Текст книги "Солнценосец (СИ)"

Автор книги: Роман Мережук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)

– Папа, – шепотом сказал Ищейка. – Им вырезали глаза. Почему? Зачем остготам резать друг друга, когда есть имперцы?

– Не знаю. Но выясню. Пошли.

Они не стали идти по следу. Не было необходимости. Все остготы знали, что Дети Медведицы жили в пещерах Упавшей Скалы.

Отец с сыном продирались через колючие заросли заснувших на зиму деревьев. Громко каркали вороны, пытавшиеся разбить последние орехи. Черные птицы были вестниками смерти. Езекия всегда обращал на них внимание после боя. Его не покидало ощущение, что сегодня его плоть будут клевать вороны.

Мать назвала его Езекией в честь великого царя имперцев. Он правил южным королевством в далеком прошлом. "Ты станешь таким же, как он" – говорила она ему вечерами перед сном, и Езекия верил ей.

Упавшая Скала протянулась далеко на запад, разрезая острыми гребнями деревья, вспарывая почву и разделяя воды рек. Они шли через каменные глыбы, которые деревья грызли веками. Хилые кедры да сосны разрывали твердь, вытягивая вершины над завалом. Езекия скользил между трещинами. Он нырял в гроты и шел по туннелям из щебня и соли. Давно стемнело. Они ориентировались по звездам.

Езекия позволил сыну вести себя. Ищейка был прирожденным следопытом. Он выбирал нужную дорогу, повинуясь чутью, и всегда угадывал. Ищейка держался против ветра, чтобы враг или голодный зверь не смогли учуять его запах.

Горная порода местами оплавилась. Температура здесь существенно отличалась от других мест Края Мира. В неглубоких кавернах бурлила, вспарывая глянцевую поверхность, жижа. Расплавы металлов стали жидкими и слились в единый клубок, от которого расходились ядовитые пары, сводящие с ума все живое в округе. Езекия помочился на тряпку и замотал ей лицо, приказав тоже сделать сыну. Едкий дым ел глаза. Они двигались крайне осторожно. Один неверный шаг и можно упасть в расплавленное озерце.

– Сюда, па! – сказал сын, указывая на зев глубокой пещеры.

Езекия уловил едва различимый запах прогорклого жира и въевшегося в стены человечьего пота. Они вошли внутрь. Езекия зажег факел и передал его сыну.

Пещера уводила вглубь земных недр. В стенах, словно оголенные нервы простерлись вкрапления лазоревых минералов. Изредка им попадались застрявшие в породе кругляши золотых вкраплений, походящих на кладку паучьих яиц. Ищейка достал нож и хотел сковырнуть пару шариков для обмена с остготами и людьми, приходящими торговать с ними из пустошей Кальменголда. Езекия запретил сыну.

– Дети Медведицы хорошо охраняют это место, – сказал он. – Мы еще не встретили ни одного их патруля. Я хочу, чтобы так продолжалось и дальше. Мы потеряем много времени здесь. Сейчас информация дороже любого золота.

Ищейка отступил. Езекия видел по его лицу – сын недоволен. Пройдет еще год или два, и он перестанет прислушиваться к бредням старика. Может быть, так будет лучше. Езекия готовил его как никто до него. Ищейка знал то, что знал Езекия. Еще немного и Ищейка превзойдет его. И тогда Езекия уйдет на покой, и вождем станет тот, кому он доверяет больше всего. Ищейка будет хорошим вождем, Езекия в этом не сомневался.

Вскоре они нашли удобное место для наблюдения. Уступ, закруглявшийся подобно орлиному клюву, отлично скрывал их от копошащейся внизу массы. В свою очередь Езекия и Ищейка могли наблюдать за Детьми Медведицы через отверстия выступа.

Здесь собралось все племя, но было не похоже, чтобы люди праздновали победу над одним из самых многочисленных кланов остготов. Все хранили гробовую тишину и взирали на группу одетых в черные мантии жрецов.

В углах пещеры тлел уголь. В столбах дыма, поднимавшихся вверх и коптящих потолок со свисавшими с него словно наледь сталактитами, мелькали ужасные тени. Они протягивали изломанные и вывернутые под невероятным углом конечности к людям, но не могли прорвать барьер между этим миром и своим узилищем.

Перед чадящим барьером танцевала женщина в медвежьих шкурах – матриарх клана. Ее плавные движения возбуждали похоть, хоть Езекия ни за что бы не променял Шельму на другую женщину.

– Что это, папа? – прошептал Ищейка. – Я такого ни разу в жизни не видел.

– Имперцы называют эти штуки Местами Силы, сын.

– Что они с ним хотят сделать?

– Сейчас увидим. Больше ни слова. Не ровен час, услышат.

Между тем, воины Детей Медведицы принесли мешки, покрасневшие от крови, и вытряхнули перед жрецами содержимое. Глаза с годами начали подводить Езекию, но ему они и не понадобились. Он умел делать выводы. Сотни глаз Лесных Призраков образовали три горки. Жрецы плеснули на них воду и запели глубокими, исходящими из нутра голосами зловещую песню.

В первые ряды вывели тех из Лесных Призраков, кто имел слабость сдаться. Несчастные смотрели как, повинуясь загадочной силе ритуала, глаза начинают шевелиться. Не имеющие век глазницы моргали, их заволакивала белесая пелена. Шевелящаяся масса медленно стягивалась в единый ком, сплетаясь нервными окончаниями. Езекия наблюдал, как нечто, чему запрещено было появляться на свете, принимает знакомые очертания. Отделенные от родной плоти органы преобразовывались в другую сущность. Новая оболочка постепенно твердела, теряя мягкость и податливость. Дымные столбы потянулись к пульсирующей глобуле, вобрав в себя хрупкую фигуру танцовщицы. Они втягивались вовнутрь, образуя вены и артерии, придавая порочной твари объем и завершая окончательный облик.

Увидев его, Езекия впервые за свою жизнь испугался. Когда он дрался со Сребролицым, Езекия знал, что может его одолеть. Также он предполагал, что, когда умрет, его дух будет охранять клан вечно. Это существо поколебало его веру. Езекия боялся умереть в схватке с ним. Ведь тогда его глаза достались бы твари, а быть слепым в мире духов не завидная участь. Езекия не думал, что сможет убить тварь. Он не знал никого, кто был бы на это способен.

Езекия не мог поверить, что сущность, настолько древняя, что по сравнению с ней боги имперцев казались младенцами, явилась именно сейчас, когда о ней почти все забыли. Легенда черных веков воскресала здесь, в пещере, среди клана Детей Медведицы, ряд за рядом начавших преклонять колени перед демоническим посланником.

Громадное око, свитое из множества глаз принесенных ему в жертву людей, воспарило над землей, подчиняя себе токи не ощутимых для смертных эманаций.

Молодая женщина, стоявшая к нему ближе всех, не выдержала и закричала. Это послужило сигналом. Око исторгло из себя жгуты дыма с пепельными отростками по краям. Щупальца впились в узников, подняли их в воздух как тряпичные куклы. Око дернулось, и его отростки вернулись к хозяину. Узники упали на землю. Они были живы, но ослепли. Око высосало их глаза. Среди них были в основном женщины и дети. Теперь они копошились на каменном полу, как черви, что резвятся на земле после дождя.

– СИМ, Я, ПЕТБЕ, НАРЕКАЮ ВАС ПРОРОКАМИ СЛЕПОГО БОГА. ТРЕПЕЩИТЕ, СМЕРТНЫЕ! ТРИАДА ГОТОВА ПРИЙТИ И НЕСТИ СУД НАД ТЕМИ, КТО ОТВЕРГ ЕЕ, – провозгласило существо. – ГДЕ БРАТ МОЙ, МОЛОХ?

Жрецы заговорили с ним на языке жестов, которого Езекия не понял. Око внимало им некоторое время.

Езекия смотрел очень внимательно. Он не хотел пропустить ни одного момента. Теперь он понял – договориться с этим существом не удастся. Оно хотело отомстить всем, кто забыл о Лунной Триаде. Это означает, что клану Белоголовых грозит вымирание.

Как только эта мысль созрела в его голове, Петбе внезапно обернулся в их сторону. Зрачок из множества глаз пронзил толщу камня и вцепился в застывших лазутчиков.

Ищейка от неожиданности отпрянул, но не посмотрел, куда ставит ногу. Камень под стопой поддался, и сын повис над пропастью. Его ребенок, тот, которого Езекия нянчил и воспитывал с первых дней, с мольбой смотрел на него. Езекия вжался в камень.

– Папа, помоги, – взмолился сын.

Езекия протянул было к нему руку, но остановился. Сжал ладонь в кулак.

Дети Медведицы собирались под утесом, как шакалы, ожидающие, пока жертва перестанет бороться за жизнь.

– Папа?

– Прости, – сказал Езекия и бросился прочь.

Крики Ищейки, звук сорвавшегося с вершины тела и одобрительный ропот толпы еще долго стоял в его ушах. Езекия бежал вперед, плутая и заметая следы. Он остановился лишь, когда далеко на востоке забрезжил кровавый рассвет.

Только тогда Езекия дал волю чувствам. Он упал на колени, и посмотрел на свои руки. Он мог его спасти. Стоило только сделать шаг вперед и открыться перед жуткой тварью. Хороший отец поступил бы так и минуты не думая. Езекия не мог поверить, что окажется способен на нечто иное. Он поступил как трус и за такое любой остгот убьет его. Езекия скрипнул зубами. Во всем виновата кровь. Имперцы разбадяжили горячую кровь водицей. Зачем, зачем мать дала ему их имя?

Однако в глубине души, там, где находился источник холодного разума, твердо билась мысль. И никакая злость, ярость и презрение не могли растопить ледяную уверенность. Езекия непременно бы погиб там, в пещере. Протяни он руку и его бы увидели. Помоги он Ищейке – и потерял бы время, нужное, чтобы выбраться незамеченным. Езекия в первую очередь – вождь Белоголовых. И лишь потом кто-то иной. Он должен был выжить, чтобы рассказать остальным. Предупредить Шельму и попытаться сохранить жизнь младшим детям.

Древние боги пробудились. Их посланники готовы вымостить для небожителей дорогу в этот мир.

Езекия достал из сумы стертый мел и посыпал им голову, как женщины посыпают себя пеплом, когда гибнут их дети.

Он обязан найти способ помешать им. Неважно как. Ищейка не должен погибнуть напрасно. Он пойдет на что угодно ради этого. Мать была права. Для этого нужен воистину великий человек и среди остготов таких нет.

Глава 10

Червоточина

– Не дурно, – вынес вердикт Лотт.

Он причмокнул, сделал из чаши еще один глоток. Покатал на языке, ожидая, когда во рту заиграет новыми красками букет. Небо обожгло жаром. Казалось, там поселилось лето. Пряный первоцвет и тягучая сладость медоносов сочетались самым неожиданным образом.

– Отменную выпивку гонят в этих краях. Как, говоришь, называется?

– Кто травянкой зовет, кто цветнем, – сказал Кнут. Он сидел, закинув ноги на стол, послав к черту хорошие манеры и церковный устав, чем заслужил немалое уважение новоявленного святого. – Мамка палинкой звала. Делают ее только бабы. Говорят, лучше получается, но я считаю – это потому что мужики потребляют, не дождавшись, когда сусло вызреет для перегона.

– Забористо, – сир Бэйлис Винж закашлялся и поспешно занюхал крепость луком. – Повторим?

– А то, – сказал Антонио Валесса и подозвал к ним прислугу. Он, как и Винж, был безликим. Здоровяк Бьерн сидел между ними, молча поглощая все, что было на столе.

– Я чувствую мелиссу, полынь и мяту, – сказал Родриго.

– Да там тридцать трав, а может и того больше, – махнул рукой Кнут. – Зарок ногу сломит. О, мой треклятый язык опять заплело в ядреный узел. Негоже поминать беса, когда нам такое предстоит. Простите божий воин...

– Святой отпускает тебе грехи, – махнул рукой Лотт. – Можешь звать меня по имени. Ненавижу иные приставки. Я слишком долго расшаркивался перед титулованными дворянами, чтобы с радостью стать таким же, как они. Мы равны. Мы все – солнценосцы.

Местные недовольно косились в их сторону, но не предпринимали никаких шагов, чтобы попытаться надрать задницы пришлым. Они прекрасно видели оружие, сложенное на край стола, и огромный шестопер Бьерна, облокотившийся о дверной косяк.

Чернявая девушка принесла их заказ и спросила, чего еще пожелают вельможные господа. Лотт достал кошель и позвенел им так громко, как только мог. Шэддоу совершил огромную глупость, дав ему деньги, выделенные архигэллиотом. Лотт намеревался спустить все кругляши, а если какой-нибудь медник приволочет сюда свой зад, Марш срежет монету с его шнурка в счет будущих свершений. Падальщик побери, это мог быть последний спокойный вечер в его жизни.

– Тащи-ка нам бочонок палинки, красавица. Только той, что хорошо выдержана. И еще один прикажи подвести к городским конюшням.

Лотт не запомнил название таверны. Что-то про изысканную еду и мягкую кровать. Он поступил как деревенский простак – купился на затейные рисунки, зовущие усталых путников и веселых выпивох.

В здании было полным полно разного люду. Пришедшие тратить скудный куш с приисков артели теснились с толкающими из-под полы синелист браконьерами, от которых несло торфом и тиной. Охотники на водных драконов красочно расписывали, каких красавцев они поймали в Гиблых Топях. Их менее везучие коллеги грустно лакали травянку. Покорившие-ветер сидели в самом дальнем углу заведения. Оттуда веяло плесенью. Худосочные фигуры перешептывались впотьмах – хозяин экономил на свете. Светильники здесь были подключены к системе труб, по которой в город шел газ источаемый болотами. Зеленое пламя горело тускло и еле колебалось. Желтоглазые грели в руках чашки с супом и делили между собой то немногое, что имели.

Подумав, Лотт подошел к ним. Он, молча, вручил пять золотых марок с тавром аурийского монетного двора. Здесь на эти деньги можно жить не один год. Старушка – видимо староста их общины, боязливо приняла дар, отблагодарив на манер древнего народа.

Каждый второй из них был болен. Малыш желтоглазый, не доходивший Лотту и до пояса, часто схаркивал кровью на пол. Лотт прикусил губу. Покорившие-ветер действительно вымирали. Они не могли жить здесь, не могли дышать зловонием, приползавшим с болот. Так дальше не может продолжаться. Когда все закончится, он постарается им помочь. Обратится к архигэллиоту, если нужно – поселится здесь, чтобы как-то повлиять на людей. Втолкать в их пустые головы мысли о том, что покорившие-ветер ничем не хуже людей.

Когда он вернулся к товарищам, никто не сказал ни слова. Бьерн лишь кивнул, одобряя поступок, и налил ему палинки из только что принесенного бочонка.

– Что ж, давайте тянуть соломинку, что ли, – сказал Лотт, чтобы замять неловкость. – Нам здесь не один час куковать.

Шэддоу и его подчиненные отправились в псоглавую башню Ветрореза, чтобы узнать последние новости. Городок был относительно небольшим. После Солнцеграда Лотт мог называть так каждый встречный населенный пункт. Как ни старался Галлард подлизаться к Мрачному Жнецу, Шэддоу оставил за главного именно Лотта. Марш воспользовался ответственным постом в полной мере. Он велел Галларду и нескольким парням, которые действовали ему на нервы, походить по городу – глядишь, что-то услышат или увидят. Им нужна была любая информация о том, что творится в Дальноводье. А главное – проводник. В Гиблых Топях без него никак.

Лотт достал из мешка кучку палочек, одна из которых была короче остальных. Он старательно перемешал их за спиной и протянул пучок, зажав в кулаке.

Тянуть жребий они начали еще на границе с Делией. Вытянувший короткую палочку, рассказывал остальным занятные истории о своем прошлом. Так Лотт узнал, что сир Бэйлис дал клятву отомстить за своего отца, погибшего от руки безликого. Он вступил в орден только с этой целью, но за девять лет службы так и не узнал имя убийцы. Да и кто его назовет? В Приграничье мало кто знает друг друга в лицо. После того, как возвращаешься из Мертвых Земель, сил хватает только упасть на кровать. Когда же безликие идут в рейд, их лица скрывает забрало шлема. За эти годы юношеский запал угас, обида стерлась, как дождь и ветер стирают камень. Бэйлис Винж до смерти устал служить в братстве с чистыми щитами. Он хотел познать мирную жизнь, и когда из Обители Веры пришло письмо, он ни минуты не сомневался. Архигэллиот собирал лучших бойцов Приграничья. Он предлагал скостить срок службы. Сир Бэйлис послал все к черту и присоединился к отряду.

– Где Родриго? – спросил Антонио Валесса.

– Пошел договариваться про ночлег у хозяина, – махнул рукой Вильям. Он был совсем юн, но с мечом управлялся лучше остальных. Вильям служил в личной гвардии архигэллиота. по его словам семья гордилась отпрыском. В мешочке на шее Вильям хранил иссохший мизинец предка, который должен был давать ему отвагу и храбрость.

– Мелкий паршивец как чувствовал, – усмехнулся Кнут. – Семеро одного не ждут. Тянем.

Кнут был ценным приобретением. Он умел хлестко подметить то, что не видели остальные, за что и получил прозвище. До поры этот человек отмалчивался, но когда пришло время – показал себя с лучшей стороны. Раньше Кнут был одним из тех парней, что на свой страх и риск вывозили синелист из страны, минуя загребущие руки агапитов. Медники занижали цены, покупая траву у добытчиков почти задарма. С другой стороны – архигэллиотским приказом Церковь обладала исключительными правами на этот товар, и любая попытка приобрести синелист у других людей каралась каторгой. Риск попасться был велик. Но люди, готовые платить больше, всегда жили на земле. Кнут знал тайные тропы, безопасные броды через реки и время, когда патрули делают обходы. После инцидента в Острие отряд избегал Имперского Тракта, двигаясь на юг окольными путями. Кнут провел их мимо патрулей и разбойничьих артелей незаметно, за что Лотт был ему признателен. Он не хотел погибнуть от шальной стрелы, прилетевшей не знамо откуда. Святые так не умирают. Шансы выжить были и без того малы. Теперь он это понимал.

Деревянная карлица досталась Меллиону. У него была солдатская выправка. Во взгляде этого человека было что-то от змеи. Когда Меллион смотрел на тебя, он не моргал. Это нервировало и вызывало ужас. Говорил он сухим и отстраненным голосом, словно случившееся произошло не с ним, а с кем-то еще.

– Я родился на помойке, – начал он. – Среди кучи отбросов и крыс. Моя мать ушла от мужчины, с которым жила, потому что он пил и бил ее до потери сознания. А когда не бил – насиловал или отдавал дружкам за бутылку красного вина.

Лотт скривился и отложил чашу с травянкой. Желание пригубить забористого пойла враз пропало. В этом и была суть рассказов. Никогда не знаешь, кто вытянет короткую деревяшку и что сочтет нужным рассказать. Над байками Кнута смеялись даже инквизиторы. Но сейчас слушатели притихли, и никто не смотрел в сторону Меллиона.

– Мы жили в коммуне босяков. У нас было общее жилье – улица и общее имущество – то, что выбрасывали состоятельные люди. Когда мне исполнилось три года, мать умерла. Я не помню как. Просто в один из дней она не пришла ко мне с едой. Тогда я понял, что ее больше нет. Некоторое время меня содержал Однорукий. Его имени никто не знал, но он был лидером общины и решал, кому выделить больше еды, а кто достаточно здоров, чтобы прожить еще денек голодным. Он был добрым и я купился на старый как мир трюк. Я доверился ему и получил первый ценный урок в жизни, который помог мне в дальнейшем. Не верь отбросам.

Он сказал, что коммуне нужна помощь. Он долго объяснял, почему именно я должен помочь остальным. Выходило просто. Я должен был пойти с ним и побыть денек с какими-то людьми в качестве слуги. Я спросил его – кто такой слуга? И Однорукий ответил – это тот, кто исполняет все, о чем его попросят. Проще пареной репы. Я решился и взвалил на себя нелегкий груз.

Меня отвели к человеку, похожему на личинку. Он заплыл жиром и не мог передвигаться самостоятельно. Он подозвал меня к себе и приказал выбросить мои одежды, назвав их тряпьем. Я повиновался. Тогда он сказал мне помыться в тазу, что я и сделал под его присмотром. Мне было немного не по себе, но я делал то, что должно, ведь настала моя очередь помогать коммуне. Личинке понравился вымытый я, и он попросил меня об услуге. Я пошел к нему и сделал, что он хотел. Ни черта это не справедливо, скажу я вам. Делать то, что не хотели остальные, но получать еду на равных частях. Мне было больно и противно в первый раз. Еще больнее и мерзостней во второй и третий. Пойти в четвертый раз я не захотел. Я сказал Однорукому – хватит. Нашли дурака. Теперь твоя очередь идти к нему. Однорукий избил меня ногами и сказал, что убьет, если я буду противиться. Он врал. Я думаю, он боялся Личинку. Тогда я предложил пойти к нему остальным, но никто не согласился. Что же это за коммуна, когда работает только один, сказал я. Они сказали, что личинке нравятся только дети. Тогда я сказал, что не хочу больше туда идти. За что меня избили остальные. Им нравилась сытая жизнь. Я видел, как у некоторых вновь располнел живот. Но мой живот был худ, как и раньше. Работал я за всех, мне было больно у личинки и больно на родной помойке.

Я решил, что с меня хватит. Я решил уйти из коммуны нищих и найти кого-то посильнее. Я не был сведущ в том, кто обладает большей властью, чем коммуна. Знал только о том, что есть мы, есть личинка и его люди. Были резаки – так звали ребят, ворующих тюки с причала. Они срезали серповидными ножами веревки такелажа. Когда матросы кидались к снастям, ребята споро воровали все, что плохо лежало. Добра им хватало, но вряд ли он могли помочь с моей проблемой. Да и уличная жизнь мне порядком надоела. Я пораскинул мозгами и пришел к единому возможному выводу.

Я пришел в церковь и попросил о встрече. Вы удивитесь, но мне не отказали. Я рассказал все, что случилось со мной священнику. Он слушал предельно внимательно и просил побольше рассказать о Личинке. Меня оставили в келье, накормили и дали рясу. Это был лучший день в моей жизни. На следующий день пришел тот же чернец и отвел меня к священнику рангом выше. Я ему пересказал ту же историю. Клирик выслушал, кивая, и попросил меня пойти с ним к другому человеку. Им оказался скромный медник. Я говорил ему все без утайки. Затем медник взял меня за руку и повел в Обитель Веры. Я мало не пищал от восторга – так эта жизнь отличалась от той, в которой я барахтался ранее.

Знаете, к кому он меня привел? Ну же, наверняка догадались. Нет? Ладно, отвечу. Медник обнял меня за плечи и повел на церковное собрание. Там были гэллиоты и епископы. Все сидели тихо-тихо. А в центре залы на огромном кресле восседал старый знакомец. Очень бьет по нервам, скажу я вам. Стоять перед Личинкой, чей зад растекся по сиденью как кусок масла и говорить о том, что он со мной делал и в каких позах. Мне бы ума побольше и смелости поменьше – такой переделки бы удалось избежать, но случилось то, что случилось. Я закончил речь и Личинка закричал. Он брызгал слюной и грозил мне карой Гэллоса за ложь. Он клялся на алтаре, что не делал всего этого. Он говорил, что у меня нет свидетелей. Тогда медник вышел вперед и ответил, что Личинка ошибается. В зал ввели Однорукого. Выглядел он так словно из-за кровавого поноса высрал собственный кишечник. То есть скверно. Он признал, что отводил меня к Личинке и подтвердил мои слова. Позже я узнал, что Личинка был гэллиотом. Его лишили сана и в качестве епитимьи отправили в паломничество к могиле Святого Джерома, что находится где-то в Волчьей Пасти. Назад он не вернулся. Думаю, не стоит говорить, кем оказался медник. Годом позже я стал служкой у него. Спустя пять лет мир обрел нового архигэллиота, а я стал одним из его личной гвардии.

Вот моя история. Итак, кто следующий?

– Пожалуй, один кон я пропущу, – сказал Лотт. – Схожу узнать, куда пропал Родриго.

– Я могу сходить вместо вас, – предложил Мэллорик.

– Не нужно, хочу привести мысли в порядок. Палинка просто рубит наповал.

– Мне пойти с вами? – спросил Бьерн.

– Падальщик вас дери, я не ребенок. Мне не нужны няньки.

Палинка действительно ударила в голову. Она затягивала понемногу, голова до поры не тяжелела и язык не заплетался, но стоило пройти десяток шагов, чтобы убедиться – ты пьян и лучше бы шел на боковую.

Лотт спросил у трактирщика, куда подевался молодой человек с длинными волосами цвета дегтя и жутким чесночным запахом изо рта, способным свалить с ног лошадь, но хозяин лишь покачал головой.

– Таких не видел, господин, – сказал он.

Лотту пришлось договариваться с ним самостоятельно. Трактирщик загнул бешеную цену и очень удивился, когда Лотт, не торгуясь, отсчитал ему всю сумму.

Товарищи уже травили следующую байку. Дэррик по прозвищу Стальной Хват, хохоча, говорил что-то при этом активно мимикрируя. Остальные мало что не падали со стульев, представляя живописную сценку. Лотт тоже не отказался бы послушать, но ему следовало найти пропащего солнценосца.

Лотт ходил между столами, выспрашивая про Родриго, но никто не помнил такого человека. Тогда он поднялся на второй этаж. Здание было условно разделено на две половины. В первой, вытянувшей шею как цапля, располагались комнаты постояльцев. Некоторые были открыты. Возле передних дверей стояли две потасканные шлюхи. Выставив на обозрение увядшие прелести, они заманивали клиентов. Лотт прошел мимо, зовя Родриго по имени. Парнишка и не подумал откликнуться. Если бы Лотт не знал его как облупленного, мог бы поклясться, что тот кувыркается с одной из девиц за соседней дверью. Родриго был суеверным и крайне щепетильным человеком. Он не согласился бы променять вечность на небесах ради одной ночи с продажной девкой. Так он говорил Лотту не один раз, полируя меч до блеска. Лотт старался ему поддакивать с серьезным лицом, но кривая улыбочка нет-нет, да проскакивала.

Закончив осмотр, Лотт вернулся к лестнице. Вторую половину таверны занимали погруженные в полутьму столики. Вощенные столешницы отливали изумрудным блеском в свете едва горевших газовых ламп. Насколько понял Лотт, здесь заключались сделки между разного сорта людьми. Он бывал в подобном месте в Гэстхолле. Тогда он крепко сидел на атуре и задолжал Чуме приличную сумму. Лотт искал того, кто помог бы ему уладить проблемы, но связываться с торчком, у которого нет денег, никто не захотел.

Здесь велись дела более высокого статуса. Здоровяк в курточке из кожи водяного дракона катал между пальцами правой руки серебряную марку и перешептывался с двумя мужчинами, которые прибыли в Дальноводье из Тринадцати Земель. Лотт помнил их еще со времен собрания Круглого Стола. Они служили Нойлену Уоллштайну. Многие подозревали, что Многоженец проворачивает делишки с контрабандистами, позволяя синелисту ускользнуть из цепких объятий медников и течь свободной рекой через свои земли.

Конечно, они не помнили Лотта. Тогда он был прыщавым мальчишкой, а Сторм затмевал то немногое, чем мог похвастать младший брат.

Лотт прошел мимо, сделав вид, что у него здесь важное дело. Трое мужчин очень похожих на головорезов, разложили на столе жемчуг и пытались продавать горошины в розницу. Зрелая женщина с вьющимися волосами, похожими на клубок змей, продавала за медяки приворотные зелья перепуганным до смерти девушкам. Мальчик с хитрым лисьим лицом толкал "блажь грешника", жонглируя пакетиками с порошком, как ловкач странствующего цирка. Пакеты исчезали в карманах клиентов так быстро, что Лотт не успевал уловить момент передачи денег.

– Подходи, не боись, увлечет в один миг, – подмигнул ему мальчик, показывая пакетики.

Атура была разноцветной с какими-то непонятными приправами. От разнообразия выбора у Лотта защемило под ложечкой, и зачесались руки. Желание втереть в небо смесь, а затем вдохнуть ее полной грудью не спешило утихать. Иногда, ночью, он смотрел на мешочек атуры, бережно хранимый в потайном кармане куртки, и спрашивал себя, почему для него так важно больше не прикасаться к порошку. Для чего идти на жертвы?

– Синяя "блажь" с дымтравой, и проблемы сметет как метлой, – уговаривал мальчик, манипулируя товаром. – Красная с перцем для людей с храбрым сердцем! Белая с солью – поделись с ней болью. Что желаешь путник, говори, все достану, лишь скажи!

Лотт заставил себя отойти от столика.

Родриго беседовал с незнакомцем, сидевшим, повернувшись спиной к единственному светильнику. Складывалось впечатление, что это ребенок играет во взрослые игры – настолько щуплой и тонюсенькой казалась фигура, завернутая в плащ. Ощутив его приближение, незнакомец поднялся из-за стола и, лавируя между посетителями, пошел к выходу, не удосужившись попрощаться с собеседником.

Это наводило на скверные мысли.

– Заводишь новые знакомства? – спросил Лотт своего охранника.

– Ага, – добродушно ответил Родриго.

Он глупо улыбался, держа в руках глиняную чашу, от которой поднимался едва заметный пар.

– И с кем же ты так разговорился?

– Понятия не имею, – отозвался Родриго, отпивая из чаши. – Но у нее прекрасные желтые глаза. Я сразу так и сказал. Смешно. Раньше никогда себе не позволял флиртовать с девушками. Тем более с этими.

– Ты говорил с покорившей-ветер? – Лотт присел, пытаясь переварить услышанное. Положение в обществе давало плоды. Видя отношение Лотта к древнему народу, люди начинали следовать его примеру. – И о чем говорили? Чем еще могла похвастаться красотка кроме умопомрачительных глазок?

– Я не видел ее лица. А говорили мы в основном о нашей миссии, – тут же ответил Родриго.

– О чем?! Родриго, ты хочешь сказать, что выболтал, куда мы идем?

– Да.

– Боги, что за идиот, – простонал Лотт. – Зачем, падальщик выдери твой язык, ты это сделал?

– Потому что она спросила, – удивленно ответил Родриго, словно это было настолько очевидно, что даже ребенок бы понял.

– Ах, вот как, – желчно сказал Лотт, искоса глядя на него. – Ну, тогда ладно. Выболтать незнакомке и, возможно неприятелю, наши планы – чего тут непонятного? Я думаю, она тебе после этого может даже дать. А если я тебя спрошу, сколько раз за сегодня ты ссал – тоже ответишь?

– Конечно, – расплылся в улыбке Родриго и с готовностью рассказал. – Пять раз. Последний кровью. Кажется, мне нужно обратиться к лекарю.

Секунд пять Лотт смотрел на недотепу с открытым ртом. Потом маленькие и жутко пьяные человечки, отвечающие за работу его мозгов, соизволили начать исполнять свои обязанности. Лотт вырвал чашу из рук стража. Он втянул ноздрями знакомый запах и пораженно цокнул языком.

– Иди к остальным. Пускай будут наготове, – сказал он возмущенному Родриго.

Они привлекли чье-то внимание. И очень маловероятно, что эти ребята были дружелюбными.

Лотт сбежал на первый этаж. Здесь постояльцы все так же кутили и пытались просушить одежды от дождливой и сырой зимы Дальноводья. Незнакомки среди них не было.

Лотт распахнул двери, впустив внутрь корчмы холодный воздух, заставляющий застегнуть одежду на все петли. Туман стелился низко над стылой землей. Редкие фонари, неподвижно висячие над вывесками мастерских, выхватывали из вечернего студня фрагменты плотно подогнанных друг к другу домов.

А где-то далеко, на вершине холма, у городской ратуши пылал зеленый костер, и слышались крики гулянья. Огненные змеи ползли по теснинам улиц, вязли в уплотнениях жилых домов, просачиваясь жалобными рдеющими нитями вглубь города.

Лотт не знал, который сегодня день. Возможно, именно сейчас проходил праздник зимнего солнцестояния.