Текст книги "Гном, убей немца! (СИ)"
Автор книги: Руслан Агишев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
В одном из доносов прозвучало слово «вредительство», чего оказалось более чем достаточно для выезда опергруппы сотрудников областного наркомата внутренних дел. Казалось бы, дело совершенно ясное и понятное –руководство шахты № 17 «Сталинский забой» в полном составе срывали выполнение государственного плана по добыче стратегически важного сырья, и должны ответить по всей строгости советского закона.
Однако сразу же выявилось несколько «НО». Во-первых, руководитель шахты – А. С. Колосов – имел высокопоставленного родственника в центральном аппарате Наркомата угольной промышленности, который уже в день ареста развил неимоверно бурную деятельность. Во-вторых, первые же допросы арестованных выявили довольно странные обстоятельства, которые представляли вроде бы рядовое дело совсем в ином свете. В допросных материалах фигурировали очень и очень странные формулировки, навроде таких, как «имеет настоящее шахтерское чутье», «может предсказывать обвалы и прорывы горючего газа», «словно видит через камень», «благодаря ему выработка возросла на четыреста процентов», «его слушают все бригадиры». Расширение круга свидетелей так же не сдвинуло дело с мертвой точки. Вызываемые на допрос, шахтеры, все, как один, несли откровенную белиберду, если руководствоваться марксистко-ленинской философией. И чем глубже «копали» следователи, тем чаще «всплывали» еще более невероятные вещи и события. К примеру, свидетели часто рассказывали о том, что во время крупного обвала на шахте никто не пострадал только лишь по тому, что всех шахтеров заранее предупредили об этом. Еще вспоминали, что ни в одном из штреков работа не начиналась, пока там не побудет какой-то пацан.
Без применения спецсредств расследование постепенно заходило в самый настоящий тупик. Главные обвиняемые стояли на своем: начальник шахты во всем обвинял некомпетентность предыдущего руководства шахты, его заместитель, напротив, все валил на своего нынешнего руководителя. Фоном всего этого, по-прежнему, были слухи о непонятном подростке, открывшим одно из крупнейших в Союзе месторождений антрацита и превратившим средненькую шахту в самую перспективную шахту в стране.
Начальник областного управления НКВД, человек во всех смыслах острожный, опытный, прекрасно помнил, чем в конце концов оборачивались скоропалительные расследования для его предшественников – за прошедшие пять лет все руководители Ворошиловградского управления НКВД были либо посажены, либо расстреляны. Решил «не рубить с плеча», а во всем тщательно разобраться. Он предложил создать совместную с Наркоматом угольной промышленности комиссию для тщательного разбирательства в обстоятельствах дела. В собранных им документах многократно фигурировало фамилия Архипов Александр, шестнадцати лет от роду. Словом, нужно было разобраться во всем.
И уже в пятницу двадцатого июня объединенная следственная комиссия Наркоматов угольной промышленности и внутренних дел приступила к своей работе. Все понимали, что дело непростое и планировали завершить разбирательство в течение примерно пяти дней, к двадцать шестому числу. Но планам членов комиссии, да, вообще, ни чьим планам в стране Советов не суждено было сбыться. Ведь, впереди было ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ ИЮНЯ, черный день календаря.
Глава 17
Больше ничего уже не будет прежним
* * *
Дом Архиповых
С самого утра воскресенья в доме все бурлило. Переживая по поводу гостей, Прасковья старалась везде успеть – и в готовке праздничного обеда, и в дополнительной уборке. В доме только и слышался ее громкий голос:
– … Саня, вылазь из своей кузни, и живо мыться! Вода уже согрелась! Грязный, как поросенок, что люди скажут? И мыло не забудь, слышишь? Мыло, говорю, новый кусок возьми! Чтобы весь отмылся! Увижу, что грязный, за стол не пущу!
– … Паша, лезь на чердак! Чаво, чаво⁈ Еще посуда нужна! Видишь, что тарелок не хватает! Только осторожнее, смотри не убейся! И три стакана еще захвати!
– … Нет, ну вы посмотрите, и этот извазюкался⁈ Петька, негодник, ты где успел чистую рубашку испачкать⁈ Посмотри на себя, чистый разбойник с большой дороги! Быстро снимай, я ее сейчас застираю…
Доставалось и мужу, который от греха подальше сбежал во двор и у забора зубоскалил с проходящими мужиками.
– Федор, где тебя там носит⁈ Я тебя чего просила⁈ Федя, ты самовар посмотрел⁈ Я тебя спрашиваю, ты самовар посмотрел? Там что-то краник подтекал, починить нужно. Федор, ты где?
– Ты на дорогу поглядываешь? Заблудятся еще, они ведь первый раз здесь.
Тем временем с пристроя, где у нас была летняя кухня, тянулись вкусные ароматы, заставлявшие всех шумно сглатывать слюну и то и дело оборачиваться в ту сторону. Прасковья сегодня особенно расстаралась, чтобы перед гостями в грязь лицом не ударить.
– … Федор, куда руками лезешь? – она сразу же замечала, если кто-то раньше времени тянулся к угощениям. – Вот гости придут, тогда и будем есть!
– Санька, помылся⁈ – это уже в мою сторону кричала. – Тогда, давай картошку чистить!
– Пашка, где тарелки с бокалами⁈ – тут она заметила праздно шатавшегося по двору среднего брата. – Я же тебя просила их с чердака достать! Забыл⁈ Бегом за ними!
– А где Петька? Куда делся этот шалопай⁈ – с тестом в руках Прасковья застыл у окна, высматривая самого младшего из сыновей. – Петя? Живо иди сюда? Федя, ты его не видел? Выпорю, негодника, когда появится! Так ему и скажите, что сниму портки, и отпорю ремнем! А если мало будет, то батьке скажу и он добавит…
Но никто на ее крики, угрозы не обижался. Все знали, что никого она не поставит в угол, никого не лишит сладостей, а уж тем более никого не будет пороть. Муж добродушно кивал на каждое ее замечание. Мол, все сделает в лучшем виде. Сыновья с улыбкой кивали и с готовностью бежали по ее поручениям.
… Словом, это был еще один воскресный день из жизни большой и дружной семьи, которая привыкла вместе встречать хорошее и переживать плохое.
* * *
п. Паркоммуна (поселок имени Парижской коммуны)
«Нет ничего крепче родственных уз» часто говорили старейшины клана моего мира. «Род – превыше всего» выбито в камне в Священной пещере нашего клана. Каждый из Подгорного народа впитывал эти слова с молоком матери, и проносил их через всю свою жизнь, строго их придерживаясь и не отступая ни на шаг.
В моей новой семье я видел отражение своего родного мира с его культом семьи, рода и клана. Здесь точно также чтили старших, помнили о старых «корнях» и держались своих. Как и в моем мире, радовались каждой встрече, разговору, печалились разлуке.
Все было как у нас, давно уже понял я.
– … Бать, а кто из них кто? – я с любопытством щурился, стараясь разглядеть гостей в приближавшейся телеге. – Впереди твой брат и мой дядя, да?
Высокий, и удивительно похожий на отца, мужчина как раз смотрел на нас и махал рукой.
– Он самый, мой родной брата Серега! – радостно оскалился отец, тоже замахав руками. – Мы с самого детства с ним, «не разу не расставались». А как он в Киев махнул, почитай, три года уже не виделись. Серега!
Возница, тоже улыбка до ушей, бросил вожжи и кинулся навстречу.
– Серега! Вот же орясиной вымахал! – братья с чувств так хлопали друг друга по спинам, что на всю улицу треск стоял. – Не узнать! Поди хлопцы за уши тянули, чтобы еще подрос! Ха-ха-ха!
– Федька, а ты мамон отрастил! И чем тебя таким вкусным Прасковья кормит? Прасковья, прекращай, а то у него уже рубашка рвется!
Так, с шутками и прибаутками, они оказались во дворе, где и началось знакомство двух семей. Жены-то уже видели друг друга; три года назад Сергей и Фекла приезжали к ним. Дети же еще не видели друг друга.
– Это мои пацаны! – отец с гордостью в голосе подтолкнул сначала меня, а потом и Пашку. Петька, младший, вцепился в юбку матери и настороженно пялился на родственников. – Санька, старший, шахтер растет! Уже в шахту со мной ходил, вместе уголек рубили!
– Гарный хлопец! – брат отца одобрительно кивнул, протянув мне руку. – Давай поздороваемся, племянник.
– Это Пашка с Петькой!
– Одни пацаны, значит. А это мои, дивчины! – дядя в свою очередь показал на двух девочек-подростков примерно моего возраста, с любопытством разглядывающих нас. – Чернявая – Леська, белявая – Наталка. Вот и познакомились, а то родную кровь в глаза не видели. Так, кто хочет гостинцев с самого К[ы]ева?
Что за глупый вопрос? Я даже фыркнул от удивления. Кто же от гостинцев откажется? А вдруг там шоколадные конфеты? Вдруг, те самые, которые «Мишки в лесу»? Мой рот тут же наполнился слюной от предвкушения.
– Вот, племянникам по нашей вышиванке привез! Тебе, Саня, вот такую, чтобы было в чем перед дивчинами вышагивать! – вместо долгожданных конфет мне дали белую рубашку с красивой красной вышивкой по вороту. – Паша, это тебе. Носи на здоровье, не болей. Петенька, а ты чего спрятался? Тебе тоже есть гостинец – вышиванка со сладкой цукеркой! Держи, малой, не бойся!
Конечно же, родители сразу же заставили нас надеть обновки, чтобы показать родным.
– Гарные хлопцы! Прямо все женихи! – едва увидев нас в вышиванках, выкрикнул дядя Сергей.
– В таких рубахах только на праздник, а то быстро все извазюкаете, – мама тут же пригрозила нам пальцем, чтобы даже не думали испачкать обновки. – Поняли?
Потом все сели за стол. Чуть поели, и взрослые начали разговор.
– … Прасковья, вкусно, аж ум отъешь! – похвалил угощения дядя Сергей, и мама сразу же зарделась. А как иначе? Похвала и собаке приятна, а человеку тем более. – Борщ просто вкуснота, как материн. Помнишь, братка, какой у матери борщ был?
– … А за рубахи, благодарствуем! – отец, в свою очередь, хвалил подарки. Как и принято всегда и везде, гости хвалят угощенье, а хозяева хвалят принесенные подарки. – Очень они, кстати, придутся, а то вся одежа на пацанах просто горит. Веришь, покупать не успеваем.
Немного поговорили, а дело уже к двенадцати идет – пора чай пить. Я по кивку отца выскочил во двор за самоваром. Там все уже было приготовлено – аккуратные щепки, береста для растопки.
– Санька, спички лови! – через окно мне бросили коробок спичек.
Только накидал в трубу щепок, бросил туда занявшуюся огнем бересту, как с улицы раздался какой-то непонятный звук, похожий на топот. Я к забору подошел, чтобы посмотреть. Ведь, любопытно, что такое могло случиться. В воскресенье, в полдень, особенно в жару, в поселке всегда была тишь да гладь. В огороде никто не работал, люди по домам сидели, отдыхали.
– Ух ты! – выглянув на улицу, я так и повис на заборе. – Народу-то сколько…
По улице в сторону поселкового совета, где была небольшая площадь с радиоточкой, быстро шли люди. Только навскидку, я насчитал три с половиной десятка, а их явно было гораздо больше.
– Праздник что ли? А какой?
Я прищурился, прикрыв глаза от солнечного света. Лица у людей никак не были радостными, а, значит, праздником здесь и не пахло.
– Надо все рассказать, – предчувствуя плохое, я слез с забора и рванул в сторону дома. – Батя⁈
Чтобы не тратить времени, пролез чуть ли не по пояс прямо в окошко.
– Санька, паскудник, ты чего делаешь⁈ – всплеснула руками мама, заметив меня первой. – Быстро слазь!
– А Санька в окне, Санька в окне! – засмеялся младший – Петька, тыкая в меня пальцем.
Все сразу же ко мне повернулись. Гости смотрели с непониманием, отец – с осуждением.
– Там это… люди на улице! – я показал в сторону улицы. – Очень много людей, и все к площади идут. Случилось что-то, похоже…
Недоумение мелькнуло на лицах. Дядя Сергей даже хохотнул, решив было, что я шучу. Отец встал и быстро подошел к окну с недобрым выражением лица. Тоже, кажется, подумал про глупую шутку.
– Ты доиграл…
И в этот момент воздух разорвал протяжный гудок шахты. Обычно сирена гудела перед новой сменой, но никак не в воскресенье, и в двенадцать. Точно что-то случилось!
– Серега, собирайся, – отец посмотрел на брата.
– Иду.
– Бать, я с вами, – тут же подал я голос с окна.
Отец с кепкой и пиджаком в руках кивнул.
– А вы все дома сидите, если что…
Он не договорил, но и так было ясно, что случилось что-то плохое, очень плохое. Дети испуганно затихли, почувствовав тревогу взрослых. Мама быстро притянула к себе сыновей, словно наседка маленьких цыпляток.
– Выходим.
Едва мы оказались за воротами, как увидел самую настоящую реку из людей. Из домов выходили мужчины, женщины, ковыляли с клюшками старики и старухи, велись тревожные разговоры:
– Чаво случилось-то, сынки? – у всех подряд спрашивал глухой старик-сосед, встав у скамейки. – Дочь, чаво все диете-то?
Люди отмахивались, сами ничего не зная. Кто-то все равно останавливался и пытался что-то сказать, но старик едва слышал.
Мы тоже прибавили шаг. Я вцепился в рукав отца, чтобы не потеряться. С каждой минутой людей становилось все больше и больше.
– Федор, может авария на шахте? – дядя Сергей повернулся к своему брату. – Как думаешь?
– Не-е, братка, не похоже, – мотнул головой тот. – Слышишь, уже четвертый гудок дали? Никогда такого не было. Подожди-ка, радио вроде говорит…
Мы вышли к площади. Народу было столько, что нам только с краешка у забора и удалось пристроиться. Хорошо хоть, отсюда было хорошо голос из репродуктора слышно.
– Бать, а че…
– Тихо ты! – шикнул на меня отец, когда я только открыл рот спросить.
В этот момент из репродуктора раздалось шипение, через мгновение сменившееся мужским голосом, в котором остро ощущалось даже не волнение, а самая настоящая паника:
– Товарищи, сейчас вы услышите специальное выступление народного комиссара иностранных дел товарища Молотова…
Вновь с высоты раздалось шипение, бульканье, а только потом глухой голос:
– Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление. Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города…
Площадь в одно мгновение замерла. Казалось, тысячи и тысячи людей в ту же секунду превратились в камень, стих ветер, не летали птицы. Все вокруг замерло.
– Бать, а бать?
Я толком ничего не понял, поэтому потянул отца за рукав. И лишь с четвертого раза, когда я дернул со всей силы, он посмотрел на меня.
– Бать, ты чего?
Честно говоря, я испугался, когда увидел его лицо. Оно вытянулось, посерело, а в глазах «плескалось» настоящее отчаяние.
У меня тут же холодок побежал по спине. Никогда ведь отца таким не видел. Даже когда, его выпроводили с работы, он выглядел лучше. Пытался шутить, улыбался, хоть и через силу.
– Тихо, – безжизненным голосом проскрипел, прикладывая указательный палец к губам. – Война, мать его. Проклятая война.
Я сразу же замолчал, выпустив из рук подол его пиджака. Страшное слово «Война», словно молотком, выбило из моей головы все чувства и мысли.
– Братка, война с немцем началась, – это уже послышался ошарашенный голос дяди Сергея. – Смотри, уже заводская многотиражка вышла (многотиражная заводская газета)! – развернувшись к соседу, он показал на газету у того в руках. – Свежая, ведь? Товарищ, дай только одним глазком глянуть⁈
Они развернули газету и стали читать. Мне же толком не было видно, рост не позволял. Поэтому и пришлось встать на цыпочки.
– … Видел, видел, Севастополь уже бомбили⁈ – дядя Сергей так тыкал в газету пальцем, что едва-едва не порвал ее насквозь. – Житомир, Киев, Каунас… Мать честная!
– Как же так? А где же наши истребители? – растерянно спрашивал отец.
Наконец, я влез между ними и смог одним глазком заглянуть в газету. Только сразу же отпрянул назад, да еще так резко, что чуть не сбил с ног кого-то позади.
– Санька, отстань! – не оборачиваясь, в мою сторону махнул рукой отец.
Я же стоял на месте и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, словно на меня напал ступор. Сердце билось с такой силой, что, казалось, прямо сейчас выпрыгнет из груди. В висках стучало, заглушая окружающие звуки.
– Б-б-бать, б-батя, – с трудом заговорил я, дергая за рукав отца. – Д-д-дай… Б-б-бать, д-д-дай посмотреть.
– Что?
– Д-д-дай? – я тычу пальцем в газету.
– На, только не порви. Не наша.
Наконец, газета, свернутая трубочкой, оказалась у меня. Правда, сразу развернуть ее не удалось, руки дрожали.
– Не-ет, не-ет… Пусть я ошибся, обознался… – шептал я, стараясь успокоиться. – Пусть мне показалось… Подгорные Боги, пусть это все неправда…
Развернул, и заскрипел зубами. На фотографиях самолетов, с которых падали бомбы, виднелось то, чего я хотел забыть, как страшный сон – рубленные переплетеные знаки.
– Не-ет, не может быть, – я не верил своим глазам. – Это же другой мир… Откуда здесь орки⁈
– Чего там шепчешь? – ко мне наклонился отец, увидев, что я внимательно рассматриваю фотографию. – Это главный фашистский знак, сынок. Это гитлеровская свастика… Саня, ты чего? Санька? Санька, тебе плохо что ли?
Но я его уже не слышал, медленно сползая на землю. Для меня эти рубленые знаки не были свастикой каких-то там непонятных фашистов. В моем мире эти знаки на свои стяги наносили орки.
Я словно выпал из реального мира. Все вокруг загустело. Исчезли звуки, фигуры и лица людей превратились сначала в цветные, а потом и в черно-белые пятна.
Меня «накрыли» воспоминания о том страшном дне, когда на мой город напали. Я снова оказался рядом с отцом, в воздухе звенел тревожный звук колокола, раздавались испуганные крики.
Я пытался все рассказать отцу, пытался его предупредить, но не мог открыть рот. Махал руками, тыча в сторону перевалов. Топал ногами, мычал. Бесполезно, все шло именно так, как в прошлый раз.
Ужас, но мне пришлось снова пережить все это…
Как и тогда, орда пришла с перевалов. Застигнутая врасплох, стража пала, но в самый последний момент успела ударить в колокол.
Сначала на горизонте показались рваные знамена, на которых был изображен один и тот же символ – переплетенная черная фигура, свастика, символ орочьего Бога Хаоса. Следом показались черные гончие, похожие на адских псов твари, которые всегда шли впереди орды. Они со злобным рыком врывались в дома, бросались на гномов, и рвали их на куски.
Я видел все – отвратительные гниющие струпья на мордах гончих, разорванные в клочья тела гномов, горящие дома, отчаянную рубку последних защитников, гибель моих друзей.
Под моими ногами скрипели камни, когда-то бывшие домами моего родного города.
В воздухе стоял звериный рев гончих, то и дело раздавались торжествующие вопли орков, радующихся новому убийству. В воздух взлетели отрубленные головы, руки, ставшие теперь трофеями жестоких убийц.
Я не мог это терпеть, мое сердце разрывалось. Слезы отчаяния, бессилия текли по лицу. Рядом гибла моя семья, а я ничего не мог поделать. Как же так? За что? Подгорные Боги, за что так наказываете меня? В чем я провинился? Подгорные Боги, дайте мне еще один шанс все исправить! Прошу, умоляю! Я буду рвать этих творец собственными руками, грызть зубами! Я выжгу огнём их землю, чтобы не осталось и следа этого проклятого отродья! Я затоплю из норы, посыплю солью их могилы, чтобы стереть память о них! Только дайте шанс! Я убью…
* * *
п. Паркоммуна (посёлок имени Парижской коммуны)
Репродуктор уже давно замолчал. Страшное известие прозвучало, а народ все еще безмолвствовал. Люди стояли и растеряно переглядывались. Кто-то утирал слезы, кто-то шептал слова молитвы. Везде, куда не глянешь, царила растерянность.
И вдруг в этой тишине раздался душераздирающий крик:
– Убейте! Убейте их всех! Всех до единого…
Люди удивленно оборачивались, пытаясь увидеть того, кто это кричал.
– Это же Зло! Исчадье ада! Они никого не пощадят! Убейте все и каждого…
Наконец, увидели! В руках какого-то мужика «бился» парнишка. Он вырывался, махал руками, словно от кого-то отбивался, и жутко кричал:
– Что вы ждете? Идите и защищайте…
УВАЖАЕМЫЕ ЧИТАТЕЛИ, благодарю за большой интерес к этой истории. С большим вниманием «слушаю» ваши советы по поводу улучшения сюжета, слога и т.д. В следующих главах Главгер «даст стране угля».
Глава 18
Началось
* * *
Дом Архиповых
Очнулся я резко, словно вынырнул из воды – только открыл глаза, сразу же жадно задышал. Из-за этих снов о прошлом, где я снова и снова переживаю кровавую атаку орочьей орды и гибель родного города, мне было до сих пор нехорошо, тревожно.
Шумно вздохнув, я вскочил с постели. В ушах стоял грохот – сердце стучало так, что я слышал только его и ничего больше. Вновь начала накрывать паника: хотелось бежать, кричать, что-то делать, лишь бы не лежать.
– Сынок, сынок, ты чего⁈ – вдруг со спины раздался столь знакомый мамин голос, полный нежности и заботы. – Зачем вскочил? Лежи! Медсестра сказала, что у тебя солнечный удар был от жары, и тебе нужно немного полежать.
Ее прохладная ладонь легла на мой разгоряченный лоб. Другая ладонь ласково погладила по макушке.
– Вот, попей сначала теплого чая, и ложись.
Я выпил сладкого чая с малиной и опустился на кровать.
– А где все? – я оглядел пустую комнату, прислушался к тишине во дворе.
– Эх…
Мама с тяжелым вздохом села рядом и крепко меня обняла.
– Паша с Петей за хлебом пошли, а Федор…
Она снова вздохнула, повернула голову в сторону икон и что-то очень тихо прошептала.
– Федя в военкомат пошел… На войну, сынок.
– На войну?
Я дернулся, вновь вскакивая с постели. Опять вспомнился тот проклятый день, когда раздался звон сторожевого колокола. Как и в том мире, отец пошел сражаться. Значит, и я должен! Я не могу его бросить одного! Мы вместе встретим орков, плечом к плечу, я и отец! Как и в прошлый раз, мы будем стоить вместе!
– Ты куда это собрался? – мама удивленно вскинула брови, наблюдая, как я одеваюсь.
– Я тоже пойду на войну.
– Что? Какая война?
В этот момент в сенях громко хлопнула дверь. Мы тут же замолчали и, словно по команде, развернулись.
– Федя? – тихо вскрикнула мама, видя входившего мужа.
– Папа⁈
Тот с каменным лицом прошел к столу, положил на лавку небольшую котомку, следом сел сам. Несколько минут молчал, опустив голову, смотрел в стол.
– Не взяли, Прасковья, – наконец, со вздохом произнес он.
– Не взяли, – она повторила за ним, с плохо скрываемой радостью. Конечно, какая жена в здравом уме обрадуется, что мужа забирают?
– Сказали, на меня бронь, и нужно возвращаться.
Она села рядом. И они замолчали. Он прятал лицо, стараясь не встречаться с нами взглядом. Словно ему было стыдно, что других взяли, а его нет. Она тихонько вздыхала.
– … Всех наших, кто с шахты, завернули, – глухо приговорил он, не поднимая головы. – Там сейчас много народу. Считай, весь посёлок. А я вот…
Мама подсела ближе, накрыв его ладонь своей.
– А Санька все за тобой рвался, – вдруг еле слышно проговорила она, прижимаясь к его боку. – Пойду, говорит, и все тут.
Отец удивленно вскинул голову, и махнул рукой, подзывая к себе:
– Сань, иди сюда. Садись, – хлопнул по лавке рядом с собой.
– Не торопись, сын. Мы и здесь пригодимся. Чтобы воевать с врагом, нужны патроны, снаряды, танки и самолёты, а для этого требуется что? – он потрепал меня по плечу. – Для этого нужны уголь, металл. Так что, сынок, мы здесь, в тылу, будем воевать. И чем больше добудем угля, чем больше выплавим стали, тем легче будет нашим бойцов там. Понял?
Я кивнул. Конечно, понял. Будет больше угля и металла, значит будет больше оружия, и быстрее уничтожим врага. Значит, и от меня будет польза, значит, и я смогу помочь.
– Вот и хорошо, что понял, – он ещё раз потрепал меня по плечу. – Прасковья, мы с ребятами поговорили и решили сегодня в дополнительную смену выйти. Собери мне поесть. Я пока одежду приготовлю. Сань, вернусь, поговорим, как и что дальше делать будем. Тебе бы со мной в шахту, ты бы там очень сильно пригодился…
Он не договорил, дав понять, что разговор об этом будет позже.
– Хорошо, бать, – снова кивнул я.
Пока они готовились, я вышел во двор. На душе было тяжело, тревожно. Казалось, стены дома давили, хотелось на свежий воздух. К тому же все еще кружилась голова после недавнего приступа.
– Санек⁈ – вдруг крик прорезал воздух, и над забором появилась вихрастая рыжая башка. Оказалось, это был Колька, один из моих новых одноклассников. – Че встал? Пошли скорее с нами!
Ничего не понимая, я подошёл к забору. Подтянулся, выглянул наружу, на улицу, и обомлел – там были все мальчишки из моего класса. Все семнадцать человек, в красных галстуках, громко галдели, махали руками – спорили, в какие войска идти записываться.
– … Дурень, какие ещё истребители? Там же учится нужно, в училище, взлёт, посадка, – говорил с жаром парнишка с оттопыренными ушами. – Года три нужно учиться в училище.
– Долго! – безапелляционно отрезал другой школьник, при этом ещё головой для наглядности мотнул. – Какие ещё три года? Тут и года слишком много! Мне брат сказал, что ещё месяц, ну максимум два месяца, и Красная Армия будет Польшу освобождать. Он танкист, а там такая моща, что ого-го. Короче, парни в танкисты нужно идти. Пехота пыль глотает, грязь мешает, а танкисты все время в коробочке. К тому же ордена чаще танкистам дают… Пошли, а то опоздаем и без нас немца разобьют.
Через мгновение мальчишки уже заспорили, в каких войсках чаще награждают орденами. Шум чуть ли не до небес поднялся, двое даже с кулаками друг на друга полезли, лица красные, злые, скачут рядом, как молодые петушки, «будущие награды делят».
– … Я же сказал, среди танкистов…
– Нет, среди лётчиков! Ещё по зубам хочешь?
– Что? Да, я тебе…
Я вышел через ворота к ним.
– Санька, ты в какие войска собираешься? – все, забыв про спор, повернулись к новенькому, ко мне, то есть. – Давай с нами, сейчас в военкомат пойдем, пусть нас в танкисты пишут. Сначала, понятно, по материальной части подтянут, потом сразу в бой. Считай, к сентябрю уже вернемся, с медалями. Вот бы Красное Знамя получить…
Я смотрел на них, чуть ли не с открытым ртом. Они не просто хотели на войну, а боялись, что могут не успеть. Это какими нужно было быть людьми, чтобы так думать⁈ Ведь, он видел настоящую войну, видел врага, стоял с ним лицом к лицу. Война – это не бесконечные победы, не легкая прогулка и награды. Война – это, прежде всего, смерть, боль, грязь, безысходность, ужас, которым нет конца и края.
– Чего молчишь? В пехоту что ли хочешь? – со снисходительным смешком спрашивал тот, что с оттопыренными ушами. – Или на флот? А что, парни у моряков форма красивая. В такой если на танцы выйти, то…
И говорил так, словно я даже и не сомневался, что иду воевать.
– Я… э-э… в шахту пойду или на завод, – нерешительно сказал я, видя, как у одноклассников меняются лица. – Буду угль для заводов рубить или пойду железо лить.
– Не пойдешь, значит, в военкомат? – переспросил мальчишка с оттопыренными ушами, похоже, местный заводила. Лицо у него скривилось, губа презрительно отвисла. – Струсил, да? Так и сказал бы, а развел тут болото. На завод пойду, в шахту пойду уголь рубить… Испугался, короче.
Я мотнул головой. О чем это он? Как это струсил? Чего он такое мелет?
– Струсил! – словно припечатали из толпы. – Трус! Штаны, поди, уже запачкал! – вразнобой закричали школьники. – Пошли, парни, а этот пусть дома сидит, у мамкиной юбки.
Прежде чем уйти, каждый счёл своим долгом с презрением посмотреть на меня. Кто-то даже смачно харкнул прямо мне под ноги.
Будь мы в тихой подворотне, они бы ещё и затрещин мне надавали. Можно было в этом не сомневаться.
– Я не трус, – негромко сказал я, глядя им в след. – Не трус…
Мальчишки уже скрылись из виду в конце улицы, а я все продолжал повторять:
– Я не испугался… Нет, я не боюсь их… А вы… Вы просто ничего не знаете… Просто не понимаете, что вас там ждет.
И тут на меня снова «накатили» воспоминания. Неприятные, тяжелые, они всю душу выматывали, заставляя снова переживать те страшные события.
– … Что ты, в самом деле? – лицо было мокрое от слез, а я сразу и не почувствовал, что плачу.
Тем временем мимо меня в сторону военкомата бежала еще одна компания мальчишек – человек семь – восемь, лет шестнадцать – семнадцать на вид, белобрысые, в брюках и теннисках. Лица решительные, глаза сверкают, и разговоры лишь об том, как бы попасть на фронт:
– … Леха сказал, что нужно на улицу Маркса идти. Там могут взять, если радиодело в школе проходили. А на Шевченко лучше не ходить, там сразу же заворачивают…
– … Да пару лет себе припишем, и все. Давайте только по одному…
– Припишем⁈ Тебе-то хорошо! Ты вон какой здоровый, а я?
– … А я в шоферы проситься буду. Меня батька уже научил баранку крутить.
Мальчишки спешили, хотели скорее попасть на войну, пока она без них не закончилась. Такое время, такие люди.
* * *
Война, которую ждали.
Война, к которой готовились.
Война, начало которой проморгали.
Начало войны напомнило бой двух боксеров, с первых же секунд поединка вошедших в жесткий клинч. Первый, горячий, молодой, «не красовался» перед болельщиками, не выкрикивал приветствия или даже оскорбления в сторону соперника, не вел разведку. Он сразу же разразился градом мощных ударов. Его противник, растерявшись от такого натиска, едва не оказался в нокдауне. Упал на одно колено, кряхтел, морщился от боли, утирал кровь, но все равно держался, копил сил, чтобы ответить…
В первые же дни войны немецкая авиация нанесла массированные удары по аэродромам, железнодорожным узлам, военно-морским базам, местам постоянной дислокации войск и многим городам на глубину 250 – 300 километров от государственной границы. Одновременно границу пересекли моторизованные и пехотные дивизии врага, атаковав пограничные заставы и стрелковые дивизии первых эшелонов армий прикрытия.
Имея за плечами успешный опыт «подвижной» войны в Европе, немецкое командование сделало ставку на блицкриг. По заранее намеченным направлениям двинулись ударные группы из танков и мотопехоты. Имея приказ не ввязываться в затяжные бои и не штурмовать в лоб эшелонированные укрепления, подвижные части за сутки продвигались на десятки километров в глубину обороны советских войск. Громя тылы, уничтожая пункты снабжения, рассеивания подкрепления, немцы создавали котлы, где только за несколько недель войны оказалось больше сотни тысяч бойцов и командиров Красной Армии.
Новый тип войны с её сверх мобильностью, активным использованием бронетанковых групп и невероятным уровнем взаимодействия всех родов войск застали советское командование, особенно его низовой и средний состав, врасплох. Уставы Красной Армии, вознося на пьедестал военной науки, исключительно атакующий манёвр, стоили стране миллионов человеческих жизней, десятков разрушенных городов и сотен миллиардов рублей ущерба. И только невероятная отвага и самопожертвование бойцов и командиров, не пожалевших своих жизней, дали стране время, чтобы собраться с силами.
