Текст книги "Чужие браки"
Автор книги: Рози Томас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)
Стелла вспомнила Дарси, каким он был всегда. Смотрел на всех на них чуть снисходительно, почти как на свою собственность, не только на женщин, на пары целиком. И вот теперь он пытается, делая те же движения, сделать вид, что сохранил и прежнюю власть.
– Это все для меня? Откуда вы знали, что я приду? – пошутил он, пожалуй, чересчур громко.
– Женская интуиция.
Они привычно отшучивались, приняв предложенный Дарси тон легкого флирта и впервые со дня его ареста сознавая, что не знают теперь, как им обращаться с Дарси.
Когда Стелла, Вики и Дженис удалились переодеваться, Дарси сказал Ханне:
– Я искал тебя.
– Ты же знаешь где, – мягко сказала Ханна, вешая одежду на плечики.
– Я хотел видеть тебя.
Это была правда. Натянутая тишина Уилтона с висящими в воздухе взаимными упреками сделалась в последнее время невыносимой, и Дарси вдруг обнаружил, сидя один в тишине кабинета, как сильно ему хочется, чтобы жена была сейчас рядом. Он немедленно вскочил в машину и поехал в Графтон.
– Все хорошо, – сказала Ханна, как говорила она обычно Лауре или Фредди.
Она отложила вешалки с одеждой и протянула руки к Дарси. Он подошел к жене. Теперь им обоим было видно смущение Дарси. Ханна похлопала мужа по плечу, глядя куда-то в даль, как будто надеясь увидеть там собственное будущее.
Мысли ее переключились вдруг на Майкла, а затем, как это ни странно, на Марсель. Ей очень хотелось бы, чтобы Марсель тоже пришла сегодня сюда, как это сделала Вики, и чтобы между ними установились те же, что и с Вики, отношения всепонимающего прощения. Она с грустью думала о том, чего же все-таки ждала от своих отношений с Майклом Уикхемом, что надеялась найти? Тот вечер, который провели они когда-то здесь, в магазине, был теперь далеко-далеко, их отражения в зеркалах, казалось, принадлежали тогда кому-то другому.
Подумав об этом, Ханна поймала себя на том, что Майкл, пожалуй, даже не нравился ей по-настоящему. Марсель была гораздо симпатичнее во всех отношениях.
Ханна положила руки на плечи мужа и быстро и резко встряхнула Дарси, как бы желая вернуть ему прежнюю энергию.
– Ну же, – прошептала она.
Дарси испытывал усталое восхищение силой жены, и в то же время послушно сделал то, о чем она просила его без слов – высоко поднял голову, чтобы остальные женщины, которые могли в любой момент появиться из примерочной, не видели его слабость.
Из-за занавески появилась Стелла Роуз. Золотистое платье мерцало в ее руках.
– Так ты берешь его? – спросила Ханна.
– Давай скорее заплачу, пока я не передумала.
Ханна подошла к письменному столу.
– Опять кому-то что-то всучила, – пошутил Дарси. – Ну прирожденная продавщица! Надо поручить ей поработать над моей репутацией, правда?
Ханна молча выписывала счет Стелле Роуз.
Когда платье было упаковано в фирменный синий пакет, Вики, Дженис и Стелла распрощались с Клеггами на пороге магазина – пора было ехать в школу за детьми. Учебный год закончился. Через несколько дней Фросты и Рэнсомы отправятся в Корнуол на каникулы.
Дарси расцеловался со всеми, напоминая при этом зануду-церемонимейстера, который распускает гостей в конце вечера, но не раньше чем они завершат все принятые в таких случаях ритуалы.
– Уезжаем-то всего на три недели, – протестовала Дженис. Она вдруг почувствовала, что все ее страхи возвращаются вновь.
– Джимми останется здесь, – сказала Стелла. – Мы ничего не планировали на лето.
– Джимми, мальчик мой, – закивал Дарси весьма добродушно, но безо всякого выражения на лице, так что, глядя на него, можно было усомниться, помнит ли он вообще, кто такой Джимми.
Женщины расцеловались, желая друг другу счастливого отдыха. Они оставили Дарси с Ханной перед дверьми магазина и отправились вниз по Саутгейт в толпе туристов и покупателей. На углу, где Стелла покидала их и поворачивала в другую сторону, они остановились, чтобы взглянуть через лужайку перед собором на западный портал. Рабочие разбирали часть лесов, обнажая бледные каменные стены.
– Так вы с Джимми не уезжаете? – спросила Вики у Стеллы.
В этот момент упала на землю одна из опор лесов.
Все еще глядя на собор, Стелла ответила:
– Не знаю. Ничего не знаю. Я не говорила тебе, что я оставила работу и уволилась? На следующий семестр уже не вернусь в школу. И все еще понятия не имею, чем буду заниматься. Так что не спрашивай меня ни о чем.
Дженис и Вики переглянулись. Все кругом меняло привычные очертания.
– Так будет лучше для тебя? – спросила Дженис.
Стелла ослепительно улыбнулась.
– Кто знает? Сейчас мне кажется, что да. Я чувствую, что я… как бы очистилась, вроде этих вот святых, – Стелла сделала неопределенный жест в сторону собора. – Как будто с меня сняли старый слой, грязный и облупившийся, и я готова опять стоять под дождем. Конечно, будет немножко холодно без привычной одежды. Но так или иначе я это сделала. И теперь осталось только решить, как жить дальше. Пожелайте мне удачи.
Они пожелали. Стелла поблагодарила их с налетом своей обычной иронии. Поправила на плече сумку и пошла своим путем.
Нине нравился Графтон в разгаре лета. Она наслаждалась своеобразным чувством, что Графтон принадлежит ей и только ей, благо все ее знакомые были сейчас на отдыхе, и ей нравилось делиться этим своим городом с туристами, прогуливающимися по соборной площади у нее под окнами.
Она работала у себя в студии, башенки собора парили у нее над головой, а днем Нина совершала долгие прогулки по зеленым аллеям и полям, окружавшим Графтон, как делала это в первые недели в Графтоне до того, как познакомилась с Гордоном Рэнсомом.
Сейчас ее единственным постоянным посетителем был Барни Клегг.
Однажды Нина вывезла юношу за город на своем красном «мерседесе». Это было в начале августа. День был теплый, но довольно облачный, воздух был тяжелым и неподвижным. Нина ехала по дороге в сторону холмов, пока они не увидели подходящего места для пикника с видом на зеленое поле и Графтон, маячивший вдалеке. Барни достал из машины корзину для пикника. Это была специальная корзина с отделениями для тарелок, приборов и бутылок внутри. Когда-то ее подарил Нине Патрик. Барни восхищенно смотрел, как она распаковывала шампанское, бриоши, малину.
– А я-то всегда думал, что пикник – это сэндвичи с бананами, теплая пепси-кола и песок.
– Непохоже, чтобы твой отец допускал такое.
– Нет, но отец никогда и не вывозил нас на пикники. Я всегда ездил с чужими родителями.
Нина протянула ему бокал шампанского. Они чокнулись и выпили.
– Теперь ты знаешь, что бывает по-другому. И я рада, что ты узнал это именно от меня.
– Ты действительно рада?
Волосы Нины были сегодня собраны на затылке, при ярком дневном свете видна была каждая морщинка на ее лице. Сегодня она выглядела на свой возраст, никак не меньше. Барни наклонился и поцеловал ее, ощущая на губах вкус шампанского. Затем Барни в нерешительности выпрямился, видя, как обострились черты лица Нины. Но она только сказала:
– Да. Я рада, что между нами произошло все то, что произошло. Ты голоден? Глупый вопрос, да?
Барни всегда был голоден. Количество поглощаемой им пищи стало одной из излюбленных тем для их шуток. Они начали есть, сидя бок о бок, как старые приятели и глядя на зеленую равнину, простиравшуюся перед ними. Нине всегда нравилось думать, что вот этот вид на Графтон с этого поля, пожалуй, остался неизменным со времен средневековья. Глаза ее были полузакрыты, так легче было не видеть труб и другие атрибуты индустриального пейзажа, зато по-прежнему хорошо был виден старый город, в центре которого царил собор.
Когда она смотрела вот так, свет кругом начинал пульсировать, приобретал красноватый оттенок. Нина чувствовала, как бежит по жилам приятное тепло и глаза начинают слипаться, видимо, это был результат действия шампанского. Нина позволила себе прилечь на бок и положить голову на плечо Барни. Он не двигался, не пытался ни отодвинуться, ни прижаться к ней крепче.
– Что случилось? – спросила Нина.
– Мне необходимо поговорить с тобой.
– Говори.
– Что ты хочешь, чтобы было дальше?
Нина чувствовала, что Барни неловко затевать этот разговор, создавая как бы невидимую преграду между ними. От этой его неловкости Нине тоже стало немного не по себе.
– Я хочу, чтобы у всех было достаточно еды, немного чувства собственного достоинства и возможность быть счастливыми, – ответила Нина.
– Не надо пытаться свести все к шутке.
– Это не шутка, Барни.
– Хорошо. Спасибо, что ты поделилась со мной своими взглядами на этот мир. А что ты хочешь, чтобы было дальше в наших отношениях?
Думая над ответом, Нина взяла в свои руки ладонь Барни. Рука его была серой от грязи, въевшейся в кожу за время летних садовых работ. Кисть была покрыта жесткими белыми волосками.
– Я хочу, чтобы все было так, как раньше – не больше, но и не меньше. Это тот самый честный серьезный ответ, которого ты ждал?
– Только отчасти. Ты сказала «так, как раньше». Значит ли это, что ты хочешь продолжения? Или нет?
Очень мягко Нина произнесла:
– Теперь я понимаю, что ты имеешь в виду. Скажем так: я не хочу, чтобы это кончалось, но прекрасно понимаю, что это не продлится долго.
Нина почувствовала на секунду, что ей стало грустно и одиноко, но чувство это тут же сменилось облегчением и признательностью к Барни, которому, в свою очередь, быстро пришла на смену чисто физическая реакция.
– Разве это так важно сегодня, сейчас? – спросила Нина, начиная опасаться, что серьезный разговор окончательно испортит очарование теплого летнего дня.
– Я завалил экзамены, – безо всякого выражения сказал Барни. – В общем, это, конечно, не бог весть какая неожиданность. На следующий год я не вернусь в колледж. Нет особого смысла, да и не очень хочется после того, что случилось с Дарси. Я чувствую, что должен остаться здесь, чтобы как-то поддержать сестер, Ханну, да и маленьких, если им потребуется моя помощь.
– Но?
– Да, есть одно «но». – Барни убрал руку, чтобы подпереть кулаком подбородок. – Но мне очень хочется побывать еще кое-где. Отец одного моего приятеля предложил мне работу. Что-то там связанное с озеленением. Точнее, с устройством сада. В Австралии. В Перте. Мне хотелось бы завербоваться на год, а на обратном пути попутешествовать еще где-нибудь. Так сейчас многие делают.
– Да, я знаю.
«Он ведь очень молод», – думала Нина. Сейчас она чувствовала себя по сравнению с Барни старухой, но она тут же вспомнила, как чисто юношеские заботы Барни о том, как приятно провести время, омрачались теперь свалившейся на его плечи ответственностью за семью. Бедный Барни!
– На твоем месте, я бы поехала. Ведь здесь ты на самом деле ничем не можешь помочь, разве не так? Ведь дело твоего отца не дойдет до суда еще года полтора.
– Все равно я чувствую, что отвечаю за них всех. Хотя мне и пришлось спихнуть проблемы Люси на тебя и Патрика.
Люси все еще жила в Лондоне, у Патрика. Их связывала самая что ни на есть искренняя дружба, каким бы невероятным это не казалось. Патрик пообещал помочь Люси найти работу. Нина погладила низко склоненную голову Барни. Волосы его были густыми и блестящими, было приятно ворошить их и вспоминать, как она делала то же самое, держа его в своих объятиях. На нее нахлынули воспоминания, сожаление о том, чего уже нельзя было вернуть, предчувствия будущих страданий, которые самым странным образом переплетались с сознанием того, что самым горячим ее желанием, как ни странно, было бы сейчас, чтобы они оба разделись и утонули в зеленой траве в объятиях друг друга. Жара становилась все сильнее, парило.
– И за меня ты тоже чувствуешь ответственность? – спросила Нина.
– Что-то вроде.
Нина выпрямилась и чуть отодвинулась от Барни.
– Пожалуйста, не надо. Я этого не хочу.
– Это правда? – Барни в упор смотрел на нее. Видимо, именно это ему и хотелось услышать.
– Что еще?
Барни встал. Засунув руки в карманы, он медленно обошел вокруг машины. Вернувшись к Нине, он поднял ее на ноги, положив свои большие сильные руки ей на бедра.
– Ты потрясающая женщина, тебе это известно?
Нина вздохнула. Все это было так забавно. Барни был таким огромным, добродушным, искренним, весь как на ладони. Она старалась не показать ему, что посмеивается про себя.
– Спасибо, – грустно сказала она. – Я думаю о тебе примерно то же самое.
– Ты действительно думаешь, что я поеду в Австралию?
– Да.
Барни усмехнулся.
– Что ж, возможно, я так и сделаю. Но не сейчас.
Барни, не отпуская Нину, сделал несколько шагов назад и уперся спиной в капот автомобиля.
– Ох уж эта машина, – пробормотал он.
– Она тебе не нравится? – спросила Нина. Ей было все равно, что думал Барни по поводу «мерседеса». Эта машина принадлежала Гордону Рэнсому, так же как и ветреный день, когда они отправились в автомобильный салон, и тот номер в мотеле на шоссе.
– А как насчет загрязнения окружающей среды? – усмехнувшись, спросил он.
– Ну хорошо, я продам его.
– Но не сейчас, – повторил Барни.
Он уселся на капот, широко раздвинув ноги, и притянул Нину поближе к себе, сжимая коленями ее бедра. Нина улыбнулась, и, как бы желая продолжить игру Барни, начала расстегивать ремень на его брюках. Расстегивая пуговицы его джинсов, Нина заметила, что первые капли дождя застучали по машине, расплющиваясь в форме звездочек.
– Ты не боишься промокнуть? – прошептал Барни, лаская губами ее шею.
– Давай попробуем.
Нине не хотелось, чтобы Барни говорил. Уж слишком явной стала в последнее время разница между Барни, молча делающим свое дело, и Барни, рассуждающим о жизни.
Они целовались, дождь становился все сильнее, но это был теплый, мягкий летний дождь, поливающий машину и их обращенные к небу лица. Нина слизала капельку дождя с уголка рта. Она расстегнула рубашку, которая начала уже прилипать к телу, и обнажила плечи. Барни встал на колени прямо в мокрую траву и начал снимать с нее туфли. Дождь ритмично барабанил по крыше машины.
Барни собрал их одежду и закинул ее в машину, чтобы не промокла. Они выпрямились и молча прижались друг к другу, чувствуя себя так, как будто на свете нет больше ничего, кроме них и этого дождя.
Нина пыталась напомнить себе, что она уже не так молода и не настолько пьяна сегодня, чтобы купаться голой под дождем с очаровательным белокурым юношей. Она пыталась сообразить, как бы обратить все это в шутку и немедленно прекратить, но потом подумала: «А почему, собственно, я слишком стара для этого или для чего-то другого, если внутри себя я чувствую, что все наоборот».
Вся ее прошлая жизнь промелькнула вдруг перед Ниной в одно мгновение, так что у нее закружилась голова.
Годы замужества казались теперь годами молчаливой жертвы, одностороннего преклонения перед Ричардом, перед работой Ричарда, перед мнением Ричарда по поводу всего на свете, в то время как ее собственные нужды и заботы оставались как бы в стороне. Даже ее недолгий роман с Гордоном в основном состоял из того, что нравилось Гордону, а ее роль заключалась лишь в том, что она покорно позволяла собой воспользоваться, а затем также покорно позволила от себя отказаться, как будто была обязана выполнять абсолютно все его желания.
Эта покорность, это терпение были как бы основой ее жизни, и она еще считала, что счастлива.
Но теперь видение мира как бы изменилось, и Нина спрашивала себя, было ли это действительно счастье или лишь бесцветное молчаливое спокойствие.
А если это было действительно так, а не казалось ей сквозь пелену дождя, искажающую размеры, расстояние и всю эту ситуацию, в которой находилась она в данный момент, если все это было так на самом деле, то Нине не хотелось, чтобы так в ее жизни продолжалось и дальше.
Нина почувствовала, как ломается и рушится что-то внутри нее. Как будто бы старая кожа отстает от тела и отваливается совершенно безболезненно, а под ней обнаруживается другая. Как у статуй в нишах собора, только ее возродили дождь и первозданная нагота. Нина чувствовала себя абсолютно свободной, без примеси страха и сожаления, и эта свобода пьянила ее. Нина откинулась на капот, спиной ощущая тепло, и раскинула руки и ноги, подобно жертве, предназначенной на заклание.
– Весьма и весьма возбуждает, – пробормотал Барни.
Нина на секунду открыла глаза.
– Хорошо, – просто сказала она, в глубине души сознавая, что хочет сейчас нравиться вовсе не Барни, а самой себе. Тела их слились наконец вместе, дождь ударял по закрытым векам Нины, по ее лбу и щекам, и она слышала, как тихонько поскрипывает металл в такт движениям ее тела.
Один раз над ними сверкнула молния. Пальцы Нины впились в твердые выпуклые мускулы на спине Барни, и она двигалась теперь как бы сама по себе, забыв о его присутствии и помня только свое новое прекрасное состояние. Барни почувствовал, как рот ее искривился в улыбке. Он удивленно взглянул на нее, но глаза Нины были закрыты и невозможно было понять, что все это значит.
В момент оргазма пальцы Нины сжались в кулаки, а бедра, будто сведенные судорогой, приподнялись под протестующий скрип красной жести.
Потом Нина лежала неподвижно, жадно впитывая все вокруг – дождь, запах краски, раскаты далекого грома, горячее дыхание Барни на своей щеке. И все это вместе окружало ее, было как бы своеобразной раковиной, внутри которой она жила, которая защищала ее теперь также надежно, как чрево матери плод ребенка.
Барни положил голову ей на плечо, и Нина нежно гладила его кончиками пальцев по спине, как тогда, в первый раз.
– Тебе не холодно? – спросил Барни.
– Нет. Очень тепло и очень понравилось.
– Да, пожалуй, неплохо, правда?
«Гораздо лучше, чем просто неплохо», – подумала про себя Нина.
Барни соскользнул на землю, достал из машины свою рубашку и безуспешно попытался вытереть их тела. Все еще шел дождь, но воздух становился легче, а небо над Графтоном становилось голубым.
Забравшись в машину, они с трудом натянули на мокрые тела одежду. Когда это более или менее удалось, Барни снова улыбнулся Нине.
– Со мной такое впервые.
– Что именно – дождь или капот машины?
– И то и другое.
– И со мной, как ни странно, тоже.
Этим признанием было сказано все.
Пока они ехали домой, выглянуло солнце. Барни искоса взглянул на Нину.
– Ты так красиво улыбаешься! Почему? – спросил он.
Нина сказала ему правду.
– Потому что я счастлива сегодня.
Майкл на десять дней взял детей с собой в Корнуолл. Они остановились неподалеку от Рэнсомов и Фростов, так как Майкл с Марсель договорились, что для детей будет полезно отдохнуть вместе с отцом, а присутствие рядом других детей сделает не таким заметным отсутствие матери.
Марсель осталась в Графтоне одна. Понд-скул в августе была закрыта, в этот раз не стали набирать даже на летние курсы молодых хозяек. Дни, полные одиночества, тянулись один за другим. Ей немного не хватало Вики и Дженис и их частых визитов, к которым она уже успела привыкнуть, но с другой стороны, полное одиночества помогало, как ничто другое, чувствовать себя личностью, а не придатком к собственному дому, мужу, детям и их друзьям.
Марсель попадались иногда в газетах сообщения о деле Дарси Клегга. Она знала, что Дарси и Ханна отшельничают в Уилтоне и несколько раз представляла себе, как едет знакомой дорогой навестить их. Это не казалось таким уж невозможным, поскольку Марсель почти уже не чувствовала никакой враждебности к Ханне. Злоба, горечь, отчаяние, память о которых сохранилась еще в ее душе, связывались в сознании Марсель только с Майклом.
Всю неделю, пока дети были с Майклом, Марсель никого не видела и практически не выходила из дому. Погода стояла облачная и прохладная, и даже соседские окна, выходившие в их сад, казались Марсель угрожающими черными дырами, за которыми прячутся враги, желающие подглядеть за ее жизнью, хотя Марсель знала, что почти все соседи уехали на лето – на Корфу, в Тоскану, на другие курорты. Марсель думала о семейных парах, которые проводят отдых друг с другом, в окружении детей, среди все той же повседневной кутерьмы, которую оставили дома, и вовсе не чувствовала себя обделенной. Хотя было немного необычно – непривычно именно из-за этой тишины, царившей в доме.
Марсель не чувствовала себя несчастной, хотя очарования ее второго одинокого воскресенья уже так и не удалось повторить.
Вечером седьмого дня после отъезда детей Марсель сидела в саду на бамбуковом кресле. Рядом стояли ровными рядами горшки, в которые она еще с утра высадила эдельвейсы и анютины глазки. Когда зазвенел звонок, Марсель поняла, что сидит и смотрит на зеленые листья вот уже несколько часов, забыв о книге, лежащей на коленях.
Сначала она, растерявшись, подумала, что это звонил телефон. Наверное, дети хотят сообщить ей последние новости или Майкл – спросить о чем-то. Потом она поняла, что звонят в дверь. Она покорно поплелась к двери.
На пороге стоял Джимми Роуз.
– Я очень некстати? Только, скажи, и я тут же удалюсь, не очень поспешно, но очень покорно.
Судя по витиеватым фразам и заплетающемуся языку, Джимми успел уже сегодня где-то выпить. Он не был пьян, но находился весьма близко к этому. Марсель смотрела на него безо всякого выражения, как будто видела в первый раз.
– Нет, ты не очень некстати, – голос Марсель звучал хрипло, она уже несколько дней ни с кем не разговаривала. – Заходи.
Они вошли в чисто убранную кухню.
– Хочешь выпить? – спросила Марсель.
Джимми обедал сегодня со своим банковским менеджером. Такие обеды давно вошли у них в традицию, от обсуждения состояния финансов Джимми они очень быстро переходили к обычной болтовне о политике, бизнесе, гольфе, а ближе к последней порции выпивки – на местные сплетни. Сегодня, однако, хотя банковский служащий держался не менее приветливо, чем обычно, он сообщил Джимми, что его расходы превысили лимит займа, установленный банком. Он понимал, что в наши дни это нелегко, но тем не менее выразил надежду, что Джимми в ближайшее время поправит дела, иначе банк, по своим правилам, должен будет отказать ему в кредите…
Джимми кивал, ковыряя вилкой в тарелке с каким-то безвкусным блюдом, которое ему вовсе не хотелось есть. Каждый кусок застревал в горле, и приходилось делать по огромному глотку вина, чтобы избавиться от неприятного вкуса во рту. Дела Джимми начали потихоньку идти в гору, и он был уверен, что к осени все наладится.
Менеджеру явно не очень понравилась реакция Джимми на его предостережения. Он не стал больше возвращаться к этому вопросу, но отказался остаться и распить еще бутылку бренди, которую заказал Джимми.
Они пожали друг другу руки, и Джимми остался за столиком один, наедине с бутылкой. Он довольно быстро покончил с выпивкой и отправился к себе в офис. Прозевав там часов до пяти, он пошел побродить по средневековым улочкам центра Графтона. Блуждая, он наткнулся на какой-то захудалый бар около старой ярмарочной площади. Бар был пуст, но казалось, что его населяют призраки торговцев скотом с провалившимися глазницами и в грязных старинных одеждах, а воздух пропитан запахами хлева и конюшни. Джимми выпил полторы пинты пива, стараясь не обращать внимания на телевизор, что-то бубнивший над его головой. Когда Джимми уже не мог смотреть на пиво, он встал, не зная точно, куда он сейчас отправится, но сознавая, что меньше всего ему хочется домой. И тут он вспомнил о Марсель.
И вот он сидел у нее в кухне.
– Я бы выпил «скотч». Спасибо. А ты составишь мне компанию?
– Выпью, пожалуй, немного вина.
Марсель поставила на стол бутылки и бокалы Джимми нетерпеливо потянулся за своей порцией виски. Алкоголь наполнил его приятным теплом, вселил надежду, что все будет хорошо.
– Ты голоден? – спросила Марсель.
– Не особенно. Обедал сегодня с банковским менеджером. Обычный дежурный ланч.
Сейчас Джимми почувствовал, что по-настоящему зол на этого парня из банка. Поглощенный сознанием собственного негодования, Джимми краем уха услышал, что Марсель что-то предлагает ему. Так и не поняв толком, что именно, Джимми последовал за ней, и они оказались в саду, в его небольшом уголке, отгороженном стеной. Земля под ногами была уставлена какими-то крошечными растениями в горшках. Было тихо, если не считать птиц, щебетавших на деревьях.
Марсель пристально смотрела на Джимми. Она была аккуратно причесана, темные волосы блестели. Джимми отметил про себя, что Марсель явно изменилась к лучшему, расставшись с Майклом. Впрочем, этого следовало ожидать.
Джимми откинулся на спинку кресла. Пожалуй, он слишком устал, чтобы злиться на кого-то. Ему приятно было нежиться в солнечных лучах, как будто лица касались ласковые женские пальцы.
– Ты хорошо выглядишь, – сказал Джимми. – Гораздо лучше, чем раньше.
– Я и чувствую себя намного лучше. Забавно, правда?
Джимми не особенно хотелось обсуждать проблемы Марсель, у него достаточно было своих. Но ему приятно было находиться рядом с этой женщиной. Когда-то они сидели вот так же в чьем-то чужом саду, и Джимми пришлось разочаровать Марсель. Кажется, это было из-за Люси. Воспоминание о девушке отозвалось в нем жгучей болью. Он все еще не мог примириться с тем, что потерял ее. С решительным видом Джимми выпрямился. Бессмысленно было отдаваться во власть грустных мыслей.
Он протянул руку и коснулся голой ноги Марсель, ласково поглаживая ее пальцами. Кожа была гладкой и приятной на ощупь. Похоже, сегодняшний день все же не пропал даром. Приятные предчувствия начинали поднимать его настроение.
Марсель тоже подалась вперед. Джимми ощущал теперь сладковатый и терпкий запах ее волос, видел, как подрагивают ее веки. Джимми мысленно раздел ее, вспоминая, как выглядела Марсель в купальнике, когда они в последний раз были вместе на пляже. Джимми приготовился поцеловать Марсель, но в этот момент она сняла его руку со своей ноги.
Не понимая, что произошло, Джимми пробормотал:
– Ну же, Map! Всего лишь поцелуй. Ведь мы так давно знаем друг друга!
– Да, давно.
– Тогда почему же нет. Я думал, тебе этого хочется.
Виски после пива означало, что Джимми напился уже как следует. Он был возбужден, но не знал, как долго это продлится, если придется уговаривать Марсель. В нем снова поднималось раздражение.
– А вот тут-то ты и не прав. Я ничего не хочу, Джимми, во всяком случае с тобой. Не хочу ни капельки.
Джимми посмотрел вниз на стакан, который он аккуратно поставил у ножки кресла, на цветы в горшках, чувствуя, как улетучиваются надежды хорошо провести вечер, как покидает его очарование вечернего сада и возвращаются воспоминания о грубой реальности повседневной жизни.
– Почему? – все-таки спросил он. Его не очень интересовал ответ. – Ведь мы оба одиноки сегодня, не так ли? – Это было ясно и без слов, но Джимми почувствовал вдруг потребность произнести это вслух, признаться в этом кому-то. Он действительно чувствовал себя одиноким.
Марсель размышляла о чем-то своем. Она вспомнила, как на несколько секунд почувствовала себя неотразимой там, в саду Рэнсомов, прежде чем Джимми отверг ее, и как злоба потом пришла на смену унижению.
Марсель позволила себе насладиться моментом, а затем произнесла:
– Я целую неделю жила тут сама по себе. Одна в доме. Но мне вовсе не так уж одиноко. За неделю о многом успеваешь подумать, и одно из принятых мною решений состоит в том, чтобы делать впредь только то, что я захочу. Или хотя бы не так часто делать то, чего я не хочу. И сейчас, в этот самый момент, я поняла вдруг, что ты как раз относишься к длинному списку того, чего я не хочу. Решил, что можешь прийти сюда только потому, что нет Майкла, и я тут же улягусь под тебя, не сказав ни слова? Я не хочу с тобой целоваться, я не хочу ложиться с тобой в постель, хотя однажды, пожалуй, была не прочь это сделать.
Джимми увидел, что Марсель зло улыбается. Волна раздражения накатила на него.
– Я не хочу, чтобы ты щупал меня, как обычно делаешь это по углам на вечеринках со всеми по очереди. Уж слишком ты неразборчив, чтобы хоть кто-то при этом чувствовал себя польщенным. Мне не нравится, как ты обращаешься со Стеллой, как ты постоянно выбалтываешь чужие секреты. И мне не нравится, как воняет от тебя сегодня дешевым кабаком.
Марсель зажала себе рот ладонью, как будто та, старая Марсель испугалась, что она в своем новом воплощении выболтает что-нибудь еще, такое же злое и резкое.
Джимми встал. Его слегка покачивало. Виски ударило ему в голову.
– Безмозглая сука, – злобно прошипел он.
Джимми поднял руку и несколько секунд изучал свою открытую ладонь, затем медленно сжал кулак и оглянулся, как бы выбирая, на что бы обратить свой гнев. Он сильно ударил по стене. Боль пронзила руку от кисти до локтя. Поглядев еще раз на руку, Джимми увидел, что на костяшках пальцев выступает кровь. Марсель неподвижно застыла в своем кресле. По крайней мере, теперь она не улыбалась. Джимми отпихнул ногой стакан и услышал, как он разбился о камни мощеной дорожки. Едва держась на ногах, он прошел через дом и вышел, хлопнув входной дверью. Среди припаркованных на дороге машин, Джимми с трудом отыскал свою и поехал домой. Рука по-прежнему саднила.
Марсель сидела там, где оставил ее Джимми. Казалось, даже птицы замолчали. Тишина действовала угнетающе. Марсель вошла в дом, прошла по тихим комнатам, сознавая, какими стерильными, совершенно необитаемыми они выглядят.
Сцена с Джимми как бы пробила ее броню. Марсель хотелось увидеть детей, поговорить с Майклом, прижать их всех к себе и чувствовать, что они по-прежнему принадлежат ей. Как только Марсель сформулировала про себя это желание, оно стало еще сильней. Дом был лишь раковиной, из которой вынули устрицу, но сама Марсель не была и не хотела становиться пустой оболочкой. Марсель почти бегом кинулась к телефону. Оставалось еще три дня каникул. Если выехать прямо сейчас, Марсель приедет в Корнуолл до того, как дети лягут спать.
Майкл поднял трубку на другом конце провода.
– У тебя как-то странно изменился голос, – сказал он.
– Майкл, я хочу приехать к вам. Я не знаю, почему сижу здесь одна, без вас. Можно мне приехать?
– Да, – сказал Майкл после секундной паузы. – Да, приезжай. Мы ждем.
Стелла смотрела в окно, как Джимми ставит машину во дворе. Ремень безопасности попал в дверь, и она никак не захлопывалась, но Джимми не стал поправлять. Стелла почувствовала, как у нее похолодело все внутри.
Хлопнула входная дверь, Джимми вошел в дом. Стелла стояла у окна, ожидая, пока муж войдет в комнату. Джимми прошел мимо и уселся на потертый диван. Плечи его были опущены, руки безвольно висели между колен. Он поднял глаза на жену. От него как бы исходили волны агрессии, в зрачках глаз горели красные точки. Стелла знала, что сейчас произойдет.
– Почему у тебя такой вид? – спросил Джимми.
– Какой?
– Сама знаешь. Как у святой.
