.

На этот раз доктор Лей не ждала его, а чуть раньше он снял с дежурства Энн Леннокс. В коридоре вообще никого не было. Может быть, весь персонал сейчас выкроил минутку передохнуть, то есть, вернее сказать, задыхался в комнате старшей медсестры. Он подошел к палате и через матовое стекло увидел, что у Дейзи кто-то есть: на стуле слева от кровати сидел мужчина.

Посетитель. По крайней мере, это был не Джейсон Сибрайт.

Приблизившись к прозрачному стеклянному квадратику на двери, он мог рассмотреть сидящего. Молодой человек лет двадцати шести, крупного телосложения, чуть полноватый. Взглянув на него, Уэксфорд тут же определил, вернее, с большой долей вероятности догадался о его социальном положении. Принадлежит к высшему слою среднего класса, учился в привилегированной школе; «что-то собой представляет» там, где работает, – компьютер, звонки по телефону. На этой работе он, как выразился бы Кен Гаррисон, к тридцати годам добил бы до конца свои возможности, поэтому сейчас старался выжать как можно больше. Костюм, который был на молодом человеке, обычно носили люди в два раза старше него – темно-синий блейзер, темно-серые шерстяной фланели брюки, белая рубашка и фирменный галстук школы. Прическа свидетельствовала о единственной уступке его смутному представлению о моде и соответствии возрасту: светлые вьющиеся волосы были несколько длиннее, чем того требовала рубашка и блейзер. По тому, как он их зачесывал, как они закручивались у мочек, Уэксфорд догадался, что молодой человек не мог с ними справиться.

Дэйзи сидела на постели, устремив глаза на посетителя, лицо ее было непроницаемо. Она не улыбалась, хотя и не выглядела особенно печальной. Уэксфорд не мог понять, начала ли она оправляться после перенесенного шока. Молодой человек принес цветы, дюжину красных роз в бутонах, они лежали на постели, и здоровой рукой девушка слегка придерживала их за стебли, завернутые в пеструю розово-золотистую бумагу.

Подождав несколько секунд, Уэксфорд постучал в дверь, открыл ее и вошел.

Молодой человек обернулся и окинул его взглядом (именно такого Уэксфорд и ожидал). Ему часто приходило в голову, что в некоторых школах учат смотреть именно так: уверенно, презрительно, с оттенком негодования, точно так же, как учат отрабатывать дикцию, положив в рот сливовую косточку.

Дэйзи не улыбнулась. Она умела быть вежливой и приветливой, не улыбаясь. Редкое искусство.

– О, здравствуйте! – Сегодня она говорила тихо, но чувствовалось, что уже контролирует себя, вчерашние истерические нотки исчезли. – Николас, это инспектор… старший инспектор Уэксфорд. Мистер Уэксфорд, это Николас Вирсон, друг моей семьи.

Она произнесла это спокойно, без тени колебания, хотя семьи больше не было.

Мужчины кивнули друг другу. Уэксфорд сказал «добрый день», Вирсон лишь кивнул еще раз. По его представлениям об иерархии, в его незыблемой Системе Бытия полицейским отводилось место где-то внизу.

– Надеюсь, вы чувствуете себя лучше.

– Все в порядке, – опустила глаза Дэйзи.

– Вы достаточно хорошо себя чувствуете, чтобы мы могли поговорить? Поговорить подробнее?

– Я должна, – ответила Дэйзи, поднимая подбородок. – Вчера вы ясно сказали, что это необходимо и что у нас нет другого выбора.

Он заметил, как пальцы ее крепко сжали завернутые в бумагу стебли роз, и ему показалось, что она сделала это специально, чтобы пошла кровь. А может быть, шипы уже были срезаны.

– Вам придется уйти, Николас.

Мужчин с таким именем почти всегда называют «Ник» или «Ники», но она назвала его «Николас».

– Очень мило, что вы пришли. Я обожаю цветы. – И она еще раз, не глядя, сжала стебли.

Уэксфорд знал, что Вирсон произнесет эти слова или что-то подобное:

– Послушайте, я надеюсь, вы не собираетесь устраивать Дэйзи нечто вроде допроса? Я хочу сказать – сейчас, под конец дня, да и что она может рассказать вам? Что она помнит? Она очень растеряна, ведь так, милая?

– Нет, я не растеряна. – Она говорила тихим монотонным голосом, делая ударение на каждом слове. – Я вовсе не растеряна.

– Это она мне говорит! – притворно рассмеялся Вирсон.

Встав со стула, он несколько секунд постоял у кровати, сразу как-то растеряв прежнюю уверенность. Затем через плечо бросил Уэксфорду:

– Может, она и сможет описать бандита, но автомобиля она не видела.

Почему он это сказал? Оттого ли, что просто нужно было что-то сказать, чтобы заполнить время, пока он раздумывал, поцеловать ее или нет? Дэйзи подняла к нему голову, чего Уэксфорд совсем не ожидал, и, быстро наклонившись, Вирсон поцеловал ее в щеку. Поцелуй вызвал в нем прилив сил.

– Я могу для вас что-нибудь сделать, дорогая?

– Да, пожалуйста. Когда будете выходить, не могли бы вы найти вазу и поставить цветы?

Очевидно, это было не совсем то, на что он рассчитывал, но ничего другого, как согласиться, ему не оставалось.

– Вы найдете ее там, что у них называется мойкой. Не знаю, где это, по-моему, на первом этаже где-то налево. Бедные сестры всегда так заняты.

Вирсон вышел, унося розы, которые недавно принес.

Сегодня на Дэйзи был халат, обычный больничный халат с завязками на спине. Он закрывал и левую забинтованную руку, но, как и вчера, к ней тянулась тонкая трубочка от капельницы. Она поймала его взгляд.

– Так легче вводить лекарства. Поэтому они пока оставили ее. Сегодня обещали снять. Но я больше не больна.

– И вы не растеряны? – повторил ее слова Уэксфорд.

– Совершенно. – Затем она заговорила как взрослый зрелый человек. – Я думала над тем, что произошло. Мне говорят, чтобы я не думала, но я должна. А как же иначе? Я знала, что мне нужно будет рассказать вам все как можно подробнее, поэтому я и думала, как это лучше сделать. Кажется, какой-то писатель сказал, что насильственная смерть великолепно способствует концентрации мыслей?

Он удивился, но ничем не показал этого.

– Сэмюэл Джонсон, но это относилось к тому, кто знал, что на следующий день будет повешен.

Она чуть улыбнулась, но еле заметно, одними уголками губ.

– А вы совсем не отвечаете моему представлению о полицейском.

– Вы не часто с ними встречались, осмелюсь заметить.

И вдруг он подумал, что она выглядит совсем как Шейла. Да, она выглядит как моя родная дочь. Правда, у нее волосы темные, а у Шейлы – светлые, но ведь не это делает людей похожими друг на друга, что бы там ни говорили. Здесь было сходство в чертах, в овале лица. Когда говорили, что Шейла похожа на него, потому что у них одинаковый цвет волос, он немного злился. Был одинаковый до того, как он поседел и растерял половину. Шейла красивая. И Дэйзи красивая, и она похожа на его дочь. Обращенный на него взгляд Дэйзи был полон печали, граничащей с отчаянием.

– Вы говорили, что думали над тем, что произошло. Расскажите мне.

Она кивнула, выражение ее лица не изменилось. Протянув руку, она взяла со столика стакан – лимонный сок с мякотью и совсем мало воды – и сделала маленький глоток.

– Я расскажу вам обо всем, что случилось, все, что я помню. Ведь вам это нужно, верно?

– Да. Пожалуйста.

– Вы должны остановить меня, если что-то будет неясно. Вы сделаете это, не так ли?

Неожиданно тон ее изменился: так разговаривает человек, привыкший обращаться к слугам, и не только к слугам, говоря, что ему нужно, и привыкший к повиновению. Да, подумал Уэксфорд, она привыкла, одному велит прийти, и он приходит, другому – уйти, и он уходит, третьему – сделать то-то, и он исполняет. Уэксфорд подавил улыбку.

– Конечно.

– Трудно представить, с чего начать. Дэвина, когда писала книгу, всегда так говорила. С чего начать? Можно начать с того, с чего, как тебе кажется, все началось, а потом понимаешь, что все началось гораздо раньше. Но в данном случае… давайте я начну с середины дня?

Он кивнул.

– Перед этим я была в школе. Я учусь на дневном отделении в Крилэндсе. Честно говоря, я бы хотела и жить там в интернате, но Дэвина не разрешала. – Уэксфорду показалось, что она что-то вспомнила, а может, только, что бабушки уже нет в живых… – На самом деле это было бы глупо. Крилэндс находится всего по другую сторону от Майфлит, полагаю, вы знаете.

Он знал. Очевидно, Крилэндс была также alma mater и для Сибрайта. Небольшая привилегированная закрытая школа, она тем не менее входила в Ассоциацию директоров, так же как Итон и Хэрроу. Плата была одинаковой. Основанная принцем Альбертом в 1856 году, семь-восемь лет назад она открыла свои двери и для девочек.

– Занятия в школе заканчиваются в четыре. Дома я была в четыре тридцать.

– Вас кто-то подвез на машине?

Она посмотрела на него с неподдельным изумлением.

– Я вожу сама.

Великая британская автомобильная революция не обошла его стороной, но он хорошо помнил время, когда наличие трех-четырех машин в семье считалось чем-то вроде американской аномалии и большинство женщин не умели водить. Если бы его мать спросили, водит ли она машину, она бы удивилась, заподозрив в вопросе скрытую насмешку. Его сдержанное удивление не укрылось от глаз Дэйзи.

– Дэвина подарила мне машину на день рождения, когда мне исполнилось семнадцать. На следующий день я сдала на права. Должна сказать, это было большое облегчение – не зависеть от них или от Кена, который раньше возил меня. Значит, как я уже говорила, домой я приехала в четыре тридцать и сразу же пошла к себе. Вы, наверное, видели мой уголок. Я его так называю. Раньше там были конюшни. Там же я держу свою машину, и еще есть комната, которая принадлежит мне, только мне.

– Дэйзи, должен вам кое в чем сознаться. Мы устроили в вашем уголке следственную комнату. Это место оказалось самым удобным. Следовало бы спросить у вас разрешения, и мне очень жаль, что так получилось.

– Вы хотите сказать, что там полно полицейских, стоят компьютеры, столы и… и доска? – Что-то в этом роде она, наверное, видела по телевидению. – Вы как бы ведете расследование оттуда?

– Боюсь, что да.

– О, ничего страшного. Я не возражаю. Почему я должна возражать? Будьте моими гостями. Я вообще теперь не имею возражений ни против чего. – Она отвернулась и слегка поморщилась, затем сказала очень спокойно: – Разве можно беспокоиться о такой мелочи, если у меня нет того, ради чего стоит жить?

– Дэйзи…

– Нет, пожалуйста, не надо. Не говорите, что я молода, и что у меня вся жизнь впереди, и что все пройдет. Не говорите, что время – лучший доктор и что через год для меня это будет уже в прошлом. Не надо.

Кто-то уже говорил ей эти слова. Врач? Больничный психолог? Николас Вирсон?

– Хорошо, не буду. Расскажите, что произошло после того, как вы вернулись домой.

Чуть помедлив, она глубоко вздохнула.

– У меня свой телефон, думаю, вы заметили. И, полагаю, вы пользуетесь им. Позвонила Бренда и спросила, не хочу ли я чаю, потом она принесла его. Чай и печенье. Я как раз читала, мне много надо готовиться к майским экзаменам, вернее, надо было готовиться.

Он промолчал.

– Я не считаю себя интеллектуалкой. Дэвина считала, потому что я… сообразительная. Она даже думать не хотела, чтобы я пошла по стопам матери. Извините, вам это неинтересно. Во всяком случае, это уже не имеет значения.

Дэвина просила, чтобы к обеду мы переодевались. Не обязательно платье, но переодевались. Ма… мама вернулась домой на своей машине. Она работает в художественном салоне, она совладелица художественного салона, ее партнерша – женщина по имени Джоан Гарланд. И салон называется «Гарландс». Наверное, вам это покажется пошлым, но такая у нее фамилия, так что, по-моему, нормально. Она вернулась на своей машине. Мне кажется, что Дэвина и Харви весь день были дома, но точно не знаю. Бренда знает.

Я пошла к себе и переоделась в платье. Дэвина всегда говорила, что джинсы – это униформа и так и должны использоваться, для работы. Все остальные сидели в serre.

– Где?

– В serre. По-французски оранжерея, мы так всегда говорили. Звучит лучше, чем теплица, как вам кажется?

Уэксфорд считал, что это звучит претенциозно, но промолчал.

– Мы всегда что-нибудь выпивали или там, или в гостиной. Ну, знаете, шерри, или сок, или газировку. Я всегда пила газировку, и мама тоже. Дэвина говорила о поездке в Глиндебурн, она яв… была членом чего-то или другом кого-то и обычно ездила туда три раза в год. На все подобные сборища она ездила, на фестивали в Альдебурге, Эдинбурге, Зальцбурге. Во всяком случае, принесли билеты. И она обсуждала с Харви, что заказать там на обед. Потому что обед надо заказывать за несколько месяцев вперед, если не хочешь обедать на природе. А мы никогда не ездили на пикники, так ужасно, если пойдет дождь.

Они как раз говорили об этом, когда в дверь заглянула Бренда и сказала, что обед в столовой и она уходит. Я заговорила с Дэвиной о поездке во Францию через две недели, она собиралась в Париж, участвовать в какой-то телевизионной программе о книгах, и хотела, чтобы я поехала вместе с ней и Харви. У меня как раз были бы пасхальные каникулы, но мне не очень хотелось ехать, о чем я и сказала Дэвине, но вам это тоже неинтересно.

Дэйзи поднесла руку к губам. Глаза ее смотрела на него и сквозь него.

– Я понимаю, – произнес Уэксфорд, – очень тяжело осознать, даже если вы были при этом и видели. Пройдет время, прежде чем вы сможете до конца смириться с тем, что произошло.

– Нет, – произнесла она отрешенно, – понять нетрудно. Я все сознаю. Когда я проснулась сегодня утром, я сразу вспомнила. Знаете, – она пожала плечами, – всегда бывает такой момент, и потом все как бы возвращается. Но это не так. Это со мной постоянно. То, что сказал Николас, что я растеряна, абсолютно неверно. Ладно, не обращайте внимания, я продолжу, слишком много отклоняюсь.

За обедом обычно распоряжалась мама. Бренда оставляла все на столике. Вино подавали обычно по уик-эндам. В тот раз была бутылка французской минеральной воды и кувшин яблочного сока. Мы ели, дайте вспомнить… суп, из картофеля и зеленого лука, типа французского, только горячий. Значит, суп и хлеб, конечно, а потом мама убрала тарелки и начала раскладывать второе. У нас была рыба, палтус, как же это называется? Палтус «bonne femme», когда он в соусе, а по краям картофель со сметаной?

– Не знаю, – слегка усмехнувшись, ответил Уэксфорд. – Не играет роли. Я представляю.

– Так вот, рыба и к ней морковь и французские бобы. Мама всем положила, и мы начали есть. Мама даже не успела начать. Она спросила: «Что это? Судя по шуму, наверху кто-то есть».

– И вы не слышали, как подъехала машина? Никто не слышал?

– Они бы сказали. Понимаете, мы знали, что приедет машина, мы ожидали ее. Не в это время, а начиная с восьми пятнадцати. Дело в том, что она всегда приезжает раньше. Она не лучше тех, кто всегда опаздывает, каждый раз приезжает по крайней мере на пять минут раньше.

– Кто? О ком вы говорите, Дэйзи?

– Джоан Гарланд. Она должна была приехать повидаться с мамой. Был вторник, а по вторникам они с мамой всегда занимаются учетными бухгалтерскими книгами по салону, Джоан сама не может, в арифметике она безнадежна даже с калькулятором. Она всегда привозила книги, и они с мамой работали, НДС и тому подобное.

– Хорошо, понятно. Пожалуйста, продолжайте.

– Мама сказала, что слышала наверху шум, и Дэвина предположила, что это, должно быть, кошка. Шум был довольно сильный, сильнее, чем обычно производит Куини. Как будто что-то бросали на пол. С тех пор я думала об этом, и мне кажется, что, может, это они выдвинули ящик из комода в комнате Дэвины. Харви встал и сказал, что пойдет и посмотрит.

Мы продолжали есть. Мы не забеспокоились, в тот момент не забеспокоились. Помню, как мама посмотрела на часы и сказала, что хорошо бы, чтобы Джоан приезжала на полчаса позже, потому что ей вечно приходится торопиться с едой. Потом мы услышали выстрел, затем еще один, второй. Он прозвучал ужасно громко.

Мы вскочили, мама и я, Дэвина сидела. Мама вскрикнула. Дэвина сидела молча, не двигаясь, только руками… ну, сжала салфетку. Мама стояла и смотрела на дверь, а я отодвинула стул и пошла к двери, нет, мне кажется, что пошла к двери, я хотела… а может, я стояла на месте. Мама сказала: «Нет, нет», или «Нет, не надо», или что-то такое. Я остановилась, я просто стояла, как будто застыла на месте. Дэвина обернулась на дверь. И потом он вошел.

Харви оставил дверь полуоткрытой… нет, слегка открытой. Человек толкнул ее ногой и вошел. Я старалась вспомнить, вскрикнул ли кто-нибудь, но не могла, не знаю. Мы должны вспомнить. Он… он выстрелил Дэвине в голову. Он держал револьвер в обеих руках, знаете, как по телевидению показывают. Потом он выстрелил в маму.

Я плохо помню, что произошло потом. Я изо всех сил старалась вспомнить, но что-то мешает, наверное, так бывает, когда с тобой такое случается, но я жалею, что не могу вспомнить.

Кажется, я оказалась на полу. Я присела. Помню, что слышала, как завелась машина. Тот, второй, был наверху, наверное, мы слышали его. Тот, что стрелял в меня, он все время находился внизу, и когда он выстрелил в нас, то второй быстро выбежал из дома и завел машину. Так мне кажется.

– Того, что стрелял в вас, вы можете описать его?

Уэксфорд затаил дыхание, ожидая, боясь услышать, что она скажет, будто не помнит, что потрясение мешает ей вспомнить. Лицо ее напряглось, почти исказилось от усилий, от сосредоточенности, от воспоминаний о непереносимых, вызывающих боль событиях. Потом оно разгладилось. Как будто что-то успокоило ее, как будто она вздохнула с облегчением.

– Я могу описать его. Я могу. Я приказала себе сделать это. Как я помню. Он был… не очень высокий, но плотный, крепкого сложения, очень светлый. Я имею в виду волосы. Лица не видела, он был в маске.

– В маске? Вы хотите сказать, что он натянул на голову чулок?

– Не знаю. Я просто не знаю. Я пыталась вспомнить, потому что знала, что вы спросите, но я не знаю. Я видела его волосы. Знаю, что у него были светлые волосы, коротковатые, густые, густые светлые волосы. Но я бы не смогла рассмотреть его волосы, если бы он был в чулке, правильно? Знаете, что у меня не выходит из головы?

– Что?

– Что на нем была маска, какую носят во время сильного смога, когда воздух очень грязный, ну, как это называется? Или что-то вроде маски, какую надевают лесники, работая циркулярной пилой. Я видела его подбородок и волосы. Видела уши, самые обыкновенные уши, не большие, не оттопыренные, ничего особенного. И подбородок обыкновенный… может, как бы раздвоенный.

– Дэйзи, вы все очень хорошо рассказали. Исключительно хорошо все смогли запомнить до того, как он выстрелил в вас.

При этих словах она закрыла глаза и сморщилась. Уэксфорд видел, что ей еще слишком тяжело будет говорить о выстрелах, о том, как стреляли в нее. Он понимал, какой страх это может вызвать: ведь она просто могла умереть там, в той комнате смертников.

В дверь заглянула сестра.

– Все в порядке, – сказала Дэйзи. – Я не устала и не напрягаюсь, правда.

Голова сестры исчезла. Дэйзи сделала еще один глоток из стакана.

– С ваших слов мы сделаем его портрет. А потом, когда вы поправитесь и выпишетесь из больницы, я хочу попросить вас повторить все снова в виде показаний. С вашего разрешения мы также запишем их на пленку. Знаю, вам будет тяжело, но прошу вас, не говорите «нет» сейчас, подумайте.

– Мне не надо думать, – ответила Дэйзи. – Я дам показания, конечно, дам.

– А пока мне бы хотелось прийти еще раз и поговорить с вами завтра. Но сначала не могли бы вы сказать мне вот что: Джоан Гарланд приехала или нет?

Ему показалось, что девушка задумалась. Она сидела очень тихо.

– Не знаю, – наконец проговорила она. – Я хочу сказать, что не слышала, как она звонила в дверь. Но после могло произойти все, что угодно, после того, как он в меня выстрелил, я потом ничего не слышала. Я истекала кровью. Думала только о том, чтобы добраться до телефона, я старалась доползти до телефона и вызвать вас, полицию, «скорую помощь», чтобы не умереть от потери крови. Я действительно думала, что умру.

– Да, конечно.

– Она могла приехать после того, как они… эти люди… после того, как они ушли. Не знаю, меня бесполезно спрашивать, я просто не знаю. – Затем, поколебавшись, она произнесла очень тихо:

– Мистер Уэксфорд?

– Да?

Минуту она молчала. Голова бессильно опустилась на грудь, и густые темные волосы упали вперед, закрыв лицо, шею и плечи. Она подняла правую руку, удивительно тонкую белую руку с длинными пальцами и, проведя по волосам, откинула их назад, затем взглянула на него. Выражение лица ее было мучительно-напряженным, верхняя губа чуть поднялась – от боли или от неверия ни во что.

– Что со мной будет? Куда мне идти? Что делать? Я потеряла все, у меня ничего нет, ничего, что что-то значит в жизни.

Не время напоминать ей сейчас, что она богата, что не все потеряно, подумал Уэксфорд. Напоминать о том, что она в изобилии имеет то, ради чего живут многие. Он никогда не верил слепо в житейские мудрости типа того, что деньги не приносят счастья. Но и на этот раз он промолчал.

– Мне надо было умереть. Было бы лучше, если бы я умерла. А я боялась умереть. Когда из меня хлестала кровь, я думала, что умираю, и мне стало страшно, о, как я испугалась! Но вот что странно: мне было не больно. Сейчас больнее, чем тогда. Кажется, что если что-то вонзится в тело, то будет ужасно больно, но боли не было. И все же лучше было бы умереть, теперь я знаю.

– Говоря это, – сказал Уэксфорд, – понимаю, что вы можете посчитать меня одним из тех, кто раздает бесплодные утешения, они стары, как мир. Но это действительно пройдет.

Она посмотрела на него долгим взглядом, затем произнесла несколько повелительно:

– Значит, увидимся завтра.

– Да.

Она протянула ему руку, и он пожал ее. Пальцы ее были холодные и очень сухие.