Текст книги "Скифская чаша"

Автор книги: Ростислав Самбук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 38 страниц)

28

Коренчук сидел напротив Дробахи, что-то доказывал ему, энергично взмахивая ладонью, а следователь, скрестив руки на груди, шевелил большими пальцами и улыбался то ли иронически, то ли успокаивающе.

Хаблак остановился на пороге, и Дробаха, жестом остановив Коренчука, предложил:

– Садитесь, майор, сейчас сюда приведут Скульского, и я вызвал вас, чтобы получили удовольствие от разговора с самим Президентом.

Майор устроился возле Коренчука, лейтенант, возбужденный прерванной беседой, хотел продолжить ее, но дверь открылась и в кабинет вошел Президент в сопровождении милицейского эскорта.

Взяли Президента вчера вечером дома на Русановской набережной, и он имел возможность одеться в соответствии с предстоящим образом жизни. Видно, был человеком практичным, потому что выбрал джинсовый костюм, темную водолазку и туристические ботинки на толстой подошве.

Президент остановился посреди комнаты, внимательно осмотрел присутствующих, остановил взгляд на Хаблаке и сказал:

– Вот видите, майор, встретились снова, а вы тогда не поверили мне...

– Не было достаточных оснований для знакомства, – уклончиво ответил Хаблак.

– Были, – энергично опроверг Президент, – и вы напрасно не вышли в коридор.

– Вы что. надеялись купить меня?

– Все покупается и продается, майор.

– А вы нахал, – не выдержал Коренчук. – И во сколько же оценили майора милиции?

– К сожалению, дорого, – вздохнул Президент. – Я дал бы столько, что ему и не снилось. И никогда не приснится даже в самых розовых снах.

– Да, уж давать вам было из чего, – согласился Коренчук. – Нагребли... Сколько у вас взяли? Кажется, только наличными под семьдесят тысяч? Не считая сберегательных книжек, валюты и ценностей...

– Садитесь, Скульский, – приказал Дробаха, – надеюсь, вы хоть теперь поняли, что не все у нас продается и покупается.

– Нет, – покачал головой Президент, – не понял и никогда не пойму. Что бы ни говорили, знаю: все берут, надо только не ошибиться, сколько кому дать.

– Голову надо на плечах иметь! – зло воскликнул Коренчук. – Тогда бы понял – не все.

Скульский махнул рукой, оставаясь при своем мнении, аккуратно подтянул брюки на коленях и сел, закинув ногу на ногу.

– На каком основании все же меня задержали? – спросил.

– Я не советовал бы вам петушиться, – заметил Дробаха. – Вы обвиняетесь в спекуляции листовым алюминием, организации взрыва в аэропорту, соучастии в убийстве гражданина Манжулы Михаила Никитовича, я уж не говорю о том, что давали взятки служебным лицам.

– А какие, собственно, у вас доказательства против меня?

– Все в свое время, Скульский. Вы нигде не называли своей фамилии, считали, что ни Гудзий, ни Хрущ не смогут выдать вас. Но они узнали вашу физиономию но фотографиям. Вы обвиняетесь, Скульский. в расхищении социалистической собственности в особо крупных размерах.

– Сейчас вы скажете, что только чистосердечное раскаяние смягчит мою вину и суд учтет это... Старая песня, гражданин следователь, и не надо меня агитировать. Не буду я вам помогать: докажете – признаю, не докажете – нет. Сами понимаете, у нас с вами абсолютно противоположные взгляды, мы с вами враги, гражданин следователь, вы стремитесь к одному, я – совсем к другому, мне ваши законы вот тут сидят, – хлопнул себя по затылку, – они связывают меня по рукам и ногам, я против них и против вас, жаль только, что проиграл.

– Да вы не могли не проиграть, – Дробаха поднялся во весь рост и показался Хаблаку выше, чем обычно.

– Не говорите... – блеснул глазами Скульский. – Ведь вы же случайно вышли на нас.

– Нет, Скульский, вы проиграли уже тогда, когда только начали свою аферу. Как таракан, хотели спрятаться в любую щелку, почувствовали, что с листовым алюминием дело швах, перекинулись на полиэтилен – видите, мы знаем даже это, хотя еще и не задержали Шиллинга, по обязательно задержим, теперь никто из вашей шайки не уйдет от расплаты.

– Не знаю я никакого Шиллинга, даже и не слышал о таком, – возразил Президент.

– Это еще не все, Скульский. Вы думали, что удастся взорвать самолет, вам не жаль было десятков людей, вам вообще никого и ничего не жаль, вы хищник, Скульский, и мы не можем мириться с такими в нашем обществе!

Дробаха вызвал конвоира и приказал увести Президента.

Скульский, опустив голову, направился к дверям, а Дробаха бросил ему в спину:

– Мы взорвали ваше логово. Скульский, и не будет пощады таким, как вы. Никогда и никому!

Дробаха поднял руку, как будто произносил клятву, а Хаблак отошел к открытому окну. Подумал: молодец. Иван Яковлевич, хорошо сказал – и правда, они взорвали логово преступников, теперь можно хоть на время перевести дух.

Майор сел на подоконник боком, засмотрелся на небо, вдруг заметил серебристый отблеск далеко под солнцем: самолет, охваченный со всех сторон его лучами, скользил в синеве. Одинокая крапинка двигалась в прозрачной высоте, казалось, бросая вызов вечному покою. Хаблак подумал: сколько их пронзают небо над материками и океанами! Летят с севера на юг, с востока на запад, будоража небесный простор ревом моторов.

1982 г., Киев

СКИФСКАЯ ЧАША

Он положил ладони на стол и попытался не показывать волнения – мужчина лет тридцати пяти с большими натруженными руками кузнеца, и майор Хаблак почему-то не мог отвести взгляд от этих длинных и сильных пальцев, чисто вымытых, с ухоженными ногтями, но мозолистых и со следами царапин, рук, привыкших к черной работе, хотя это были руки доктора наук. Хаблак знал, что ими перебраны тонны земли, что ученый не жалел времени, отыскивая обломки древней вазы или наконечники стрел. Руки свидетельствовали о терпении и целеустремленности ученого, с которыми, вероятно, неделями и месяцами он раскапывал какой-нибудь курган, зная, что вся эта тяжкая работа может оказаться тщетной.

Что ж, каждому свое, и можно представить себе радость человека, наконец-то нашедшего что-то. А человек, положивший сейчас руки на стол и смотревший куда-то мимо майора, нашел не что-нибудь – его находка буквально ошеломила не только научный мир, о ней сразу же заговорила пресса, ведь такое случается нечасто: в раскопанном скифском кургане лежала серебряная с позолотой чаша.

Ее вместе с другими вещами, которым тоже нет цены, нашли в усыпальнице скифского вельможи или царя. Она лежала, будто ее положили совсем недавно, хотя минуло около двух тысячелетий с тех пор, когда из нее в последний раз пили искристое вино, а может, просто холодную родниковую воду из ручейка, пробившего себе путь в соседней степной балке.

Ученый волновался, да и сам Хаблак тревожился, потому что эта уникальная чаша исчезла, накануне вечером кто-то похитил ее в издательстве, где выходила книга Ивана Васильевича Хоролевского и где он согласился рассказать о раскопках знаменитого кургана и показать уникальные находки.

– Я думаю, Иван Васильевич, – бодро заговорил Хаблак, хотя и не был окончательно уверен в своих словах, – мы вашу чашу найдем, не имеем права не найти, потому что какие же мы тогда... – Он хотел сказать «сыщики», но почему-то застеснялся этого слова, запнулся, щелкнул пальцами и произнес не то, что хотел: – криминалисты...

Слово прозвучало несколько напыщенно, майор сразу понял это и смутился, но Хоролевскому было не до словесных тонкостей – он сжал пальцы в кулак и глухо сказал:

– Никогда... никогда не прощу себе...

Хаблак понял, что имеет в виду ученый, однако не стал успокаивать его – в конце концов, доля вины Хоролевского велика: так носить в портфеле вещи, да еще не имеющие цены... Майор слышал, что скифская чаша бесценна, за рубежом коллекционеры могут дать за нее два миллиона долларов или даже больше – и вот тебе...

– Она не может исчезнуть, это было бы преступлением перед наукой! – Профессор умоляюще смотрел на майора, однако что тот мог добавить к уже сказанному? Склонил голову в знак согласия, и археолог понял его: встал, крепко пожал ему руку и пошел к выходу.

Хаблак смотрел вслед Хоролевскому, но уже не видел, как закрылась за ним дверь. Подпер лоб рукой, уставился на оклеенную дерматином столешницу старого канцелярского стола, не замечал даже бумаг, разбросанных на нем, вспоминая, как развивались события в издательстве.

Книгу Хоролевского уже отредактировали, когда пришло сообщение о его уникальной находке. Во время очередной встречи директор попросил археолога выступить перед коллективом и продемонстрировать находку. Хоролевский обусловил свое выступление тем, что на вечере будут присутствовать только руководящий состав и творческие работники издательства. Он редко соглашался на публичные лекции, считая себя плохим оратором, и, как правило, встречался только с подготовленной аудиторией.

В кабинете директора после работы собрались сотрудники издательства. Хоролевский привез с собой кинопроектор, установил его на письменном столе. На приставном столике разложил несколько найденных в кургане вещей. Украшения для уздечки, терракотовую статуэтку, монеты, а в центре – чашу.

Сотрудники рассаживались на стульях, стоявших у стен, с любопытством глядя на экспонаты, всех охватило радостно-приподнятое настроение, пробуждающееся у людей в предчувствии неизведанного и встречи с необычным.

Как успел установить Хаблак, всего на вечере собралось девятнадцать работников издательства. Список их лежал в ящике письменного стола майора.

И только один...

Вчера события разворачивались так. Хоролевский рассказал о работе археологической экспедиции, присутствующие осмотрели экспонаты, а потом профессор начал показывать свой фильм о раскопках. И тут погас свет.

Иногда бывает – на несколько секунд выключают свет, и никого это не удивило. Наконец кто-то зажег спичку, и в этом трепещущем свете Хоролевский, сидевший за большим директорским столом у проектора, увидел, что на маленьком приставном столике уже нет чаши.

Сначала он не придал этому особого значения, но все же слегка встревожился. Спичка потухла, Хоролевский в темноте обошел вокруг стола, остановился возле своих сокровищ, охраняя их; зажгли еще спичку – чаши не было, и Хоролевский попросил поставить ее на место.

Теперь вспыхнула зажигалка, кто-то пошутил по поводу чрезмерного человеческого любопытства, директор послал кого-то посмотреть на пробки, а чашу так никто и не поставил на место.

И когда через несколько минут свет загорелся, стало ясно, что скифская чаша похищена.

За это время из комнаты выходили только двое: художник Данько и редактор Власюк. Данько директор послал наладить свет, а Власюк вернулся, уже когда лампочки зажглись.

Директор попросил всех остаться на своих местах, как-то искоса посмотрел на Власюка и начал звонить в милицию.

Хаблак представил себе, что творилось в издательстве, пока оперативная группа ехала туда.

Когда майор вошел в кабинет, все сидели у стен, раскрасневшиеся и возбужденные, будто и правда были причастны к преступлению. Хаблак понял их состояние: честному человеку, столкнувшемуся с подлостью, становится неловко, стыдно, словно запачкался и он сам.

Уже с первого взгляда Хаблак понял, что чаши, конечно, в кабинете нет – не часы, в карман не спрячешь. И отпустил всех домой.

Это решение вызвало удивление и даже протест. Никто не хотел уходить, пока не найдется чаша. Майор сразу понял, что преступник или преступники именно и рассчитывали на такую реакцию коллектива, на то, что никто не мог даже в мыслях допустить факт кражи в издательстве: уникальную скифскую чашу почти все держали в руках, попробуй-ка догадаться, кто же это из девятнадцати?

Когда выходили, заместитель председателя месткома с согласия всех присутствующих встал в дверях и просмотрел содержимое портфелей и дамских сумочек, а Хаблак, узнав, что в комнате кроме тех, кто был на вечере, присутствовали завхоз и вахтерша, попросил их остаться. А также директора и редактора Власюка.

Задержался и Хоролевский – он несколько опомнился, но еще не совсем, потому что уже полчаса разбирал и никак не мог разобрать кинопроектор.

Приказав оперативникам тщательно обыскать помещение, майор прошелся по издательству. Оно состояло, собственно, из двух коридоров в виде буквы «Т», по обеим сторонам которых размещались комнаты сотрудников. Расположено оно было на втором этаже, первый занимал продмаг. Часть комнат – окнами во двор, другие – на улицу. Вход в издательство был со двора, с клумбами и детской площадкой посредине. Напротив двухэтажного издательского стояли два пятиэтажных жилых дома, дальше по бульвару вытянулся большой девятиэтажный.

Хаблак остановился у лестничной клетки, где за маленьким столиком уже заняла свое место полная вахтерша, подсел к ней и спросил:

– Как вас величать?

– Марией Харитоновной, – охотно ответила она и с удивительной для ее комплекции легкостью задвигалась на стуле.

– Вот что, Мария Харитоновна, вы знаете, что стряслось в издательстве?

– Как не знать? Значит, энту чашу стащили...

– Когда вы заступаете на дежурство?

– В пять.

– За час до конца работы?

– Да.

– Никто из посторонних не заходил?

– Ну до шести, пока не запираем, тут всякие шляются, – недовольно ответила она. – Авторы, значит...

Чувствовалось, что вахтерша не одобряет общения сотрудников с авторами, по крайней мере относится к нему подозрительно.

– А после шести?

– Так ведь запираем же.

– И сегодня?

– Ежели собрание или почему-либо задерживаются, двери не запираем.

– Итак, я понял, что после шести никого из посторонних в издательстве не было?

– Почему не было? А энтот, что с киноаппаратом?

– Этот не в счет, Мария Харитоновна. Кроме него, никого?

– Точно.

– А может, где-нибудь в комнатах задержались?

Вахтерша покачала головой.

– Невозможно. Я делаю обход и заглядываю в те комнаты, что не заперты.

– И сегодня делали?

– Конечно. Вот, значит, у директора в кабинете сидели да еще Юхим Сидорович у себя. Больше никого.

– Юхим Сидорович – завхоз?

– Товарищ Крот, это точно.

– И часто он после работы задерживается?

– Случается.

– Почему?

– А вы лучше сами у него спросите. Читает что-то.

– И сегодня читал?

– Конечно.

– Когда погас свет, сидели здесь?

– А где же еще?

– И все время сидели, пока не загорелось?

– Почему все время? Пошла взглянуть...

– У вас были спички или зажигалка?

Мария Харитоновна энергично покачала головой:

– К сожалению, не нашлись. Теперь уж буду держать на всякий случай, и свечу тоже, но ведь свет всегда был...

– Не выключался?

– Никогда.

– И вы пошли по коридору на ощупь?

– К Юхиму Сидоровичу, чтоб исправил.

– Никто вам не попался навстречу?

– Темно же было, как увидишь?

– Могли услышать шаги, дыхание. Знаете, иногда чувствуешь, когда кто-то в темноте проходит мимо тебя. Биотоки, если хотите...

– Току ведь не было, – возразила вахтерша.

– Не в этом смысле, – улыбнулся Хаблак. – Следовательно, в темноте никого не встретили?

– Нет.

– А дальше что?

– А что дальше? Юхим Сидорович зажег свечу, а тут и Данько оказался. Починили пробки, и лампочки вспыхнули. Я к себе и Сидорыч к себе – вот и все дела. Потом слышу, какую-то чашу стащили. Большое дело – чаша, милицию для этого вызывать! Говорят, в земле ее нашли, значит, найдут еще не одну...

Майор встал.

– В том-то и дело, что навряд ли, Мария Харитоновна.

Увидев, что один из оперативников делает ему знаки, подошел.

– Что у вас, Иванов?

Оперативник ткнул пальцем в розетку на стене.

– Взгляните-ка, – предложил он.

Хаблак опустился на колени у розетки. Даже невооруженным глазом было видно: в нее вставляли «жучка». Понюхал розетку. Резко пахло жженым – совсем свежий запах. Бросил взгляд на оперативника.

– Здесь?

Тот молча кивнул.

– Экспертам, – приказал майор. – Снимите и дайте экспертам. Только... – но вовремя остановился. Хотел сказать: «Только осторожнее, могут быть отпечатки пальцев». Конечно, Иванов знал это и без него, за такие подсказки и обидеться можно, хорошо, что спохватился.

Розетка установлена как раз на стыке коридоров, и вогнать в нее «жучка» могли лишь вахтерша, завхоз или редактор Власюк.

Или кто-то еще... Можно же допустить – спрятался в комнате, и его не заметили.

Каморка завхоза – крайняя комната в противоположном от выхода конце коридора. Хаблак направился туда.

Юхим Сидорович Крот сидел вытянув ноги, обутые в мягкие домашние тапочки на грубой войлочной подошве. Комнатка у него маленькая, не комнатка, а закуток, отгороженный от кладовой, куда ведет массивная дверь с не менее массивным висячим замком. Такие замки когда-то назывались «амбарными», и Хаблак удивился, где завхоз достал его. По крайней мере, в магазинах майор никогда не встречал такого. Подумал: зачем Кроту этот замок? Им запирать гаражи или сараи, а какое имущество тут, в издательстве: бумага, копирка, клей, чернила?

Пожал плечами: в конце концов, Кроту виднее.

В закутке завхоза стоял небольшой письменный стол, на нем яркая лампа – Юхим Сидорович читал газету. Увидев майора, он сдвинул со лба на нос очки, отложил газету и выжидательно уставился на Хаблака. Лицо у завхоза как-то сразу удлинилось, а может, такой эффект придали ему очки, державшиеся на самом кончике носа, – Крот напоминал теперь старого, облезлого хорька, пойманного с поличным: близко посаженные глазки бегали, и казалось, что Юхим Сидорович сейчас огрызнется или даже укусит.

Здесь не было больше ни стула, ни табуретки, сам Крот не проявил желания как-то устроить Хаблака, и майор, опершись о косяк, сказал:

– Если не возражаете, у меня к вам несколько вопросов...

Юхим Сидорович снял очки, сунул их в ящик. Лоб у него вдруг покрылся морщинами, Хаблаку показалось, что завхоз испугался, но вероятно, лишь показалось, потому что Крот как-то подтянулся на стуле, подобрал ноги, распрямил спину, чуть нагнулся вперед и ответил вполне спокойно, даже доброжелательно:

– Пожалуйста, пожалуйста... Конечно, есть, как не быть, ведь такое дело случилось, и каждый из нас... Как говорится, гражданский долг!

Всем своим видом он теперь как бы излучал готовность ответить на любые вопросы независимо от их сложности.

– Вы часто остаетесь в издательстве после работы? – Хаблак не сводил глаз с Крота.

– А куда спешить? – неопределенно ответил завхоз. – Я одинокий... Мне газету читать что тут, что дома.

– И все же?

– Случается... – Крот был далеко не прост. – Под настроение... У нас еще два вахтера, мужчины, так с ними можно хоть поговорить. Конечно, с этой, – он пренебрежительно кивнул на дверь, – о чем говорить? Необразованная.

– Следовательно, остаетесь, когда дежурят мужчины? – уточнил Хаблак. – Но ведь сегодня...

– Сегодня – собрание, – перебил его Крот, – и надо, чтоб был порядок.

– А порядка-то и нет.

– Там его должен был обеспечить Микола Семенович. А я, так сказать, после. Чтоб все разошлись спокойно и без шума.

– А что, случается?

– Все может быть.

– Я понял так: вы остались в издательстве, чтобы обеспечить порядок после собрания.

– Может, и так.

– Все время сидели здесь и читали?

– В мире много интересного...

Он еще ни разу не ответил прямо на заданные майором вопросы, и Хаблаку надоело ходить вокруг да около.

– Если не хотите, Юхим Сидорович, можете не отвечать, – подчеркнул он. – Разговор у нас пока неофициальный. Дружеская беседа. Для пользы дела.

Завхоз льстиво улыбнулся.

– А я что, против? – возразил он, – Я всегда для пользы, ведь вся наша жизнь для пользы, разве не так?

– Конечно, – согласился Хаблак, хотя и не имел намерения развивать дальше это философское открытие завхоза. – Вот я и спрашиваю, где вы были, когда погас свет?

– Здесь. – Юхим Сидорович для убедительности похлопал ладонью по столу.

– А не в коридоре?

Завхоз посмотрел на Хаблака изучающе, будто хотел прочитать по его глазам: много ли тот знает? Но не прочитал ничего и ответил так же уверенно, как и в первый раз:

– Где же еще мог быть? Тут, в своем кабинете.

«А он не без гонора», – отметил про себя майор и продолжал:

– Потух свет... И как же вы действовали?

– А что я мог сделать? Не курю, и спичек у меня нет. В кладовке, правда, есть свечи, да как к ним доберешься? Посидел немного и потихоньку в коридор. А там уже Петро спичками светит. Пробки у нас польские, автоматические – нажал кнопку, и загорелось.

– И тут вы узнали, что произошла кража?

– Угу, Данько рассказал.

– А вы что?

– А что я! – обозлился Крот. – Я от краж хочу держаться подальше. Пошел и сел себе. И продолжаю сидеть!

– Ладно, – согласился Хаблак. – Я вот вижу: у вас дверь в коридор открыта. Ничего не видели или не слышали? Может, кто-то выходил, – кивнул он на противоположную дверь, – в туалет или по коридору бродил?

– Вроде бы нет, да кто его знает... – засомневался завхоз. – Я читал газеты.

– Ну читайте, – разрешил Хаблак, словно и правда это от него зависело. А сам направился в кабинет директора, где его ждал и редактор Власюк.

Директор сидел за своим столом и перелистывал какие-то бумаги. Власюк примостился на стуле у двери. С независимым видом положил ногу на ногу и отвернулся от директора. Даже воздух в кабинете был какой-то наэлектризованный. Хаблак почувствовал: только что здесь состоялся неприятный разговор, и пожалел, что оставил Власюка с глазу на глаз с его начальством.

Видно, директор уже провел предварительное следствие, и безрезультатно, потому что даже его лысая голова порозовела и, казалось, тоже излучала благородный гнев и негодование, того и гляди, взорвется.

Майор выручил директора, пригласив Власюка в соседнюю комнату. В ней стояло несколько письменных столов, Хаблак не воспользовался стулом, а сел на стол под окном, уже этим подчеркивая неофициальность и какую-то раскованность их разговора.

Власюк понял это сразу, потому что ответил тем же: сел на стул верхом, опершись подбородком о спинку – будто встретились два приятеля, чтоб поболтать на приволье.

Но смотрел Власюк настороженно и сжимал спинку стула слишком крепко для полного душевного равновесия.

Редактору, должно быть, было за тридцать. Хотя розовые щеки молодили его, настоящий возраст выдавали совсем не юные глаза и паутинка едва заметных морщинок, идущих от них к вискам. В его буйной шевелюре еще не было седины, но волосы не блестели, как у двадцатилетнего, и Хаблак подумал, что после сорока Власюк наверняка начнет лысеть.

Вообще редактор понравился Хаблаку, по крайней мере как-то импонировал ему. Может, потому, что был высоким и стройным, не уступал ему ростом, вымахал за метр восемьдесят, а может, и потому, что сохранил молодую улыбку и молодой блеск глаз. Даже неприятный разговор с директором не погасил этого блеска, хотя лицо Власюка вытянулось и скулы напряглись, должно быть, стискивал челюсти, пытаясь скрыть раздражение.

Власюк был модно одет: американские джинсы и желтая кожаная куртка – это свидетельствовало не о пижонстве, а скорее подчеркивало некую полуспортивность его облика.

– Вы вышли из кабинета директора когда свет уже погас или перед этим? – в лоб спросил Хаблак, ведь тот факт, что Власюк оставлял кабинет, был зафиксирован многими и не требовал уточнения.

Власюк шевельнулся на стуле, и пальцы его даже побелели от напряжения. Но ответил удивительно спокойно:

– Я вас понимаю, товарищ следователь... То, что вы подозреваете меня... Но сразу хочу сказать: чашу я не брал.

– Во-первых, я не следователь, а старший инспектор уголовного розыска, – ответил Хаблак, – майор милиции Хаблак к вашим услугам.

– Ну, знаете, к моим услугам – не совсем точно сказано.

– Вам виднее, вы – редактор, – засмеялся Хаблак. Все же он хотел перевести разговор в иное русло, и какие-то основания для этого Власюк ему дал. – Андрий Витальевич, если не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь.

– Я, Андрий Витальевич, сейчас никого не подозреваю, и было бы наивно с моей стороны делать это.

– Но директор...

– Думаю, вы сами выясните отношения.

– Если меня подозревает Микола Семенович, а мы с ним работаем пять лет, то что уж говорить о милиции!

– Бросьте, Андрий Витальевич, и лучше ответьте на мой вопрос.

– Я сидел у самой двери и вышел, когда Хоролевский еще демонстрировал фильм. В кабинете было темно, и вероятно, никто этого не заметил.

– Куда выходили?

– В туалет, – ответил Власюк после паузы.

– Когда погас свет, вы были в туалете?

Власюк на какое-то мгновение задумался.

– Нет, в коридоре.

– Точно помните?

– Да.

– Почему же не зажгли спичку?

– Откуда это вам известно? А может, и зажег...

– Может, и зажгли, – неожиданно быстро согласился Хаблак. – Так как: зажгли или нет?

– Нет.

– Почему?

– Коридор прямой, оставалось несколько шагов. Я уже в туалете зажег.

– Вы проходили мимо комнаты завхоза, – возразил майор. – Крот должен был слышать ваши шаги и скрип двери. А он не слышал.

– Я шел тихо, – ответил Власюк, подумав. – Знаете, когда идешь в темноте, почти на ощупь...

– Может, на цыпочках?

– Нет, зачем же... Завхоз просто не слышал.

Хаблак еле заметно покачал головой, и это не укрылось от Власюка.

– Не слышал, и все, – решительно подтвердил он.

– Конечно, это могло быть и так, – не стал спорить майор. – И вошли вы, когда свет зажегся?

– Да, – начал Власюк, но тут же запнулся. – Точнее, еще в коридоре. Я вошел в кабинет директора, а там переполох: чашу украли. И теперь Микола Семенович прямо говорит: «Довольно шутить, возвращай чашу». Я же думаю – с милицией не шутят.

– Ну если бы вы и правда сейчас вынули чашу хотя бы из этого стола, – Хаблак постучал каблуком о тумбочку стола, – мы бы как-нибудь поняли друг друга.

– Я не маг, и не все делается по взмаху волшебной палочки.

– Не все, – вздохнул майор, – к сожалению, не все. Идите домой, Андрий Витальевич, время позднее, и вас заждались.

– Некому ждать, – возразил он, – но действительно надо идти. – Он встал и недоверчиво посмотрел на Хаблака. – Выходит, я вам не нужен.

– Сегодня – нет.

– Ясно, – вздохнул тот и вышел не оглянувшись.

В коридоре майора перехватил лейтенант Зозуля. Он только недавно начал работать в угрозыске, до этого был участковым инспектором и учился заочно на юридическом, а после окончания университета получил новое назначение.

Хаблаку нравился лейтенант. Низкого роста и какой-то весь закругленный – в тридцать лет уже с небольшим брюшком, румяный, он, казалось, олицетворял оптимизм и здоровье: и действительно, Зозуля почти никогда не болел, самые распространенные гриппы обходили его, даже насморк не приставал.

Он был чем-то взволнован: загородил Хаблаку дорогу, поднялся на цыпочки и заговорил быстро и возбужденно:

– Есть версия, Сергей, непробиваемая версия, и я уверен, что все так и произошло. Видел окно, левое окно в кабинете не закрыто? Я спрашивал у директора, вечером все время было распахнуто, кто-то протестовал, потому что сквозило, но не закрыли: в комнате душно, особенно когда там девятнадцать человек. Понимаешь, окно распахнуто, кто-то сидит у окна, выключается свет, он хватает чашу и выбрасывает на улицу, где ее подхватывает сообщник.

– Свет по заказу не выключается, – возразил майор. – Должен быть и третий, испортивший предохранители...

– Да, – согласился Зозуля, – и этот третий – Власюк. Незаметно выходит из кабинета, замыкает проволочки, а в это время чашу выбрасывают. Окна кабинета выходят на бульвар, под ними газон, дальше тротуар. На газон и выбросили: трава и цветы, я смотрел из окна, чашу можно спокойно выбросить не повредив. Кстати, потом, выйдя из издательства, подобрать ее, и будь здоров.

– А что, вполне вероятно!.. – загорелся Хаблак. – Надо осмотреть газон. Пошли, Федор, твоя версия начинает нравиться мне.

Майор приказал поставить на тротуар служебную «Волгу», водитель включил фары, они с Зозулей осмотрели каждый квадратный метр газона под окнами кабинета, но не нашли никаких следов. С этим и вернулись в управление.

Хаблак позвонил полковнику Каштанову, и тот посоветовал ему ехать домой, мол, утро вечера мудренее, на свежую голову лучше думается. Тем более что Марина, очевидно, уже заждалась, а ей волноваться сейчас противопоказано.

Сергей знал это, конечно, не хуже Каштанова: жена ждала ребенка, по их подсчетам радостное событие должно произойти приблизительно через месяц. Учитывая это, майора не обременяли сложными делами, он догадывался и про себя сердился – тоже нашлись болельщики за его семейный очаг, хотя, что ни говори, сердечность товарищей умиляла его. Вот и сейчас – кто знал, что дело окажется, судя по всему, трудным и запутанным? Да еще и со скифской чашей, которая стоит неслыханных денег...

Думали – так себе, обычная кража или даже чья-то шутка. Хаблак как раз дежурил по угрозыску, ему и пришлось выезжать на происшествие. А оказалось...

Марина уже спала, когда Сергей вернулся домой. Чтобы не разбудить жену, он прилег на узкую кушетку в кухне – что поделаешь, квартира однокомнатная, не очень-то развернешься, и без того приходится лавировать между мебелью. А скоро придется ставить еще и детскую кроватку...

Хаблак долго ворочался, пока не заснул, – все размышлял, как лучше подступиться к делу, и ничего не мог придумать.

Проснулся рано, сбегал в гастроном, купил масла, молока и яиц, мясо и колбаса были в холодильнике – на обед хватит, а Марина пусть лучше погуляет по набережной. Хотя уже и конец сентября, но погода как по заказу, настоящее бабье лето, и ребята еще купаются в Днепре.

Сергею и самому захотелось окунуться, но уже не успевал: в девять надо быть у Каштанова. На скорую руку позавтракал и поспешил к автобусу.

Возле дежурного его уже ждал профессор Хоролевский. Должно быть, он совсем не спал ночью: под глазами мешки, лицо несвежее, глаза усталые.

Майор провел археолога в свою комнату, позвонил полковнику и, узнав, что Каштанова вызвал начальник управления, начал неторопливый разговор. Собственно, разговора не получилось, да и какой может быть разговор с издерганным и измученным человеком, который к тому же еще и казнит себя?

Наконец Хоролевский ушел, в комнату заглянул Зозуля, он заговорщицки подмигнул Хаблаку и спросил:

– Ну как, Сергей, додумался?

Хаблак лишь пожал плечами. Лейтенант присел к столу и начал быстро говорить, внимательно заглядывая в глаза майору, пытаясь уловить, что тот думает:

– Они сговорились, типичный сговор, но все шито белыми нитками, и мы сразу их расколем. На этого Власюка нажать – не может не расколоться, ведь только он один выходил из кабинета и больше никто не мог выключить свет.

Собственно, он говорил то же самое и вчера, однако Хаблак слушал Зозулю не без интереса и удовольствия, потому что мысли лейтенанта в чем-то совпадали с его собственными, тем более что, вспоминая вчерашний разговор с Власюком, ощущал какую-то неудовлетворенность, точнее, не был уверен, что повел его в нужном ключе: даже думал, что пошел у Власюка на поводу и напрасно симпатизировал этому пижону в американских джинсах и невероятно роскошной желтой кожаной куртке.