Текст книги "Скифская чаша"

Автор книги: Ростислав Самбук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 38 страниц)

Рутковский решил не таиться от Луцкой: все равно узнает.

– Грабители могли напасть на меня, потому и перенес встречу в «Зеленый попугай».

– И об этом знали только Лакута, я и...

– И еще двое?

– Да.

– И этих двоих сейчас нет в Мюнхене?

– Конечно. А сколько они?..

– Шестьдесят тысяч!

– Марок?

– Долларов.

– Ого!

– Видишь, они знали больше тебя.

Лицо Луцкой исказилось от злости – Рутковский впервые увидел ее некрасивой.

– Никуда они не денутся, – сказала уверенно. – Мы накажем их. А пан Зиновий!.. Боже мой, притворялся идейным борцом, а сам – за шестьдесят тысяч... Что продал тебе?

– Откуда у меня шестьдесят тысяч?

– Кому же?

– Можешь спросить у господина Лодзена.

– Американцам?

– Кто же еще может платить такие деньги?

Луцкая на миг задумалась.

– Американцы даром не платят, – ответила наконец, и Рутковский подумал, что она совсем не оригинальна. – Так что же могло быть у Лакуты?

Максим только пожал плечами, и Луцкая сказала с горечью:

– Все вокруг продается, боже мой, нет ничего святого! – Она хотела что-то добавить, но Иванна принесла поднос с кофейником.

– Звонил Юрий, – сообщила, – сейчас приедет.

Сенишин приехал и в самом деле очень скоро. Надел домашнюю куртку, налил себе рюмку коньяку.

– Сидите как на поминках, – заметил.

– Поминки и есть, – подтвердила Луцкая.

– Ты о Лакуте?

– Да.

Юрий понимающе взглянул на Рутковского.

– Теперь мне ясно... – начал многозначительно, но, увидев предостерегающий жест Максима, осекся.

– Что? – мимо внимания Стефании не прошло замешательство Юрия.

– Что нужно быть предельно осторожным.

– Открыл Америку, – махнула рукой Иванна. – Чтобы я не видела у тебя наличных денег!

– А ты как можно реже надевай свои драгоценности.

– И это называется драгоценностями? – возбужденно выкрикнула Иванна. – Два перстня и жемчужное ожерелье!

– Знаешь, сколько стоит одно ожерелье?

– И знать не хочу.

Луцкая презрительно скривила губы. Она не признавала почти никаких украшений и носила только скромный перстень с дешевым камешком. Юрий заметил гримасу Стефы и перевел разговор на другое:

– Сегодня у нас обедал сам пан Ярослав.

Сенишин не был лишен честолюбия и пыжился, когда в ресторане обедал или ужинал кто-нибудь из знаменитостей. Но разве Стецько такая фигура, чтобы гордиться его посещением?

– И он заплатил за обед? – язвительно отозвалась Иванна. – Всегда делает вид, что забыл кошелек, а потом дудки.

– И на этот раз... – вздохнул Юрий. – Да не обеднеем.

– А заказывает все лучшее: черную икру, осетрину...

– Ну хватит! – поднял руки Сенишин. – Я послал ему счет.

– Девяносто девятый? И каждый не оплачен.

– Не преувеличивай.

– Это я преувеличиваю! – рассердилась Иванна. – Так вот, в следующий раз, если не заплатит, вызову полицию.

– Надеюсь, до этого не дойдет, – успокоил ее Юрий и повернулся к Стефе: – Извини, что о твоем шефе...

Луцкая только рукой махнула.

– Вот видишь, – не выдержала Иванна, – если уж Стефа!..

– Мы приятно поговорили, – попробовал перевести разговор в другое русло Юрий. – И знаете – новость: на днях прилетает из Штатов пан Щупак.

– Модест Щупак? Хромой дьявол? – переспросила Луцкая.

– Вы знаете его?

– Конечно.

Рутковский насторожился. Он слышал о Щупаке: тот был одним из помощников руководителя службы безопасности УПА Николая Лебедя. После войны Лебедь осел в Соединенных Штатах, а Щупак пригрелся около него.

– Кто такой пан Модест? – спросил нарочито небрежно.

– О-о, это умный человек, – заверил Юрий.

– Да, он даром не прилетит, – процедила сквозь зубы Стефания. – Что-то пронюхали угаверовцы.

Рутковский подумал, что неожиданное посещение Щупаком Мюнхена, возможно, связано со списками Лакуты, но не придал этому большого значения. Дело считал для себя законченным – собственно, должен позвонить только Лодзену, желательно сейчас, а на втором этаже есть телефон. Воспользовавшись тем, что Иванна со Стефой начали листать какие-то богато иллюстрированные парижские журналы мод, а Юрий пошел в сад, быстро поднялся на второй этаж. Прикрыл за собой дверь и набрал номер Лодзена. К счастью, полковник был дома. Выслушав Рутковского, ответил кратко:

– О’кэй, пан Максим, новость действительно неприятная, но все в наших руках. Не волнуйтесь.

Иванна со Стефой даже не заметили отсутствия Максима. Он подсел к ним – почему бы и ему не полюбоваться парижскими красотками в современных туалетах?

Луцкая жила в маленькой однокомнатной квартире потемневшего от времени дома. В комнате стояла широкая тахта, сервант, шкаф и кресло. Еще тумбочка с магнитофоном.

Рутковский сидел на тахте, подложив под бок подушку, и смотрел, как хлопочет Стефа. Ему всегда было приятно наблюдать за нею: двигалась не спеша и в то же время как-то осмысленно, не делала лишних движений, не суетилась, как большинство женщин, казалось, что все в ней, даже движения, подчинены какой-то высшей цели.

Стояло субботнее утро, собирались поехать в горы – Рутковский однажды набрел на небольшую речку, где ловилась форель: уже поймал полдесятка рыб, в тот раз они со Стефой, насадив форель на прутья, жарили ее над костром, и Стефа уверяла, что приготовленная таким образом рыба вкуснее, чем та, что подавали под разными соусами в ресторане Сенишиных.

Прошла неделя после гибели Лакуты. За это время Максим несколько раз виделся со Стефой и начал замечать в ней какие-то перемены. Точнее, не перемены, она относилась к нему по-старому ровно, но иногда Рутковский ловил на себе изучающий взгляд Стефы, будто хотела что-то спросить и не осмеливалась. А может быть, это только казалось, так как, в конце концов, Стефа могла разговаривать с ним на любую тему.

Максим смотрел на Луцкую и думал, что, наверное, он все же только тешит себя мыслью, что знает ее. Думал, что у Стефы почти нет от него секретов – и вдруг эта встреча около «Зеленого попугая». Стефа и два бандита из службы безопасности: Богдан и Стефан. По чьей инициативе они проверяли его? И не была ли эта акция инсценирована Луцкой?

Стефа принесла Максиму стакан крепкого чаю в подстаканнике, присела на край тахты и смотрела, как он, отхлебывая чай, облизывает губы. И снова Рутковский увидел в ее глазах вопрос. Вдруг Стефа наклонилась к нему и спросила, глядя неподвижно, казалось, заглядывала в душу Максима и читала все его мысли:

– Я не безразлична тебе?

Она спрашивала об этом Максима впервые – вообще он давно ждал от нее такого вопроса, но как бы весь ход их отношений давал на него абсолютно исчерпывающий ответ. Однако Стефа все же спросила, и Рутковский, отставив чай, погладил девушку по руке.

Стефа растянулась рядом с ним на тахте.

– Ты ничего никогда не говоришь мне, – пожаловалась. – Ну хотя бы всякие слова, которые так нравятся женщинам.

– Я думал, что ты умнее других, и словесная дребедень... К тому же ты, дорогая, из тех женщин, которые сами выбирают мужчин?..

– Да.

– И ты выбрала меня?

– Разве это плохо?

– Однако, по-моему, я не принадлежу...

– А ты не допускаешь мысли, что мне виднее?

– Что же, может быть, и так.

– А если так...

Рутковский не выдержал и засмеялся весело. Луцкая немного обиделась.

– Смешно?

– Просто ситуация забавная.

– Неужели? А я думала... Удивительная манера у мужчин: переводить в шутку то...

– Прости, дорогая, я не хотел тебя обидеть. Но все так неожиданно.

– Мне бывает тоскливо и одиноко. – Луцкая поправила прическу. Этот ее жест не очень-то свидетельствовал о душевной сумятице, но в нем была какая-то трогательность и беззащитность. Максим пообещал:

– Мы вернемся к этому разговору.

Стефания покачала головой:

– Ты не думаешь так. – Она видела дальше и глубже Максима, трезвее смотрела на жизнь. И все же какая-то кроха надежды осталась в ней, так как сразу повернула круто: – Сегодня какой-то тревожный день, а хочется покоя. Мы еще успеем объясниться, но мне все равно хорошо с тобой – пей чай, а то остынет!

Чай и в самом деле немного остыл, Максим глотнул и отставил стакан не потому, что было невкусно, – пить чай означало согласиться со Стефой, а в таком случае она бы взяла верх, он почувствовал неловкость и унижение, какую-то вину, а характер их отношений не давал оснований для таких чувств, все это немного раздражало его, так как понимал и шаткость своих позиций, наконец все перепуталось у него, и Максим спросил резковато:

– Ну чего же ты хочешь?

– А ничего. – Стефа поднялась.

Максим подумал, что ему не так уже и плохо с нею. Все еще не привык к своей мюнхенской жизни и знал, что пройдет сколько угодно лет, все равно не привыкнет. Конечно, кое-что воспринимается уже как будничное и нормальное, но не мог смириться с главным, тем, что постоянно должен лицемерить и лгать, это изнуряло его, ночами часто не спал, был противен себе и боялся главного: сумеет ли очиститься, забыть, снова стать самим собой? Знал, что-то и прилипнет, останется, и уже не быть ему прежним Максимом, который гордился тем, что никогда в жизни никому не сделал подлости. Был уверен: все, что выполняет здесь, необходимо и ему, и многим другим, наконец, его народу, и никто из порядочных людей, его друзей и товарищей, не осудит его, а поймут, поддержат. Очутился среди ворон, вот и каркай, как они, – эта философия не всегда приносила ему душевный покой и оправдание.

Максим вздохнул и поцеловал теплую ладонь Стефы.

– Будем собираться, милая? – спросил.

Она поднялась легко, вообще была какой-то легкой и подвижной, полной жизни, – Максим видел ее серьезной, сердитой, печальной и веселой, всякой – и никогда растерянной или слабой.

– Удочки в машине? – спросила.

– Заедем за ними.

– Я сварю кофе и налью в термос.

– Не клади много сахара.

– Будто не знаю твоих вкусов.

Пошла на кухню, но телефонный звонок остановил ее. Аппарат стоял в передней, Стефа завернула туда и взяла трубку.

– Кто-кто? – спросила. – Какой пан Модест?

Имя было не совсем обычное, и Максим сразу вспомнил, что слышал его: Модест Щупак, оуновский деятель из Соединенных Штатов, как раз это имя назвал на днях Юрий Сенишин.

Но что нужно Щупаку от Луцкой?

– Ну хорошо, – сказала Стефания, – если дело такое неотложное, то я приду... – Она оглянулась на Максима, пожала плечами, показывая, что ничего не может поделать. – Хотя... Откуда вы звоните? Так, пожалуйста, приезжайте ко мне, адрес знаете? Да, я понимаю, не нужно извинений. – Заглянула в комнату, объяснила Рутковскому: – Сейчас ко мне приедет один старый хрыч. Какое-то неотложное дело, но, думаю, я отвяжусь. А ты пока поезжай за удочками.

Рутковский нехотя поднялся. Думал, что визит Щупака не случаен, да и сам его срочный прилет в Мюнхен подозрителен. Что-то задумали оуновские деятели, и нужно дознаться, что именно.

Медленно повязал галстук и, воспользовавшись тем, что Стефа зашла в ванную, оставил на тумбочке около тахты свои часы. Заглянул в ванную, попросил:

– Не очень задерживайся.

– Я его быстро выставлю, – пообещала.

– Выходи на улицу.

– Хорошо.

«Фиат» Максима стоял за углом в переулке. Рутковский отошел в сторону, чтобы Луцкая случайно не увидела его из окна, закурил. Ждать пришлось недолго: около Стефиного подъезда остановилось такси. Из него вылез большой пожилой человек с палочкой – пошел, чуть прихрамывая, к парадному. Сомнений не было: Щупак, или Хромой дьявол, – так назвала его Стефа, когда услышала о приезде пана Модеста в Мюнхен. Тогда же Рутковский осторожно поинтересовался у Кочмара, кто такой Щупак. Тот лишь покачал головой и повторил слова Стефы: Хромой дьявол. Оказывается, так называли Щупака в СБ за хитрость и коварство, его боялись даже коллеги по службе безопасности, не говоря уже о руководителях разных рангов, – сердце Щупака не знало милосердия, за самую малую провинность определял лишь одно наказание – смерть и, говорят, любил сам лично исполнять приговоры.

Щупак исчез в парадном, и Рутковский пошел к машине. Перед глазами стояло лицо Щупака: грубые, будто вырубленные топором, черты, глубоко посаженные глаза под узкими бровями, тяжелый подбородок – точно, такой не знал пощады и просить ее у него, наверно, было невозможно.

Хромой дьявол...

Рутковский достал из чемодана в багажнике портативный магнитофон, нажал на кнопку. Смотрел, как крутится бобина, и представлял разговор Луцкой со Щупаком. Вероятно, тот сидит в кресле, Стефа примостилась на тахте, курит сигарету, забывая сбросить пепел, обжигается и сдувает его с брюк. А рядом на тумбочке среди разной дребедени лежат его часы. Да, настоящие ручные часы: никто не знает, что в них вмонтированы микрофон и передатчик, и сейчас на портативный магнитофон в «фиате» записывается разговор Луцкой и Щупака. Может быть, и что-то пустое, но навряд ли Щупак будет беспокоить Луцкую из-за пустяков в субботний день да еще и у нее на квартире.

Бобина крутилась, Рутковский вывел «фиат» так, чтобы видеть такси Щупака – пан Модест не отпустил машину, это свидетельствовало, что его разговор с Луцкой не затянется. И правда, Щупак вскоре вышел из парадного: Рутковский выключил магнитофон и глянул на часы: визит длился около двадцати пяти минут. За удочками ехать не было смысла, Максим поднял капот автомобиля, сделав вид, что копается в моторе. Увидев, как вышла из подъезда Луцкая, помахал ей испачканной рукой.

– Не было контакта, – пожаловался, – едва нашел неисправность. Дай ключи, нужно помыть руки.

Часы лежали на прежнем месте, Рутковский спрятал их и аккуратно вымыл руки. Спустился на улицу – Стефа сидела за рулем и явно теряла терпение: ведь нужно было еще заехать за удочками.

– Чего хотел от тебя этот старый хрыч? – лениво поинтересовался Максим.

– Пустое. Мог подождать и до понедельника. Обычная канцелярская бюрократия, – ответила уклончиво.

– Чем старее человек, тем больше внимания уделяет своим маленьким делам.

– Угу... – подтвердила Луцкая. – Нечего делать, только время отбирает.

Они приехали на свое место около ручья в полдень. Стефа взялась разводить костер, а Максим, прихватив удочки и магнитофон, пошел рыбачить. Отошел за километр, вода здесь перекатывалась через огромные отшлифованные валуны. Рутковский приготовил удочки, но не закинул: присел под дерево, оперся на шероховатый ствол и включил магнитофон. Бобина задвигалась, она крутилась и крутилась, а звук не появлялся, только шуршала пленка. Максим подумал, что микрофон испортился, но зазвонил звонок и послышались не совсем ясные звуки – видно, пан Модест здоровался со Стефой в передней. Потом Луцкая, как Максиму и представлялось, преувеличенно патетично высказала свое восхищение по поводу визита Щупака – наконец, наверно, уселись так, как и предполагал Рутковский, потому что Стефу было слышно яснее – устроилась на тахте ближе к микрофону. Но и Щупака он слышал вполне прилично: присланная Центром аппаратура работала безотказно, и Максиму все время казалось, что он находится там же, в комнате Стефы, и Щупак только чудом не замечает его. Этот эффект присутствия ощущался настолько, что хотелось вмешаться в беседу, задать наводящий вопрос или уточнить неясное, вместо этого Максим иногда останавливал магнитофон и еще раз прослушивал наиболее интересные места.

Щ у п а к. Я потревожил тебя, Стефа, только потому, что приехал сюда по неотложному делу.

С т е ф а н и я. Конечно, пан Модест, я поняла это сразу и попросила вас сюда, так как сможем поговорить не таясь. У нас на Цеппелинштрассе...

Щ у п а к. Да, у вас микрофон на микрофоне. А наш разговор полностью конфиденциальный, и я надеюсь...

С т е ф а н и я. Пан мог бы обойтись без предупреждения.

Щ у п а к. Я уверен в тебе, Стефа, но специфика нашей работы требует такой строгой конспирации, что и лишнее напоминание никогда не помешает.

С т е ф а н и я. Возможно. Да вы могли проверить меня на деле, и не раз!

«Ого, – подумал Рутковский и еще раз прокрутил это место. – Выходит, моя Стефа сотрудничает с секретными оуновскими службами и пользуется их доверием. В конце концов, что же здесь удивительного? Недаром видел ее с Богданом, и проверка удавкой – ее рук дело».

Нажал кнопку и слушал дальше.

Щ у п а к. У нас нет претензий к тебе, Стефа, и мой приезд сюда – лучшее доказательство этого.

С т е ф а н и я. Можете рассчитывать на меня, пан Модест.

Щ у п а к. Не ждал другого ответа.

С т е ф а н и я. Слушаю.

Щ у п а к. Это история старая и начинается еще с войны. Конечно, ты понимаешь, что, свертывая свою деятельность на Западной Украине и в восточных воеводствах Польши, мы оставляли там своих людей.

С т е ф а н и я. Агентуру?

Щ у п а к. Были у нас самые секретные агенты, и список их в одном экземпляре хранился у пана Лебедя. Были и списки преданных нам людей, информаторов, сочувствующих.

С т е ф а н и я. Подождите, пан Модест, не связан ли ваш приезд сюда с убийством Лакуты и его контактами с полковником Лодзеном?

Щ у п а к. Я всегда знал, что ума тебе не занимать.

С т е ф а н и я. Лакута что-то продал американцам?

Щ у п а к. Продал, и мы узнали об этом через своих людей в ЦРУ.

С т е ф а н и я. Что?

Щ у п а к. Не спеши. Один из списков наших информаторов пропал. Он исчез в первые послевоенные годы, когда в Польше проводилось заселение западных воеводств. Туда переехало много украинцев из Жешувского и Люблинского воеводств, и наши люди уточняли списки информаторов. Отвечал за эту работу родственник пана Зиновия, его дядька Иосиф Лакута. Польская служба безопасности выследила его, пан Иосиф погиб, отстреливаясь, на каком-то хуторе, и считалось, что списки либо были сожжены Иосифом Лакутой, либо попали в руки польской контрразведки. И вдруг через столько лет попадают в ЦРУ. А полгода назад умер брат Иосифа Лакуты, отец пана Зиновия...

С т е ф а н и я. Значит, списки сохранялись у отца Зиновия Лакуты, и он, разбирая бумаги отца, нашел их?

Щ у п а к. Думаю, что было именно так.

С т е ф а н и я. И продал Лодзену?

Щ у п а к. На свою голову.

С т е ф а н и я. Вы не вышли на след Богдана и Стефана?

Щ у п а к. По предварительным данным, они в Австралии. Найдем.

С т е ф а н и я. Шкуры!

Щ у п а к. Дело не в них.

С т е ф а н и я. В списках? Но я же поняла, что они у американцев. В надежных руках, и вы все равно передали бы их ЦРУ?

Щ у п а к. Ты права, но есть небольшая деталь. Пану Лебедю известно, что к спискам Лакуты, а там насчитывалось более шестисот фамилий информаторов, был подколот еще лист, и самый важный. Семь фамилий, вот так, семеро наших доверенных людей, известных только Иосифу Лакуте, и у четырех из них сохраняются ценности расформированных куреней.

С т е ф а н и я. Со мной можно и без дипломатии, пан Модест. Разбитых и уничтоженных... Какое это теперь имеет значение?

Щ у п а к. Имеет, и очень большое. Американцы должны поверить, что мы не разбиты и уничтожены, а временно ушли в подполье. Поняла?

С т е ф а н и я. Будто они ничего не понимают...

Щ у п а к. В ЦРУ все понимают. А политикам глаза замылить не мешает. Но вернемся к спискам. Этих семерых Лакута не передал Лодзену.

С т е ф а н и я. Он вел переговоры с Лодзеном через...

Щ у п а к. Я знаю через кого, и, если тебе трудно...

С т е ф а н и я. Почему трудно? Через Максима Рутковского. Он работает у них на радиостанции, и мы встречаемся.

Щ у п а к. Что это за птица?

С т е ф а н и я. Моя информация может быть необъективной.

Щ у п а к. Я верю в твой разум.

С т е ф а н и я. Богдан со Стефаном проверяли его.

Щ у п а к. И он выдержал испытание?

С т е ф а н и я. Вы же знаете Богдана!

Щ у п а к. Да, аргументы, пожалуй, весомые. Но дополнительный список мог прилипнуть к его рукам.

С т е ф а н и я. Откуда мог знать, кто такие?

Щ у п а к. И дураку ясно: идут отдельным списком...

С т е ф а н и я. Логика в этом есть. Однако зачем Рутковскому списки, если не работает на какую-нибудь разведку?

Щ у п а к. Может, рассчитывал продать? Тому же Лодзену?

С т е ф а н и я. Навряд ли. Поставил бы точку на своей карьере. А он парень умный.

Щ у п а к. Ты дурака не выберешь.

С т е ф а н и я. И откуда мог знать о ценностях?

Щ у п а к. Об этом не знал никто, кроме Лебедя и Иосифа Лакуты. Пан Зиновий мог догадываться, что это – список резидентов, и придержать его. Через некоторое время, вероятно, надеялся продать полковнику за значительно бо́льшую сумму.

С т е ф а н и я. Сколько получил за списки?

Щ у п а к. Семьдесят пять тысяч долларов.

С т е ф а н и я. Ищи теперь Богдана со Стефаном!

Щ у п а к. Конечно, с такими деньгами...

Рутковский остановил бобину и закурил. Дело принимало совсем неожиданный оборот, и нужно сосредоточиться. Глубоко затянулся несколько раз и снова включил магнитофон.

С т е ф а н и я. А сколько у тех резидентов? Ну ценностей?

Щ у п а к. Там, Стефа, бешеные деньги. Если сохранились... Допустим, часть из них хлопцы истратили, не без этого, но и продать в Польше золото и бриллианты не так просто. И если мы найдем списки, не забудем и тебя.

С т е ф а н и я. Это – деньги организации.

Щ у п а к. Много имеешь от Стецько? Если бы он заботился не о себе, а об организации... Короче, про ценности никто не должен знать: пан Лебедь, я и ты, больше никто. Нужно найти список, это самое главное.

С т е ф а н и я. Думаете, у пани Мирославы?

Щ у п а к. Ты хорошо знаешь ее и должна провернуть это дело.

С т е ф а н и я. Как?

Щ у п а к. Скажешь, что организация должна ознакомиться с бумагами пана Зиновия.

С т е ф а н и я. А если не захочет показать?

Щ у п а к. Должна знать, как мы поступаем с неслухами. Завтра пойдешь к ней.

С т е ф а н и я. Завтра воскресенье, и мы...

Щ у п а к. Пани Мирослава в отъезде и возвращается завтра. Была бы дома, ты пошла бы к ней сегодня.

С т е ф а н и я. Завтра так завтра.

Щ у п а к. И ни слова Рутковскому. Не нравится он мне. Жаль, что ты выбрала его. И может случиться...

С т е ф а н и я. Что?

Щ у п а к. Все может случиться, Стефа, и надеюсь, ты не очень будешь переживать.

С т е ф а н и я. Все, что касается Максима, я буду решать сама.

Щ у п а к. Договорились. Сейчас самое главное – найти список. Не мешкай и завтра навести пани Мирославу. Я позвоню тебе вечером.

С т е ф а н и я. Пожалуйста.

Щ у п а к. А теперь спешу, такси меня ждет.

Звук исчез, и пленка снова зашуршала. Рутковский выключил магнитофон. Посидел немного, обдумывая услышанное, и пошел ловить форель. Чуть ли не сразу вытянул большую рыбу. Клевало хорошо, и за час Максим поймал около десятка сильных серебристых рыб.

Стефания, увидев улов, захлопала в ладоши и, поднявшись на цыпочки, поцеловала Максима в щеку. Она быстро почистила рыбу и начала жарить, а Рутковский растянулся на коврике, наблюдая за ловкими движениями Стефы, и вспоминал услышанный разговор. Что сказал Щупак? Кажется, так: «Все может случиться, Стефа, и надеюсь, ты не очень будешь переживать»?

Это о нем, Максиме Рутковском, и только дураку не понять, о чем идет речь. А как ответила Стефания?..

«Все, что касается Максима, я буду решать сама...» То есть она фактически соглашается со Щупаком и лишь обусловливает свою позицию. Стефа, которая только что так нежно поцеловала его.

А завтра она пойдет на квартиру к вдове Лакуты за списком резидентов... Самый важный документ пана Зиновия...

Рутковский подумал, что не имеет права прозевать этот список. Но что же можно сделать? Стефания, конечно, не покажет его: она уже почувствовала запах больших денег – вот тебе и идейный оуновский боец, стоило Щупаку рассказать про драгоценности, и куда подевалась идейность... Однако же красива, бестия, сидит на маленьком стульчике около костра, в цветастом купальнике, переворачивает на сковородке рыбу и посматривает на Максима лукаво, будто ничего и не произошло, будто и не было четыре часа назад разговора с Хромым дьяволом и не предала она Рутковского.

Да разве только теперь?

Стефания будто прочитала мысли Максима, глянула искоса и улыбнулась – разве улыбается так нежно женщина, которая только что предала?

А может быть, он неправильно понял ее?

Стефания позвала Максима есть рыбу. Они распили бутылку белого вина. Стефа чокалась с ним и заглядывала в глаза как-то удивленно, будто впервые видела. Максим понимал причину этого удивления – Стефа сейчас взвешивала, что для нее важнее, и, наверное, сделала вывод: одно другому не помешает, где те эфемерные оуновские богатства, может быть, все уже пошло прахом, ведь люди, которым доверили их, тоже не дураки – ищи где-то в Аргентине или Австралии хоть сто лет! А Максим сидит рядом, и никуда от этого не денешься, она сама выбрала его, уже привыкла к нему, возможно, немного любит.

После обеда Максим выкупался в речке и предложил возвращаться в город. Стефания удивилась – ведь никуда не спешили, но Рутковский сослался на неотложные дела, о которых забыл. Он отвез Луцкую и позвонил Лодзену домой.

Полковник собирался в игорный дом в Бад-Визе, к тому же какие могут быть дела в субботу? Рутковский не отступал, и Лодзен наконец согласился принять его. Он встретил Максима холодно и неприветливо, но, узнав о причине визита, заволновался.

– Говорите, супруги Лакуты сегодня нет дома и возвратится только завтра? – переспросил.

– Да, и Луцкая собирается навестить ее утром.

– Как смогли узнать обо всем этом?

– У меня ключ от квартиры Стефании, я вошел в переднюю и услышал разговор. Они так увлеклись, что не обратили внимания на щелчок замка. Узнав о списке резидентов, я выскользнул из квартиры.

Полковник подумал, приказав Максиму подождать, вышел из гостиной. Отсутствовал минут пять и вернулся довольный.

– Сейчас вы отправитесь домой, – приказал Максиму, – где-то через час или полтора за вами заедут работники нашей службы охраны. Они – мастера своего дела и откроют любой замок. Поедете с ними, ребята не знают украинского и вообще могут не разобраться в бумагах Лакуты, зато специалисты по обыскам. Короче, командуйте ими, как сочтете нужным, а список добудьте... Это и в ваших интересах, – добавил многозначительно.

Довольный, что быстро решил это дело и еще успеет сегодня поиграть в карты, полковник поехал в Бад-Визе, а Рутковский – домой.

Работники службы охраны не заставили долго ждать себя. Были они чем-то похожи друг на друга, наверное, служба накладывает отпечаток и на человеческую внешность – два сильных молодых человека были коротко подстрижены, толстошеи, самоуверенны. Они посадили Рутковского на заднее сиденье мощного «форда», ехали молча, будто подчеркивая свое превосходство и исключительность. Максим тоже молчал, и они доехали до дома Лакуты, перебросившись словом или двумя, не больше: в конце концов, это устраивало Рутковского, о чем можно говорить с такими громилами?

Как и сказал Лодзен, молодые люди оказались знатоками своего дела. Два замка в дверях квартиры Лакуты щелкнули чуть ли не сразу, один из агентов неслышно скользнул внутрь. Максим хотел последовать за ним, но другой задержал его и пропустил только после того, как первый выглянул из прихожей и сделал знак, что можно войти.

Квартира Лакуты была грязной и плохо меблированной. Состояла она из двух комнат, в спальне стояла широкая незастеленная кровать, шкаф с одеждой и старое трюмо. Другая комната служила кабинетом и гостиной одновременно: письменный стол с разбросанными бумагами приткнулся к серванту, а дальше полстены занимали стеллажи с книгами, папками, исписанными от руки и на машинке бумагами.

Максим подошел к стеллажу и стал перебирать эти листы, но один из молодых людей довольно невежливо попросил не вмешиваться – пусть господин Рутковский садится в кресло и ничего не делает, хотя бы сначала, пока они сориентируются. Ориентироваться им пришлось недолго, вполне резонно решили, что спальней займутся во вторую очередь, быстро осмотрели гостиную и кабинет и вытянули из-под правой тумбы письменного стола небольшой железный ящик – сейф.

Максим подумал, что на месте Лакуты он хранил бы список бандеровских резидентов где-нибудь в книге или среди второстепенных бумаг, ищи тогда всю ночь... Но пан Зиновий, оказалось, мыслил примитивнее. Один из молодых людей несколько минут повозился с сейфом, открыл. Быстро перебрал его содержимое, оставил деньги, обручальное кольцо и золотые часы – подал Максиму бумажник и перевязанную шпагатом пачку писем и каких-то бумаг. Рутковский занялся ими, а «специалисты» начали осматривать ящики письменного стола. Вдруг один из них прислушался и бесшумно юркнул в переднюю. Рутковский посмотрел ему вслед без особого интереса, так как его внимание привлек один листок. Был он точно такой, как списки информаторов, которые он уже держал в руках: грубая, пожелтевшая газетная бумага. Развернул и действительно увидел семь фамилий. Положил на колени, делая вид, что разбирает другие документы: он обязан запомнить фамилии и координаты бандеровских резидентов. Мог бы и незаметно спрятать список, потом переправить его в Центр, но еще по дороге сюда решил: этого делать не стоит – должен послужить Лодзену и укрепить свои позиции на РС. Нужно было учесть и такой факт: Луцкая, не найдя списка и как-то вдруг узнав о посещении Максимом квартиры Лакуты, обязательно заподозрит его, может заподозрить и Лодзен, а зачем подставлять свою голову? Пусть полковник тешится мыслью, что раздобыл списки ценных бандеровских агентов, пусть надеется на деньги и ценности – через несколько дней Центр будет знать имена резидентов и польские товарищи решат, как их обезвредить...

Рутковский еще раз внимательно прочитал фамилии и помахал листком, подзывая агента.

– Вот, – сказал чуть ли не торжественно, – вот этот список! Я нашел его.

Агент потянулся к листку, но тут в комнату заглянул другой человек.

– Тревога, – сообщил. – Вернулась старая карга, и нужно срочно линять.

– Кто вернулся? – не сообразил Рутковский.

Вместо ответа первый агент схватил ящик-сейф, быстро положил назад бумажник и бумаги, перевязав их веревочкой. Другой агент задвинул ящики письменного стола, забрал у Рутковского листок со списком, подтолкнул в переднюю.

– Смываемся!

Первый тихо открыл входные двери, выглянул. Подал знак, что можно идти, и потянул за собой Максима. Тот наконец сообразил, что домой вернулась жена Лакуты, – наверное, она старалась открыть двери, не сумела и пошла за помощью.

Они спустились на первый этаж и вышли из парадного, чуть не столкнувшись с женщиной в сопровождении пожилого человека в клетчатой рубашке. Женщина посмотрела на них внимательно, но не остановилась, один из агентов вежливо уступил ей дорогу и уверенно направился к машине. Максим с другим агентом подождали, пока он подгонит «форд», и сели в автомобиль.

– Чудесно... – пробормотал первый агент, – Я не думал, что так быстро управимся.

Рутковский протянул руку:

– Дай сюда список.

– Зачем тебе? – спросил агент недовольно.

– Хочу еще раз убедиться, действительно ли тот.

Агент подал листок. Максим не торопясь прочитал список.