Текст книги "Скифская чаша"

Автор книги: Ростислав Самбук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 38 страниц)

Эти слова так не вязались с прежними патетичными тирадами, что даже Мартинец растерялся.

– Ого, – пробурчал, – а вы знаете, что делаете!

– Да, да, – неожиданно быстро согласился Воронов. – Было бы глупостью не воспользоваться услугами вашей фирмы. Тем более что она неплохо платит и имеет тенденции к расширению.

– Несмотря на протесты общественности, – промычал Мартинец.

– Пока существуют разные разведки, – махнул рукой Воронов, – и ястребы в американском сенате, вам ничто не угрожает. Это правда, что радиостанции модернизируются?

– Ходят слухи, – уклончиво ответил Рутковский.

– Зачем же так нежно: слухи... – засмеялся Мартинец. – Факты говорят о другом: мы получили деньги на новые мощные передатчики.

Документальное подтверждение:

«Эти две радиостанции ведут передачи на шестнадцати языках на Советский Союз и на шести языках – на Польшу, Болгарию, Венгрию, Румынию и Чехословакию – с начала пятидесятых годов... По указанию президента Картера от 28 марта прошлого года две радиостанции покупают 11 новых передатчиков, главным образом для того, чтобы парировать глушение. Средства на четыре из этих передатчиков были выделены в прошлогоднем бюджете, и теперь они строятся недалеко от Мюнхена. Финансирование других семи передатчиков было отложено до нового года...»

(Газета «Нью-Йорк таймс» от 25 января 1978 г.)

– Вот видите, – одобрил Воронов.

– Приятно? – спросил Мартинец.

– Писатель существует для того, чтобы его читали, – ответил Воронов. – Или передавали по радио. Нам нужна аудитория, без нее мы пропадем, не так ли, господин Рутковский?

Максим поднялся. Воронов опьянел, начал повторяться. Он пробовал задержать их, но не очень настаивал, видно, Мартинец хорошо ему насолил.

– Ну и тип! – воскликнул Иван, когда вышли на улицу. – Хороший, очень хор-роший!

– Оглянись на себя... – не выдержал Рутковский. – Два сапога – пара.

– Конечно, – Мартинца трудно было донять. – Так я вот где, – показал, – на ладони, а он слова красивые говорит, а как до корыта, то по уши! Да еще и чавкает...

– Все мы едим из одного корыта, – возразил Рутковский мрачно. – И все чавкаем в меру своей испорченности.

– И все же – в меру испорченности! – подхватил Мартинец. – А твой Воронов – вообще...

– Он такой же мой, как и твой, – решительно отмежевался Рутковский.

Мартинец остановился около бара, попросил две бутылки кока-колы.

– Запей... – протянул одну Максиму. – И виски у этого Воронова какое-то паскудное. Тошнит меня... – Хлебнул из горлышка, улыбнулся. – Видишь, как-то полегчало...

На следующий день Рутковского вызвал к себе Кочмар.

– Что там произошло с Вороновым? – спросил.

– С Вороновым? – пожал плечами Максим. – Несчастье?

– Да нет, слава богу, все в порядке: немного выпил, но до вечера, надеюсь, протрезвеет. О чем вы вчера с ним разговаривали?

– Я же докладывал вам утром, пан Роман, о литературе.

– А Мартинец?

– И он.

– Вы мне, – вдруг рассердился Кочмар, – глаза не замыливайте. Сам Мартинец говорил сегодня о какой-то дискуссии. А Воронов вчера звонил Лодзену и жаловался.

– Если Мартинец сам что-то говорил, почему же у меня спрашиваете?

– А потому, что вы должны информировать меня обо всем.

Этого только не хватало Рутковскому: стать информатором Кочмара! Ответил сухо и твердо:

– Я знаю, пан Роман, что входит в круг моих служебных обязанностей, и не собираюсь делать больше. – Он мог себе позволить такой ответ – у него за спиной был Лодзен, и чихать он хотел на Кочмара.

Но пан Роман в гневе утратил чувство реальности.

– А собственная совесть! – чуть не заорал. – Что вы думаете об этом?

– У вас была возможность убедиться, что я всегда обдумываю свои поступки.

– Но какого черта я должен узнавать о глупой дискуссии с Вороновым из других уст?

– Я не усматриваю в ней ничего дурного. Нормальная литературная беседа.

– Но вы же с Мартинцем загнали Воронова в угол!

– Наш разговор был частным.

– Вы – работник радио «Свобода», и частных разговоров у вас не может быть.

Теперь Кочмар начал загонять Рутковского в угол, Максим почувствовал это и отступил, но отступил с достоинством.

– Существуют моменты, – попробовал объяснить, – когда должны торжествовать объективные истины. У нас была творческая дискуссия...

Кочмар выскочил из-за стола, резко открыл двери – не вызвал Катю звонком, настолько потерял терпение.

– Позовите Мартинца, Кетхен, – приказал.

– Очная ставка? – усмехнулся Рутковский.

– Называйте это как хотите, но я не позволю разводить у себя в редакции демократию!

– Мы репрезентуем свободный мир... – начал осторожно Максим.

– Демагогия!.. Мы боремся с коммунизмом, и каждое проявление симпатии к враждебной нам системе я расцениваю как предательство.

Теперь Максим почувствовал под собой твердую почву. Последние установки руководства станции ориентировали не на пещерную ненависть ко всему советскому – рекомендовалось быть гибкими, кое-что даже хвалить, поддерживать, но обязательно подчеркивать, что здесь, на Западе, все лучше и в конце концов западное влияние неумолимо будет расширяться. Рутковский хотел напомнить об этом Кочмару, но двери открылись, и в кабинет заглянул Мартинец.

– Вызывали? – спросил.

Кочмар, который стоял посередине кабинета, как надутый пузырь, вдруг будто выпустил из себя воздух: втянул живот, наклонился в сторону Мартинца и сказал чуть ли не льстиво:

– Заходите, будьте добры, пан Иван, нужно разобраться в нескольких вопросах.

«О-о, – подумал Рутковский, – а этот Кочмар намного опаснее, чем кажется!»

Вероятно, Мартинец только что с кем-то шутил: веселая улыбка все еще была на его устах. Он зашел в кабинет, остановился посередине, наконец стер улыбку с лица и сказал:

– Слушаю вас, пан Кочмар. Хотя я догадываюсь, о чем пойдет речь.

– Мальчишка! – потерял самообладание Кочмар, и Мартинец мгновенно воспользовался этим:

– Даже ваше высокое служебное положение, – в его тоне явно прозвучали издевательские нотки, – не позволяет вам унижать и оскорблять простых смертных. Тем более при свидетелях.

– Мы еще успеем разобраться с этим, – в тон ему ответил Кочмар. – До меня дошли слухи, что вы вчера недостойно обошлись с Вороновым.

– А вы не допускаете, что Воронов недостойно обошелся с нами?

– Это его дело. На его месте я выставил бы вас за двери.

– А Воронов угостил нас кофе.

– Хотите сказать?..

– Я ничего не хочу сказать. Я только констатирую факт, пан Роман. Кстати, зачем вы пользуетесь слухами, позвали бы меня и сразу бы получили свежую и достоверную информацию.

– Вот я и хочу ее получить. Зачем вы высекли Воронова?

– Мы вели себя очень тактично.

– Вы сами сказали, что высекли...

– И об этом уже успели донести, – пожаловался Иван Рутковскому. – Вот народ: не успеешь подумать, а уже икается. Так вот, пан Роман, Воронов же не тот человек, с которым можно играть в прятки, и вы это должны понимать лучше, чем мы.

– А в связи с тем, что действительно понимаю лучше, чем вы, должен предупредить: если бы не согласие Воронова дать нам интервью, вы имели бы серьезные неприятности.

– Кажется, вы угрожаете нам, шеф?

– Я никогда и никому не угрожаю – просто предупреждаю. Кстати, у вас два опоздания на работу. Если случится третье...

– Уволите меня?

– Конечно.

– Сомневаюсь! – Мартинец явно разозлился и плохо контролировал себя. – Вы пожалеете...

– Муки совести не очень будут терзать меня.

– Они совсем не терзали бы вас. Но не думайте, что только вы имеете досье на каждого из нас.

Кочмар подскочил и замахал руками, напоминая задиристого петушка, готового к бою:

– Что? Что вы хотите сказать?

– Мелкие мошенничества, к которым вы прибегаете с помощью Кати Кубиевич.

Кочмар переступил с ноги на ногу, стиснув кулаки. Казалось, кинется на Мартинца. Но сдержался и лишь показал рукой на дверь.

– Идите, – приказал громко, – уходите прочь, пан Мартинец, я не терплю шантажистов!

Рутковский поплелся следом за Иваном, но Кочмар остановил его. Подождал, пока за Мартинцем закроется дверь, сказал укоризненно:

– Видите, до чего доводят необдуманные решения.

Рутковский знал, что поддерживать Мартинца ему сейчас небезопасно. С чисто человеческой точки зрения это было не очень пристойно, но, поссорившись с Кочмаром, мог поставить под удар все дело. Тем более кто такой, в конце концов, Мартинец? Сукин сын, бабник, болтун, пройхода, предавший Родину ради «красивой жизни». Ответил Кочмару уклончиво:

– Не могу до конца согласиться с вами, шеф, хотя сейчас понимаю: нам не нужно было затевать дискуссию с Вороновым.

– Вот! – поднял короткий, будто обрубленный, палец Кочмар. – О чем я все время и толкую! Пусть это будет вам наукой, пан Максим. Не то что для некоторых... – махнул рукой, отпуская.

...Приближалась гроза, было душно, и Сопеляк, у которого было высокое давление, хватался за грудь и жаловался, что умирает. Обедали за одним столом – Рутковский, Сопеляк, Карплюк и Мартинец, съели салат, невкусный протертый суп и лакомились большими, на всю тарелку, отбивными с жареной картошкой и зеленым горошком. Рутковский, принимая во внимание болезнь Сопеляка, заказал лишь три кружки пива, пан Виктор лишь поморщился и ничего не сказал, но взгляд у него стал по-детски обиженный, казалось, сейчас он заплачет, и Мартинец не выдержал и сказал:

– Недавно разговаривал с одним врачом. Хороший врач, молодой и прогрессивный, имеет хорошую клиентуру. Так он сказал, что баварское пиво лечит чуть ли не все. Некоторые твердят, что оно вредно для почек и при давлении – не верьте, в пиве совсем мало алкоголя, но очень много стимулирующих веществ. Если быть осмотрительным, я имею в виду кружку, самое большое – две, то на здоровье каждому.

– Неужели? – обрадовался Сопеляк. – Я всегда знал: медицина еще не сказала последнего слова...

Рутковский принес еще кружку.

– Пейте, пока нет пани Ванды, – посоветовал, – ибо она, по-моему, не в курсе современных медицинских достижений и может неправильно истолковать это.

Красный нос-пуговка Сопеляка вспотел от счастья. Быстро справившись с отбивной, он вежливо поблагодарил всех и поплелся из буфета.

– Побежал к Ванде, – сообщил Карплюк, хотя все и без него знали это. – Получать очередные указания.

– Там полнейший матриархат, – согласился Мартинец. – Эта старая карга надела на него уздечку.

Карплюк высунул шею из воротника и предложил:

– А не выпить ли нам еще по кружке?

– Давайте, – согласился Мартинец, и Карплюк, собрав пустые кружки, направился к стойке. На столе около него лежала папка, Карплюк по пути зацепил ее локтем, и из папки выпала бумажка. Мартинец хотел положить ее на стол, но, прочитав строчку, глянул вслед Карплюку, будто хотел что-то сказать, но запнулся и впился в листок. Читал, шевеля губами, совсем по-детски, и лицо у него сразу вытянулось и приобрело удивленное выражение: он напоминал школьника, которого незаслуженно отчитывает учитель, – не может возразить, но не соглашается, и от этого гнев и слезы душат его.

Прочитав, брезгливо бросил листок на стол, выкрикнул:

– Нет, ты прочти, Максим, ты только прочти, что пишет этот подонок!

Рутковский быстро пробежал глазами напечатанные на машинке несколько абзацев. Карплюк информировал службу охраны станции о вчерашнем разговоре в их комнате, во время которой Мартинец будто высказывался в не совсем пристойной форме о руководстве РС.

Таким образом, на столе лежал донос, вульгарный донос, которым, собственно говоря, трудно было кого-нибудь удивить на станции. Но был счастливый случай, когда доносчика поймали на горячем.

А сам доносчик направлялся от стойки к ним с тремя кружками пива, вытянув шею, благодушно покачивая головой.

Карплюк поставил кружки, ничего не заметив и не поняв, сел и лишь тогда увидел бумагу со своей подписью. Протянул руку, чтобы схватить, но Мартинец накрыл листок ладонью.

– Будьте добры объяснить свой поступок! – выкрикнул с угрозой.

Карплюк втянул шею в воротник. Казалось, теперь у него не было шеи, будто голова лежала на воротнике, маленькая голова с испуганными глазами.

– Донос! – повысил голос Мартинец, и из-за соседних столиков стали с интересом посматривать на них. – Вы написали донос, как вам не стыдно!

– Какой донос? – наконец выдавил из себя Карплюк. – Просто запись нашей беседы... На память, значит, прошу вас, я совсем не хотел...

– И адресовали эту запись службе охраны просто так, из спортивного интереса?

– Конечно, вы не поверите мне, я могу даже попросить прощения, но это в самом деле какое-то недоразумение.

– Нет, – жестко возразил Мартинец, – тут все понятно, и донос есть донос! – Он поднял над столом бумагу. Карплюк попробовал выхватить ее, но Мартинец отдернул руку и помахал бумажкой, требуя всеобщего внимания. – Этот господин, – ткнул пальцем в Карплюка, – доносчик! Прошу обходить его десятой дорогой и объявить ему бойкот. Вот доказательство: эта кляуза написана только что. Видите, господа, подпись и дата. Прочесть?

– Не нужно, прошу, не нужно! – На Карплюка жаль было смотреть: посерел и глаза налились слезами. Если бы Рутковский не знал о магнитофоне, вмонтированном в стол Карплюка, может быть, и посочувствовал бы ему – таким раздавленным и ничтожным выглядел пан Степан.

Мартинец пустил донос по рукам. Читали, смакуй подробности, а Карплюк, так и не вытянув шею из воротника, пятясь, покинул буфет. После перерыва он не появился на своем рабочем месте, а Мартинца вызвал Кочмар. Иван вышел из кабинета шефа через несколько минут с гордо поднятой головой и сказал Кетхен, но так, чтобы слышали все:

– Извинялся... За этого пройдоху Карплюка извинялся: его уже уволили.

Правда, потом выяснилось, что Карплюка не уволили, а перевели, не желая скандала, в какой-то филиал станции, но все же об инциденте в буфете говорили еще долго и, наверно, больше всего возмущались поступком Карплюка те, кто постоянно писал доносы.

Но что поделаешь: не пойман – не вор!

Мартинец предложил Рутковскому отпраздновать «победу над черными силами реакции», как он велеречиво окрестил увольнение Карплюка. Само по себе предложение не было оригинальным: Мартинец, как правило, все значительные и незначительные события отмечал в барах и ресторанах, и Рутковский иногда составлял ему компанию, но сегодня должен был провести очередной сеанс копирования карточек и решительно отказался.

Розалинда немного опоздала, пришла убирать в половине седьмого – она уже познакомилась с Рутковским, и, пока убирала, они болтали на разные темы. Розалинда рассказала Максиму, что устроиться на работу в Мюнхене даже уборщицей очень трудно и она попала на РС только благодаря тому, что ее дядя служил здесь вахтером. Сегодня Розалинда долго жаловалась Рутковскому на мужа, который никак не может продвинуться по работе и приносит домой меньше марок, чем она. Женщина присела около стола Максима, держа в руках губку, и совсем забыла, что должна убрать еще две комнаты. Правда, Рутковский теперь приспособился к ритму работы Розалинды: он доставал из сейфов нужные материалы до прихода уборщицы и, когда она переходила в комнату Кати Кубиевич, начинал снимать с них копии. Риска в этом почти не было. Розалинда, закончив убирать кабинет Кочмара, переходила к комнатам на противоположной стороне коридора, в худшем случае она могла заглянуть в комнату Максима, чтобы спросить что-нибудь, но это почти исключалось: Розалинда была немкой, а какая немка позволит себе лишний раз потревожить работающего человека? И так она иногда отрывала у господина Рутковского несколько минут своей болтовней, уже это было нарушением установленных норм, и ее оправдывало лишь то, что господин такой симпатичный и сам начинает разговор.

Излив Максиму душу, Розалинда наконец пошла в Катину комнату, в дверях она остановилась и сделала вежливый книксен, этот книксен всегда умилял Максима – Розалинде за тридцать, у нее две дочери, а ведет себя как девочка. Рутковский даже представил себе картину: Розалинда держит дочерей за руки и они приседают втроем, все круглолицые, розовые, с пухлыми губами и ямочками на подбородках...

– Прощайте, Розалинда! – помахал рукой и сразу забыл о ней, углубившись в работу. Умел мгновенно отключиться от всего постороннего, окунаясь в дело. Еще в Киеве коллег удивляла эта способность Максима. В комнате издательства их сидело четверо, не без того, чтобы сотрудники не поговорили между собой, многим это мешало, жаловались, ругались, а Максим, углубляясь в рукопись, не слышал ничего, и иногда его нужно было похлопать по плечу, чтобы он отвлекся от работы.

Копирование документов не требовало умственного напряжения, это была в основном механическая работа, и Максим, привыкнув и приноровившись к ней, думал в это время о чем-то совсем другом. Сегодня представил, как вернется в Киев. Когда это будет, может, через год или три, никто не знает, но когда-нибудь произойдет, и он снова поднимется на Владимирскую горку и увидит днепровскую ширь или пойдет в Ботанический сад. Да, в Ботанический сад нужно идти только в мае, когда цветет сирень. Здесь, на днепровских склонах, самый большой в Европе сиреневый сад, сотни деревьев и кустов, десятки сортов, и, когда они расцветают, вероятно, не бывает большей в мире красоты. Кисти сирени – белые, красные, лиловые, синие – всех цветов и оттенков, на фоне небесной синевы, над золотыми куполами Выдубецкого монастыря, над днепровской необъятностью, и кажется, у человека вырастают крылья, – нельзя увидеть такую невообразимую красоту и держать в душе плохое, мелочное, подлое, оно само – исчезает, ибо красота и подлость несовместимы.

А потом он пройдет по бурлящему толпой Крещатику от Бессарабки до площади Октябрьской революции. Он пригласит в «Аквариум» друзей, не в ресторан или кафе, а только туда: они будут стоять за длинным столом, пить коньяк и шампанское, болтать о чем хотят и как хотят, это здесь у него уши всегда навострены, а там можно болтать, смеяться, шутить...

Рутковский взял из сейфа новую пачку документов. Вот он едет по новой Бориспольской трассе куда-то на юг, в Крым или на Кавказ, машина мчится по Симферопольскому шоссе, уже позади Запорожье, Мелитополь... Где-то в конце лета у него отпуск, можно поехать в Австрию или Италию, но нужно подождать возвращения Юрия. Сенишины выезжают за границу через несколько дней, недели Юрию достаточно, чтобы выполнить задание Лодзена, ну самое большее две недели, потом, если вояж Сенишиных завершится успешно, Лакута передаст списки Лодзену – нужно, чтобы они прошли через руки Максима, это – условие игры, иначе и начинать ее не было смысла...

Как будто полковник доверяет ему, но все может случиться – неужели Лодзен решит обойтись без посредника?

Послышались голоса. Максим оторвался от работы, осторожно выглянул в дверь. Увидел в конце коридора двух вахтеров и с ними человека в штатском. Значит, неожиданная проверка помещения. Максиму было известно, что такие проверки время от времени проводятся, и он был готов к ним. Вахтеры знали, что Рутковский задерживается на работе, с ними он поговорил бы – и все, но третий в штатском!.. Наверное, из службы охраны, он может заподозрить что-то, обыскать помещение, и тогда...

Максим быстро спрятал бумаги в стол, запер ящик, юркнул в соседнюю комнату и стал за шкаф. Конечно, вахтеры лишь заглянут в помещение и, не увидев никого, пойдут дальше. Только бы не заперли двери...

Стоял и ждал.

Голоса приближались.

– Никого... – сказал знакомый Максиму вахтер.

– Иногда здесь задерживается господин Рутковский, – доложил другой.

– Почему? – спросил работник службы охраны.

– Имеет разрешение пана Кочмара.

– Ну... ну... – сказал тот неопределенно.

Замок щелкнул, и голоса затихли.

Максим вышел из своего укрытия.

Итак, он в мышеловке, ибо двери, которые ведут в коридор, запираются только извне, и нет надежды, если не поднять шум или не позвонить в службу охраны, выйти из комнаты.

Но спокойно: необходимо проанализировать ситуацию – неужели не найдется выхода?

Прежде всего Рутковский переложил из ящика в сейф документы, навел порядок на столе, повесил на место ключи от сейфа и запер главный сейф. Обошел все комнаты, внимательно оглядел их. Нет, кажется, нет выхода, и он действительно попал в мышеловку. Можно было бы попробовать выбраться из помещения через окно, но окна зарешечены, а ключи от замков для стальных решеток хранятся в стеклянном шкафу.

А если разбить стекло шкафчика и отпереть решетки?

Рутковский тут же отбросил этот вариант. Конечно, в таком случае он сам спасется. Комнаты их на первом этаже, вылезти на улицу не представляет никакого труда, но он будет окончательно провален. Единственное, что останется в таком случае, – звонить Олегу и с его помощью бежать из ФРГ. Бежать, когда не закончено копирование секретных документов РС, когда только-только заварилась каша со списками Лакуты, а бежать придется, так как служба охраны моментально установит, кто последний был в комнатах. И парни из этой службы сразу выйдут на него, начнется расследование, а это равнозначно провалу.

Значит, нужно забыть о существовании ключа от решеток.

А если попробовать?

Максим подвинул к окну стул. Стал на него. В верхней части решетки немного расширяются, можно открыть окно, просунуть руку между стальными прутьями и выбросить аппаратуру. А утром, когда отопрут комнаты, объяснить свое присутствие так: мол, вчера выпил в буфете, потом зашел в соседнюю комнату, задремал и не услышал, когда закрывали двери.

Но все равно начнется расследование. Даже если не найдут его «технику», во что трудно поверить, так как он не сможет далеко забросить ее, служба охраны опять-таки будет следить за ним – и не один месяц, а это также равнозначно провалу.

Да, в службе охраны работают не дураки, и деньги им платят совсем не за то, чтобы хлопали ушами.

А здесь чрезвычайное событие: целую ночь провел человек в секретном отделе наедине со стальными сейфами...

Конечно, все обнюхают, исследуют, и шансов у него почти нет.

Сел, выпил воды, немного расслабился. Решил, что нужно начать все сначала. Хотя с чего начинать? Вариант с окном отпадает, другого выхода нет...

Единственное, на что можно надеяться, – пунктуальность Сопеляка. Как правило, Сопеляк первый приходит на работу – за пять или десять минут до начала. Пан Виктор сидит в соседней комнате направо. Он придет, начнет устраиваться, отопрет стол.. В это время можно выйти к нему. Сделать вид, что только что пришел и попал в свою комнату через приемную Кочмара – заглянул к Сопеляку, чтобы поздороваться...

Рутковский представил себя на месте Сопеляка. Да, навряд ли пан Виктор что-то заподозрит. По крайней мере, какой-то шанс у него есть.

А если раньше придут Синявский или старая карга пани Вырган? Плохо, очень плохо... Они сидят в комнате Максима, Синявский сразу почувствует горячее, у него нюх разведчика, говорят, что служил в абвере, тут же донесет службе охраны – и конец.

Вырган тоже никогда не опаздывает и тоже донесет. Сначала поинтересуется, почему это пан Рутковский сидит в запертой комнате, а потом – к Лодзену.

Правда, услышав щелканье замка в приемной, можно выскочить в комнату Сопеляка, а потом уже оттуда зайти к себе. Мол, перепутал ключи, взял от комнаты Сопеляка и вошел через нее...

Нет, такой номер ни с Вырган, ни с Синявским не пройдет. Единственная надежда – пунктуальность Сопеляка.

Рутковский представил себе пана Виктора, старика Хэма с красным носиком-пуговкой. Сопеляк был ему сейчас чрезвычайно симпатичен, даже пани Ванда казалась чуть ли не красавицей.

Дал зарок: если Сопеляк придет первым и все обойдется, поведет его вместе с женой-красавицей в ресторан и закажет все, что захотят. Нет, одернул себя сразу, не сделает он этого, если даже все обойдется. Ибо такая щедрость здесь не в почете, Сопеляк заподозрит его и, кто знает, может, и вспомнит преждевременное появление Рутковского на работе. Ведь, честно говоря, Максим не отличался особым служебным усердием: бывало, опаздывал на несколько минут и редко когда приходил вовремя.

Рутковский постелил на полу газеты, завернулся в плащ, подмостил под голову какие-то папки. Спать. Ведь в его положении ничего лучшего не оставалось.

Крутился и не мог заснуть. Да и в хорошем настроении, когда хочется спать, разве это сон – на газетах? А здесь, когда нервы натянуты до предела!..

Крутился полночи, лишь утром сон одолел его, задремал на два или три часа, но в восемь уже сидел за столом. Сидел, натянутый как струна, и ждал, когда щелкнет замок в дверях...

В каких?

Неужели пан Сопеляк подведет его?

Ну хороший, добрый, самый лучший пан Виктор, ну разве ты не можешь прийти на несколько минут раньше, всего на несколько минут?

Наверно, пан Сопеляк услышал эти мольбы Максима. Замок щелкнул тихо, даже очень тихо – в дверях справа, из комнаты донеслись скользящие шаги Сопеляка.

Рутковский слышал, как бьется у него сердце. Теперь выждать минуту или две. Только бы не пришли Вырган или Синявский. Смотрел, как бежит на циферблате секундная стрелка. Быстрее, прошу тебя...

Когда обежала два круга, поднялся намеренно медленно, заглянув в комнату Сопеляка. Пан Виктор переворачивал какие-то бумаги и не увидел его. Рутковский проскользнул между письменными столами.

– Мое почтение, пан Виктор! – сказал громко и бодро. – Вы, как обычно, ранняя пташка.

Сопеляк усмехнулся благосклонно. Он всегда улыбался любезно, а особенно угодливо тем, кто шел в гору. Этот Рутковский, смотри, через полгода или год станет заместителем Кочмара, и господину Максиму нужно улыбаться искренне. Сопеляк скомкал в кулаке бороду, чтобы Рутковский лучше видел выражение его лица – приятное и предупредительное.

– А вы, пан Максим, сегодня, вижу, тоже не задержались.

– Эх, пан Сопеляк... – Рутковский сделал таинственное лицо. Знал, что Сопеляк больше всего любит секреты, и решил сыграть на этом. – Расскажу вам, но это ведь тайна...

– Конечно, пан Максим, все останется между нами, честное слово.

– Понимаете, вчера вечером познакомился с девушкой и прогулял всю ночь. У нее... А она здесь недалеко живет, домой уже не было смысла возвращаться.

– А красивая девушка? – узкие глаза Сопеляка блеснули интересом.

Рутковский поцеловал кончики пальцев.

– Очень.

Лицо Сопеляка омрачилось.

– Теперь вам, – сказал вздыхая, – все дается легко. Деньги, девушки...

– Не говорите никому.

– Боже сохрани... А вы в самом деле загуляли. Даже... – запнулся.

Рутковский насторожился.

– Что «даже»?

– А-а, пустое. Всегда аккуратный, приятно смотреть, а сегодня небритый.

– Точно. – Максим с притворным отвращением провел ладонью по щеке. – Откуда у девушки бритва? Знаете, скажите Кетхен, что я в библиотеке – здесь парикмахерская за углом, за двадцать минут можно успеть.

– Если она поверит.

– Вам, пан Виктор, не поверить нельзя. А с меня коньяк.

– Все только обещают всегда...

– По первому требованию.

– Ну скажу, скажу.

Рутковский проскользнул пустым коридором к туалету. Выглянул из неприкрытых дверей и, увидев, что мимо важно прошел Синявский, вздохнул облегченно и побежал в парикмахерскую.

Ну опоздает на несколько минут... Кетхен будет знать, что он в библиотеке, она не донесет на него Кочмару – уже привыкла к мелким подаркам Максима.

Иван Мартинец сидел на открытой веранде маленького ресторанчика «Ручеек», который приткнулся над самой дорогой на Зальцбург. Посетителей было мало: он с Гизелой и еще несколько приезжих, которые поставили свои машины на асфальтированной площадке около ресторана. Все сидели на открытой веранде, только двое мужчин в замшевых шортах пили пиво в зале. Стояла летняя жара, и лишь иногда легкий ветерок покачивал верхушки сосен, со всех сторон обступивших ресторанчик, и хвоя осыпалась на столы.

Один из мужчин, пивших пиво, показал кельнеру два пальца, и тот принес полные кружки.

– И сыра, – потребовал человек, – свежего.

Кельнер пошел за сыром, а человек, пригубив пиво, сказал недовольно:

– Можем до ночи просидеть – и ничего. Девчонка у него хороша, ничего не скажешь, с такой я бы тут не сидел...

Второй захохотал:

– У вас, пан Стефан, губа не дура.

– Губа у меня в самом деле не дура, – согласился мрачно Стефан. – А что из этого? Как были мы с тобой, Богдан, на побегушках, так и остались.

– Ничего себе, скажу вам, побегушки! – Богдан незаметно нащупал в кармане рукоятку пистолета. – Мы с вами, пан Стефан, исполнители, и исполнители не какие-нибудь, с нами считаются, и я уверен, что всегда кому-нибудь понадобимся. Только бы живы были.

– О-о! Только бы живы были – это ты точно сказал, Богдан. Пока сила есть, нами и интересуются. А потом?

– На пенсию, пан Стефан.

Стефан скрутил огромную фигу, сунул Богдану под самый нос:

– Видел, дурак? Ты что, член профсоюза?

– А вы сейчас деньги откладывайте.

– С нашей работой – только откладывать!..

– Я вот что думаю... – Богдан осмотрелся вокруг и, убедившись, что никого нет поблизости, сказал, понизив голос: – Нужно нам с вами, пан Стефан, свою жар-птицу ловить. А то в самом деле, на чужого дядьку работаем, по лезвию ножа ходим, а за что? Несколько сот марок, тьфу, скажу я вам...

– Не плюйся, Богдан, и они на дороге не валяются.

– Не валяются, – согласился Богдан. – Да надоело. Этот Лакута в «люксе» шнапс пьет, а мы в коридорах шатаемся...

– Котелок у него варит получше, чем у нас, Богдан.

– Не говорите, просто счастья у него побольше.

– Что-то ты крутишь, Богдан. Не нравится мне это. Я с Лакутой в «Нахтигале» служил, рука у него знаешь какая!

– Была, пан Стефан, была, знаете ли, у него рука, а теперь одно воспоминание.

– Ну скажи, куда целишь?

– Подождите, пан Стефан, обмозговать это дело еще нужно, попьем вот вина, а потом поговорим. Времени у нас сколько хотите.

– Чего-чего, а времени и в самом деле... – согласился Стефан. – Лучше были бы деньги.

Кельнер принес тонко нарезанный сыр. Стефан взял кусочек, бросил в рот, пожевал.

– Разве это сыр? – вздохнул Богдан. – У нас в горах отрежешь полкило овечьего, вот то еда. А тут две сосиски – завтрак...

– На один зуб.

– Мы с вами, пан Стефан, вот что сделаем. Купим завтра мяса, поедем в лес, разведем костер и на шампурах, знаете ли...

– На шампурах вкусно, – проглотил слюну Стефан. Вдруг он вытянул шею в сторону веранды.

– Что там? – заерзал на стуле Богдан.

– Черт бы его побрал! – выругался Стефан. – Все время под ногами крутится...

– Кто?

– Сиди спокойно, не поворачивайся. Тот приехал, с которым мы забавлялись.

– Рутковский?

– Он самый.

– Бежать нужно, может узнать.

– Может.

– Машину оставим на стоянке, а сами за ручей. Там я скамеечку приметил что надо. Скамеечка в кустах, и нас не видно.

Богдан оставил деньги на столе, и они осторожно, чтобы не увидели с веранды, спустились крутыми ступенями к выходу. За ручьем стояла деревянная скамейка – Стефан уселся удобно, вытянув ноги, а Богдан примостился с краю, чтобы наблюдать за стоянкой, где стояли красный «фиат» Рутковского и канареечный «пежо» Мартинца.