Текст книги "Бестия"

Автор книги: Рут Ренделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

В этот момент Куини стукнула лапой по стеклу и птица, сидевшая на дереве, улетела. Неожиданно начался ливень и капли с силой забарабанили по рамам. Спрыгнув с подоконника, кошка медленно направилась к двери. Уэксфорд ожидал, что Бренда, так любившая животных, встанет и откроет дверь, но она молча наблюдала за Куини. Через минуту он понял, почему она не шевельнулась. Встав на задние лапы, кошка правой лапой нажала на дверную ручку. Дверь открылась, и кошка, подняв хвост трубой, вышла из оранжереи.

– И не говорите мне, что они глупее человека, – улыбнулась Бренда Гаррисон.

– Я бы хотел услышать подробнее о попытке изнасилования, миссис Гаррисон.

На само слово она не обратила внимания, но густая краска залила ее изрезанное морщинами лицо.

– Меня удивляет, почему вас интересуют такие подробности.

Дав понять, что Уэксфордом движет чисто мужской интерес, она, опустив глаза и повернув голову набок, принялась разглаживать складку на брючине.

– Как я уже говорила, он дотронулся до меня. Я сказала: «Не надо». Тогда он сказал: «А почему бы и нет? Разве я вам не нравлюсь?» «Дело не в том, нравишься или не нравишься, – ответила я, – я замужняя женщина». Тогда он схватил меня за плечи, оттолкнул к раковине и стал прижиматься. Вы сказали, что вам нужны подробности. Мне же они неприятны.

Я сопротивлялась, но он намного сильнее, и понятно почему. Я сказала, чтобы он отпустил меня, а не то пойду и пожалуюсь его отцу. Тогда он спросил, есть ли у меня что-нибудь под юбкой, и попытался просунуть руку. Тогда я его ударила. Рядом на раковине лежал нож, маленький нож, которым я режу овощи, я схватила его и сказала, что если он меня не отпустит, то ударю его ножом. Он отпустил меня и обругал. Обозвал меня шлюхой и сказал, что я сама виновата, потому что ношу узкие юбки.

– Вы сказали об этом его отцу? Вы кому-нибудь сказали?

– Я подумала, что если промолчу, то все успокоится. Кен очень ревнив, думаю, это вполне естественно. Знаете, он как-то устроил сцену в автобусе, потому что какой-то парень просто посмотрел на меня. Во всяком случае, на другой день этот Энди пришел снова. Он постучал в дверь, а поскольку я ждала мастера починить сушку, то я открыла. Он оттолкнул меня и вошел. Я сказала ему: «На этот раз вы зашли слишком далеко, Энди Гриффин. Я скажу об этом не только вашему отцу, но и мистеру Копленду».

Он не тронул меня. Он только засмеялся. Он сказал, что я должна дать ему пять фунтов, или же он расскажет Кену, что это я просила его… прийти ко мне. Он пригрозил рассказать своему отцу, матери и Кену. Он говорил, что ему поверят, поверят, потому что я старше него. Так и сказал, «намного старше», если вы это хотите знать.

– Вы дали ему деньги?

– Только не я. Вы что думаете, я совсем с ума сошла? Не вчера родилась. Я ответила ему: «Говорите и будьте прокляты!» Это я прочитала в книге и запомнила, сама не знаю почему. «Говорите и будьте прокляты, – сказала я, – ну что же вы, продолжайте свои гнусности». Он хотел пять фунтов сразу и потом по пять фунтов в неделю до следующего предупреждения. Так и сказал: «До следующего предупреждения».

Как только вернулся Кен, я все ему рассказала. «Пойдем со мной, девочка, – сказал он, – пойдем к этим Гриффинам и все им выложим. Больше они не будут работать у Дэвины. Знаю, тебе это неприятно, – сказал он, – но скоро все кончится и тебе будет лучше, потому что ты поступила правильно». И мы пошли, и я все рассказала им. Спокойно, без нервов, просто спокойно рассказала, что он сделал, и про подглядывание тоже. Конечно, миссис Гриффин закатила истерику, она орала, что ее драгоценный Энди не мог так поступить, он такой честный и чистый, вообще не знает, что такое женщины и все такое. Кен сказал: «Я иду к мистеру и миссис Копленд», мы, конечно, никогда при Гриффинах не называли их по имени, это неудобно, так вот, «я иду к мистеру и миссис Копленд», сказал Кен и пошел, и я вместе с ним.

В результате Дэвина велела, чтобы Энди уехал отсюда. Они могут остаться, а он чтобы уехал. У них есть альтернатива, так она и сказала, что у них есть альтернатива: она может вызвать полицию, но она не хочет, если можно обойтись без этого. Миссис Гриффин не согласилась, она не хотела расставаться со своим Энди, поэтому они сказали, что они все уедут, что мистер Гриффин выйдет на пенсию раньше, хотя не знаю, что она имела в виду под «выйдет на пенсию раньше». Мне казалось, что ему уже все семьдесят.

Разумеется, нам пришлось соседствовать с ними еще очень долго после этого, несколько месяцев. Не забывайте, у Энди тогда была работа, он делал что-то для американского друга Харви, тот по доброте душевной давал ему подработать, так что мы нечасто его видели. Я говорила Кену: «Будь что будет, я с ними больше и слова не скажу. Если вижу их, то как будто их нет», так я и поступала. А потом они уехали, как обещали, и на их место приехал Джонни Гэббитас.

Минуты две Уэксфорд молчал и просто смотрел на дождь. На зеленой траве фиолетовыми пятнышками пестрели крокусы. Распустилась кустарниковая форсайтия, и в этот унылый дождливый день ее ярко-желтые цветы сверкали, словно лучики солнца.

– Когда вы в последний раз видели миссис Гарланд? – прервал молчание Уэксфорд.

Бренда Гаррисон удивилась такой резкой смене разговора. Как Уэксфорд и предполагал, она не испытывала особого неудовольствия, рассказывая о ревности мужа и своей неотразимой привлекательности. Ответила она ему довольно раздраженно.

– Давно не видела, может, год. Знаю, что приезжала она сюда в основном по вторникам, вечером, но я никогда не видела ее. К этому времени я всегда уходила домой.

– Миссис Джонс говорила вам, что она приезжает?

– Не припомню. – Затем равнодушно спросила: – А почему она должна говорить?

– Тогда как же?..

– Откуда я могла знать? А-а-а, понимаю. Она приезжала на машине брата Кена, верно?

Озадаченный вид Уэксфорда заставил ее пояснить:

– Между нами, она любила пропустить рюмочку, эта Джоан Гарланд. А иногда и две, а то и три. Понимаете, да? Целый день в магазине, ясное дело. Удивляюсь, как они там что-то продавали. Прямо поражаюсь, как такие магазины не прогорают! Так вот, когда она перебирала, я хочу сказать, когда ей казалось, что она выпила слишком много, она за руль не садилась, она звонила брату Кена и просила прислать машину. Во-первых, чтобы привезти ее сюда, а потом, чтобы отвезти куда ей надо. Конечно, денег у нее куры не клюют, вызвать такси – раз плюнуть.

– У вашего шурина фирма?

На лице миссис Гаррисон появилось выражение утонченности, избранности, она чуть сморщилась.

– Я бы так не сказала. Он не рекламирует себя, у него частная клиентура, несколько постоянных клиентов. – Потом встревожилась: – Все законно, не смотрите так. Я скажу вам его имя, нам нечего скрывать. Сообщу все подробности, уверена, что вам не откажут.

Раньше, когда Эмиас Айленд издавал очередную книгу, то иногда посылал Уэксфорду в подарок экземпляр, если считал, что она может заинтересовать его друга. И вечером, по приходе домой, ему всегда было приятно увидеть адресованную ему бандероль с именем издателя и фирменным знаком. Но с тех пор как издательство «Кэрлион-Брент» купили, он не получал ничего, поэтому, увидев ожидающую его посылку, причем большую, чем обычно, он удивился. На этот раз на оберточной бумаге был приклеен фирменный знак издательства «Сент-Джайлз», изображающий льва с рябчиком в зубах, а развернув упаковку, между книгами Уэксфорд обнаружил письмо от Эмиаса на знакомом издательском бланке с объяснениями.

Он писал, что при данных обстоятельствах полагает: Уэксфорду может быть небезынтересно получить три книги Дэвины Флори, которые они переиздают в новом формате: «Святой город», «По другую сторону стены» и «Владельцы Мидиана». Если же Редж захочет получить экземпляр первого и, к сожалению, единственного тома автобиографии, то пусть даст ему знать. Жаль, что он не связался с Уэксфордом раньше. Он также сообщал, что издательство пережило поглощение, но, возможно, без особенных для него, Эмиаса, пертурбаций, что, в частности, не отразится на выходных данных. У них был напряженный период, однако все, кажется, успокоилось и у «Кэрлион-Квик» – так сейчас называется новое издательство – прекрасный портфель на осень. Особенно их радует тот факт, что они получили права на публикацию нового романа Огастина Кейси «Плеть».

Этого было почти достаточно, чтобы испортить Уэксфорду удовольствие от книг Дэвины Флори. Когда он просматривал первую из них, зазвонил телефон. Звонила Шейла. Она всегда звонила им в четверг вечером. Он слушал, как Дора разговаривает с ней, и одновременно старался по репликам жены – удивленным, восторженным или просто выражающим интерес – угадать, что говорит дочь. Такая игра ему очень нравилась.

Но сегодня слова Доры не укладывались ни в одну из этих категорий. Вот прозвучали слова разочарования: «Ох, дорогая моя», затем крайнего сожаления: «А правильно ли это? Ты уверена, что понимаешь, что делаешь?». Он почувствовал, как на сердце словно ложится какая-то тяжесть, стало труднее дышать. Он уже встал было из-за стола, затем снова сел и прислушался.

Сейчас Дора говорила холодным напряженным голосом, он не любил, когда она так разговаривала с ним:

– Думаю, ты захочешь поговорить с отцом.

Он взял трубку. Перед тем как до него донесся голос Шейлы, он поймал себя на мысли, что у нее самый прекрасный женский голос на свете.

Прекрасный голос произнес:

– Мама на меня сердится. Наверное, ты тоже рассердишься. Я отказалась от этой роли.

Какая чудесная легкость, какое изумительное облегчение! Неужели все?

– В «Мисс Джули»? Уверен, что ты понимаешь, что делаешь.

– А Бог его знает, понимаю или нет. Дело в том, что я еду с Гэсом в Неваду. Я отказалась от роли, чтобы уехать с Гэсом в Неваду.

Глава 14

Электронное табло на станции Кингсмаркхэм гласило, что здесь действует экспериментальная система очередей. Другими словами, вместо того чтобы удобно дожидаться своего череда у окошка кассы, когда перед тобой всего один-два человека, ты вынужден топтаться в длиннющем хвосте за веревочным ограждением. Похлеще, чем в Юстоне [5]5
  Центральная станция метро в Лондоне.


[Закрыть]. На открытой площадке, почти у платформы, с которой отбывал манчестерский поезд, красовалась надпись, приказывающая путешественникам: «Очередь занимать здесь».

Никаких объявлений о поезде, никакого плаката с пожеланием доброго пути, ни даже расписания, из которого явствовало бы, когда отходит поезд, ничего – одна лишь исходная посылка, что здесь будет очередь. Хуже чем в войну. Уэксфорд немного помнил войну, и хотя очередей в те времена избежать было трудно, их хотя бы не создавали официально.

Лучше б уж его подбросил Доналдсон. Уэксфорд отказался от его услуг из-за неизбывного страха перед автострадой и пробками. Поезда нынче скорые, к тому же пробок на железнодорожных путях нет, и по рабочим дням их не перекапывают и не ремонтируют, как постоянно случается на дорогах. Составы продолжают ходить в любую погоду, пусть даже разразится метель или буря.

В Кингсмаркхэме Уэксфорд купил газету, чтобы хоть чем-то занять себя по дороге до Виктории. Там он успеет купить другую, чтобы отвлечься от мыслей о Шейле и от событий вчерашнего вечера. С другой стороны, если поток его мыслей не остановил «Таймс», то где гарантия, что поможет «Индепендент»?

Очередь с неожиданной для нее элегантностью огибала широкое пространство перед платформой. Никто из пассажиров не протестовал, послушно пристраиваясь в хвост. Получался почти полный круг, словно люди вот-вот возьмутся за руки и начнут распевать «Старое доброе время» [6]6
  Старый шотландский гимн, который поют, встречая Новый год.


[Закрыть]. Чуть позже ограждение сняли, и ожидающие хлынули на перрон – не бурным потоком, но все же заметно подталкивая и распихивая друг друга, стремясь поскорее попасть в вагон.

Поезд сиял новизной, быстротой и модерном. Отыскав свое место, Уэксфорд быстро опустился на сиденье, уткнулся глазами в первую страницу газеты и тут же подумал о Шейле. Ее голос прозвенел в голове так отчетливо, что Уэксфорд вздрогнул.

– Ты решил его возненавидеть раньше, чем вы встретились!

Умеет же она становиться несносной! Ну чисто строптивая Катарина [7]7
  Героиня пьесы В. Шекспира «Укрощение строптивой».


[Закрыть]– странно, что эта роль ей не удалась.

– Не будь смешной, Шейла! Я никогда ничего не решаю, пока не увижу человека.

– Что ж, всему бывает начало. О-о, я прекрасно понимаю, в чем дело! Ты просто ревнуешь – и знаешь, что у тебя есть повод. Ты знаешь, что прежде мне мало кто был важен, даже Эндрю. Я полюбила – первый раз в жизни, и ты заметил сигнал тревоги, почуял опасность! Ты возненавидишь каждого, кто мне понравится. И все почему? Да потому что боишься – боишься, что его я буду любить сильнее, чем тебя.

Бывало, они ссорились и раньше, довольно часто. Такие уж это характеры, из тех, что яростно скандалят, выходят из себя, принимают решения – окончательно и бесповоротно, и уже через минуту забывают, что породило бурю. Но на этот раз все иначе.

– Речь ведь сейчас не о любви, – возразил Уэксфорд. – Мы говорим о здравом смысле и разумном образе действий. Ты отвергла, не исключаю, самую лучшую роль из всех возможных ради того, чтобы тащиться на край света следом за этим…

– Не смей ничего говорить! Не смей оскорблять его!

– Я не могу его оскорбить. Чем можно оскорбить негодяя? Этого пропитого клоуна-сквернослова? Да самое страшное оскорбление, на которое я способен, ему только польстит!

– О Господи! Хорошо хоть я не пошла в тебя языком! Послушай, отец…

Уэксфорд уязвленно фыркнул:

– Отец?.. С каких это пор ты меня так называешь?

– Отлично. Я вообще никак не буду тебя называть. Послушай меня, хорошо? Я люблю его больше всего на свете. И никогда не оставлю!

– Ну-ну, ты же не на сцене в театре «Оливье»! – не сдержался Уэксфорд. Он видел, что у Шейлы перехватило дыхание. – А станешь продолжать в том же духе – тебя вообще туда не возьмут.

– Вот интересно, – сухо проговорила Шейла. (Нет, она все-таки многое от него унаследовала!) – Интересно, тебе никогда не приходило в голову, насколько неестественна та близость между родителями и детьми, которая была между мной и тобой с мамой, – все эти звонки по два раза на неделе, постоянные поездки к вам и все прочее. Ты никогда не задумывался, почему это?

– Да я и так знаю. Потому что мы всегда с тобой милы и любезны, всегда любили тебя. Да мы тебя просто избаловали, позволяли веревки вить, и вот наконец я собрался с духом, чтобы раскрыть тебе глаза – и на тебя, и на этого твоего урода…

Закончить фразу ему не удалось. То, что он намеревался выложить ей в качестве резюме, логически вытекающего из решения «собраться с духом», Уэксфорд так и не сказал, более того, уже успел забыть, о чем это он. Шейла бросила трубку еще до того, как он успел выговорить следующее слово.

Он понимал, что не стоило так говорить с дочерью. Когда-то давным-давно его матушка, искренне сожалея о чем-то, частенько приговаривала: «Слову не место!» – вспоминая, верно, какую-то фразу из своей юности. Если б и вправду можно было взять обратно то, что успел наговорить! Произнести бы волшебные матушкины слова – и вот уже не осталось ни ехидства, ни оскорблений, никакого следа от этих пяти минут разговора. Но не-ет… Ему ли не знать: слово вылетит – не воротишь, разве что время сгладит обиду, укутает дымкой забвения, как и прочие вехи человеческой жизни.

Радиотелефон лежал у него в кармане. Знамение дня – поезд, казалось, забит обладателями таких телефонов, не прерывавшими деловитых переговоров даже во время поездки. Еще совсем недавно подобное новшество было редкостью, сегодня же им мало кого удивишь. Может, позвонить Шейле? Вдруг она дома. А если дочь бросит трубку, услышав его голос? Обычно Уэксфорду было наплевать, что там о нем судачат, но сейчас он не мог и представить, что свидетелями его переживаний станут чужие люди.

А вот наконец и тележка с кофе и неизменными сандвичами в пластиковых упаковках – как раз такими, как он любил. Мир все же делится на два типа людей: тех, кто ест, чтобы успокоиться, и тех, кто от волнения в рот ничего не берет. Уэксфорд принадлежал к первым. Он позавтракал и собирался как следует пообедать, но устоять перед сандвичем с яйцом и беконом не мог. Умиротворенно жуя, Уэксфорд втайне надеялся, что, может, хоть встречи в «Ройял оук» слегка отвлекут его мысли от Шейлы.

На станции в Кру он взял такси. Таксист о тюрьме знал все: и где находится, и что вообще собой представляет. Интересно, кого он обычно туда подвозит, подумал Уэксфорд. Понятно, кого – посетителей; жен или возлюбленных. Пару лет назад страну всколыхнуло движение, участники которого требовали разрешить «супругам посещения наедине», однако инициативу эту быстренько пригасили. Похоже, секс слишком высоко ценился по шкале поощрений, чтобы разрешать его втуне.

Тюрьма оказалась довольно далеко, в долине реки Уилок, если верить таксисту. Название «Ройял оук», охотно, с интонациями гида-профессионала объяснил он Уэксфорду, восходит к легенде о древнем дереве, давно уж исчезнувшем, ветви которого укрыли от врагов короля Карла. Какого именно Карла, он не уточнил, и Уэксфорд задумался, сколько еще таких легендарных дубов разбросано по всей Англии. Никак не меньше, чем кроватей, на которых спала Елизавета I, уж это верно. Один, он знает точно, есть в Черитон Форест – излюбленном месте для пикников. Чтобы укрыться под кроной каждого, Карлу не хватило бы жизни.

Громада, бесконечная и ужасающая. Наверняка самая высоченная и длиннющая тюремная стена во всех центральных графствах. Ни кустика, ни деревца. Равнина, на которой теснилось несколько темно-красных кирпичных строений, была абсолютно голой, словно ее выбирали нарочно, дабы подчеркнуть всю абсурдность названия. «Тюрьма Ее Величества "Ройял оук"».

Прибыли.

Может, таксист вернется, чтобы увезти его обратно? В ответ Уэксфорд получил карточку с наванием таксомоторной фирмы. Можно позвонить. Такси рвануло с места с такой скоростью, словно водитель боялся, что, задержись он еще на мгновение, и придется остаться здесь навсегда.

Один из тюремных начальников, Дэвид Кейрнс, встретил Уэксфорда в довольно милой комнатке с ковром на полу и забранными в рамки репродукциями по стенам и предложил ему кофе. Прочие помещения мало чем отличались от обычных тюремных, разве что тут пахло получше. Пока Уэксфорд потягивал свой кофе, Кейрнс высказал предположение, что гостю известна история «Ройял оук» и причины, позволившие ей выстоять, несмотря на косые взгляды официальных лиц и недовольство министерства внутренних дел. Уэксфорд предположение подтвердил, однако это не помешало Кейрнсу продолжить свой экскурс в суть британской пенитенциарной системы. Было ясно, что он своим местом гордился, – эдакий идеалист с сияющими глазами.

Парадоксально, но в «Ройял оук» сажали самых жестоких и неисправимых преступников. Конечно, на то требовалось их согласие. Однако спрос настолько превышал предложение, что образовался своего рода лист ожидания длиною в сотню имен. И персонал, и обитатели называли друг друга по именам, а в распорядок дня входили групповая терапия и взаимные беседы-консультации. Заключенные были самыми разными, ибо – редкий случай – здесь не действовало Правило 43 о сегрегации, как не существовало и тюремной иерархии, согласно которой на самом верху находились убийцы и грабители, а на самой низшей ступени – насильники и сексуальные маньяки. Заключенных пересылали в «Ройял оук» по направлению: обычно по рекомендации тюремного главврача. Уэксфорд тотчас же вспомнил, что здешний главврач, Сэм Розенберг, хотел повидаться с ним до того, как он встретится с Джемом Хокингом. Ну и, как ему уже объяснили, здесь обращались друг к другу по именам, никаких там «сэр» или «доктор».

Кто-то из надзирателей проводил Уэксфорда к больнице, приютившейся в противоположном крыле. Они шагали мимо заключенных, почти свободно разгуливающих вокруг, – и все-таки «почти», а не «свободно», – одетых в комбинезоны или обычные спортивные костюмы. Уэксфорд не удержался и на секунду притормозил около окна, за которым шло занятие по групповой терапии. Мужчины сидели кругом, распахнув сердца и обнажив души – по крайней мере, так считал надзиратель, – и постигали науку извлекать на поверхность то тайное, что вызывает смятение в умах. Словно побитые собачонки, подумал Уэксфорд, жалкие, как большинство изолированных от общества людей.

Запах в больнице стоял почище, чем в стоуэртонской больнице: сок лайма, лизоль и пот. Что ж, все больницы пахнут одинаково, за исключением частных – там пахнет деньгами. Доктор Розенберг поджидал его в кабинете, напоминавшем сестринскую в Стоуэртоне. Сходство нарушалось лишь отсутствием сигаретного дыма. Из окна открывался вид на пустынную зеленую равнину, монотонность которой разнообразила лишь линия электропередач.

Только что принесли обед. Его вполне хватило бы на двоих: горка непривлекательной коричневатой слизи на груде отварного риса – возможно, цыпленок под соусом карри, а также «фирменный» фруктовый пирог и порция сухих сливок. Однако Уэксфорд ел для успокоения, а потому не торгуясь принял предложение Сэма Розенберга составить ему компанию, пока тот собирался рассказать ему о Джеме Хокинге.

Доктору было лет сорок: невысок, полноват, с круглым детским лицом и копной рано поседевших волос. Одет он был так же, как и заключенные: спортивный костюм и кроссовки.

– Ну, что вы об этом думаете? – Он махнул рукой, как бы охватывая жестом и потолок, и двери. – Об этом месте, я хочу сказать. Не очень-то вписывается в «систему», правда?

Уэксфорд понял, что под «системой» подразумеваются все прочие тюремные заведения, и согласился.

– Конечно, не похоже, что она работает. Ну, в смысле возвращения их на путь истинный. А с другой стороны, поди определи, что работает, а что нет, – мало кому из них в этой жизни выпадет шанс опять что-нибудь натворить. У всех пожизненный срок. – Сэм Розенберг собрал кусочком хлеба с тарелки остатки соуса. Похоже, обедом он остался более чем доволен. – Джем Хокинг попросился сюда сам. Он был осужден в сентябре, отправлен в Скрабз, а может, в Уондсуорт и чуть не разнес его на части. Сюда его перевели под Рождество, и он охотно включился в нашу систему, во все эти «проговаривания». Можно сказать, чувствует себя… э…э… как рыба в воде.

– Что он сделал?

– За что его посадили? Проник в помещение, где, предположительно, владелица оставляла на выходные выручку, выгреб из ее сумочки пятьсот фунтов или около того и забил живущую там женщину до полусмерти. Ей было семьдесят два года. Воспользовался семифунтовым молотком.

– Без огнестрельного оружия?

– Насколько я знаю, без. Попробуйте пирог, пожалуйста. Он с малиной и красной смородиной. Очень недурен. Мы пользуемся здесь искусственными сливками, поскольку я помешан на холестерине. То есть боюсь его до смерти, но убежден, что с этой проблемой можно справиться. Джем сейчас приболел. Считает, что дни его сочтены, хоть это и не так. По крайней мере, пока не так.

– Надеюсь, не от холестерина? – Уэксфорд чуть вздернул бровь.

– Конечно, нет. Кстати, я ни разу не проверял его кровь на холестерин. – Розенберг задумался. – Большинство лега… Извините, я не хотел вас обидеть, большинство полицейских все еще предвзято относятся к геям. Ну, думаю, вы сами слышали не раз всякие пошлости про гомиков и все такое. Вы тоже таких же взглядов? Да нет, видно, что нет. Но парикмахеров и танцовщиков, уверен, считаете гомосексуалистами. Ненастоящие мужчины. Когда-нибудь читали Жене?

– Немножко и давным-давно. – Уэксфорд постарался припомнить хоть одно название, и это ему удалось. – «Леди цветов».

– Я-то имел в виду «Разлад души». Жене лучше прочих дает понять, что геи могут быть такими же крутыми и безжалостными, как гетеросексуалы. А то и похлеще. Так что, помимо дамских портных, среди них встречаются и убийцы, и воры, и грабители.

– Вы хотите сказать, Джем Хокинг – один из них?

– Джему не пришлось испытать преследования, – ну, чтобы скрывать свою гомосексуальность; он, правда, и не трубил о ней во всеуслышание, но одна из причин, почему он попросился сюда, – чтобы в открытую говорить о гомосексуализме с другими. Проговаривать проблему день за днем, откровенно, в присутствии других. Знаете, против того мира, откуда он родом, больше всего предубеждений. Ну а потом он заболел.

– Спид?

Сэм Розенберг метнул в него быстрый взгляд.

– Вот видите, что приходит в голову прежде всего, стоит только заговорить о гомосексуальном сообществе? Должен сказать, через год-другой среди гетеросексуалов спид будет встречаться не реже. Это болезнь не геев. Правильно?

– Так Хокинг болен Спидом?

– Он вирусоноситель. Получил осложнения после гриппа. В «Ройял оук» была эпидемия, и Хокинг перенес его хуже, чем другие. Достаточно тяжело, чтобы загреметь в лазарет на неделю. Если повезет, к концу недели вернется обратно. Но он уверен, что у него – спидозависимая пневмония, а я просто сдрейфил и не решаюсь сказать ему правду. Вот потому он решил, что умирает, и попросил встречи с вами.

– Интересно, зачем?

– Этого уж я не знаю. Я не спрашивал, да если б и спросил, он не ответит. Хочет поговорить с вами. Кофе?..

Джем Хокинг был того же возраста, что и доктор, только смуглый и темноволосый, с недельной давности щетиной на щеках и подбородке. Будучи наслышан о новомодных веяниях в медицине, Уэксфорд ожидал, что Хокинг встретит его при полном параде, сидя на стуле, но тот оказался в постели. Видок у него был похуже, чем в свое время у Дэйзи. Руки, покоившиеся на красном одеяле, казались темно-синими от татуировки.

– Как дела? – Уэксфорд опустился на стул.

Хокинг ответил не сразу. Сначала поднес к губам

синеватый палец, потер их. Затем произнес:

– Неважно.

– Вы хотели рассказать мне о том, когда вы были в Кингсмаркхэме. Правильно?

– Прошлым маем. Ну что, сразу дымком запахло? Вот только костры уже отгорели.

– Некоторые, – кивнул Уэксфорд.

– Я умираю. Вам уже сказали?..

– Если верить врачу, не совсем так.

По лицу Джема Хокинга мелькнула кривая усмешка.

– Так они вам правду и скажут, – фыркнул он. – Даже здесь. Правду вообще мало кто любит – ни здесь, ни на воле. Кишка для нее тонка. Потянется куча подробностей, душа наизнанку. Того и гляди кого заденешь, да что ни скажи, только одно докажешь – какой ты ублюдок. Никогда в головенку не приходило?..

– Случалось, – отозвался Уэксфорд.

Похоже, что Хокингу меньше всего нужны от него подтверждения своих слов. Он помолчал, потом продолжил:

– Всю жизнь только и делаешь, что талдычишь: я ненавижу вас, ненавижу… Вот и вся правда. Или еще: я хочу сдохнуть, только боюсь этого, мать вашу… – Он судорожно вздохнул. – Я знаю, что умираю. Сначала один приступ, потом будет другой, сильнее, а с третьего сыграю в ящик. А то и еще раньше. Дейн загнулся хреново быстро.

– Кто такой Дейн?

– Может, успею сказать, прежде чем сдохну… Теперь уже можно… Чего мне терять-то? И так уже все потерял, кроме жизни, теперь вот и ей каюк. – Лицо Хокинга как бы сузилось, глаза ближе сдвинулись к переносице. Один из самых отвратительных типов, подумал Уэксфорд, с какими ему когда-либо приходилось иметь дело. – Хотите узнать кой о чем? Последняя радость, что мне осталась, – потрепаться с людьми о себе на краю могилы. Им, видишь ли, не по себе, а мне удовольствие: мои слова им поперек горла.

– Мне поперек не встанут.

– Да ладно, коп проклятый, чего ты ждал-то?

На этой фразе в палате возник санитар в джинсах и коротком белом халате. Когда Уэксфорд был помоложе, их называли «медбрат». Точно-точно, так и говорили: «медбрат» и «врачиха». Ни малейшего намека на сексизм, желания подчеркнуть половую принадлежность, просто ясное отражение, чего люди ждут от того или другого пола.

Уловив последние слова Хокинга, санитар зачитал долгую проповедь: зачем же грубить, Джем, никакой для того нет причины, грязные слова не помогут, лучше принять антибиотики, ведь все равно пора…

– A-а, все ни к черту, – буркнул Хокинг. – Пневмония – это вирус, ну? Все вы тут умники долбаные…

Уэксфорд терпеливо ждал, пока Хокинг, слабо протестуя, проглотит свои таблетки. Выглядит он и вправду совсем больным. И впрямь поверишь, что на смертном одре. Выжидая, пока санитар уйдет, Хокинг, повесив голову, внимательно разглядывал синеватые рисунки на руках.

– Спрашиваете, значит, кто такой Дейн? Сейчас объясню. Дейн жил со мной. Дейн Бишоп. Дейн Гейвин Дэвид Бишоп, если полностью. Ему и было-то всего двадцать четыре.

Казалось, в воздухе повисла фраза, готовая сорваться с его губ: «Я любил его». Уэксфорд прочел ее на лице Хокинга, но никаких сентиментов в отношении преступников не испытал. Тем более к убийце, забившему старуху молотком. И что из этого? Возможно ли любовью искупить вину? Возможно ли одной любовью возвысить человека?

– Мы вместе провернули то дельце в Кингсмаркхэме. Да вы уж об этом пронюхали. Еще до того, как ехать сюда, иначе только б я вас и видел.

– В какой-то степени это так… – согласился Уэксфорд.

– Дейну нужны были деньги на лекарство. Американское, но его можно достать и здесь. Название из трех букв, но это неважно.

– АЗТ.

– А вот и нет, головастый. Этот называется ДДИ. Дидеоксийнозин. В этих дерьмовых больницах его не достать.

Даже не пытайся оправдываться, мысленно оборвал его Уэксфорд. Надо было раньше думать. Он вспомнил о сержанте Мартине, глупо и безрассудно отчаянном, – умнице, добряке, честнейшем и добропорядочнейшем Мартине, из тех, кого называют солью земли.

– Этот Дейн Бишоп – он мертв?

Джем Хокинг молчал, не сводя с него глаз, взгляд источал ненависть и боль. Ненависть – оттого, что не вышло смутить полицейского, подумал Уэксфорд. Может, и весь смысл этого эксперимента, «признания», так сказать, – добиться его смятения, в котором Хокинг надеялся обрести удовлетворение.

– Умер от спида, надо полагать, – сказал вслух Уэксфорд. – И не очень давно.

– Умер раньше, чем удалось раздобыть это лекарство. Под конец все завертелось со страшной скоростью. Мы видели вашу листовку, его фото, и все прочее. Это вам не прыщ дерьмовый.

– У него было оружие, – сказал Уэксфорд. – Откуда?

– Вы меня спрашиваете? – Хокинг небрежно пожал плечами. – А то вы не знаете: достать пушку – совсем не проблема, если приспичит. Мне он не докладывал. Была и была, вот и все. «Магнум». – Он снова кинул на Уэксфорда косой взгляд. – Он выбросил пушку, взял и вышвырнул, когда уходил из банка.

– Ага-а, – тихо, почти про себя проговорил Уэксфорд.

– Боялся, что по ней его вычислят. Он тогда уже болел, а болезнь ослабляет. Превращает тебя в старика. Всего-то двадцать четыре года, а еле ноги таскал. Потому-то он того умника и прихлопнул: не выдержал напряга. Слабоват был. Я прикрывал отход, меня даже не было рядом, когда он пальнул в него.