Текст книги "Скифская чаша"

Автор книги: Ростислав Самбук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 38 страниц)

Еще ночью, анализируя ответы Власюка и его поведение, заметил немало противоречий. Теперь он был уверен, что редактор говорил неправду и умышленно запутывал его – впрочем, у майора есть возможность выяснить это сегодня при повторном разговоре, точнее, на допросе, потому что все поведение Власюка настораживало Хаблака, и разговаривать с редактором теперь следовало вполне официально, с протоколом и предупреждением об ответственности за дачу ложных показаний и так далее.

Сергей не успел поделиться своими соображениями с лейтенантом – зазвонил телефон, и секретарша вызвала их с Зозулей к полковнику.

Каштанов сидел не за столом, а на диване возле журнального столика и маленькими глоточками пил минеральную воду. В последнее время он жаловался на желудок, врачи рекомендовали ему пить «Ессентуки», Каштанов попробовал, вода и правда помогла ему, и он теперь с уважением относился к этой процедуре. Что касается Хаблака, то, по его мнению, «Ессентуки» с их сернисто-водородным привкусом можно было пить только по принуждению, но что значит привычка: полковник даже причмокивал от удовольствия и вид у него был спокойно-умиротворенный.

Махнул рукой, приглашая сесть, опорожнил стакан, отставил, как показалось майору, с сожалением и только после этого сказал:

– Генералу звонили из академии, сам вице-президент, надеюсь, вам о чем-то говорит этот звонок?

Хаблак пошевелился на стуле и открыл рот, чтобы ответить, но Каштанов, не дав ему произнести ни слова, продолжал:

– И генерал полагается на вас. Он взял дело со скифской чашей под особый контроль, кроме того, должен ежедневно докладывать о нем... – Куда именно, полковник не сообщил, лишь многозначительно помахал рукой над головой. – И я прошу вас приложить все усилия.

Майор подумал, что полковник мог и не говорить этого: он привык всегда работать с полной отдачей, невзирая на то, шла ли речь о задержании мелкого воришки или об обезвреживании вооруженного убийцы. Однако надо было понять и Каштанова: все ходим под начальством, и мало радости ежедневно докладывать, что дело стоит на месте, – лишнее напоминание не повредит, и Хаблак ответил:

– Кажется, уже есть зацепка, Михаил Карпович, и может быть, даже сегодня что-то прояснится.

– Докладывайте, – приказал полковник.

Майор, искоса посмотрев на Зозулю, рассказал о ходе вчерашнего розыска, обратив особое внимание на версию лейтенанта. Каштанов слушал, время от времени кивал головой, как бы соглашаясь со всем сказанным; лейтенант даже покраснел от удовольствия – заерзал на стуле и уставился на полковника, ожидая похвальных слов, но Каштанов, немного подумав, заговорил без всякого энтузиазма:

– Все может быть, но сами же вы говорили: кто-то требовал закрыть окно, – если бы сидела женщина, она бы наверняка закрыла, куда тогда выбрасывать чашу? А преступление явно заранее обдумано и квалифицированно подготовлено, и готовили его люди не без способностей, небось взвесили все обстоятельства. А вдруг бы пошел дождь – тогда окно обязательно б закрыли...

Зозуля вытянулся на стуле, совсем как школьник, который хорошо выучил урок и которому не терпелось услышать похвалу от учителя. Хаблаку показалось, что лейтенант сейчас поднимет руку, но до этого не дошло, полковник заметил нетерпение Зозули, улыбнулся уголками губ и разрешил:

– Ну что вам пришло в голову, лейтенант?

– Надо спросить у директора издательства, кто не хотел закрывать окно. И вообще, может, кто-нибудь вспомнит...

Каштанов, кивнув головой, посоветовал:

– «Жучок»... «Жучок», которым замкнули электрическую сеть. Надо его найти.

Хаблак облизал губы и возразил:

– Вряд ли. Спрятал в карман, а потом куда-нибудь выбросил.

– Угу, – подтвердил полковник. – Могло и так случиться. Но преступник, как правило, пытается сразу избавиться от всего, что может бросить на него подозрение. Попросить сотрудников издательства, пусть поищут в комнатах. И возле дома.

– Сделаем, – обещал Хаблак. – Там под окнами газоны и цветники, придется облазить.

– Непременно, – поднял указательный палец Каштанов. – И расспросите людей. Обойдите квартиры по соседству, может, кто-то и заметил что-нибудь подозрительное.

В кабинете директора издательства кроме хозяина сидели еще двое. Одного из них майор уже знал – художник Петро Данько. Рядом с ним на диване примостился мужчина средних лет с глубоко посаженными пронизывающими глазами, скуластый, немного похожий на монгола, но белесый. У него была не только белая шевелюра, но и брови, контрастировавшие с темными острыми и умными глазами.

– Василь Ярославович Петренко, – представил его директор. – Секретарь нашей парторганизации. Вчера отсутствовал.

Он мог бы и не пояснять этого, Хаблак и сам знал, что Петренко вчера не пришел на встречу с Хоролевским, но директор счел необходимым заметить:

– Сын Василя Ярославовича в детском саду, и он ходил за ним.

– Вы говорите это так, – улыбнулся Петренко, – словно оправдываете меня. Но вот случилось чепе, бросающее на нас тень, и мы не должны успокаиваться, пока не найдется эта проклятая чаша. Прошу вас, майор, скажите, чем мы можем помочь? Весь коллектив к вашим услугам.

Директор предостерегающе покачал головой, видно, ему не очень понравилась категоричность секретаря – тот понял его, но упрямо взмахнул рукой и продолжал:

– Именно так, Микола Семенович, весь коллектив, я говорю это вполне сознательно, потому что один какой-то негодяй не может запятнать его. Как говорится, в семье не без урода, но всех наших сотрудников я не позволю позорить! – Он бросил острый взгляд на Хаблака, будто тот уже начал позорить работников издательства, и, несколько задетый, майор возразил:

– Никто не собирается бросать тень на ваше издательство, более того, мы надеемся на вашу помощь. Потому что без нее мы как без рук. И просим вот что... – и Хаблак рассказал, что надо попытаться найти «жучка», которым вчера была замкнута электросеть.

– Сделаем, – заверил Петренко, – сейчас попрошу сотрудников, а мы с Данько поищем на клумбах.

Чувствовалось, что это энергичный человек, привыкший относиться ко всему серьезно, и это понравилось майору.

Он приказал Зозуле обойти соседние дома и опросить их жителей, а сам присоединился к Петренко и Данько. Прежде всего они еще раз осмотрели газоны между зданием издательства и тротуаром, вчера уже искали здесь при свете автомобильных фар, но Хаблак вполне резонно решил, что в темноте могли чего-нибудь и не заметить. К сожалению, поиски ничего не дали: несколько окурков, скомканная пачка сигарет «Славутич», фольга от шоколада – вот, собственно, и все.

Во дворе между клумбами играли дети, они с удивлением смотрели, как трое взрослых дяденек разыскивают что-то в газонах и на клумбах.

Хаблак засмотрелся, как резво прыгает девчушка лет пяти, как болтаются у нее косички с розовыми бантиками, стоял и думал, что вот скоро и у них с Мариной будет ребенок. Марина хочет девочку, а если хочет Марина, то, значит, и он, и действительно, что может быть лучше такой девчушки со смешными косичками?

Он вздохнул и склонился над цветами – целая клумба красной сальвии, она цветет до самых морозов, красивый и нетребовательный цветок, вот рядом цинии уже привяли, а сальвия еще, кажется, только набирает силы.

– Иди-ка сюда, майор, – вдруг услышал он и увидел, как машет ему руками с соседней клумбы Данько. Присел на корточки среди увядающих циний, уставился на что-то и машет руками. – Кажется, нашел!..

Хаблак двумя пружинистыми шагами пересек асфальтированную дорожку, подошел к Данько. Раздвинул пожелтевшие цветы и увидел среди них штепсель. Обыкновенный штепсель с обгоревшей вилкой.

Данько потянулся, чтобы взять, но майор перехватил его руку. Молодой человек удивленно посмотрел на него, но Хаблак не стал ничего объяснять, достал платок и осторожно взял штепсель.

– Отпечатки пальцев? – сообразил наконец Данько и заговорщицки подмигнул капитану.

– Так... – пробормотал Хаблак. Понюхал штепсель – резко пахло горелым, как вчера из розетки, оголенная проволока, которой были соединены контакты, успела обгореть и почернеть.

Подошел Петренко. С любопытством посмотрел на находку.

– Первый успех? – спросил он. – Данько всегда везет.

– Так уж и везет, – возразил тот, но откровенно и радостно улыбнулся, опровергнув этой улыбкой свои же слова.

– Баловень судьбы! – не сдавался Петренко. Посмотрев на Хаблака, спросил: – А теперь следует установить, откуда штепсель?

Майор подумал, что одно удовольствие иметь дело с такими понятливыми ребятами.

– Правильно, – подтвердил он. – Вы читаете мои мысли. Вероятно, этот штепсель взят где-нибудь в издательстве.

– Сомневаюсь, – покачал головой Данько. – Надо совсем уж не иметь головы...

– Э-э, даже опытные преступники допускают такие ошибки.

– Вам виднее, – охотно согласился Данько. – Сейчас осмотрим все настольные лампы. А в корректорской и в производственном отделе еще и плитки.

– Электрический чайник у младших редакторов, – добавил Петренко.

Хаблак завернул находку в платок, и они поднялись на второй этаж. Петренко с Данько пошли осматривать электроприборы и лампы, а майор заглянул к директору. Они условились, что тот нарисует схему расстановки мебели в кабинете во время вчерашней встречи с археологом и обозначит, кто где сидел.

Особенно интересовало Хаблака, кто занимал стул у открытого окна. Оказалось: заведующий одним из отделов издательства Панас Сергеевич Балясный. Майор попросил вызвать его, и буквально через несколько минут в кабинет заглянул пожилой лысоватый мужчина, полнолицый и толстый, с двойным подбородком и довольно внушительным брюшком. Он, правда, пытался затянуть его ремнем, но живот вываливался, натягивая сорочку, Балясный стеснялся этого, все время поправлял пиджак.

Хаблак указал на стул у окна и спросил:

– Вчера вечером вы сидели здесь?

– Да... – ответил он, и сплетенные на животе пальцы зашевелились. – Но я не понимаю вас: неужели вы думаете...

– Нет, – положил конец его тревоге майор. – Конечно, нет, уважаемый Панас Сергеевич, однако нам надо выяснить, кто открыл окно и когда. Кстати, вы все время сидели на этом месте?

– Да, с самого начала и до момента... Ну с чашей...

– Когда погас свет?

– Когда зажгли спичку, – уточнил Балясный.

– Сколько же прошло времени с того момента, когда погас свет, и до того, как Данько зажег спичку?

Хаблак знал, что именно Данько зажег первую спичку, потом зажигали еще, кто и когда, трудно было установить, но первую зажег Данько.

Балясный немного подумал. Ответил не совсем уверенно:

– Думаю, полминуты... Может, несколько больше...

Никто не мог ответить точно, сколько времени имел в своем распоряжении вор. Одни говорили: секунд двадцать, другие – около минуты. Данько считал, что тридцать – тридцать пять секунд. И вот Балясный подтверждает это.

Полминуты – совсем не много, и расчет у вора должен быть точный.

– Когда свет потух, никто не подходил к окну? – спросил майор. – Ведь только около вас было открытое?

– Да, единственное открытое окно. И по-моему, никто в темноте ко мне не приближался.

Хаблак подошел к столу, на котором вчера стояла скифская чаша.

– Пересядьте, пожалуйста, на тот стул, где сидели вечером, – попросил он.

Балясный почему-то жалобно вздохнул и пересел – осторожно, на край стула.

Майор прикинул на глаз расстояние от стола до окна.

– Приблизительно четыре метра, – констатировал он. – За тридцать секунд вполне можно было тихонько подбежать к столу, схватить чашу и выбросить ее в открытое окно?

– Можно, – подтвердил директор.

– И я так думаю. – Хаблак сел на какой-то стул у стены, посмотрел на часы, выждал три-четыре секунды, порывисто вскочил, подбежал к столу, сделал вид, что схватил что-то на нем, повернулся к окну, еще шаг, размахнулся, будто что-то выкинул в него, и поглядел на часы. – Еще шесть секунд... Вместе десять. Накинем еще три-четыре секунды, чтобы незаметно вернуться на свое место. Даже толкнуть соседа, чтобы потом подтвердил: сидел все время и не поднимался со стула.

– Рискованно, – возразил директор, – мог промахнуться, разбить окно, наделать шума.

Балясный как-то виновато улыбнулся и прибавил:

– Никто не мог выбросить чашу в окно.

– Это почему же? – резко повернулся к нему Хаблак.

– Потому что окно на это время закрыли шторой. Точнее, все окна. Хоролевский демонстрировал фильм, а на улице – фонари...

– Но может быть, закрыли не совсем? – У майора еще тлела какая-то надежда.

– Ну осталась щель приблизительно в ладонь. – Балясный поднял мягкую вспотевшую руку. – В такую щель чашу еле просунешь. А я там все же сидел рядом и непременно бы заметил...

У Хаблака на секунду шевельнулась неприязнь к этому брюхану: первая версия сразу лопнула как мыльный пузырь – и следа не осталось.

Но почему он сердится на Балясного? Благодарить надо человека за то, что расследование не пошло ложным путем! Сколько времени могли бы потерять понапрасну!

«А если он сам? – на мгновение шевельнулась мысль, но майор сразу же отбросил ее как недостойную. – Если бы Балясный был причастен к краже чаши, непременно ухватился бы за Зозулину версию, она, так сказать, работала на него. Да и какой умный вор даст заподозрить себя сразу?» А то, что он имеет дело с человеком умным и дальновидным, Хаблак чувствовал интуитивно – конечно, он продумал свои действия, и не один.

Хаблак отпустил Балясного. Директор смотрел на него вопросительно, однако что мог сказать ему майор? Что расследование пока фактически не сдвинулось с места?

В кабинет заглянул Петренко. Хаблак посмотрел на него с надеждой, однако парторг в ответ лишь пожал плечами. И все же он принес добрую весть.

– Кажется, мы нашли, откуда украден этот злосчастный штепсель, – сообщил он, правда, не очень уверенно. – Из лампы Юхима Сидоровича.

– Крота? – быстро уточнил Хаблак. – Завхоза?

– Именно так, – нагнул голову Петренко, – и Данько там сейчас выясняет отношения...

Хаблак не дослушал его: выскочил из кабинета и быстро направился в каморку завхоза. Еще на подходе к ней услышал возбужденные голоса и покачал головой: зря, ох зря Данько ругается с завхозом – тоже мне доморощенный следователь, и зачем вмешиваться не в свои дела?

Крот сидел, прижавшись к прямой спинке стула, очки у него сдвинулись на кончик носа, смотрел близоруко и с любопытством, даже протянул руки вперед с растопыренными пальцами, словно собирался защищаться или, по крайней мере, не подпустить к себе разгневанного Данько.

А тот держал в руке лампу, покачивая ею, и длинный черный шнур извивался как гадюка.

– Какой штепсель? Чего цепляешься ко мне? Тебе штепсель нужен? Вместе с лампой? – Глаза у Крота блестели гневно. – Бери и катись ко всем чертям!

Хаблак не совсем вежливо отобрал у Данько лампу. Примостился на ящике напротив завхоза. Данько и Петренко стояли в двери, отгораживая ее от коридора.

– Понимаете, майор, – начал Данько, – издательство закупило новые настольные лампы года четыре назад. Все они с черными штепселями, а тут – коричневый. И явно новый.

Хаблак осмотрел штепсель. Действительно, новехонький, контакты даже поблескивают желтизной. Спросил:

– Починяли недавно?

Завхоз говорил раздраженно, брызгая слюной:

– И вы такой!.. Я уже говорил Данько, знать не знаю и ведать не ведаю. Ну чего прилепился с этим штепселем?

Хаблак вытащил из кармана завернутый в платок черный штепсель, найденный на клумбе. Показал завхозу.

– Его кто-то выбросил вчера вечером через окно во двор, перед этим испортив им свет в издательстве.

Глаза у Крота округлились.

– Вот оно что! – испуганно воскликнул он. – И вы считаете, что он от моей лампы?

– Возможно.

– Я не менял штепсель.

– Кто же?

– Если бы знал...

Хаблак внимательно осмотрел обгорелый штепсель.

– Тут сохранились отпечатки пальцев, – сказал он и сразу же поправился: – По-моему, сохранились, отдадим сегодня на экспертизу. И придется взять отпечатки ваших пальцев, уважаемый Юхим Сидорович. Прошу вас приехать сегодня в городской угрозыск.

Завхоз сразу поник.

– Ну а если мои отпечатки? – спросил он.

– Значит, ты, старый черт, испортил вчера электричество, – воскликнул Данько раздраженно. – А сейчас придуриваешься.

Хаблак остановил художника коротким решительным жестом.

– Кто вам дал право обижать человека, Петро? – укоризненно спросил он.

– Может, я не прав? Так кто же еще? Он сделал «жучка», а потом выбросил его. Думал: концы в воду, а мы нашли!

– Если на штепселе действительно отпечатки пальцев гражданина Крота, – сказал Хаблак серьезно и с оттенком официальности, – то это будет свидетельствовать только о том, что штепсель от его лампы. А кто сделал «жучка», узнаем.

Завхоз поднял вверх палец.

– Слышишь разумного человека, Данько? – спросил он с вызовом. – Не говори вор, пока за руку не схватил!

– Схватим, – пообещал Данько с вызовом, но Петренко нажал ему рукой на плечо, призывая успокоиться.

– Ваша комната запирается? – спросил Хаблак Юхима Сидоровича.

– Конечно. Все комнаты в издательстве запираются.

– И ключи висят на доске у вахтера?

– Да.

– А бывает, что вы выходите, не заперев за собой дверь?

– Конечно, зачем же каждый раз запирать? У меня стол да стул, больше ничего. Кладовку запираю, там издательское имущество, его надлежит запирать, а тут что? Тут ничего не возьмешь.

– Никому не одалживали лампу?

– А у нас во всех комнатах есть. Чего-чего, а ламп хватает.

– Может, кто-нибудь сам взял?

– И я так считаю. Взял и заменил штепсель.

– Ты нам голову не задуряй! – не выдержал Данько.

Хаблак вынужден был одернуть его.

– Очень прошу вас не мешать, – попросил он.

– Но это же прямое доказательство: штепсель с его лампы!

– Не прямое, а косвенное. Обвинение не может опираться на такие доказательства.

– Мне ваша юридическая эквилибристика ни к чему!

– А я – представитель закона и прошу его уважать! – неожиданно рассердился Хаблак. Он взял у завхоза газету и завернул в нее лампу. Увидев из-за плеча Петренко возбужденное лицо Зозули, подумал: разнюхал лейтенант что-то. Извинившись, встал с ящика.

Данько смотрел на него разочарованно, наверное, думал, что майор если не задержит Крота, то применит к нему какие-то санкции, возьмет хотя бы подписку о невыезде. Но Хаблак только и сказал:

– Так я прошу вас, Юхим Сидорович, этак через час заскочить к нам. Адрес знаете.

Крот ничего не ответил, лишь хмуро кивнул, но майор не обратил внимания на его неучтивость. В конце концов, он не может требовать, чтобы каждый снимал перед милицией шляпу. Зозуля горячо зашептал Хаблаку на ухо:

– Нашел двоих... Одна бабуся сидела с ребенком на лавочке среди клумб, другая из окна заметила... белую двадцать четвертую «Волгу». Машина стояла у дома, и бабка утверждает, что кто-то из издательства к ней подходил. Какой-то мужчина... Приблизительно в то же время, когда погас свет.

Сообщение было достойно внимания, и Хаблак отреагировал на него сразу.

– Где бабуся? – спросил он. Зозуля ткнул пальцем в пол:

– Внизу с внучкой.

Она сидела на лавочке в теплом пальто и мягких, на меху, туфлях, хотя солнце припекало совсем по-летнему и воздух прогревался градусов до восемнадцати. Закуталась старушка в на диво цветастый большой платок с яркими разноцветными розами на темном фоне – такими платками гордиться красивым девчатам и модницам, а тут из-под него выглядывали совсем седые пряди и повязан он был под сморщенным, острым от старости подбородком. Но глаза у старушки светились совсем по-молодому, не старческие утомленные глаза, а живые и пытливые, и Хаблак понял, почему эта пожилая женщина носит такой яркий платок. Майор сел рядом на лавочку. Зозуля примостился с другой стороны, наклонился к старушке и попросил, угодливо заглядывая ей в глаза:

– Расскажите майору... Все что видели.

Женщина перебрала сморщенными пальцами край платка. Хаблак успел увидеть, что ногти у нее аккуратно подстрижены, покрыты прозрачным лаком. Майор почему-то подумал, что имеет дело с бывшей артисткой, которая привыкла серьезно относиться к своей внешности, к тому же небось не приходится готовить обеды с ежедневной чисткой картофеля, – должно быть, варит внучке яйца или манную кашу, а это, конечно, не отражается на маникюре.

Хаблак невольно почувствовал неприязнь к старушке, может, потому, что вспомнил: Марина именно сейчас, наверное, чистит картошку, готовит мужу обед, знает, что он любит тонко нарезанный, хорошо поджаренный хрустящий картофель, его следует есть горячим, прямо со сковородки, но он сегодня вряд ли вырвется на обед. Вечером Марина разогреет, и картошка от этого не потеряет вкуса. Он будет есть ее и смотреть на жену – разве может быть невкусной еда, приготовленная ею?

Воспоминание о Марине растрогало Хаблака, и он уже совсем ласково посмотрел на старушку и спросил:

– Вчера вечером вы сидели здесь и, лейтенант говорил, видели какую-то белую «Волгу». Как вас зовут и где живете?

Старушка подобрала под себя меховые туфли, – наверное, несколько стеснялась их, – и ответила густым, хорошо поставленным, совсем не старческим голосом:

– Виктория Анатольевна Старицкая. Я гуляю с внучкой до девяти – полтора часа каждый вечер. В любую погоду. И вчера гуляли, вечера совсем летние, грех не подышать воздухом.

Хаблак успел подумать, что старушка слишком разговорчива и следует направить разговор в точно обозначенное русло, однако, вероятно, она почувствовала то же самое, потому что вдруг решительно оборвала эту свою длинную тираду и сказала совсем иным, деловым тоном:

– Зачем все это? Должно быть, вам неинтересно. Да и кого это может интересовать? Короче, смотрю – подъехала «Волга». Еще фарами блеснула, стемнело уже, блеснула и остановилась вон там, где кусты сирени. Возле угла дома. А зачем сюда заезжать? Дети не играют, можно поставить машину на улице. Тем более никто из «Волги» не вышел, фары водитель выключил, сидит и ждет кого-то. Я и подумала: кого? Может, девушку? Интересно, не из нашего ли дома? Кому же это посчастливилось в белой машине кататься? Водитель, видно, терпеливый, четверть часа ждал, потом в издательском доме двери хлопнули и парень выскочил. Спешил, потому что почти бежал, открыл дверцу «Волги», переднюю с этой стороны, о чем-то с водителем поговорил и назад побежал.

Старушка перестала играть бахромой платка, положила руки в карманы. Хаблак несколько секунд осмысливал услышанное. Спросил, с надеждой взглянув ей в глаза:

– Случайно не заметили: свет в это время в издательских окнах не гас?

– Нет, – не раздумывая ни секунды, ответила старушка, – окна темные были – поздно уже и никто не работал. Я еще удивилась: что этому молодому человеку вечером там делать?

Хаблак быстро прикинул: во двор выходили окна издательских комнат, в которых во время вчерашней встречи с археологом никого не было. Директорский кабинет, комната завхоза и окна из коридора, где сидела вахтерша, выходят на улицу.

Но кто-то из сотрудников мог же забыть выключить в своей комнате свет...

Хаблак уточнил:

– Вспомните, пожалуйста, все окна на втором этаже издательского дома были темные? Может, какое-то светилось?

Женщина покачала головой, однако ответила не так уверенно, как раньше:

– Нет, кажется, нет...

– А в котором часу выбежал из издательства мужчина, что разговаривал с водителем белой «Волги»?

– Около восьми. Простите, у меня нет часов, но мы с Катрусей выходим в половине восьмого, потом нас в девять зовет сын, – показала головой на пятиэтажный дом. – Так, значит, гуляли совсем мало, когда машина подъехала, а потом, я же говорила, с четверть часа водитель ждал кого-то. Выходит, что-то в восемь или чуть раньше.

Все совпадало. Свет в издательстве погас без пяти восемь. Хаблак подумал, что старушка наблюдательна, у нее зоркий глаз и совсем не старческий ум. По крайней мере, не страдает от склероза.

Вдруг у майора мелькнула одна мысль, и он спросил:

– Вы сидели на этой лавочке?

– Да.

– Двери, что из издательства, слева, – раздумчиво продолжал Хаблак, – стало быть, вы могли видеть только спину мужчины, когда он шел к «Волге». Не так ли?

– Разумеется.

– Но ведь было темно.

– Фонарь... – кивнула старушка на столб, стоявший чуть в стороне.

– Могли бы опознать того мужчину?

Она подумала и покачала головой:

– Нет, фонарь мутный и, знаете, тени...

– Вы сказали: выскочил парень. Значит, видели его. Или как определили возраст?

Старушка засмеялась.

– Должно быть, я потому так сказала, что ожидала увидеть девушку. Знаете, на таких роскошных «Волгах» девушки очень любят кататься. Я и подумала...

– Мужчина, который вышел к машине, был без пальто и шляпы?

– Кто же сейчас ходит в пальто? Это мы уже старые косточки греем, а молодые...

– Молодые? Стало быть, это был все же молодой человек?

– Конечно, молодой. Я же говорила: молодой человек.

– Почему вы так считаете?

– Ну, знаете, я еще могу отличить парня от солидного мужчины. Фигура и походка, да, походка у молодых совсем иная. Чувствуется легкость.

– Простите, Виктория Анатольевна, вы в театре не работали? – полюбопытствовал майор.

– Откуда вы знаете?

– Так, догадался...

Старушка выпрямилась на скамейке. С горечью сказала:

– В моем возрасте еще играют. И вообще актер должен умереть на сцене. Но теперь не театры, а... – махнула она рукой.

– Интриги? – неопределенно протянул Хаблак.

– И не говорите: знаете, что такое театр!..

Майор знал, этот разговор может оказаться бесконечным. Решительно перебил:

– В каком костюме был парень: светлом или темном?

Виктория Анатольевна покачала головой:

– Трудно сказать. В темноте да еще издали... Вечером все кажется темным.

– Что-нибудь держал в руках – портфель, сумку?

– Нет.

– Прошу вас подумать, это очень важно.

– А что мне думать? Махал рукой и спешил, шагал быстро.

– И ничего не прятал под пиджаком? Она усмехнулась с откровенной издевкой:

– Как можно заметить?

Майор показал, как прижимают рукой что-нибудь, когда стараются спрятать под одеждой от посторонних глаз. Старушка закрыла глаза.

– Нет, – твердо ответила она, – не возьму греха на душу. Может, что-нибудь и нес...

– И передал водителю «Волги»? – вмешался лейтенант. – Случайно не заметили?

– Ну что вы, милый! Видите, какое расстояние. Да и кусты сирени заслоняют.

Майор подумал, что этой наблюдательной бывшей актрисе надо показать Власюка. Может, и опознает. А то, что с водителем белой «Волги» общался редактор Власюк, у Хаблака сомнений не вызывало.

Уточнил:

– Он был высокий?

– Выше среднего роста.

– Точно, – улыбнулся майор, – выше среднего и худой.

– Откуда вы знаете? – Она посмотрела на него настороженно.

– Не знаю, я догадываюсь.

– А-а... – махнула рукой Виктория Анатольевна. – Шутите...

– В нашей работе шутки противопоказаны, – вполне серьезно ответил майор. – Кроме этого парня, никто оттуда не выходил?

– Не знаю. «Волга» двинулась, а мы с Катрусей пошли на улицу.

– Спасибо вам, Виктория Анатольевна, вероятно, мы еще вас побеспокоим. Не возражаете?

– Что вы, заходите, всегда рады, мы живем в восьмой квартире, лейтенант уже записал.

Хаблак положил Зозуле руку на плечо. Конечно, записал, не мог не записать – молодец лейтенант, нашел такого ценного свидетеля. Интересно, что скажет вторая женщина?

Майор поклонился Старицкой, подумав, что с такой театральной фамилией можно было бы еще поработать на сцене, не говоря уже о совсем не старческой энергии Виктории Анатольевны.

Шел, пропустив вперед Зозулю, и ощущал на спине взгляд старухи – цепкий, оценивающий.

«Как теперь запоет Власюк? – думал он. – Немного погодя мы покажем его Старицкой, сейчас побеседуем с другой свидетельницей, а потом уже и с Власюком. Как вы сейчас поведете себя, уважаемый Андрий Витальевич?»

Новая свидетельница, Евгения Яковлевна Лиходид, жила в том же доме, что и Старицкая, – на четвертом этаже в однокомнатной квартире. Она рассказала об этом сразу, подчеркнув, что получает персональную пенсию и имеет право на многие льготы, а эту квартиру ей дали, когда она еще работала заместителем директора фирмы «Утро» – кто в Киеве не знает фирму «Утро», нет услуг, которых бы не оказывала эта фирма, а Евгения Яковлевна основала ее.

Она явно изнемогала от вынужденного безделья. Хаблак заметил это и едва удержался от легкомыслия – хотел посоветовать хозяйке квартиры и сейчас помочь фирме и принять участие в обслуживании населения – нянчить детей или убирать помещения, но вовремя одернул себя: персональная пенсионерка была преисполнена собственного достоинства, могла и обидеться.

Подошел к распахнутому окну, через которое Лиходид заметила белую «Волгу». Действительно, место стоянки машины просматривалось неплохо. Спросил у женщины:

– Где стояла «Волга», которую вы видели вчера вечером?

Евгения Яковлевна перегнулась через подоконник, внимательно огляделась, будто видела все впервые, и только после этого указала на кусты сирени:

– Вон там, возле угла издательства.

– Номера не заметили?

– Отсюда не видно. Да и темно было.

– Белая «Волга?»

– Да. Когда-то я ездила точно на такой же. Даже подумала: Иван Васильевич заглянул. Новый директор фирмы, – пояснила она. – Да кому я нужна теперь? Когда-то мы уважали ветеранов, открытки писали и подарки покупали, а что он, тридцатилетний, понимает? Одним словом – молодежь...

Майор не совсем разделял такое отношение Евгении Яковлевны к современной молодежи, его самого в управлении еще называли «молодым кадром», но спорить не стал. Лишь подумал, что ему сегодня везет на свидетелей – обе женщины при внешней абсолютной несхожести чем-то были все же сходны друг с другом, вероятно, недовольством нынешней судьбой и неизрасходованной энергией – Старицкая хоть нянчила внучку, Евгения Яковлевна живет одна, а что может быть горше одиноких вечеров в пустой квартире на старости лет?

Хаблак быстро выяснил, что белая «Волга» действительно, как утверждала и Старицкая, подъехала около восьми часов и исчезла минут через пятнадцать. Правда, Евгения Яковлевна не видела парня, общавшегося с шофером, вспомнила, что в это время переодевалась: она все-таки подумала, что к ней заглянул нынешний директор «Утра», а какая женщина, даже в годах, захочет показаться на людях в домашнем халате? Тем более что Лиходид, невзирая на свои шестьдесят с лишним, еще подкрашивала губы и брови.

Собственно, встреча с Евгенией Яковлевной не прибавила ничего нового к уже известному Хаблаку, но то, что Лиходид видела, как отъезжала «Волга», и запомнила, что это произошло за несколько минут до восьми, имело очень большое значение и укрепило намерение майора сразу поговорить с редактором Власюком. И не просто так, как вчера в издательстве, а в официальной обстановке в управлении.

Майор послал за Власюком Зозулю, а сам поехал в уголовный розыск.

Вчера Хаблак завидовал американским джинсам Власюка и желтой кожаной куртке, сегодня же тот появился в вельветовой «тройке» темно-зеленого цвета и таких же туфлях, несколько более светлых, но, наверное, тоже импортных.