Текст книги "Скифская чаша"

Автор книги: Ростислав Самбук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц)

– Заходи, заходи, тайный агент, – пригласил приветливо, – и выкладывай, с чем приехал.

Леонид Павлович сумел воспользоваться доверчивостью начальства: рассказал о делах на предприятии, стараясь быть объективным, но все же не удержался, чтоб не накапать на своих недругов или просто людей, которым почему-то не симпатизировал, пересказал последние сплетни о директоре и главном инженере, а завершая визит, развеселил начальство несколькими не очень пристойными анекдотами. Иван Петрович даже записал их в блокнот, чтобы не забыть и поделиться, так сказать, по инстанции, за информацию поблагодарил, отпуская Гудзия, приголубил, и теперь Леонид Павлович уже почти не сомневался в своем светлом будущем.

Через некоторое время он опять предстал перед Иваном Петровичем. И снова:

– Ку-ку! Ваш тайный агент прибыл...

Одним словом, не прошло и года, как Гудзию пришлось поменять свою комфортабельную квартиру в провинции на не менее уютную во Львове: освободилось место в тресте, и руководство небезосновательно выдвинуло молодого и способного специалиста, прекрасно проявившего себя непосредственно на производстве.

Теперь Леонид Павлович получил прямой выход в министерство. История, говорят, повторяется. Правда, теперь Гудзию не приходилось принимать участие в банкетах и провозглашать тосты в честь заместителя министра, судьба свела их во время поездки за границу – заместитель министра возглавлял делегацию, а Леонид Павлович был в ее составе. Однако, несмотря на это, несколько раз, даже оттеснив кое-кого незаметно локтем, оказывался в одной машине с начальством, снова рассказал несколько свежих анекдотов (собирал их скрупулезно и умудрялся классифицировать – по принципу кому и какие можно рассказывать) и попал в точку. Знал: заместитель министра – великолепный специалист и организатор – не владел ни одним иностранным языком, приходилось одновременно учиться и работать, на изучение языков не хватало времени, и где-то в глубине души Карп Михайлович завидовал полиглотам и стыдился своего неумения быстро объясниться с иностранцами. А в одном из анекдотов Леонида Павловича как раз и высмеивались ловкачи, которые, кроме знания языка, ничего не имели за душой...

Когда возвращались из-за границы, заместитель министра был в чудесном настроении: поездка прошла успешно, много повидали, кое-чему научили и сами научились, в общем, были переполнены воспоминаниями и впечатлениями. Под это настроение заместитель министра и пригласил Гудзия к себе домой, угостил обедом и всячески выказывал свою доброжелательность.

Минул месяц, и Леонид Павлович приехал в Киев в командировку. Напросился на прием к заместителю министра, дождался очереди – в кабинет вели двойные, обитые дерматином двери, Леонид Павлович проскользнул в тамбур, с трепетом в душе просунул голову в дверную щель и тонким голосом, чувствуя, как обрывается от испуга сердце, прокуковал:

– Ку-ку, Карп Михайлович, ваш тайный агент из Львова прибыл!..

Понимал: идет ва-банк, заместитель министра мог бы и выгнать, но шутка понравилась, понравился и рассказ Гудзия о трестовских делах, не говоря уже о свежих анекдотах.

Значительно смелее куковал Леонид Павлович в дверях кабинетов руководителей так называемого среднего звена. Правда, тут его «кукование» подкреплялось водкой с перцем, полдюжиной львовского пива или бутылкой бимбера – слово-то какое красивое, польское, главное – слово, а то, что бимбер – обыкновеннейший самогон, не суть важно, зато какой самогон, семьдесят градусов и сотворен для Киева по личному заказу Леонида Павловича.

Короче, сначала его перевели в центральный аппарат рядовым сотрудником, а вскоре выдвинули на должность заведующего отделом одного из главков.

Теперь имел, кажется, все: квартиру в столице, определенное положение, а главное, перспективу. Раздражало только относительное безденежье. Жена работала лаборанткой в техникуме и приносила сто двадцать рублей, а чуть ли не втрое большая зарплата Леонида Павловича все же не удовлетворяла его амбиций. Конечно, хватало и на еду, и на одежду, но Гудзию пришлось побывать несколько раз в компаниях людей денежных, однажды его пригласил домой какой-то художник, и Леонид Павлович увидел у него хрустальную люстру, художник похвалился, что финская и стоит почти полторы тысячи. Гудзий подумал, живут же люди – полторы тысячи, его полугодовую зарплату, подвесить к потолку: свинство какое-то.

Но неужели он не сможет никогда позволить себе такое же свинство?

Как раз На этот период и выпало его знакомство с Манжулой. Уже с первой встречи Манжула заинтересовал Леонида Павловича: рядовой снабженец из Одессы позволяет себе одеваться лучше, чем он, ответственный работник столичного главка. Да и еще единолично оплачивать весьма солидный ресторанный счет. Потому и встретил на следующий день Манжулу в главке хотя и не враждебно, но и без симпатии, невзирая на то что вчера просидели целый вечер за одним столом.

Однако Манжула сделал вид, что не заметил начальнической неприязни, – предложил Леониду Павловичу достать для жены французское платье, его товарищ, мол, работает помощником капитана теплохода и привозит такие – просто чудо!

Гудзий представил свою Зину в парижском платье, и его неприязнь к одесскому пижону почему-то сильно смягчилась, более того, он не без удовольствия принял приглашение поужинать в летнем ресторане «Кукушка», не в большой компании, как вчера, а вдвоем – ему, Манжуле, будет приятно провести вечер в обществе такого высокого начальства. Он так и сказал: «высокого начальства», и эти слова приятно пощекотали самолюбие Леонида Павловича – оказывается, этот снабженец умный и симпатичный человек, а он почему-то предвзято относился к нему.

Вечер выдался теплый и светлый, засиделись в «Кукушке» – уж небо потемнело и замерцали первые звезды. То ли они так повлияли на Леонида Павловича, что потянуло его на откровенность, то ли просто выпитое сухое вино и шампанское (водку и коньяк решили проигнорировать в связи со вчерашним перебором), но пожаловался на трудности столичной жизни и на безденежье.

Думал, Манжула посочувствует ему, но то, что услышал, буквально ошеломило его. Одесский пройдоха тут же заявил, что положение такое не безвыходно и легко поправимо, пусть он, Гудзий, благодарит бога за их знакомство, так как уже сейчас можно предложить Леониду Павловичу одно небольшое дельце, которое и устранит все его проблемы.

Вслед за этим весьма неопределенным заявлением Манжула спросил, сможет ли Гудзий посодействовать, чтобы главк выделил одному из их предприятий дополнительно для нужд производства вагон алюминиевого листа?

Леонид Павлович подумал: несомненно могут возникнуть различные нежелательные вопросы, но, в конце концов, он всегда оправдается интересами производства; очевидно, он организовал бы Манжуле этот вагон за ужин в ресторане, но тот вдруг сказал такое, что у Гудзия застучало в висках и он мгновенно как бы отрезвел. Даже переспросил, не ослышался ли, однако Манжула подтвердил: да, за этот вагон ему, Гудзию, заплатят пять тысяч.

Немного придя в себя, Леонид Павлович хотел спросить, какой дурак и за что выкинет такие деньги, но вовремя сдержался. Какое ему до этого дело, и чем меньше он будет знать, тем лучше.

Через три дня Гудзий пробил алюминиевый лист заводу, который, как выяснилось, должен изготовлять из него различную бытовую дребедень, что-то вроде садовых леек или детских игрушек, – и получил пачку денег, вожделенные пять тысяч. Положил их в дипломат, все еще боясь поверить в происшедшее, не шел домой, а летел на крыльях. Знал: Зина обалдеет, узрев.

Зина и в самом деле была поражена: пять тысяч – целое богатство. Она лишь мечтала о дубленке, с завистью поглядывая на женщин, которым пофартило, а теперь можно позволить себе еще и норковую шапочку, а Леониду – кожаное пальто.

Правда, Зина быстро подсчитала, сколько останется. Оказалось, учитывая ее неудовлетворенные потребности, не так уж и много. Досадливо покачала головой и только потом спросила: «Откуда?»

Леонид Павлович объяснил все чистосердечно: не привык таиться от жены, тем более что иногда она укоряла его: дескать, некоторые мужья умеют жить и как-то используют свое положение, и лишь мы...

«А это опасно?» – поинтересовалась Зина.

Леонид Павлович беспечно махнул рукой:

«В крайнем случае выговоряка за недосмотр. А принимая во внимание, что руководитель я молодой и ошибаюсь впервые, может и вообще обойтись».

«Пять тысяч за выговор – ерунда, – решительно отрубила Зина. – Если бы мне платили в десять раз меньше, и то...»

На том и столковались.

Когда Леонид Павлович где-то через полгода принес еще пять тысяч, Зина восприняла это как должное. Даже поинтересовалась, на что можно рассчитывать в будущем?

Но супруг не мог дать определенного ответа. Его заинтересованность делами весьма мелкого предприятия заметил заместитель начальника главка Гаврила Климентиевич Татаров – сухарь и ортодокс, с ним ни выпить, ни поговорить по душам, знает только работу и семью, старый кадр, как-то случайно очутившийся в главке и дотягивающий тут последние годы до пенсии.

Кстати, Гудзий уже сообщил об этом Манжуле: мол, рад бы в рай, да грехи не пускают – все, на алюминиевом листе надо ставить точку. Если он еще хоть раз сотворит такое, возникнет скандал, начнется расследование, комиссии, а кому это нужно?

Да, расследование, конечно, ни к чему, согласился Манжула, но следует учесть: сам Геннадий Зиновьевич требует найти какой-то выход, ведь дело с алюминиевым листом оказалось весьма перспективным.

Тогда Гудзий впервые услышал это имя – Геннадий Зиновьевич. А через день Манжула пригласил его на встречу с ним – шефом, как сообщил не без почтения.

Потом они встречались еще несколько раз, нечасто, лишь по необходимости, как и сегодня.

А Геннадий Зиновьевич потягивал холодное шампанское и смотрел на Гудзия холодно и внимательно. Думал: если этот слизняк сумеет организовать полиэтилен, стоит его поощрить, без вознаграждения не останется. Да, на полиэтилене можно неплохо заработать. Весной он ездил по пригородным селам, так сказать, выезжал на натуру, изучал спрос населения – полиэтиленовой пленки катастрофически не хватает, барышники, снабжающие город ранними огурцами и помидорами и занявшие теплицами едва ли не все свои приусадебные участки, готовы платить за полиэтиленовую пленку чуть ли не золотом.

И пусть платят, рассуждал Президент.

Поднял руку с фужером и изрек:

– Твое здоровье, Леня! Пью за твой острый ум, за умение все видеть и понимать, за твою жизненную хватку. И за наши общие с тобой позиции.

И они выпили, приветливо поглядывая друг на друга, как удачливые компаньоны: коньяк и шампанское разогрели им кровь, и все вокруг казалось им значительно лучше, чем было в действительности.

13

– Надо ехать в Карпаты.

– Да, без этого не обойтись, – согласился Хаблак и посмотрел на Дробаху вопрошающе, хотя и так было ясно: ехать ему.

– Завтра.

Дробаха подвинул к Хаблаку блокнот, найденный в квартире Манжулы. Сказал:

– Я попросил сведущих людей проанализировать адреса и номера телефонов, записанные тут. Большинство, конечно, одесские. Их объединим в отдельную группу, и в случае необходимости ими займутся одесские товарищи. Есть также несколько киевских телефонов. Ничего подозрительного: министерства, главки, тресты, предприятия. Манжула – снабженец и, естественно, должен иметь широкий круг знакомств в этой сфере. Наконец, есть пятизначные телефонные номера. Советую обратить на них внимание. Как правило, такие телефонные номера принадлежат районным АТС.

– Возможность выйти через них на карпатских знакомых Манжулы?

– Да, но не утверждаю.

Хаблак полистал записную книжку, хотя знал чуть ли не на память все взятое им на заметку.

– Видите... – забрал у него блокнот Дробаха. – Откроем страничку на «К». Есть К, подчеркнутое дважды. За ним две буквы: В. С. и номер телефона: 5-15-24.

– В. С. – инициалы абонента, – сказал Хаблак уверенно.

– А К, подчеркнутое дважды? Есть еще К, подчеркнутое один раз и совсем без подчеркиваний.

– Вот это уже Манжулины секреты.

– Может, эти подчеркнутые и не подчеркнутые К обозначают названия населенных пунктов?

– Я думал об этом.

– Попросите товарищей из Ивано-Франковского розыска заняться ими.

– Безусловно.

– Тогда, – Дробаха обошел стол и обнял Хаблака за плечи, – я посоветовал бы вам ехать домой.

– Немедленно воспользуюсь вашим советом.

– Звоните ежедневно.

– Как с вишневой «Волгой»?

– Будто корова языком слизнула.

– Может, не киевская?

– Все может быть, Сергей Антонович, и вы это знаете не хуже меня.

Дробаха проводил Хаблака до дверей, и тот поспешил к станции метро, решив ничего не говорить Марине о завтрашней командировке – Для чего портить вечер? Он задумал провести его с семьей в Гидропарке.

Вечер и правда был удачным: сначала Степашка бегал по мелководью, потом по очереди купались он и Марина, сын визжал, не желая выходить из воды, а когда начало темнеть, расположились возле «Колыбы» – небольшого ресторанчика, – тут сами приготовили шашлыки.

Лишь возвратись домой, Хаблак сказал Марине о поездке в Карпаты и попросил собрать чемодан. Слава богу, это не испортило ей настроение, даже позавидовала:

– Надо же, на той неделе купался в море, а теперь – горы! Везет людям...

Но глаза жены смотрели грустно.

В Ивано-Франковске Хаблаку еще не приходилось бывать. Почему-то считал: маленький провинциальный город, а оказалось – большой, чистый, благоустроенный, с широкими проспектами новостроек и оживленным, с множеством зелени и цветов центром.

Хаблака принял начальник областного уголовного розыска – ему уже звонили из Киева и просили помочь майору, – пообещал обеспечить машиной и толковым помощником: старший лейтенант Стефурак, местный, знает горы как свои пять пальцев и не новичок в уголовном розыске.

Хаблак поднял руки: все, больше ничего не нужно!

Машина и товарищ, ориентирующийся в местных условиях, – об этом можно только мечтать!

Полковник смерил Хаблака оценивающим взглядом.

– Машина, правда, не очень комфортабельна... «ГАЗ-69». Но, думаю, останетесь довольны, на «Волге» по горным дорогам не очень-то разгонишься.

– Я не турист, товарищ полковник.

– Заночуете тут?

– Хотел бы выехать сразу в Коломыю.

– Стефурак предупрежден, машина в гараже.

Хаблак представлял, что чуть ли не сразу за городом начнутся Карпаты, а дорога петляла по пригоркам, прорезала широкие долины, горами тут и не пахло – обычный подольский пейзаж. Почувствовал что-то вроде обиды, как ребенок, которому пообещали игрушку и забыли купить, но глаз радовали веселые чистые села, и поля вокруг колосились пшеницей, она уже набрала силу и кое-где начала желтеть.

Вел машину сам Стефурак. Невысокий, приземистый, в надвинутой на лоб матерчатой кепочке – совсем не похож на инспектора уголовного розыска, обычный шофер районного начальника средней руки или председателя колхоза. Хаблак, правда, не очень-то походил на председателя, все же ощущалась офицерская подтянутость – впрочем, за заведующего отделом культуры или иного райисполкомовского деятеля вполне мог сойти. Это его устраивало, и майор приветливо поглядывал на Стефурака: кажется, парень дельный, хорошо, что сам предложил обойтись без шофера – водитель, пусть хороший и невзыскательный, все же требует дополнительных затрат, моральных и материальных, а тут все просто: номер на двоих организовать легче, чем на троих, не говоря уже о прочих мелочах.

Перед отъездом Хаблак рассказал Стефураку, с каким заданием приехал, и назвал фамилию Манжулы. Старший лейтенант подумал немного и заметил: если память не подводит, он встречал эту фамилию в каких-то сводках или протоколах, и вроде бы сравнительно недавно. А вскоре вспомнил, что полмесяца назад раскручивал какую-то кражу, одна из ниток привела его в Коломыю, там и услышал эту фамилию: Манжула. Дело в том, что работники районного ОБХСС напали на след спекулянтов листовым алюминием, которым гуцулы кроют дома. В связи с этим и был задержан Манжула, но, как оказалось, безосновательно. Доказательств против него не было – извинились и отпустили.

Интересно, подумал Хаблак, одну из своих последних открыток к сестре в Одессу Манжула написал именно из Коломыи – значит, правильно, что едут они туда, вероятно, не случайно тогда задержали этого одесского пройдоху.

Въехали в село. Стефурак показал Хаблаку первый встретившийся им дом, по здешней моде крытый листовым алюминием.

Майор попросил остановиться и вышел из машины. Большой деревянный дом, непокрашенный, казалось вечным желтое смолистое дерево. Окна совсем городские, широкие, на втором этаже лишь немного поменьше. Мансарда не мансарда, нет привычных линий, скосов – и все это под гордо поблескивающей серебристой кровлей. Мастера, крывшие дом, имели штампы, они выдавливали из алюминиевого листа различные формы, тут, например, как показалось Хаблаку, под черепаху: и в самом деле, будто исполинская черепаха оставила на доме свой панцирь.

Фасад дома украшали вырезанные из алюминия олени – трубили боевую песню и, угрожая тяжелыми рогами, в весеннем раже собирались броситься друг на друга.

В восхищении Хаблак отступил к машине.

– Ну? – коротко спросил Стефурак.

– Грандиозно.

Хаблаку действительно понравился дом, однако старший лейтенант воспринял его реплику по-своему.

– Тебе приходилось видеть, чтобы где-либо продавали алюминиевый лист? – спросил Стефурак.

– Нет.

– И я не видел.

– Значит?..

– За такую кровлю, говорят, платят не менее трех тысяч.

– Не может быть! – искренне удивился Хаблак.

– Только за алюминий, без работы.

– Невероятно!

– Ничего удивительного! Во-первых, мода. Во-вторых, кровля легкая, красивая и красить не нужно.

Хаблак подумал: если и правда три тысячи, всегда найдутся люди, греющие на этом руки.

Они снова двинулись в путь, и майор спросил:

– Какая государственная цена алюминия?

– Ты же сам говорил: не видел в продаже.

– Но ведь где-то берут...

– По-моему, наши обэхээсовцы уже ломают над этим голову.

– Поздновато.

Стефурак лишь пожал плечами, и майор так и ее понял, осуждает или оправдывает он своих коллег.

Въехали в Коломыю незаметно: может, Хаблак задремал, утомившись, или просто задумался, только околицу не запомнил.

Коломыя понравилась майору, правда, сегодня ему нравилось все, даже несколько однообразные села вдоль шоссе. Он задумался, чем именно поразил его город, и вскоре понял – не чистотой центральных улиц, даже не обилием зелени и цветов, а неторопливостью ритма жизни, неперенаселенностью улиц и, вероятно, царящим тут духом какой-то особой общительности, почему-то бросившейся в глаза Хаблаку – может, потому, что люди группками стояли у магазинов, дружески беседуя, или потому, что на каждом шагу замечал, как, встречая друг друга, мужчины приподнимают шляпы.

Когда-то все, связанное с этим «сонным» ритмом жизни и вообще с так называемым провинциализмом, подвергалось своего рода остракизму и решительно осуждалось, но Хаблак не ощущал какой-либо неприязни к увиденному, наоборот, после сумасшедшего темпа столичной жизни, помноженного на темпы деятельности уголовного розыска, степенность и обстоятельность здешних горожан приятно поражали его.

Хаблак подумал, что при таком жизненном ритме, наверно, и отношения между людьми покрепче, чем у жителей больших городов со свойственной им отчужденностью, – значит, здесь меньше проявлений зазнайства, наглости, злобы, выходит (это был его сугубо профессиональный вывод), и меньше преступлений.

Капитан Пекарь, начальник местного уголовного розыска, ожидал их в темноватой комнате с настежь распахнутым окном – щелкал семечки, наблюдая, как два петушка подпрыгивают и хорохорятся, готовясь к бою.

Хаблак и в этом усмотрел преимущества здешнего ритма: заваленный делами начальник розыска любого столичного района вряд ли смог бы так беззаботно щелкать семечки.

Пекарь сразу же преодолел неловкость, воцарившуюся было из-за того, что застали его не за лучшим из занятий, немедленно предложив:

– Обедать! Время-то обеденное, и я тут заказал...

Хаблак переглянулся со Стефураком: видно, его нисколько не удивила категоричность капитана, да и майор не возражал против обеда – на том и сошлись. Пекарь привел их в уютную, буквально сияющую чистотой столовую, где накормили домашним борщом и вкусными котлетами с отменно поджаренным картофелем.

Хаблак, поскольку ему довольно часто приходилось перебиваться стандартными бифштексами с клейкими макаронами, еще раз убедился в несомненности достоинств здешнего образа жизни.

Как только возвратились в темноватую комнату капитана Пекаря, Хаблак положил на стол фотографию Манжулы и вкратце объяснил, зачем они со Стефураком приехали в Коломыю. И тут же подумал, что Пекарь начнет расспрашивать, советоваться, размышлять – к таким мыслям поневоле склоняла его сценка с семечками у распахнутого окна, но капитан сразу же снял трубку и пригласил кого-то:

– Гриша, ты свободен? Загляни.

Гриша не заставил себя ждать – низенький, чернявый и юркий человек также с капитанскими погонами. Он назвался Григорием Васильевичем Гутовским, пожал всем руки, и после этого Пекарь показал ему фотографию Манжулы.

– Узнаешь? – спросил.

– Узнаю. Мы ведь его задерживали. Подождите, кажется, его фамилия...

– Манжула Михаил Никитович, – подсказал Хаблак.

– Точно. И что случилось? У нас-то не было против него доказательств.

– Убит.

– О-ля-ля! – вдруг совсем по-мальчишески воскликнул капитан. – Этого только не хватало!

Он рассказал, в связи с чем они вышли на Манжулу и как задержали его.

Приблизительно два месяца назад в милицию поступил сигнал, что в районе появились спекулянты, торгующие алюминиевым листом. Несколько дней обэхээсовцы топтались на месте, наконец дознались, что одному из колхозников пообещали ночью завезти алюминий. Предупредили, чтобы приготовил деньги.

Милиция устроила засаду, но спекулянты не приехали. Видно, что-то спугнуло. Однако за их след удалось зацепиться: милиции стало известно, что предлагал приобрести материал для кровли шофер из соседнего села. Даже вроде бы намекнул, что алюминий уже лежит у него во дворе.

Когда милиция нагрянула к тому шоферу, никакого алюминия у него не нашли, однако застали там гражданина, назвавшегося Михаилом Никитовичем Манжулой. Он объяснил, что приехал в Карпаты из Одессы в качестве туриста, но документов у него не оказалось, Манжула сообщил, что остановился на Косовской турбазе, там и оставил паспорт.

Все это насторожило работников милиции. Объяснение Манжулы нуждалось в уточнениях, и одессита доставили в Коломыю. На следующий день выяснилось, что он сказал правду, документы были в порядке, вот и пришлось милиции извиниться и отпустить его.

Рассказав эту историю, Гутовский сделал паузу. Хаблак решил: выложил все, что ему известно, но капитан вдруг сообщил исключительно интересную новость:

– Однако же на той неделе мы все же напали на след спекулянтов. И взяли одного типа с поличным.

– Кого? – поинтересовался Стефурак.

– Диспетчер нашего автохозяйства.

Хаблак достал блокнот Манжулы, нужную страничку нашел сразу. После первого «К», дважды подчеркнутого, стояли буквы: «В», «С».

– Как зовут вашего диспетчера? – спросил.

– Василий Семенович Гринюк.

– И телефон у него: пять-пятнадцать-двадцать четыре?

– Откуда знаете?

– Из Манжулиного блокнота.

– Неимоверно, – в отчаянии воскликнул Гутовский, – держали преступника за ворот и так бездарно выпустили!

– А Гринюк признался?

– Я же говорил: поймали с поличным.

– Узнали, откуда у него алюминий?

– Говорит: в прошлом году приобрел у какого-то незнакомца. Мол, хотел услужить товарищу, тот давно просил достать, а потом отказался. Вот и пришлось продавать.

– Фамилию товарища назвал?

– Как ни странно, да. Мы проверяли, все сошлось. Но ведь остается сам факт незаконной продажи по повышенной цене. Передадим дело в суд.

Хаблак назвал еще два телефонных номера из блокнота Манжулы, обозначенных буквой «К». Раз подчеркнутой и без подчеркивания.

Гутовский отозвался сразу:

– Первый – наш. А с тройки здесь не начинаются... – Вопросительно посмотрел на Хаблака: – Проверим?

– Только осторожно. Не говорите откуда.

Капитан набрал номер и тут же положил трубку.

– Точно – наш номер. Центральная аптека.

– Надо установить, не работает ли там кто-то с инициалами С. М.

Гутовский снова взялся за трубку, но Хаблак остановил его.

– Не волнуйтесь, – предупредил капитан, – все будет в ажуре. Заведует аптекой старый коммунист, член горкома партии, он нам все и скажет.

Пекарь одобрительно кивнул.

– Еще бы, – подтвердил, – Якимюку можно говорить все.

– Иван Михайлович? – спросил Гутовский. – Григорий Васильевич из райотдела. Надо уточнить, только между нами, у вас работает кто-нибудь с инициалами С. М.? Кажется, нет? А мне нужно точно. Проверьте, пожалуйста. – После паузы положил трубку. – В нашей аптеке с такими инициалами никого нет.

– Теперь сделаем так, – приказал Хаблак. – Мы со Стефураком допросим Гринюка. Давайте подумаем: вместе с вами, капитан, или нет?

– Лучше вместе, – посоветовал Стефурак. – Гутовскому ведь известны различные детали этого дела, на которых Гринюк и может пойматься.

– Вероятно, вы правы. Давайте сюда вашего Гринюка.

Василь Семенович Гринюк напоминал старого, одинокого, загнанного охотниками медведя. Растрепанные и давно не стриженные волосы торчали клочьями, глаза свирепо блестели, он сутулился, длинные руки свисали чуть ли не до колен, и казалось, сейчас станет, как настоящий медведь, на четвереньки.

Обвел всех хмурым взглядом и процедил:

– Не много ли вас, начальники?

– Совсем обнаглел! – опешил Гутовский.

– А это не наглость – честных людей под замком держать?

– Уж не ты ли честный?

– Свои права знаем.

Этот спор мог продолжаться кто знает сколько, и Хаблак подозвал Гринюка к столу, где лежала фотография Манжулы.

– Узнаете его? – спросил.

Гринюк уставился в снимок тяжелым неподвижным взглядом. Потянулся к фотографии, взял ее и, немного поколебавшись, поднес ближе к глазам. Лицо у него напряглось. Хаблаку показалось, что узнал Манжулу и лишь тянет время, чтоб определить линию поведения.

Затем Гринюк осторожно положил фотографию на середину стола и решительно покачал головой.

– Не знаю, – ответил. – Впервые вижу.

– Подумайте, Гринюк, – начал, успокоившись, Гутовский. – Товарищи, сами понимаете, даром бы не приехали.

– А что мне думать: не знаю, и все тут.

– Даже фамилии такой не слышал: Манжула? – спросил Хаблак. – Манжула Михаил Никитович?

– Не слыхал.

– Тогда объясните, почему в блокноте гражданина Манжулы, живущего в Одессе, записаны ваши инициалы и телефон?

– А я откуда знаю? Может, нуждался в машине, ведь я диспетчер в автохозяйстве...

Когда Гринюка вывели, Хаблак обвел присутствующих вопрошающим взглядом. Первым отозвался Стефурак:

– Знает он Манжулу, хорошо знает, узнал сразу, только взглянул на фотографию.

Гутовский кивнул, присоединяясь к мнению, а Пекарь промолчал.

– Вероятно, знает, – согласился Хаблак. – Но наши эмоции и догадки, как принято говорить, к протоколу не подошьешь. Надо искать доказательства.

На следующий день утром Хаблак со Стефураком выехали в Косов: именно оттуда Манжула написал одну из своих открыток сестре – возможно, буква «К» с подчеркиванием или без него могла обозначать название этого местечка. А возле Косова, буквально в нескольких километрах, находилось еще одно на «К» – Куты.

Оказалось, попали в десятку. Номер телефона возле подчеркнутого «К» и инициалы А. П. принадлежали Александру Петровичу Волянюку – шоферу автотранспортной конторы. В другом случае все тоже совпадало: в Кутах жил шофер лесхоза Станислав Корнеевич Бабидович. Как и Волянюк, он имел телефон, их номера и были записаны в блокноте Манжулы.

Но удача, как уже успел убедиться Хаблак, всегда приходит не в чистом, так сказать, виде. Что-то обязательно должно быть не так, какие-то тучки должны появиться на небе – вот и теперь: не успели они выйти на Волянюка, как товарищи из косовской милиции выяснили, что тот лишь позавчера взял на неделю отпуск за собственный счет и уехал куда-то в Закарпатье к больному брату.

Стефурак предложил поехать к нему домой и разузнать у жены, где именно находится сейчас Александр Петрович – до Закарпатья ведь рукой подать, можно и съездить, – но Хаблак запротестовал: жена или родственники могут ничего и не сказать, а сами предупредят Волянюка, что им интересуется милиция, и если тот действительно причастен к махинациям, станет заметать следы, предупредит соучастников.

Оказалось, майор был прав, и это выяснилось буквально сразу.

Пока расспрашивали о Манжуле работников гостиницы (там никто не вспомнил его), прошло некоторое время, и в Куты попали во время обеденного перерыва. Правда, в лесхозовском гараже застали механика, но тот на вопрос о Бабидовиче лишь развел руками:

– Пошел обедать. Несколько минут назад. У него машина испортилась, на ремонте, вот он слесарям и помогает, но сейчас обед.

Ждать Бабидовича не хотелось, тем более появился заманчивый предлог побеседовать дома, посмотреть, как живет, и, возможно, выяснить, почему именно им заинтересовался Манжула, и офицеры, узнав адрес Станислава Корнеевича, поехали к нему.

Дом Бабидовича стоял на краю местечка – добротное кирпичное строение с затейливой изгородью из сваренной арматуры. Бабидович сидел возле стола во дворе и причесывался. Видно, только что вымылся: мокрое измятое полотенце лежало на коленях. Жена хозяйничала в летней кухне, разогревая обед.

Увидев незнакомых людей, Бабидович ничуть не заволновался – смотрел выжидающе, а узнав, кто они, так же спокойно предложил сесть к столу.

Но все же Хаблак заметил у него в глазах то ли настороженность, то ли едва ощутимую растерянность, но, в конце концов, это можно было и объяснить: вдруг приходят к тебе два милицейских офицера, один из области, а другой из Киева, невольно забеспокоишься.

Хаблак положил на стол фотографию Манжулы, без всякой просьбы Бабидович взял ее и, не ожидая вопросов, сказал:

– Если относительно этого человека, то впервые вижу.

– Да, относительно этого, – подтвердил Стефурак. – Посмотрите внимательнее.

– У меня хорошая память, – ответил Бабидович. – Если когда и встречались, так, может, случайно, среди моих хороших знакомых такого человека нет. Да и среди недругов тоже.

– А не можете ли объяснить, почему в блокноте у этого человека записан ваш номер телефона?

– Нет, не могу. Скажите хотя бы, кто он?

– Скажем, в свое время мы все вам скажем, Станислав Корнеевич!

Бабидович подумал немного и ответил:

– В ваших словах чувствуется какая-то угроза. Если будете продолжать в таком же тоне, я не стану с вами разговаривать.