Текст книги "Гном, убей немца! (СИ)"

Автор книги: Руслан Агишев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Кто-то за столом, правда, непонятно кто, тяжело вздохнул. Причем это вышло особенно громко, тягостно, с надрывом.

– Я наведу порядок в этом бардаке… Кто у этого сопляка родители? Где работают? Отец здесь, на шахте…

После ответа Митина новый начальник довольно оскалился. Получалось, что отец этого маленького поганца работает тут, на шахте, а значит полностью в его руках.

– Значит, отец здесь работает, а сын шляется по шахте без надзора. Хулиган, выходит, растет. Куда же его родители смотрят? Наверное, такие же бездельники, пьют, дебоширят. Куда профсоюз смотрит? Партячейка чего молчит? Нужно срочно сделать соответствующие оргвыводы! Слышите? Где секретарь партийной ячейки? Срочно разберитесь! Такие люди в партии не нужны. Вам ясно?

Со стола поднял лист бумаги, поискал что-то там глазами, и, кивнув самому себе. После снова вчитался, и удивленно присвистнул.

– Так, этой семейке еще премии выписывали… Ого-го, даже новый дом им начали строить! Это же прямое разбазаривание государственных средств! В тюрьму захотели⁈ Немедленно прекратить все это! Все, что уже выдали, забрать обратно! Архипову выговор влепить, чтобы за сыном лучше следил. Еще нечто подобное повторится, вообще, под суд отдам… А еще проверьте, как ему этому Архипову премии выписывали! Чувствую, что не все здесь число. Все проверьте, досконально, каждую копеечку. Я этого липового стахановца-передовика выведу на чистую воду. Смотрите у меня, сам лично буду проверять, каждую бумажку буду изучать! Только посмейте мне его выгородить. Развели тут кумовщину…

* * *

п. Красный Яр

Голова висит, глаза в землю. Я шел, не разбирая дороги. Всхлипывал, с трудом стараясь не разрыдаться. Из-за кома, вставшего в груди, дышал тяжело, с хрипами.

– Они здесь же свои, не чужие, – бессвязно бормотал, проглатывая окончания слов, целые слова. – Я думал, мы клан, как большая семья… А меня, как изгоя…

Обида на всё и на всех «душила» так, что никак сил не было. Я все вспоминал произошедшее и никак не мог понять, что же произошло. Почему со мной так поступили? Сначала обласкали, окружили заботой и вниманием, а потом пнули, как бродячего пса.

– Что я сделал не так? Почему со мной так…

Совершенно искренне не понимал, и от этого становилось еще обиднее и тяжелее. Я ведь все делал для них, для клана, для нас всех. Старался изо всех сил, чтобы угля было больше. «Разговаривал» с горой, просил не гневаться на рудокопов.

Как так получилось? Что я сделал не так?

Мне казалось, что я во всем разобрался, что я понял, как тут все устроено. Я верил, что больше не один, что часть большой семьи, маленький кусочек огромного сильного клана. Мне было все ясно и понятно. Я знал, что хорошо, а сто плохо, что можно, а что нельзя делать.

– Почему же это случилось?

Мои мир раскололся на множество осколков, и стал похож на запутанный лабиринт, в котором не было входа и не было выхода.

– Раз я поднял руку на старшего, значит, я изгой… Да?

Тот странный человек сказал, что он старший, он здесь главный и все решает только он. Значит, он почти как старейшина нашего клана, так? И, получается, я ударил старейшину?

– Подгорные боги, я не хотел… Я не знал…

Это было страшное ощущение, ломавшее меня изнутри. Ведь, я больше не частичка клана, я теперь один, сам по себе. Я – изгой! Я для всех чужой!

– Я… не хотел…

Все, теперь конец.

Кирка, что пришла из моего мира, резко потяжелела, вырвалась из рук и упала. Еще один знак, что все плохо.

Я сделал несколько шагов и уперся лбом в дерево. Дернулся в одну сторону, в другую, но везде были ветки. Похоже, забрел куда-то в темноте.

– А какая теперь разница?

Отчаяние первых минут сменилось апатией. Тело ослабло, словно из него вынули стержень. Хотелось просто лечь и совсем не двигаться, что я, собственно, и сделал. Ноги сами собой подогнулись, свалился кучей.

– … Огонек.

Мой взгляд вдруг из темноты выцепил огонек, и на душе стало чуть «теплее». Нет, надежда не появилось, просто легче стало дышать. В голове немного прояснилось, появились о семье, о братьях. Жутко захотелось их еще раз увидеть.

– Я только одним глазком посмотрю, вдруг они меня ищут…

Поднялся и пошел в сторону огонька. Пока добирался до места, стало совсем темно. Деревья, ямы из темноты появлялись неожиданно, словно специально норовя мне помешать. Пару раз сильно стукнулся лбом, что-то больно задел плечом, напоследок еще провалился в какую-то лужу.

Избенка, в окне которой горел свет, появилась сразу. Казалось, только что я пробирался через непролазный бурелом, и вдруг перед моим носом выросла бревенчатая стена дома.

– Хлебом пахнет, – с завистью пробормотал я, принюхиваясь к одуряющему аромату свежеиспеченного хлеба. – Из печки.

И только я потянулся к дверной ручке, как дверь неожиданно распахнулась. На пороге стоял высокий крупный мужчина в рясе, которого я сразу же узнал. Это же служитель местного Бога, которого многие здесь называли странных словом «батюшка».

– Я… Э-э… – я открыл рот, но почти сразу же его закрыл, не зная, что сказать.

– Сам пришел, значит. Добро, – хозяин избенки махнул рукой, приглашая протий внутрь. – Как знал, что придешь. Оладушек напек. Садись, сейчас будем чай пить с малиновым вареньем и плюшками.

Зайдя в дом, я сразу же остановился. В лесу извазюкался, да и после шахты не мылся, как теперь по чистому идти?

– Ух, какой-то красивый, – добродушно хохотнул священник. – Мыться тебе нужно. Вон, в углу рукомойник, мыло рядом и полотенце. В баньку бы тебя, да нету пока. Поэтому хорошенько оботрись влажным полотенцем, да садись за стол. И тряпье свое скидывай, а то, глянешь, чистый кержак. На стуле чистые портки есть, рубаха, их и одень пока, а там посмотрим…

После того, что произошло, меня не нужно было просить дважды. Я быстро разделся, умылся, до хруста обтерся мокрым полотенцем, и шустро натянул сухое.

– Садись. Не стесняйся, что видишь на столе, то и ешь. Главное, чаем запивай.

В животе было пусто, поэтому и стесняться не стал. Ел, пил, пока не понял, что больше просто не влезет.

– Наелся? – осоловелый, я кивнул. – Тогда рассказывай. Не тушуйся, все рассказывай.

Я тяжело вздохнул. В тепле и сытости отчаяние чуть отступило, но после его слов на меня снова «накатило». Сразу же во всех подробностях вспомнилось все, что со мной сегодня произошло. Разом стало так тяжко, что я всхлипнул.

– Рассказывай, рассказывай, не молчи. Когда горе в себе держись, всегда тяжело. А ты поделись им, и сразу же легче станет.

Я снова всхлипнул, еще громче получилось. И правда, держать в себе все это было очень тяжело.

– Ты только начни и полегчает…

Как только он потрепал меня по волосам, я не выдержал. Словно «прорвало».

– Я ведь все делал, как надо. В шахте показывал, где лучше штреки рубить, где нужно подпорки ставить. Искал места, где будет самый лучший выход угля. Слушал, что гора говорила… – я говорили быстро-быстро, стараясь рассказать все разом. Тараторил без остановки, где-то сбивался, но снова начинал спешить. – А он меня кулаком стукнул. Кричал на меня, ругался. Грозил, что из шахты выгонит и никогда больше не пустит…

Батюшка, слушая все это, укоризненно качал головой. Иногда снова трепал по голове, отчего становилось спокойнее, легче.

– Вот, еще чайку выпей, – в какой-то момент он подвинул ко мне полную чашку с чаем. – Ешь варенье, оладушки.

Но меня уже было не остановить. Я говорил, и мне становилось легче. Казалось, с груди тяжелый груз сняли.

– … Сказал и родных накажет…А я же ничего плохого не сделал… Как же теперь? Куда я без шахты?

– Ну, хватит, хватит. Не плачь, чай большой уже. Целая орясина вымахала, – батюшка по-доброму улыбнулся и протянул мне носовой платок. – Все с божьей помощью пройдет, все наладится.

И было в его словах столько глубокой уверенности, что я почувствовал, как внутри меня «шевельнулась» надежда.

– Слышал, зная я про этого начальничка. Дурной, прости Господи, человек, да и, похоже, умен не сильно. Есть такие люди, и немало, но это не повод на весь свет обижаться. В мире гораздо больше хороших людей. Не печалься, они еще встретятся тебе.

Замерев, я внимательно слушал.

– К сожалению, в мир так устроен, что плохого тоже хватает. Люди борются со злом внутри себя, но иногда оно побеждает и человек становится таким – дурным, глупым, злым.

– Что же мне теперь делать? – тихо спросил я.

Батюшка задумался. Молча шевелил губами, пару раз перекрестился.

– Говоришь, тяжко тебе без шахты? Ночью снится? – я со вздохом кивнул. – Правду, значит, твой батька Федор про тебя рассказывал. Мол, дюже способный в этом деле, все разговоры только о шахте, и на глубине ведет себя, как заправский шахтер. Божий дар, значит, – снова перекрестился. – А в шахту тебе сейчас, и правда, ни ногой нельзя. Слышал, что новый начальничек очень сильно на тебя осерчал. От греха подальше, лучше ему на глаза пока не показывайся.

Я опустил голову. В глаза снова сверкнули слезы. Выходит, в шахту мне больше не попасть.

– Что, опять глаза на мокром месте? Ты это брось мне, – батюшка погрозил пальцем. – Есть для тебя хороший выход, что и другим подойдет. Если у тебя душа к шахтерскому делу так прикипела, то нужно тебе скорее в горное училище поступать. Там тебя настоящим шахтерским премудростях научат. Отучишься, специальность получишь, а здесь как раз все поутихнет немного. Даст Бог, и этот начальничек уедет.

– А там… прямо про все, про все расскажут?

У меня «загорелись» глаза. Ведь, я могу еще больше узнать про шахты, про горы такого, о чем даже не слышали в моем мире.

– Да, про все. Там такие учителя, что на любые вопросы ответят. Расскажут про уголь, про руды, как ведется добыча, переработка, что можно сделать из угля… Только прежде с твоими родными нужно переговорить.

Глава 14
На новом месте

* * *

Дом Федора Архипова

В избе было непривычно шумно. Домашние ведь редко шумели. Прасковья все по хозяйству молча делала, из Федора то же лишнего слова клещами не вытащить. Под стать им и дети – молчуны, как еще поискать.

Сегодня же все иначе. В избу почти полтора десятка человек набилось – сами Архиповы-взрослые, их соседи по поселку, знакомые и друзья с шахты. Вот уже больше двух часов шумели – говорили, спорили, ругались, мирились и снова спорили. Слишком уж непростой был повод – новые порядки на шахте, что касалось едва ли не каждого в их поселке.

– … Где это видано, чтобы шахтерам воздух перекрывали? Что это, вообще, происходит? – особенно молодежь возмущалась, едва ли не во всех видя несправедливость и обиду. – Какая еще уборка в штреках, где за каждую ночь по три-четыре сантиметра пыли прибавляется? Со смены чумазые как негры приходим и валимся без сил. Какая тут еще уборка?

– А что за бред с плакатами? – поддакивали с другой части избы люди постарше. – В проходной что ли плакатом мало? Все там есть, и даже больше, чем нужно.

Сильно шумели – материли нового начальника и его зама-подлизу, возмущались работой областного начальства. Когда же разговор свернул про Саньку и его судьбу все как-то стихло. Никто не решался выступать, все переглядывались, ожидали, кто начнет первым.

– Федор, Прасковья, извините нас, что мы всех вас не отстояли, – первым начал тяжелый разговор бригадир, то и дело вытирая пот на лбу от волнения. – Испугались, чего тут скрывать-то.

Многие из сидевших в комнате виновато опустили головы. Свою вину чувствовали. Ведь, никто тогда против нового начальника голос не подал, никто не заступился сначала за мальчишку, а потом и за его отца. Все стояли и молчали, словно набрав в рот воды.

– Не со зла мы, – он вздохнул. – За место, за семьи испугались.

И правда, все испугались. Этот начальник оказался молодой да ранний, страшными вещами пугал. Говорил, что тут дело саботажем и настоящим вредительством пахло. Мол, если что-то случится, он будет обязан доложить в соответствующие органы.

– Черными воронками грозил…

Страшные это были слова про воронки, про вредительство и саботаж, про органы. Тридцать седьмой год ведь не так давно был. У многих в памяти события тех лет просто топором вырублены. В тот годы люди целыми семьями пропадали. Вечером были, а утром уже в избе никого, только ветер гуляет. В их шахте в один день разом забрали три десятка человек, а потом в газете эти слова про вредительство, саботаж напечатали. Годы прошли, а до сих пор так страшно, что скулы сводит и ноги отнимаются.

– Испугались, – скривившись, бригадир хрустнул костяшками кулаков. Видно было, что ему тяжело такое признавать. – Как же погано на душе…

Сказал это и замолчал, стараясь не смотреть в лицо старого товарища. Молчали и остальные, то же пряча глаза.

Вот так и получается. Вроде бы все клянутся в дружбе, что всегда поддержат, всегда будут стоять друг за друга горой. Когда же, и правда, нужно что-то сделать, никого рядом не остается.

– Да, погано, – Федор пятерней растер левую часть груди. – Даже не знаете, как у меня погано на душе. Были у меня друзья, знакомые, а теперь вроде как и нет их больше. Как говорится, были да сплыли.

– Петрович, – сидевший в самом углу избы, Петруха хотел было что-то сказать, но не смог. Губу так закусил, что кровь пошла. – Я же…

– Ладно, друзья-товарищи шахтеры, не будем церемоний разводить! – Федор вдруг поднялся из-за стола, всех обвел глазами. – Скажу сам, все равно скоро все узнаете. Я ухожу с шахты. Прасковья то же сегодня написала заявление об уходе с работы. В Парижкоммуну переселяемся, работы там всем хватит. Здесь дом продадим, там купим. Младшие в школу пойдут, старший – в горное училище. А вы здесь сами теперь как-нибудь…

После этого люди начали расходиться. Все старались в толпе побыстрее прошмыгнуть, чтобы с хозяевами глазами не встречаться. Только бригадир да Петруха задержались у двери.

– Петрович, не держа зла, – бледный бригадир протянул руку. – Дочь у меня больная, за ней уход нужен, деньги, как вода уходят… Если попрут с работы или посадят, то совсем край.

– Серега… – Федор тяжело вздохнул, пожимая руку. – И ты не держи зла. Петруха, а ты бросай пить, а то быть беде, – протянул руку второму.

Тот несколько мгновений смотрел на руку, потом вдруг отмахнулся и крепко обнял хозяина.

– Петрович… Б…ь, я этого су… – сквозь стиснутые зубы бурчал он. – Падла… Ни дня в шахте не был… Я его своими руками…

– Не глупи, Петруха, не глупи, – Федор похлопал его по спине. – Ты шахтер, хороший шахтер. Выбрось из головы все дурные мысли. Начальник приходят и уходят, а жизнь продолжается. Женись, Петя, вона лось какой вымахал, а все один бедуешь. Заведи детей, живи…

* * *

п. Красный Яр – п. Паркоммуна (поселок имени Парижской коммуны)

На пятый день после известных событий мы, наконец-то, собрались переезжать. Дом с постройками к этому времени удалось продать, пусть и не дорого, но и не дешево. В самый раз получилось, чтобы хватило на обустройство на новом месте. Весь нажитый скарб уместился в кузове грузовой машины, еще и место осталось. А чего лишнее с собой тащить? Стол, кровать, полки и там из досок сколотят.

– … Подожди, Федя. Посидим на дорожку, – Прасковья присела на краешек стула. Напротив, на лавку сел муж, рядом, как цыплятки на жердочке, примостились дети. – Эх, чего уж там нас ждет-то…

Женщина всплакнула, оглядывая стены дома, столько лет прослужившего им верой и правдой. Ведь, все здесь было родное, выстраданное. Вон там иконы стояли, к железному кольцу в потолочной балке люльку привязывали и детей укачивали, здесь они с Федором спали. И все это нужно было бросить, ехать на новое место.

– Хватит сырость разводить, Проша. Нечего за стены держаться, еще наживем. Руки – ноги, голова на плечах есть, а, значит, и остальное будет, – преувеличено бодро проговорил Федор, явно стараясь поддержать жену. Хотя, видно было, что и ему сейчас очень непросто. – Главное, все живы и здоровы. Все вместе справимся, так ведь, сынки?

Братья, да и я с ними, тут же подняли на него глаза.

– Справимся, батя! – я кивнул первым, следом махнули белобрысыми макушками и братья. – Конечно, справимся! Да, бать, сдюжим.

Отец благодарно улыбнулся в ответ, правда, улыбка вышла не в пример обычной – какой-то серой, печальной. Прасковья всхлипнула еще громче.

– Мамуль, ну не плачь, – Петька, самый младший из нас, братьев, подошел к матери и обнял ее. Следом пришли и мы с Пашкой. – Не плачь, все образуется.

Всхлипывала она и в машине, когда мы со всем скарбом в кузов залезли. То и дело платочком слезы вытирала, глаз с нашего дома не сводила. Лишь, когда поселок скрылся из виду, она немного успокоилась.

– Санька, подь сюды ближе – разговор есть, – отец махнул мне рукой, когда мы уже пол пути проехали. Я, держась за борт трясущегося грузовика, осторожно подобрался к нему.

– Чего бать?

Тот чуть замялся, словно хотел что-то сказать, но по какой-то причине не мог.

– Э-э-э, сынок, хочу тебя кое о чем попросить, – выглядел он почему-то смущённым, то и дело глаза отводил. – Как на новом месте устроимся, ты бы лишний раз не высовывался. Не нужно всем и каждому знать, что ты можешь. Помнишь, как с мостом получилось? Мы же тогда сильно напугались.

Я грустно вздохнул. Конечно, помнил. На маме, когда она все узнала, вообще, лица не было. Только вздыхала и испуганно крестилась. Хмурился отец, стараясь на него не смотреть.

– Люди такие, сынок, и с этим ничего не поделать. Слабые мы, всего на свете боимся… Если что-то нужно будет сделать, ты прежде мне скажи. Понял?

Кивнул, а что оставалось делать? Они моя семья, мой клан.

– Затихни немного, чтобы тебя не было видно. Я же с шахтой что-нибудь придумаю. Знаю, что тебе без глубины тошно. Есть у меня там в администрации один знакомец, снова оформим тебя в шахтоуправление, как стажера. Сразу же в училище поступишь, будешь шахтерское дело изнутри изучать. Там матчасть солидная, учителя сами бывшие шахтеры. Договорились?

Опустив голову, я размышлял. Прав, батя, тысячу раз прав. Нельзя мне сейчас направо и налево «щеголять» своими своим рудным чутьем. Все-так новое место, опасность.

– Хорошо, – негромко произнес я.

– Не обижайся, Саня., так нужно сделать. Для семьи нужно, для нас с матерью, для твоих младших братьев…

Отставшую часть пути они больше не разговаривали. Шофер спешил, поддал газу. С грунтовой дороги страшная пыль поднялась, не то что говорить, дышать было тяжело.

– … Все, прибыли! – Федор поднялся, когда засвистели тормоза и грузовик встал, как вкопанный. – Вот и наш новый дом.

Мы тоже выглянули из-за борта, с любопытством вертя головами. Ведь, новое место, считай новая жизнь началась.

– Ух-ты! Поболе нашего будет! – удивленно присвистнул Пашка, внимательно разглядывая окрестности. Вдруг что-то увидела вдалеке и ткнул в ту сторону пальцем. – А, вона и школа!

Домик, и правда, был чуть больше нашего – изба-пятистенка с большими длинными сенями. Сруб выглядел еще крепким, углы не заваленными, солома на крыше недавно менянная. Словом, можно жить.

Пока разгружали наш скарб, мама уже успела обойти весь дом. И судя по разгладившимся морщинкам на лице, увиденное ей более или менее понравилось. По крайней мере, слезы уже не было видно, а в руке держала небольшой букетик с ромашками.

– Санька, ведра в сарае поищи, и мигом за водой! – отец кивнул мне на покосившийся сарай. – Прежде чем пожитки в дом занесем, все тут нужно до блеска отдраить.

Я с готовностью рванул в сарай, откуда через мгновение вылетел с двумя тяжелыми деревянными ведрами. Хорошо хоть колодец был прямо во дворе, а то с такой тяжестью больно не набегаешься.

– Хороший дом. Еще сто лет простоит! – отец постучал сапогом по нижнему венцу, с удовлетворением убедившись, что бревно еще крепкое, ничуть не сгнившее. – Сейчас все вычистим, отмоем, печку затопим, совсем хорошо станет.

И правда, после двух часов энергичных усилий, наше новое жилище стало принимать жилой вид. С потолка исчезла паутина, на окнах появились цветастые занавески. Посвежел пол, выскобленные доски казались только что уложенными. От растопленной печки потянуло теплом и, главное, жилым духом.

– Вот народ мы и дома, – отец затащил в просторную светелку последний мешок и закрыл за собой дверь.

– Дома… – со вздохом протянула мама, прислонившись спиной к печке.

– А может чайку? С шоколадными конфетами? – отец хитро подмигнул, вытаскивая из мешка небольшую коробку. – С прошлого месяца берег, как знал, что пригодится. Вы конфеты, а мы с Прасковьей водочки для сугрева…

Вскоре на скособоченном столе появились чашки, горячий чайник и в самом центре открытая коробка с фигурными шоколадными конфетами – самым настоящим лакомством. Рядом с родителями примостились небольшие рюмочки и чекушка.

– С самой Москвы конфеты! – с гордостью сказал отец, аккуратно ставя крышку от коробки рядом. – Когда в обкоме нам грамоту вручали, товарищ Гранин сказал, что специально ходи за этими конфетами в самый главный магазин Москвы – в Центральный универсальный магазин, ЦУМ по-простому. Сказал, что там этих конфет видимо-невидимо, прямо в большущих ящиках стоят и никто их не берет.

У меня от этих слова даже челюсть отвисла, так меня поразила возникшая в голове картина. Как же такое может быть? Разве может быть таких сладостей видимо-невидимо⁈ Никак не может быть! Вранье! И просто так лежать они не могут! Их бы сразу раскупили.

– Бать, а как это видимо-невидимо? – брат Пашка, судя по его лицу, тоже немало удивился. – А разве может быть столько конфет? Ты же сам говорил, что они десицит…

– Правильно говорить «дефицит», Паша, – поправила его мама.

– Это же, Пашка, самый главный магазин нашей страны! Оттого там и конфет видимо-невидимо. Ничего, дай только срок. Мы всей страной так развернемся, что этих конфет будет как песку под ногами…

На моем лице сама собой появилась мечтательная улыбка. Слова про то, что конфет будет, как песку под ногами, отозвались внутри меня особой теплотой. Мне вдруг сильно-сильно захотелось оказаться в том времени, когда всего будет вдоволь.

– А мороженное там тоже будет, сколько хочешь? – подал голос и Петька, еще беззубый, оттого и справившийся с конфетой только сейчас. – Я ведь много могу мороженного съесть…

– И мороженное будет вдосталь, и сладкой газированной воды, и одежи, и обуви! Прямо в сельских магазинах будут самые разные ткани – белые, синие, красные, чтобы наша Прасковья могла сшить себе красивое платье, – раскрасневшийся отец продолжал фантазировать. Выпитые две рюмки явно давали о себе знать. – Всего будет вдо…

Конфета на моем языке медленно таяла, заливая рот невероятной сладостью. Было так хорошо, что хотелось, чтобы время остановилось и никогда не шло дальше.

– Очень хорошо, – прошептал я, улыбаясь еще шире, чем прежде. – Теперь все будет очень хорошо.

Я не спрашивал, не гадал. Я утверждал, что теперь в моей жизни и жизни моих родных будет все очень хорошо.

– И ни что, ни кто, не помешают этому…

Я клялся в этом самому себе.

– Никто не помешает…

* * *

п. Паркоммуна (поселок имени Парижской коммуны)

Дом Архиповых

Этот день для нас должен был пройти в хозяйственных хлопотах. Ведь, завтра отец выходил на работу в шахту, мама – в местный детский сад воспитателем, я же с братьями – в школу. Поэтому и спешили привести дом и двор в порядок, чтобы все было в порядке. Словом, ничего необычного от этого дня я не ждал, а СЛЕДОВАЛО ЖДАТЬ, как показало время.

– … Санька, я за досками на лесопилку схожу, выписать обещали полкуба, а ты пока сарай разбери, – отец стоял у ворот и показывал на покосившийся сарай в дальней части двора. – Посмотри, может там что-то стоящее есть из мебели или инструментов. Нам сейчас все пригодится. Лопаты, вон, и те забыли взять. Теперь и огород не вскопаешь.

– Сделаю, бать.

Я сразу же направился к сараю. А чего откладывать? Дело нужное, важное. Без инструментов и мебели никуда.

– Ох ты! – едва открыв дверь, я сразу же ее захлопнул. Сарай оказался забит до самой крыши самым разным барахлом, готовым в любой момент вывалиться наружу. – Мне тут одному точно не справиться. Пашка? Бросай метлу, давай, беги на помощь!

Тот, а с ним и младший брат Петька, рванул к нему. А как иначе? Втроем что-то делать гораздо интереснее, чем по одному. Да, и какой мальчишка не любит копаться в старых вещах, представляя это очередным приключением.

– Батя просил поискать в сарае что-нибудь нужное. Давайте, все вытащим и посмотрим…

– Может там игрушки есть? – младший смотрел на сарай горящими глазами.

– Или велосипед… – это уже в предвкушении пробормотал Петька.

В основном, конечно, в сарае было никому не нужное барахло, годное разве только на растопку печки, но иногда встречалось и кое-что нужное.

– … Санька, глянь, какой гарный стул! Со спинкой, гнутыми ножками! – Петька поставил на землю скособоченный стул, у которого «гуляла» одна нога. – Тута только немного подкрутить надо.

– В сторонку его ставь! – я махнул рукой в сторону завалинки. – Туда будем тащить то, что еще сгодится.

Одни находки были чуть лучше, другие чуть хуже. Однако мы тащили все более или менее подходящее. Как говорится, вдруг пригодится. Вскоре у завалинки уже громоздилась настоящая гора из самых разных вещей. Здесь были и тачка с деревянным колесом, и деревянное ведро без ручки, и старый железный лемех от плуга, и еще крепкие вилы, и пара старинных топоров, которые тоненько звенели от стука. Мебель тоже нашлась – еще пара стульев с дранной оббивкой и длинная скамейка с облезлой краской.

Но самая главная находка ждала нас в самом конце, когда мы почти все барахло уже разобрали.

– … Саня, а я стукнулся, – Петька, баюкая от боли руку, захныкал. Он в углу сарая копошился и рукой что-то задел. – Больно!

– Не плачь, сейчас подуем, и все пройдет.

Младшие братья остались позади, а я пошел в тот угол. Только сейчас заметил там кирпичную трубу, что-то напоминающее очаг.

– Подожди-ка, это же… Горн! Вот и Петька! Ай да молодчина! – я едва не приплясывал на месте, узнав настоящий горн. Рядом в самом углу нашлись и кузнечные инструменты, и целая горка угля. – Тут же кузня раньше была!

Я смотрел на все это и не мог поверить нашей удаче. Это же самое настоящее сокровище, особенно для меня. Ведь, гном без кузни не гном, а так одно название. Да и руки у меня давно «чесались» с металлом поработать.

– Это же знак, что подгорные Боги меня не оставили, – прошептал я, с нежностью гладя холодный металл наковальни. – Они здесь, со мной.

В последнее время я не раз вспоминал кузни нашего клана в моем родном мире. Расположенные в гигантских пещерах, где от лавовых потоков светло, как на поверхности в яркий солнечный день, они поражали воображение. Вырубленный в скале, главный горн возвышался на тридцать локтей в высоту, и на десять локтей в ширину. Старейшины рассказывали, что огонь в этом горне разожгли Подгорные Боги и с тех пор он ни раз не гас.

– Эх, попробовать бы…

Воспоминания с такой силой нахлынули на меня, что руки затряслись от возбуждения. С адской силой захотелось снова ощутить в руках привычную тяжесть молота, плотный жар от пылающего горна.

– А давай разожжём? – из-за моего плеча высунулся Пашка, держа в руке спичечный коробок. – Страсть, как печеной картохи хочется. А?

Не в силах сопротивляться, я кивнул. Правда, начать решил с картошки, а с другого.

– Испечем, но прежде тащи сюда… – я показал пальцем на гору отобранного добра. – Вон треснутая лопата! Давай ее сюда! И мотыгу с вилами неси, сейчас все это чинить буду.

Жадно вдыхая запах гари, я быстро разжег горн. Меха выглядели не очень хорошо, поэтому ими совсем чуть-чуть подрабатывал. Мне ведь только попробовать, а не ковать боевую секиру с доспехами.

– Хорошее железо, настоящее…

Положив топор с трещиной на обухе прямо на раскаленные угли, я забыл обо всем. На меня словно опустилась плотная пелена. Кузнечный молот, только что казавшийся тяжелым, сейчас порхал словно пушинка. От ровного гудения огня в трубе бежали мурашки по спине, и хотелось кричать от радости. Я был дома, я был в своей родной стихии.

– … анька! – кто-то кричал, и, кажется, звал меня. Голос был очень знакомым, но почему-то доносился, словно из трубы. – Санька⁈ Ты оглох что ли⁈ Санька⁈

Я пришел в себя, когда меня сильно встряхнули. Пелена с глаз «слетела», и я снова стал видеть и слышать'.

– Санька, ты чего там наделал⁈ Чего это печь дымит? – по двору шел отец и громко возмущался. Похоже, он только что пришел и увидел дым, тянущийся из трубы сарая. – Спалишь же нас к чертям!

Меня же качало так, что пришлось вцепиться обеими руками за наковальню. В глазах постепенно прояснилось и, наконец, мог увидеть, что же у меня такое появилось.

– Хм.

Я смотрел на столик, где лежали четыре лопаты, три топора и вилы. Вид у них был довольно странный, необычный, оттого притягивал взгляд.

– А чего это они такие… черные?

И правда, инструменты выглядели так, словно их кто-то покрасил, причем не жалея краски.

– Звенят, как колокольчики.

Стукаешь их друг о друга, и они начинают издавать долгий тоненький нежный звук. Верный признак, что металл первостатейный.

– Вроде бы хорошо вышло, – я задумчиво взял вилы и попробовал отогнуть зубцы в разные стороны. Рассуждал так: сумею отогнуть – плохо сделал, не сумею – хорошо. – Даже не дернулись⁈

Зубцы были тонкие, не толще пальца, но даже не думали поддаваться. Я усилил напор, стараясь согнуть их. Снова никакого результата.

– А если молотом?

Мне хотелось докопаться до истины. Что же это с железом случилось?

– Так…

Сначала по вилам легонько тюкнул молотом. Через пару мгновений стукнул сильнее, потом еще сильнее. Наконец, я несколько раз ударил так, что искры в разные стороны разлетелись. К моему удивлению, вновь ничего не получилось – на зубьях вил не было ни единой царапины или вмятины.

– Совсем не гнется, как настоящий адаман…

Я еще не произнес это слово, но в голове уже «щелкнуло». Вместо железа у меня получился адамантий, самый крепкий металл из всех существующих. Легенда среди металлов Подгорного народа, который ковали лишь некоторые из мастеров. По преданию, Подгорные Боги давали этой умение лишь тем гномам, которым было суждено совершить что-то великое.

– Это адамантий!

Я издал радостный вопль! Подпрыгнул на месте, и рванул прочь из кузни.