Текст книги "Скифская чаша"

Автор книги: Ростислав Самбук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 38 страниц)

– Мне бы хотелось усовершенствовать свои знания в немецком. Попался хороший учитель, где-то через месяц-два можно начать... Но он свободен только днем.

– Будете отрабатывать после работы.

– С удовольствием.

– С удовольствием или нет, но будете отрабатывать.

Кетхен Кубиевич, услышав о решении шефа, округлила и так круглые и совсем пустые глаза. Спросила:

– Зачем это вам? Ведь пан достаточно прилично разговаривает по-немецки...

Что он мог объяснить этой красивой дурехе?

– Хочу разговаривать еще лучше.

– Зачем?

– Чтобы лучше понимать Гёте и Шиллера.

– Они работают на нашей станции? Приехали из Израиля? К слову, вы знакомы с паном Анатолем?

– Бывшим писателем?

– Да, таким, как и вы...

Максим погладил себя тыльной стороной ладони по подбородку, чтобы удержаться от язвительной реплики.

– Нет, не знаком, – ответил. – А что?

– На днях я слышала его передачу: чудо, он так хорошо рекламировал канадские пишущие машинки.

– Да, машинки, говорят, неплохие.

– Кстати, – оживилась Кубиевич, – со следующей недели вы будете получать на триста марок больше.

– С меня подарок.

– Мне нравится парижская парфюмерия.

– А я люблю дарить ее женщинам. Не говоря уже о таких красивых, как вы.

Катя покраснела от похвалы. Повернулась к Максиму так, чтобы увидел высокую грудь. Однако созерцание Катерининых сокровищ не входило в план Рутковского: знал, что Кочмару вряд ли понравится такая акция, и ретировался, послав девушке воздушный поцелуй.

Во время обеденного перерыва Рутковский не направился вместе со всеми в буфет. Выскочил на улицу, прошел несколько кварталов, пока не набрел на телефон-автомат. Бросил монету и набрал номер.

– Посредническая контора господина Генриха Штаха? – спросил. Воцарилась пауза – видно, на другом конце провода не ждали звонка. Наконец сочный баритон ответил:

– Вы неправильно набрали номер. Добавьте единицу.

– Спасибо. – Рутковский положил трубку. Итак, встреча состоится завтра. Если бы человек сказал – добавьте двойку, они бы встретились послезавтра, так было условлено еще в Центре, и завтра на одной из боковых улиц за олимпийским стадионом будет стоять белый «пежо» с букетом роз у заднего стекла.

* * *

«Пежо» стоял в точно условленном месте, и розы, правда немного увядшие, лежали на месте. Максим открыл дверцу, сел на переднее сиденье, спросив:

– Господин Висбах, если не ошибаюсь?

– Да, я, – ответил человек по-немецки и посмотрел на Максима с интересом. Был он средних лет, с залысинами, в очках, и вид у него был какой-то мрачный. Рутковский почему-то пожалел, что на связь с ним не вышел владелец вчерашнего бодрого баритона. – Петр Висбах к вашим услугам. – Он подождал, пока за угол повернет желтый «фольксваген», и тронулся, когда поблизости не было никого: потому и выбрано было это пустынное тихое место – могли легко установить, не следят ли за Рутковским.

«Пежо» выехал на широкую улицу, сразу вильнул налево: никто не прицепился им на хвост, и мужчина подал Максиму руку.

– Олег, – отрекомендовался он, – называй меня Олегом. Если ничего не случится, я буду поддерживать с тобой связь. Есть полчаса, хочешь, выпьем кофе?

– Нет, – отказался Максим, – повози по городу, мне приятно разговаривать с тобой по-русски.

Они ездили ночными, залитыми неоновым светом мюнхенскими улицами, и Максим рассказывал о своих первых шагах на РС. Олег слушал внимательно. Рутковский с самого начала обратил внимание на это свойство Олега: слушать, не задавая вопросов, пока собеседник не выговорится до конца. Когда наконец Максим умолк, Олег приказал:

– Давай!

– Что?

– Слепок ключа.

– Смотри, а я и правда заговорился.

– Бывает, – согласился Олег, – так бывает, когда долго не видишься со своими.

Максим подал коробочку со слепками. Олег спрятал ее осторожно, будто была из стекла.

– Ну ты и даешь! – похвалил.

– Случай.

– Какой же случай. Расчет.

– Могло бы и не случиться.

– Конечно, могло. Но когда появился первый шанс, ты его использовал. – Вдруг весело засмеялся. – Ключ от главного сейфа: об этом можно только мечтать!

– Когда сделаете?

– Вот что! – сказал серьезно. – Два месяца сиди и не рыпайся. Тебя переводят на новую должность и будут контролировать каждый шаг. Понимаешь, скрытые камеры, неожиданные обыски, запись разговоров и вульгарная слежка. Ключ получишь через два месяца.

– Да, – согласился Максим, – с собой носить его нельзя, а прятать где-то также небезопасно.

– То-то же. Через два месяца получишь и технику.

– У меня все.

– Когда ты сможешь приобрести автомобиль? – вдруг спросил Олег.

– Получаю не так уж и много... Но постараюсь...

– Нужно поскорее. Одолжи у брата. Кстати, как у вас сложились отношения?

– Нормально.

– А если нормально, грешно не воспользоваться. За два месяца немного отложишь, немного займешь – на первый взнос хватит. Покупай дешевую.

– Совсем дешевую не годится – престиж.

– Возьми «рено» или «фиат»...

– «Фиат» мне нравится. Придется идти на курсы водителей.

– Смотри, чтобы не догадались, что умеешь водить.

– Я уже думал об этом.

– Со мной будешь встречаться только в крайних случаях.

– Согласен.

– А если согласен, давай лапу, – Олег крепко пожал Максиму руку. – Раньше, чем через два месяца, не звони. И вот что... С этой панной Стефой... Осторожнее, прошу тебя, через нее на большую рыбу можно выйти. Я тут поверну в переулок, ты выходи. Ну будь, старик, сиди тихо, до встречи.

...На пресс-конференции для сотрудников «Свободы» выступал диссидент Леонид Засядько. Время от времени руководство станции, чтобы влить, так сказать, свежую струю в передачи, приглашало «признанных», как их характеризовали, деятелей антикоммунистического движения.

В число таких был зачислен и бывший советский гражданин Засядько. Он стоял за столом: маленький, рыжий и лысый, долгоносый, с морщинистым лбом, часто мигал глазами и тер лоб тыльной стороной ладони. Потом вытягивал платок и вытирал руку.

«Для чего такая длинная процедура, – удивлялся Рутковский, – не проще ли вытереть лоб?»

Мартинец, сидевший рядом с Рутковским, довольно громко прошептал:

– Типичный шиз.

Максим не ответил. То, что Засядько страдает умственным расстройством, было ясно всем: потому и слушали его невнимательно и задавали только заранее подготовленные заведующими редакций вопросы. Правда, зачем весь этот маскарад с пресс-конференцией, когда ни для кого не было тайной, что передачу об этом выступлении Засядько на радиостанции давно записали, она получила одобрение высшего руководства и в ближайшие дни прозвучит в эфире.

Пресс-конференция должна была уже закончиться, все вопросы, как того требовало приличие, были заданы, правда, только на некоторые из них Засядько согласился ответить, хотя готовили его чуть ли не месяц. Готовили, не жалея денег. Жил он в «люксе» фешенебельной гостиницы «Арабелла-хаус» на всем готовом, и гонорар, как говорили, должен был вылиться в четырехзначную цифру.

Возможно, Засядько чувствовал, что не отработал полученные деньги, или просто уже не мог остановиться – стоял и выплевывал из себя слова, буквально выплевывал, и Рутковскому даже сделалось жаль тех, кто сидел в первом ряду. Но сразу же сообразил, что там разместилось начальство, вон виднеется лысина Кочмара – так им и нужно, после пресс-конференции придется принимать душ, чтобы хоть как-нибудь отмыться.

Мистер Роберт Мак, заместитель директора РС, который проводил пресс-конференцию, пробовал приостановить ее, но Засядько не сдавался: поднял руки, будто призывал в свидетели самого господа бога, – он напоминал теперь огромную безобразную жабу, – и начал все сначала.

Мартинец оживленно зашевелился на стуле.

– Единственный выход, – потер руки, – вызвать машину из психиатрической клиники. Вполне логичное завершение этого сборища, как тебе кажется?

Рутковский также считал, что небольшой скандал совсем не помешал бы, но интересно, как выкрутится из положения мистер Мак? Ведь вряд ли имеет под рукой смирительную рубашку.

Оказывается, он недооценил хладнокровия и выдержки мистера Мака. Тот решил просто: дело сделано, передачу подготовили, деньги Засядько уплачены – чего же церемониться? Не обращая внимания на разглагольствования сумасшедшего, кратко объявил, что пресс-конференция закончена, и пошел, не оглядываясь, в свой кабинет. Следом за ним поднялись все. Застучали сиденьями откидных кресел, голос Засядько утонул в шуме толпы, которая расходилась, а он все еще размахивал руками и старался перекричать всех, пока не остался один в пустом зале. Еще и тогда стоял несколько минут, бурча что-то под нос, потом в изнеможении опустился в кресло, опустил лицо на скрещенные руки и сразу, будто не произносил только что речь, не кричал, не брызгал слюной, заснул – и все.

Человек из внутренней охраны вежливо взял его под руку и повел к выходу.

– Финал, достойный участников, – констатировал Мартинец. Обнял Максима, спросил: – Что собираешься делать?

– Договорился со Стефой. Где-нибудь поужинаем.

– Перезвони, пусть едет ко мне. Спиртное есть, купим чего-нибудь поесть... Ну зачем тебе ресторан?

Максиму и правда не хотелось ехать в ресторан: с радостью согласился на предложение Ивана.

На улице шел мокрый снег – Рутковский посмотрел в окно, закутал шею шарфом и поднял воротник пальто. В дверях уже одетый стоял Мартинец: ему не терпелось, он всегда куда-то спешил, натура у него была живая – не мог спокойно сидеть на одном месте и несколько минут. Рутковский запер ящик стола, взял шляпу и увидел, что из-за плеча Ивана выглядывает улыбающееся лицо Карплюка.

– Куда вы, господа? – спросил так, будто они должны давать ему отчет о каждом своем шаге.

– На кудыкину гору, – не совсем вежливо объяснил Мартинец. И добавил категорично: – Не твое собачье дело!

Карплюк не обиделся. Он вообще никогда ни на кого не обижался. Только неодобрительно покачал головой и заметил:

– Я знаю, ты добрый человек, Иван, и нехорошие слова говоришь просто так, не думая.

Лицо Мартинца вдруг перекосилось от гнева. Сказал:

– Можно ли спросить уважаемого пана, когда его в последний раз били по морде?

– Тебе не рассердить меня, – совсем расплылся в улыбке Карплюк, – и в доказательство этого я пойду с вами.

– Ты? С нами?

– Конечно.

– Мы идем ко мне, и я не приглашаю тебя.

– Ты не сможешь оставить меня – одинокого и несчастного.

– Как раз так и собираемся поступить.

– И вам не жаль меня?

Мартинец постучал себя кулаком по лбу:

– Но, голова ты баранья, слышал, к нам придут девушки – для чего ты нам?

– Я не буду мешать: посижу немного и уйду.

Рутковский уже давно понял: им не отвязаться от Карплюка. Вообще он заметил, что в последнее время его редко когда оставляют без присмотра. В буфете, как правило, подсаживается кто-нибудь из работников, чаще Сопеляк или Карплюк, иногда в комнату неслышно заходил Кочмар – любил подкрасться сзади и смотреть, что именно делает Рутковский. Максим не исключал также фотографирование скрытой камерой. По крайней мере, два или три раза его вызывал к себе Кочмар, беседовал, потом под каким-то предлогом выходил, оставляя Максима одного с секретными бумагами, разложенными на столе. Отсутствие шефа длилось до четверти часа, один раз он прямо сказал, что идет к Лодзену – кабинет того находился на другом этаже, и Максим мог даже приблизительно высчитать, сколько будет отсутствовать пан Роман.

Эти хитромудрости были известны Рутковскому, в Центре ему рассказывали, что приблизительно такие методы рекомендуется использовать для проверки лояльности подчиненных. Оставаясь один, курил, просматривал газеты на журнальном столике, ни на шаг не приближаясь к секретным бумагам.

Рутковский понимал, что хитрости Кочмара и назойливость Карплюка – разные звенья одной и той же цепи, и лично для него лучше, если пан Степан поедет с ним. Служба охраны станции завтра будет иметь отчет Карплюка о сегодняшнем вечере у Мартинца, а о том, чтобы ему не пришлось много писать, позаботится уже он, Рутковский.

Максим предложил:

– А что, Иван, давай и правда возьмем пана Карплюка. Девушки не будут возражать: он такой начитанный, говорят, на днях прочитал два рассказа Фолкнера.

– Ну если пан Степан взялся за Фолкнера, – поднял руки вверх Мартинец, – сдаюсь!

– Не верите? – Карплюк вытянул из воротничка рубашки длинную шею, вертел головой. Рутковскому иногда казалось, что пан Степан может поворачивать голову на все триста шестьдесят градусов и не делает этого только потому, что стыдно.

– Вот прочитал Фолкнера, а на будущей неделе буду читать Фицджеральда. А дальше у меня запланирован Стейнбек.

– По рассказу?

– А для чего больше?

– Ну и голова, – восхищенно выкрикнул Мартинец, – а потом будет говорить: читал Фолкнера!

– А что, неправда? Ты же не читал...

– Не читал, – признался Мартинец, – у меня нет времени.

– А ты за девочками меньше бегай. Хоть поумнеешь.

– Завидуешь?

– Завидую... – как-то неожиданно согласился Карплюк.

Мартинец весело засмеялся.

– Если хорошо будешь себя вести, что-нибудь оставим и для тебя.

– Сегодня?

– Какой быстрый! Сегодня посидишь немного, и бывай здоров.

– Я согласен.

– А если согласен, подвезешь пана Рутковского. Я еще должен заехать за Гизелой.

Это предложение устраивало всех, особенно Карплюка. Обрадовался до того, что открыл перед Рутковским двери, и Максим подумал, что, возможно, за каждый очередной донос служба охраны станции платит ему аккордно.

Карплюк имел довольно дорогой для его заработков «опель». Поговаривали, правда, что он понемногу и довольно успешно играет на бирже вместе с Кочмаром (отсюда и благосклонность последнего), и не без оснований, так как Максим несколько раз видел, как пан Степан изучал биржевые ведомости и делал выписки из них. Более того, на глазах у самого Кочмара: другому шеф обязательно сделал бы замечание за такое нарушение дисциплины – Карплюку все сходило с рук.

Пан Степан вел машину осторожно и потихоньку, и Максим вдруг чуть не захохотал, представив, как Карплюк пишет доносы. Наверное, вертит головой так же, как сейчас, прищуривает правый глаз и долго смотрит на бумагу, решая, стоит ли немного добавить к тому, что на самом деле сказал тот или иной работник, – и добавляет, прохиндей...

Будто в ответ на эти мысли, пан Степан вертел головой, кажется, только одним глазом взглянул на Рутковского, ибо другим следил за улицей, спросил:

– Так что пан Максим думает о сегодняшней конференции? Говорят, что этот Засядько не в себе и сумасшедший дом по нему давно плачет.

Рутковский напустил таинственность на лицо.

– Хочет ли пан знать мое настоящее мнение? – спросил.

– Конечно. Пан такой умный, и к его мнению прислушиваются все.

– Так вот, – ответил Рутковский веско, – я давно не слышал такого содержательного выступления, как сегодня.

– И пан не смеется?

– Не до смеха. Если конференцию вел сам пан Мак, значит, ей придают значение, и все сомнения неуместны.

– Я нисколько не сомневаюсь...

– Да, мне известны взгляды пана, и за это я вас глубоко уважаю.

– Приятно слышать это из уст нашего молодого коллеги. – Карплюк повернул шею так, что казалось, голова на ней не удержится. Пошевелил ушами от удовольствия и признался: – О пане говорят всякое и не всегда хорошее, но это от зависти. Пан Сопеляк...

– Пан Сопеляк живет старым багажом.

– Если бы не пани Ванда, его давно бы уволили. Так вот, пан Сопеляк считает, что вы слишком радикально настроены.

– Мое мнение разделяет пан Роман.

– И я также.

– Всегда приятно иметь единомышленника, – признался Максим, однако не очень искренне: этот долгошеий примитив не вызывал ничего, кроме отвращения. К счастью, уже подъезжали к дому Мартинца – правда, всю проезжую часть перед домом заняли автомобили, пришлось остановиться за углом. Сразу за ними подъехали Иван с Гизелой. Карплюк, увидев девушку, застыл с наклоненной набок головой, будто прислушивался к чему-то, глаза сделались маслеными. Гизела была не очень красивой, но какой-то вызывающей; не шла, а демонстрировала себя, как хорошая манекенщица, – несла свои прелести, предлагая всем полюбоваться ими.

Увидев, как застыл Карплюк, уставившись на нее, остановилась, выставив немного вперед и в самом деле красивую длинную ножку. Взмахнула ресницами.

– Гизела, не соблазняй дедушку, – одернул ее Мартинец.

Карплюк бросил на него взгляд, полный ненависти.

– Вы никогда не отличались тактичностью, – заметил зло.

– Да, мои манеры всегда требовали усовершенствования, – захохотал Иван, – однако я не жалею об этом.

– Напрасно.

– Я познакомлю вас с еще лучшей девушкой.

– Лучшей быть не может! – совершенно серьезно возразил Карплюк.

Гизела подняла на него глаза и сразу же стыдливо опустила их.

– Действует безотказно, и даже я когда-то проглотил эту приманку. Гизела, я сейчас отвезу тебя домой.

– Я не хочу домой.

– Тогда веди себя порядочно.

– Я буду хорошей... – Взяла Ивана под руку, но все же незаметно подморгнула Карплюку, и он пошел за ними, качая головой, как собака, которая плетется за хозяином, ожидая подачки.

Стефа ждала их около подъезда. Ей повезло, отъехал какой-то автомобиль, и Луцкая пристроила свой «фольксваген» на его место. Она посмотрела ревниво-изучающе на Гизелу и подставила ей щеку для поцелуя – прежде уже встречались у Максима на квартире. Прижалась к Рутковскому, и он обнял ее за плечи. Стефа ни на что не претендовала, не привередничала, Максима это устраивало, и не потому, что был эгоистом, просто знал, что его отношения с Луцкой были продолжением той же игры, которую вел в Мюнхене: тут был свой образ жизни, и он бы выглядел белой вороной, если бы не имел дамы.

Женщины пошли на кухню готовить закуски, а Мартинец, поставив пластинку с записью танцевальной музыки, танцевал один посередине комнаты. Он умел танцевать, имел хороший слух и чувство ритма, не просто переступал с ноги на ногу, как танцует молодежь, жил танцем, казалось, забывал обо всем, кроме танца, и весь светился радостью.

Карплюк смотрел некоторое время, как танцует Мартинец, и сказал осуждающе:

– У вас, пан Иван, ноги как на шарнирах. Могут открутиться...

Мартинец махнул рукой.

– Вам не испортить мне настроение, – только и ответил. – Но учтите, живу на двенадцатом этаже и дверь на балкон открыта...

Карплюк невольно посмотрел на открытую балконную дверь, а Иван злорадно погрозил ему пальцем.

– Я, когда напиваюсь, делаюсь буйным, – предупредил Мартинец.

Карплюк инстинктивно передвинулся в глубь комнаты.

– Не сходите с ума, пан Иван. Нам на сегодня хватит одного...

– Ну, я вам скажу! – Мартинец повалился на кресло. – Комедия, да и только. Давно такого не видел.

– Вот-вот! – поддакнул Карплюк, задвигал ушами. – Типичный сумасшедший. Вы же видели, как сам мистер Мак...

– Что Мак! Игра идет по большому счету. Не удивлюсь, если сам американский президент примет Засядько.

– Ну? – предостерегающе поднял руку Рутковский. – Надеюсь, до этого не дойдет. – Максиму хотелось как-то предупредить Мартинца, чтобы не очень раскрывался перед Карплюком. В принципе Мартинец нравился ему своей искренностью и непосредственностью, на РС никто не осмеливался быть хоть чуть-чуть самим собой, а Иван не держал язык за зубами, и говорили, что его вызывал и предупреждал сам Лодзен.

– Может, президент и побрезгует принять Засядько. – Мартинец танцевал какое-то странное танго. – Кому охота быть оплеванным? В прямом и переносном смысле?

– Так вы думаете? – вытянул до конца шею Карплюк.

– Бедные мы и несчастные, если делаем из Засядько фигуру.

– Ну какая же Засядько фигура! – попробовал еще раз одернуть его Рутковский.

«Да, – подумал, – какое мне дело? В конце концов, этот Мартинец также подонок. Правда, другой на его месте сидел бы и не чирикал, а этот хорохорится, выходит, что-то человеческое сохранилось в нем».

– Какая фигура? – рассердился вдруг Мартинец. – Неужели ты не видишь? На этой неделе на нескольких языках передадут интервью с Засядько. Может быть, кто-нибудь услышит, поверит... А мы говорим: станция «Свобода», правдивая и честная информация, слушайте нас...

– Вот-вот, – похвалил Карплюк. – У пана Ивана есть свое мнение, и к нему нужно прислушаться.

– И, исходя из этих соображений, вы перескажете его завтра Кочмару? – уставился на него Мартинец.

Да, он не такой простой, Иван Мартинец, знает, с кем имеет дело, но должен также знать, что Кочмара ему не побороть, – на что же рассчитывает? Возможно, просто не может держать язык за зубами? Есть такой тип людей: ничего не пожалеет для красного словца.

Шея у Карплюка сама собой спряталась в воротник и голова виновато склонилась набок.

– Пан Иван, я не такой!

– Такой или не такой – посмотрим.

– Клянусь вам, может быть, кто-нибудь... – недвусмысленно покосился на Рутковского.

– Максима не трогайте! – сразу понял его Мартинец. – Он еще не испорченный.

– И сам пан Лодзен ему доверяет.

– Все вам известно... Но... – Мартинец увидел, что девушки несут блюда с закусками. – Но сегодня у нас ветчина и красная рыба. Вам известно, сколько стоит красная рыба, пан Карплюк? Ладно, я не буду портить вам аппетит, но должны знать, что семгой нужно закусывать только водку, желательно «Столичную», и как раз такую мы и будем пить.

– Надоело виски, – согласился Карплюк и потер руки.

– Да-да! – выкрикнул Мартинец. – Но «Столичная» – это еще не все. Сегодня я вас угощаю, господа... Угадайте чем?

– Армянским коньяком? – вытянулась шея из воротника у Карплюка.

– Нет, господа, есть горилка с перцем!

– Для женщин! Только для женщин, – предложила Стефа.

– Хотя бы по маленькой рюмочке... – попросил Максим жалобно.

– Только по маленькой.

Семга и в самом деле оказалась вкусной, Рутковский отдал ей должное. Карплюк выпил две полные рюмки водки, немного опьянел, налил до краев третью, поднял и начал торжественно:

– Предлагаю тост... Выпьем за нас, за наши идеи.

– И у вас есть свои идеи? – не без ехидства спросил Мартинец. – Интересно...

– Да, есть, – качнул головой Карплюк, – и горжусь этим.

– Кажется, во время войны вы работали на киевской бирже труда?

– Да.

– И сколько парней и девушек отправил пан в Германию?

Карплюк втянул шею в воротник.

– Каждый делал свое дело...

– Конечно, один просто стрелял из автомата в Бабьем Яру, другой отправлял эшелоны с рабочей силой!

– Бросьте эти упреки. Сейчас многие американцы считают ошибкой, что поддерживали Советский Союз во время войны. Поговорите с паном Лодзеном...

– Я знаю его точку зрения.

– А если знаете, то чего цепляетесь ко мне? Вон Панченко: оберштурмфюрер СС – и никто его не упрекает.

– Э-э, господа, – остудила их Луцкая, – зачем вы спорите. Немцы были огромной силой, и этим грех было бы не воспользоваться.

– Так же, как сейчас американцы, – подтвердил Карплюк.

– А мы можем только болтать...

– Подгавкивать... – уколол Мартинец.

– Разве важна терминология? – Стефания допила водку. Смотрела холодно. – Пора понять, что без американцев не будет ни нас, ни радио, ни черта. Единственный наш шанс вернуться на Украину...

– С помощью американских штыков? – Злость вдруг закипела в Максиме.

Луцкая удивленно посмотрела на Рутковского: что с ним? Но Максим уже взял себя в руки: зачем выскочил? Тут все, кроме Гизелы, которой до лампочки эти проблемы – было бы вино и музыка, поют одно, возможно, на разные голоса, но хор, в конце концов, единый.

И его дело – молчать, слушать и запоминать. Вот так, Максим Рутковский, молчи и слушай, действительно уникальную водку с перцем закусывай баварской ветчиной, русской семгой и запоминай, ибо память сейчас – единственное твое оружие.

Весной Рутковский наконец купил автомобиль. Выбрал «фиат» красного цвета, хорошую мощную машину, способную делать сто пятьдесят километров в час.

Это событие обмыли после работы в буфете, и Максим на практике убедился, что «фиат» дает ему еще одно преимущество: теперь мог спокойно воздерживаться от спиртного, все пили виски и шнапс, а он минеральную, и это ни у кого не вызывало возражений: зеленый водитель, и действительно, не годится с первых же дней развращать его.

На протяжении зимы Рутковский изучал систему охраны и прохождения документов на станции.

Работа начиналась в половине десятого, в десять был пятнадцатиминутный перерыв на второй завтрак. Между двенадцатью и четырнадцатью часами в буфет привозили обед. Работа заканчивалась в полшестого. Оставаться после работы на станции могли дежурные редакторы, дикторы, а также работники, имеющие на это специальное разрешение начальства. Приблизительно до половины восьмого вечера в комнатах убирали, в девять вахтер закрывал их. Комнаты запирались только из коридора, и уединиться в них не было никакой возможности, что, конечно, не очень нравилось Рутковскому. Вынос каких-либо бумаг из помещения станции строго запрещался. Правда, вахтеры редко когда контролировали портфели и сумки сотрудников, однако такие случаи бывали, и виноватых в нарушении этого правила немедленно увольняли с работы.

Еще готовясь к выезду за границу, Рутковский детально ознакомился со структурой и направлением деятельности РС, деятельности, которая является наглядным примером того, как империалистические разведчики последнее время уделяют все больше внимания организации и проведению идеологических диверсий, подготовке провокаций, поддержке антигосударственных элементов и другим формам вмешательства во внутренние дела Советского Союза, а результаты этой идеологической диверсионной деятельности в свою очередь проверяются шпионажем.

Документальное подтверждение:

В официальных инструкциях перед РС ставится такая цель: «...сеять враждебность между народами Советского Союза и народами других социалистических стран;

подрывать доверие к СССР, характеризуя Советскую страну как «некапиталистическую» державу;

распространять дезинформацию, подрывать веру в военную и экономическую мощь социалистических стран, разжигать националистические чувства».

В секретных американских документах, подписанных президентом Комитета радио «Свобода» в марте 1971 года, находим такие инструкции для комментаторов и редакторов РС:

«Мы должны помогать слушателям действовать эффективно, чтобы изменить существующую советскую систему...»

«Радиостанция может предоставить много информации, которая будет очень полезна при создании общих платформ для осуществления сопротивления режиму. Наши передачи должны заставить людей сомневаться в советской системе и в действиях Советского правительства».

В документе «Общее руководство по передачам радио «Свобода», утвержденном советом редакторов и бывшим президентом Комитета радио «Свобода» Х. Сарджентом в январе 1974 года, подчеркивается, что «...радио «Свобода» не согласно с коммунистической идеологией и открыто выступает против многих особенностей советской системы».

Рутковский детально изучил процесс прохождения секретной почты на РС, в том числе и сообщений корреспондентов. Сначала такие материалы отрабатывались офицерами разведки, в руках которых находилась секретная картотека информаторов РС. В нее заносились фамилии тех, кто когда-нибудь давал сообщения для РС.

Потом донесения шли к Джеку Лодзену. Отдел, который возглавлял полковник, был фактически мозговым центром разведывательной службы РС. Из украинской редакции за донесениями ходила Катя Кубиевич. Каждое из них регистрировалось в журнале. Копию донесения секретарь прятала в сейфе, оригинал вместе с конвертом, где находились данные об информаторе, получал Роман Кочмар – он передавал его аналитику для обработки.

Аналитик заглядывал в конверт, где были данные об информаторе. Если это имя уже фигурировало в картотеке отдела Кочмара, в нее вносились новые данные, собранные корреспондентом. Если информатор не имел личной карточки, она заводилась. Таким образом, каждый информатор регистрировался дважды – в специальной картотеке информаторов и в картотеке отдела Кочмара, где работал Рутковский.

Эта картотека хранилась в сейфах, ключи от которых лежали в главном сейфе, а ключ от него уже неделю тому назад Максим получил от Олега.

Сегодня в обеденный перерыв, увидев, что Кочмар немного «под газом» и в благодушном настроении, Рутковский подошел к нему.

– Помните, пан Роман, – знал, что Кочмар любит, когда работники обращаются к нему полуофициально, – вы обещали отпускать меня на уроки немецкого языка.

Кочмар хитро прищурился.

– Помню, я все помню, мой друг, даже наш договор о том, что вы будете отрабатывать пропущенные часы.

– Конечно, – ответил Рутковский без энтузиазма. Именно ради этого и заварил всю эту кашу, однако Кочмар должен думать, что работать в вечерние часы Максиму неприятно. – Я согласен отрабатывать вечером, и надеюсь, вы будете довольны мной.

– Когда начнете?

– С завтрашнего дня. Три или четыре раза в неделю я буду приходить на два часа позднее.

– И работать до половины восьмого вечера?

– Да.

– Завтра я дам распоряжение Кате.

– Может, выпьете коньяку, пан Роман?

– С удовольствием.

Рутковский глотнул минеральной воды и потихоньку вышел из буфета. Еще издали увидел свой красный «фиат» на стоянке напротив РС. Машина нравилась ему – честно говоря, специально выбрал красного цвета, решил, что хоть это может себе позволить: ездить в красной машине.

Запустил двигатель, включил радио и долго сидел, свободно откинувшись на спинку сиденья, и с наслаждением ощущал горьковато-терпкий запах автомобиля. Днем звонила Стефа, предложила покататься – нашел какой-то пристойный повод для отказа. Хотелось побыть одному. «Фиат» принес ему совсем новое, неведомое до сих пор чувство уединенности, как будто автомобиль отделял от внешнего мира, отгораживал, обособлял. Максим поймал в радиоприемнике грустную мелодию, сидел, слушал и курил, и его не покидало удивительное ощущение, будто сейчас он далеко.

Наконец поехал, выскочил за город и мчался, не очень разбирая куда. Лишь бы ехать, наслаждаться музыкой, скоростью новой машины и размышлять о завтрашнем вечере. Завтра начинается настоящая работа, ради которой он вот уже год здесь, в Мюнхене.

Максим ощупал карман: аппаратуру дали новейшую, почти не занимает места и работает безотказно. Мысли о технике и о завтрашнем дне отрезвили Рутковского: остановился возле бензозаправочной станции, рядом с которой светились окна кафе, выпил две чашки крепкого кофе и повернул домой.

Максим вышел на работу в половине одиннадцатого. Заглянул к Кате Кубиевич – секретарша заполняла регистрационные журналы, делала это старательно, высунув кончик языка. Рутковский подкрался незаметно сзади, пощекотал шею девушки. Отмахнулась, как от надоедливой мухи, и тогда Рутковский положил рядом с регистрационным журналом плитку шоколада. Знал Катину любовь к сладкому и время от времени дарил ей шоколад или конфеты. На фоне общей скупости эти подарки выглядели чуть ли не королевскими подношениями. Катя, должно быть, расценивала их как проявление симпатии, даже больше, но боялась потерять благосклонность Кочмара – ей и нравилось обольщать Рутковского, и было страшно, потихоньку кокетничала с ним, все время озираясь, не замечает ли чего-нибудь грозный шеф.